№10.2022. Тихон Синицын. Островитяне Затерянного мира. Быль

Тихон Борисович Синицын родился 26 декабря 1984 года. Учился на художника в Севастополе и Ялте. Окончил аспирантуру на кафедре философии в Гуманитарно-педагогической академии Крымского федерального университета имени В.И. Вернадского. Стихи опубликованы в журналах «Нева», «Октябрь», «День и ночь», «Москва», «Сибирские огни», «Юность», «Кольцо А». Автор трех поэтических книг. Стихи входили в шорт-лист Волошинского конкурса (2018), в шорт-лист премии «Лицей» (2018). Живёт в Севастополе.

Тихон Синицын

Островитяне Затерянного мира

Быль

1

Впервые я очутился на Острове, когда мне было тринадцать с половиной лет. Пожалуй, это было одно из самых ошеломительных событий детства, которое и направило всю мою дальнейшую судьбу в определенную сторону. Кажется, что тогда я вдруг осознал, что путешествия – главное в жизни, и, собственно, сама жизнь – одно большое непрерывное путешествие.

Тринадцатилетним подростком я впервые жил вдали от дома среди каменных хаосов, можжевеловых редколесий на диком морском побережье. «Школа выживания» – так одновременно в шутку и всерьёз назывался небольшой палаточный лагерь, где я очутился в августе 1997 года благодаря Савоськину – научному сотруднику, мечтателю, эзотерику.

Мы, загорелые ровесники, простые севастопольские ребята, жили как хотели без всякого расписания и графика, присмотра и рациона среди недоступных скал подле мыса Айя. Наш идеолог и вождь Савоськин испытывал самодельные байдарки, подкреплялся сырыми мидиями и осмыслял сущность морских течений. Детским досугом и воспитанием Савоськин предпочитал себя особо не утруждать, за что мы и стали ему благодарны уже много лет спустя.

Всё свободное время мы самостоятельно добывали «морских гадов», собирали на компот кислые ягоды ежевики и шиповника, ловили как умели рыбу для пропитания. Пресной воды для питья было очень мало, и приходилось кипятить солоноватую воду из пересыхающего ручья.

Каждый вечер на востоке Острова с грохотом обрушивались каменные глыбы. Сначала такое событие шокирует. Летящие обломки треснувших скал, поднимающие облака пыли и устраивающие грохот, напоминают выстрел из сверхмощной пушки. Потом как-то привыкаешь... Мы меланхолично следили за регулярными камнепадами, а по ночам считали сгорающие августовские звёзды и наблюдали полёт летучих мышей.

Кстати, там же я незадолго до рассвета впервые в жизни увидел летучую мышь. Это событие привело меня в восторг. Нетопырь плавно парил над кронами дикой фисташки. Я разбудил крепко заснувшего соседа Мишу, чтобы поделиться с ним своим наблюдением. Он сердито приоткрыл глаза и нехотя пробурчал, чтоб в следующий раз я его будил только при условии, если над нами пролетит летучий крокодил. Миша перевернулся на другой бок и сразу же захрапел, а я до восхода солнца переживал радость маленького открытия.

Островом мы наименовали заповедную, почти недоступную для обывателей полоску дикого берега, затерянную между Балаклавой и Батилиманом, близ Севастополя.

В середине девяностых на Острове не было комфортных пляжей; во время шторма берег становился неприступным и опасным. По соседству с нами жили сектанты, йоги, нудисты и прочие «дикари». Иногда приплывали авантюристы, промышлявшие рэкетом, которые представлялись лесниками, охранниками побережья. Впрочем, с ними особых проблем у нас не было.

На скалистый островной берег, с севера, запада и востока окруженный трехсотметровыми отвесными обрывами, можно было попасть только со стороны моря и то во время штиля. Поэтому наш Остров и получил более распространенное название – Затерянный мир.

2

С тех пор прошло уже больше двадцати лет. Я снова здесь, но в сущности ничего и не изменилось. Рядом со мной у костра – мой товарищ по «школе выживания» и художественному училищу Миша. Никого больше нет в радиусе нескольких километров. Молчим. Миша подбирает на акустической гитаре новую музыкальную тему собственного производства. А я дочитываю Беляева, «Человек-Амфибия». Странно, почему я не прочел эту замечательную книгу ещё в детстве?

Вчера мы прибыли сюда на моторке, оторвавшись от толчеи Балаклавской набережной. Днём штормило «по-взрослому», резиновую лодку знатно мотало среди соленых бурунов.

…Рядом, над водой, мелькнуло несколько левантских буревестников. Это некрупные морские птицы, которые, как правило, не подлетают к береговой полосе, а проводят время над соленой стихией. Гнездятся буревестники на востоке Средиземного моря. В наших краях обычно они бывают в зимнее время, когда к берегам подходят большие стаи местной рыбы – кефали и ставриды.

Над первозданным колючим лесом Острова ночью угрожающе возвышается вершина – Кокия-Кая. Высота её почти пятьсот метров над уровнем моря. За острый бортик зацепилась яркая звёзда Арктур. 

Остров хочется сохранить в памяти. Я не устаю с натуры рисовать скалы Затерянного мира на закате. За несколько минут до темноты они напоминают бушующее пламя гигантского костра. Ослепительные тёплые краски вечернего солнца отражаются в каменных пропастях и ущельях. Здесь у мыса Айя самые высокие береговые обрывы на всём нашем побережье.

По одной из версий, название вершины Кокия-Кая соответствует цветовой характеристике горы, которая при свете солнца переливается многочисленными красноватыми оттенками. Рядом находится Айя – Святой мыс. Греческое имя, происходящее от слова «агиос», то есть – святой, в послевоенное время планировалось официально предать забвению. Летом 1953 года должно было закрепиться новое название – Мыс Гордый. К счастью, этого не произошло. Военные моряки вступились за Айя, решили не менять устоявшийся старинный топоним в Черноморских лоциях.

3

Время ближе к полуночи. Я бреду к пляжу, освещая лучом фонарика узкую тропинку и корявые ветви арчи, высокого реликтового можжевельника.

И вдруг улавливаю внимательный взгляд с узловатой можжевеловой ветки. На меня взирает пара напряженных круглых глаз крымского геккона. Геккон – небольшая редкая ящерица, встречающаяся только в южнобережном Крыму. Таких животных ещё называют эндемиками. Крымские гекконы умеют издавать необычные звуки, даже петь по-своему, могут шустро бегать летом по вертикальным поверхностям, охотясь на ночных насекомых. Живут гекконы до восьми лет.

Геккон – настоящий мастер мимикрии; иными словами, он специалист «поиграть в прятки». У него запоминающийся вертикальный «кошачий» зрачок, а окраска кожи практически сливается с текстурой окружающей среды: с корой можжевельников и трещинами скал, где он прячется от врагов и опасностей.

Есть мнение, что в давние времена, в эпоху античности, гекконы проникли в Таврику на кораблях эллинов. В дальнейшем эти пресмыкающиеся, согласно гипотезе, прижились на юге нашего полуострова. Интересно, что особенно много гекконов живет среди античных руин древнего города Херсонеса Таврического. Говорят, что в последние годы климат меняется, стало теплее, и гекконы начали расселяться в современной жилой застройке вокруг Херсонеса. Например, недавно новый эндемичный «квартирант» подселился на балкон четвертого этажа в квартире моего приятеля Женька. Теперь осталось ещё убедить его маму, чтобы она не выгоняла с балкона нового постояльца. Она недоумевает по поводу незваного гостя.

Может, ей следует напомнить, что геккон занесен в Красную книгу?

Я смотрю на геккона, а он на меня – немигающими круглыми глазами с вертикальными зрачками. Ну точно крохотная копия ископаемого динозавра. Даже не пытаюсь его сфотографировать. Ничего не выйдет. Только испорчу момент. Геккон резко хватает за крыло усатую моль и скрывается среди полированных можжевеловых ветвей. Над скалами Острова плавно поднимается оранжевая луна, очень похожая на надкушенную дольку мандарина.

Миша докуривает душистую вишневую самокрутку и рассказывает о наших соседях – проворных каменных куницах, которых ещё называют белодушками. У белодушек темно-коричневый мех, длинный пушистый хвост, а грудь и шею украшает контрастное белое пятно. Размером они чуть крупнее среднего кота. Куницы – прирожденные хищники. В темноте можно заметить, как в зарослях мелькают их алчные блестящие глазки. Каменные куницы нередко ищут пищу на пляжах. Они неутомимо охотятся на крыс и мелких птиц.

Сегодня днём, кажется, я видел их следы на пепельном морском песке. По сложившейся традиции перед сном идем подкармливать белодушек, насыпаем в металлическую миску тонкие сухие крекеры и перловую кашу. Любопытно, что утром там никакой еды не осталось. Однако куницы зачем-то нагадили в миску. Что же это за знак благодарности? Как же такое понимать? Люди, не уподобляйтесь куницам!

4

Сегодня я очнулся около пяти утра в гамаке над пляжем. Рядом со мной несколько раз хрипло прокашлялся дельфин и шлёпнул по воде хвостом. 

Протираю глаза, смотрю с улыбкой на утреннего гостя. А он уже прячется под волной, словно под волшебным покрывалом.

Пытаюсь вспомнить какой же сейчас день недели. Я уже, если честно, сбился со счёта. Нет календаря, давно отключены мобильный телефон и интернет. На Острове время развивается по своим, сложно объяснимым иррациональным законам.

Сегодня я решил обследовать восточную часть побережья. Двадцать лет назад здесь регулярно гремели камнепады, а сейчас скальный хаос плотно зарос лианами ломоноса, плюща и дикого винограда.

На востоке – крохотный пляж, который заслоняют монументальные обрывы мыса Айя. Там, возле моря, жмутся к скале густые заросли одичавшего инжира. Миша рассказывает о том, что сморщенными ягодками смоковницы любят подкрепляться куницы. Хочу их подкараулить, но куниц не нахожу. Прячутся как партизаны. Зато на освещенном валуне встречаю удода. Пестрая рыжая птичка, похожая на миниатюрного петушка, обращает на меня внимание: раскрывает хохолок, забавно ухает и скрывается прочь.

Лучшее лакомство в Крыму в конце лета – это скибка спелого арбуза. Доедаю хрустящий алый ломоть арбуза, отгоняю надоедающих ос и мух; вдруг слышу грозное жужжание. Оказывается, в пыли под гамаком сцепились мёртвой хваткой два крупных шершня. Мелькают полосатые тельца, желтые лапки, фиолетовые крылья. Насекомые, словно участники боев без правил, кусают, жалят друг друга, возюкаются в пыли. Но всё же поединок завершается. В итоге один шершень медленно победоносно отлетает прочь, а другой, поверженный, остается под столиком с арбузными корками. Оставлю ему, пожалуй, кусочек мякоти. Пусть подкрепится и не грустит.

5

Я становлюсь летописцем Затерянного мира, хранителем Острова. Знаю его тайны, но вам о них рассказать не могу. Думаю, что главный секрет заключается в том, что человек узнает многое о самом себе в одиночестве и молчании, лишившись привычных благ цивилизации, словно отключившись от «сети». Приходит долгожданная ясность и чистота мыслей, которой так нам зачастую не хватает в повседневной городской жизни, пронизанной россыпью досадных мелочей, огрехов и подвохов.

Однажды к фонарю, рядом с гамаком, где я ночевал, с треском прилетел нарядный молочайный бражник (большая ночная бабочка с круглыми пятнами и полосками на крыльях). Иногда их туристы принимают за тропических птичек колибри.

А потом вслед за ним пожаловала и крупная летучая мышь. Мелькнула прямо над лицом, даже слегка меня испугала. Частыми гостями ночью были также крылатые муравьиные львы. Взрослые муравьиные львы оставляют свои разбойничьи песчаные воронки и превращаются в утонченных хрупких насекомых, напоминающих стрекоз.

В первую декаду осени, подкормив куниц на ночной тропинке, как-то я повстречал дыбку. Огромный светло-зеленый кузнечик, степная дыбка, напоминает тропического палочника или вытянутый стручок экзотического растения. Это одно из самых крупных и редких насекомых Таврики. Длина тела с яйцекладом может быть около двенадцати сантиметров. Как отметил мой друг Макс Кучеренко, этот «кузнечик – совсем как огуречик». Дыбки – жители целинной степи и предгорий. Дыбка шевелит усиками, совершает мощный прыжок и скрывается в темени ночного леса. 

6

К ржавому солнечному диску над морским горизонтом потянулась вереница хохлатых бакланов – прожорливых пернатых рыболовов. Холодает. Плавно затихают пучеглазые цикады. Их концерты окончены до следующего июня. В этом сезоне и для меня сегодня последний вечер на Острове. Начинается пора осенних штормов. Со стороны моря наступают шквалы. Мы ожидаем ливень и сильный ветер.

Кстати, днём без предупреждения к нам в гости в пластиковом каяке прибыл с «материка» дядя Вова Савоськин. Пьем чай втроем: я, Миша и Савоськин, наш школьный наставник. За двадцать с лишним лет он почти не изменился: жилистый и худой загорелый мужичок невысокого роста. Впрочем, время берет своё: щёки слегка впали, лоб изрезали многочисленные морщины, жидкие волосы заметно поседели. Однако ночью при неровном свете костра эти изменения не так уж и очевидны. И главное, умные глаза всё так же повторяют цвет открытого моря.

Разговор как-то не клеится, пьем неровными глотками дешевый байховый чай, вспоминаем наше детство, «школу выживания»; обсуждаем Остров, который нас сюда снова и снова притягивает, таких странных и разных. Время будто остановилось или даже стремительно понеслось вспять. Вроде как нам с Мишей снова по тринадцать, мы севастопольские школьники из девяностых. Но сколько сейчас лет Савоськину?

– Дядя Вова, а сколько вам уже стукнуло? – решил спросить прямо, без обиняков.

– Думаю, примерно пятнадцать миллионов лет, – мямлит постаревший Савоськин, даже не утруждаясь особо улыбнуться. Неужели он это всерьез?

– Шутите? – Пытаюсь выкрутиться из неловкой ситуации я.

– Нет, почему же? Я хорошо помню, что раньше был кристаллом, потом участвовал в звездных войнах и летал в космическом корабле, далее был киевским князем, а после участвовал в войне с немцами… – докладывает Савоськин.

На меня накатывает приступ смешливости, еле сдерживаю улыбку. А вот Миша начинает почему-то сердиться. Он резко встает, ломает сухую дубовую чурку, бросает её в костер и обрывает автобиографические признания нашего чудоковатого гуру, круто меняя тему беседы.

– Прошлым летом я решил сделать вечерний обход Острова и дошел до зарослей барбариса перед каменным хаосом. И тут на колючей ветке, важно растопырив длинные усы, передо мной появился Царь Таракан, – говорит неспешно, с серьёзностью Миша и отхлёбывает крепкого чая.

– Царь Таракан? – изумляюсь, я.

– Да, представь себе, Тараканище! Как в сказке Корнея Чуковского. Настоящий хозяин зарослей Острова. Гордо пошевеливает усами, на солнце переливаются блестящие черные надкрылья. Царь Таракан исполнен самоуважения и достоинства.

– И что же ты сделал?

– Уступил ему дорогу, а он дальше неспешно отправился по своим делам.

– Миша, а кто ещё живет на Острове? – не унимаюсь я, беспокойный блогер Затерянного мира.

– Раньше здесь окормлялись худые хитрые лисы. Горные хищники-мусорщики с впавшими боками таскали припасы у туристов и корм у моих котов. Но в последние годы их что-то не видать. Остров теперь безлюдный, объедков и мусора мало, еду выпрашивать или воровать не у кого. Лисам здесь делать нечего. Они с трудом выбрались по тропкам и ушли в горы, на плато, в просторные лиственные леса.

7

Слушаю громкое карканье ворона. Мы угощаем его в каменной россыпи печеньем и сухарями. Он умно поглядывает на меня и почти по-человечьи благодарит, приоткрыв клюв. Высоко в небе кружит сокол, пронзительно визжат шустрые белобрюхие стрижи.

Я думаю об островитянах: о Мише, Савоськине, старом Вороне, кашляющем Дельфине, Царе Таракане, кузнечике дыбке, алчных куницах, редких гекконах и удоде. Нас всех объединила любовь к Затерянному миру, который стал для нас общим домом. Обязательно постараюсь вернуться сюда в будущем году.

Прощай, Затерянный Остров!