№10.2023. Алиаббас Багиров. Человек на обочине

В городе не осталось ни одного мало-мальского магазина, торгующего морепродуктами, куда бы они – Хабиб с женой – ни зашли, и повсюду об одном и том же:

– Чего это вы город ругаете, нигде рыбы не найти?! Таких парней потерял город! О них спросили бы…

Не спрашивали, хоть уже и до их слуха дошли новости, взбудоражившие горожан, молчали, в спор не вступали, но волей-неволей, выйдя из одного магазина, тут же по инерции, успокаивая себя, а может, из-за собственного упрямства заходили в другой: город большой, магазинов, уличных лавок и торговли с рук не меньше, чем промтоварных – не будет в одном рыбы, смотришь, так в соседнем лежать будет на лотках… Что за кара пала на город? За неделю вымели со всех прилавков рыбу! Так и было на самом деле: холодильные шкафы пустовали, а на полках, помимо дорогой осетрины горячего копчения, возвышались пирамиды разноцветных рыбных консервов. И только небеса знали, как давно выставлены они…

– Вот тебе на! До самого вечера проторчали здесь! – недовольно сказал Хабиб, смирившийся с безрезультатными поисками рыбы и вконец уставший, вышагивая к оставленной на рыночной парковке машине. – Кто рыбу помянет, тому глаз вон!

– Хватит уж ворчать, – беззлобно и безнадежно бросила жена, перебирая пакеты и сумки с накупленным товаром. – Сама не пойму – с чего это вдруг: в другое время на каждом углу криком зазывали к рыбе и икре.

– Из-за этого чертового ветра. Сама же слышала – уже неделя, как три рыбака вышли на озеро и не вернулись. Весь город только о них и судачит.

– Джан-джан, бедолаги… Ни один, а сразу три! – заохала, жалея незнакомых ей людей жена, и через мгновение: – Кто донесет скорбную весть вашим матерям?

– Откуда мне знать! – выпалил по привычке не оставлять реплики жены без ответа Хабиб.

Они вышли с рынка, сели в машину, но Хабиб, включив зажигание, уставился куда-то взглядом, ушел в себя. И не понять: то ли ждет, когда разогреется мотор, то ли о чем-то крепко задумался. Наконец, придя к решению, он медленно выехал с рынка, но, вместо того чтобы ехать на перекресток, откуда дорога вела домой, свернул на другую, к железнодорожной станции.

Ехал, не переставая укорять себя: надо было начинать с просьбы матери, а уже потом затариваться в остальных местах, тогда и ходили бы по кругу. Хотя, как тут ни верти, если с утра рыбы нет, то ее вообще не найти.

Сначала они надолго завязли в мелких и обязательных покупках на рынке, оттуда зашли в промтоварный, где, пока жена приценивалась-покупала, Хабиб, не теряя времени даром, наведался в парикмахерскую. А можно было начать совсем не с этого: тетради-ручки для детей, лекарства для матери, батарейки для ручного фонарика соседу Сейфулле могли и подождать. Не успели оглянуться – а на город уже сумерки ложатся. Все в руках Всевышнего: осенний день Он создал коротким – не успеешь переложить поклажу с одной руки на другую, а уже смеркается. Тем более что в город они выехали не с утра, а после окончания занятий учителя Хабиба в школе – где-то после двух часов дня. Чтобы не терять времени, перекусили прямо в дороге: до города сорок километров, но все равно потеряли много времени, занятые покупками…

– Совсем захирела тут жизнь, – покачивая головой, сказала жена, после того как машина, сопровождаемая вечным смрадом мазутных и вонючих путевых шпал, перемахнула по асфальту железнодорожного переезда под уткнувшимся в небо шлагбаумом. А перед глазами яркими картинами встало прошлое, когда сюда собирались толпы любопытных и тех, кто провожал или встречал солдат с фронта, свадебный кортеж невест, пассажиров, вернувшихся из долгой и дальней поездки. Одно загляденье! В те годы люди были другими, думала она: невидимая и прочная сила соединяла и сплачивала незнакомых – одиноких, семейных, целые кварталы и города – в единую сродненность и сопричастность общностью идеи, жизни, работы. Народ жил тяжело и трудно, но сплоченно, с желанием и верой, едиными заботами и радостями. Никто не интересовался твоей религией или национальной принадлежностью…

Яркие картинки детства черно-белыми кинокадрами замелькали перед ее глазами: шипение и свист паровозов вот на этом вокзале, музыка из громкоговорителей, установленных на фонарных столбах, объявления диспетчеров, стаями разносящиеся над отъезжающими и провожающими, окрики носильщиков и продавцов холодного айрана, мольбы и споры безбилетников, незлая перебранка вывалившихся на перрон подышать свежим воздухом пассажиров, что навеселе…

– Рыба в город в основном поставляется с этого промысла, – после долгого молчания произнес Хабиб, когда машина выехала к рыбацкому поселению, сиротливо приютившемуся на берегу необъятного природного водоема, и который споро и незаконно возник тут с незапамятных времен. В ясные солнечные дни озаренная солнцем линия горизонта, навечно отделившая небеса от суши и воды, днем переливалась золотыми блестками невысоких волн, а к вечеру метала в глаза серебряный бисер перекатов, впадавших в водоем горных речушек, но в такой ненастный день, как этот, тускнела, становилась невидимой. Серо-грязные волны еле доходили до прохудившихся сетей, свисавших с покривившихся, изъеденных временем деревянных стоек. То тут, то там через грязное окно кое-как и наспех сбитых из подручного материала каморок пробивался неяркий свет лампочки или свечи. Начавшийся снегопад не разгонял сумрак над поселением, постепенно окрашивая черную грязь проходов в серые тона. Снежная метель вперемежку с колючими брызгами тяжело и неумолимо захватывали поселение в морозный плен, и оно все больше становилось похожим на разграбленное и брошенное в руинах пристанище кочевников. Набирающий силу шквальный ветер гонял по поселку брезентовые тенты, длинные удочки, ржавые ведра, лопаты, лежавшие стогом у каморок небольшие сети, сотрясал катера, переворачивал навзничь лодки, раскидывал весла.

– Ладно, раз уж мы здесь, попробуем у них кое-что разузнать: авось, повезет. Не то потом, сама знаешь, сам себе не дам покоя дурацкими вопросами: почему не заехал к рыбакам, не спросил у них, – не поворачивая головы к жене, сказал Хабиб.

Казалось, кому в этот ненастный и холодный час тут находиться: тем не менее навстречу машине вышел богатырского сложения рыбак в накинутой на плечи длинной шинели и потрепанной солдатской же ушанке. Заросшее давней и густой щетиной лицо не сулило нежданным гостям ничего хорошего.

– Земляк, прости за мой визит… – заискивающе начал учитель, опустив боковое окно машины. – Я приехал сюда во-он из-за той горы. Мать больная, рыбы ей захотелось.

Но рассмотрев вблизи неприветливое, с большим родимым пятном лицо рыбака, на котором, казалось, навсегда замерло выражение нелюдимости и отчуждения, поспешил объяснить, подкрепляя свои слова разведенными в стороны пальцами:

– Небольшу-у-ую такую рыбешку. Лишь бы не с пустыми руками вернуться… А?

Верзила качнул головой из стороны в сторону, зачем-то сцепил и потер свои огромные ладони, тяжело крякнул, метнул недобрый взгляд в сторону водоема в белых барашках волн, развернулся и пошел к своей каморке. Там остановился, повернулся, повел ладонью в стороны ожидавшему ответа учителю: нет рыбы, не ждите.

– Может, один из утопших рыбаков его сын? – готовая запричитать, шепотом ввернула жена. – Какой-то сам не в себе…

– Да? Думаешь? – спросил Хабиб, но тут же отверг догадку жены: если громила потерял сына, то сейчас должен быть не здесь, а дома, среди скорби и траурных мероприятий – встречать пришедших с соболезнованиями родственников, друзей, соседей, участвовать в церемонии захоронения и поминовения. «Нет, – с внезапно охватившим его радостным чувством подумал учитель, – эта беда его миновала», но промолчал, лишь подытожив: – И здесь толку нет, напрасно время потеряли.

Сказав, стал медленно выводить буксовавшую в грязи машину из негостеприимного места.

– Вот так всегда: вчера рыбы валом, сегодня – хоть шаром покати. Иначе сказал бы к кому обратиться. Ничего не поделаешь: на нет и суда нет, – предваряя возможные упреки жены, заключил учитель. – Сам Господь стер бы ноги в поисках рыбы…

Старая машина, кряхтя, медленно выбиралась по разбухшей от непогоды заезженной колее, что протянулась от рыбацкого поселения до автотрассы, среди гнувшегося ветром к самой земле и трещавшего в этот час прибрежного камыша. Темно-коричневые толстые газыри рогоза зло и яростно стучали в стекла и корпус машины, предостерегающе грозили пальцами и гнали их вон из внушающих содрогание камышовых зарослей. Когда машина с трудом выбралась с бездорожья на асфальт, снег стал полновластным хозяином земли – вся округа под метущейся из стороны в сторону поземкой покрылась пронзительно грязно-белым с проплешинами ковром.

– Вовремя свалилась нам на голову погода!.. Как бы на полдороге не застрять, – незло причитал учитель, осторожно и медленно выводя машину на трассу среди неистовой, сотрясавшей машину метели и налипающего на стекла крупного мокрого снега. – И так в сердце кошки скребут, тут еще этот каналья – снег!

– Снегопад, значит, время ему настало, чего теперь причитать?! Лучше машину веди… – примирительно парировала жена.

*  *  *

Смерть давно перешагнула порог их дома и теперь стояла у изголовья кровати, на которой лежала престарелая женщина – еще день, может быть, другой… Лекарства уже мало чем помогали: на час-другой лишь притупляли, но не убирали боль. Тогда домашние посылали за местным фельдшером, тот приходил, выписывал очередные пилюли-уколы, уходил, а боли все не утихали, в особенности по ночам. Несчастную, как и положено, месяц продержали в районной больнице, еще чуть больше в областной, где она прошла полный курс полагающегося в данном случае лечения. Когда же и оно не помогло, она сама настояла вернуться домой, прямо сказав сыну и невестке:

– Хватит обманывать меня и себя. Я уже одной ногой не в этой жизни. Что мне здесь валяться?

По дороге из больницы старуха еще вот что наказала:

– Молитесь, чтобы я ушла быстрее… Не хочу стать вам обузой. Слышали, что сказала? Не пожалею – прокляну…

Так протянула старуха еще несколько лет, в болях и мучениях встретила свой девятый десяток. А вместе с ними пришли новые напасти: бессонница, пропажа аппетита, – старуха вытянулась, превратилась в тростиночку. Случалось днями в рот ни крошечки не брала, дыхание, учащаясь, прерывалось, а родные удивлялись – откуда брала силы для жизни?! Когда же боль отпускала ее ненадолго, все молила Всевышнего, чтобы дал ей силы не околеть голодной смертью – хотя бы крошку хлеба да чай к нему…

Сердца домашних разрывались от мучений и причитаний старухи, но они, как могли, старались не подавать вида, терпели, утешали ее. Время от времени пытались разузнать: может, гложет что-то тебя, расскажи нам; или душа чего желает – достанем-привезем тебе, мы же твои дети! Она же лишь покачивала головой, закрывала глубоко впавшие глаза, отворачивала от них лицо, отстранялась – чего, мол, пристали?! Зачем мне такая жизнь?! Скорее бы уж косая пришла! Извелась я вся…

В один из дней все резко переменилось… Заметив выходящую из дома невестку, старуха тяжело оторвала голову от подушки, пошевелила ладонью, подзывая к себе, слабым, далеким, притушенным голосом попросила:

– Рыбку свежую хочу…

Невестка чуть замешкалась от неожиданности – может, солнце сегодня взошло не с той стороны? Или свекрови стало лучше? – затем заспешила, засуетилась, скрывая радость:

– Хоть три! Только вернись к жизни, встань на ноги, еще свадьбу внука увидишь. Не оставь нас одних.

*  *  *

Сосновые леса в долине остались позади, проехали долину, а дорога тянула их дальше, на перевал Гара, где Хабиб переключил дворники машины на вторую ступень:

– Ты смотри, там с небес вовсю валит снег, а здесь ливень… Проехали всего-то двадцать километров.

– Дождь лучше снегопада, дай бог, доедем без приключений, а там, смотришь, снегом накроет и горы: зима еще впереди.

– Что за приключения? – Хабиб хотел еще что-то добавить, но заметил, как за окном промелькнул и исчез человек с поднятой рукой, высунувшийся из-под навеса автобусной остановки: тормознуть и подать машину назад он не успел.

– Не остановишься? Оставишь бедолагу одного под дождем? – В голосе жены больше упрека и сочувствия ему послышались нотки, какими он обычно в школе обращается к ученикам во время экзаменов: а ну-ка, вот тебе вопрос на засыпку. – Поставь себя на его место: что бы ты сделал? Ладно, ливень и ветер, а если зверь какой нападет на него?

Учитель отмахнулся:

– Тоже мне скажешь!.. Какой еще зверь в такое время? А человеку что делать здесь сейчас? Может, он пьян? Наркоман? Или еще кто…

– Да ну тебя! Раз на дороге торчит, значит, надо ему куда-то ехать. Пьяный, наркоман ли давно уж дрых бы. Вернись, подбери несчастного, может, детишкам своим хлеб везет…

– Ну и дела твои, Боже! Простая женщина, а рассуждает как профессор! – устало воскликнул Хабиб, все больше раздражаясь, и, продолжая и дальше ворчать себе под нос, снизил-таки скорость машины, подал назад, но, ничего не видя за завесой ливня и в непроглядной тьме, осторожно развернул машину и проехал с полкилометра до остановки, не оставаясь в долгу перед женой:

– Да провались я на месте, раз делаю все по указке жены!

– Во благо творишь, уважаемый! – не давая ему заводиться, защебетала жена. – Не ворчи, богоугодное дело это! Кто знает, не остановись мы, то впереди ждала бы нас беда.

– О куда занесло академика! – не унимался Хабиб, хотя машина уже остановилась возле съежившегося под бетонным навесом от холода попутчика, у ног которого стояла корзина.

Уже в машине они увидели его насквозь промокшую одежду, синие, дрожащие губы и расплывшееся, радостное лицо. Узнав, что ради него машина свернула с половины пути, готов был целовать им руки, все повторял слова благодарности.

– Ни хлебом же одним мы сыты, обуты-одеты, – ответил смущенно-сдержанно учитель, но попутчик, видимо, воспринимал их как сошедших с небес ангелов. Смущаясь, он подбирал слова, точнее передающее охватившее его чувство признательности. В тепле и относительном уюте кабины машины он все же разговорился, и вскоре узналось, что живет он в самом центре ближайшего поселка, работает сторожем на водохранилище, сегодня его ночная смена, но из дома позвонили, просили срочно приехать – мать чувствует себя очень плохо.

– Не бери в голову. У нас та же беда. – Сказав это, Хабиб постарался немного отвлечь попутчика от нерадостных мыслей. – Знаешь ведь: старое дерево хоть и скрипит, а долго живет. Еще справим им столетие.

Позже завязался всегдашний дорожный разговор обо всем понемногу: посетовали на подорожание цен, рассказав о своих детях, помянули с сожалением молодое поколение, разругали ненастную погоду, – уже на подъезде к поселку перешли на житьё-бытьё. Незаметно и быстро пронеслось время: они даже не заметили, как их машина единственная – ни попутные, ни встречные машины в тот вечер им не попались на дороге – упорно пробивалась к домашнему очагу сквозь ливень посреди залитых ненастьем сумрачных долин...

– Темно-то как! Солнце село, и все – по домам, – сказал попутчик, попросив остановить машину возле своего дома на пустой и безмолвной улочке, а выйдя, поблагодарил еще раз и полез в карман.

– А это еще что такое?! Убери сейчас же! – воскликнул сердито учитель, и попутчик примирительно поднял обе руки вверх:

– Сдаюсь, сдаюсь! Отплачу тебе добром за добро! Как назло в доме мать хворает, а у вас долгая дорога, а то погостили бы у меня, – с сожалением произнес попутчик, пожелал им доброго пути и, придерживая полы куртки руками и быстро перебирая ногами, засеменил от них, да так скоро, что слова уважаемого догнали его на углу дома:

– Родной ты мой, как тебя там? Корзину забыл свою! Корзину-у-у…

Попутчик обернулся, и из-за стены льющихся с небес потоков воды донеслось:

– Моей она была только до дома! Теперь она ваша!

*  *  *

– Хабиб, иди-ка сюда! – Учитель только сменил одежду, сел за стол и подвинул к себе нетолстую пачку газет, но взволнованный голос жены не дал ни шанса отмахнуться: явно случилось нечто. Он встал, но не успел дойти до кухни – оттуда ему навстречу вышла радостно причитающая: «Только посмотри! Бывает же такое! Да светится имя твое, Господи!» – жена. Он взглянул на ее счастливое лицо, потом на вытянутые вперед руки и обомлел: в каждой из них блестели боками, красовались по одной свежей рыбине…

Февраль 2018 г.