№9.2022. Евгений Попов, Михаил Гундарин. Шукшин, Тарковский, Ромм

Евгений Попов, Михаил Гундарин

ШУКШИН, ТАРКОВСКИЙ, РОММ

Мы предлагаем вашему вниманию фрагмент из еще не опубликованной биографии Василия Шукшина, которую написали знаменитый писатель старшего поколения Евгений Попов (ему с Шукшиным довелось общаться лично) и литературный критик, поэт и прозаик Михаил Гундарин. Их предыдущая совместная работа, биография Фазиля Искандера, была издана в начале этого года и получила высокую оценку профессионального сообщества и читателей. В предлагаемом фрагменте идет речь о непростых отношениях Василия Макаровича со своим учителем по ВГИКу кинорежиссером Михаилом Роммом и Андреем Тарковским, с которым по воле случая они вместе учились кинематографическим премудростям.

ИЗ СКУЛЬПТОРОВ В РЕЖИССЕРЫ

М. Г.: Говоря о ВГИКовских годах Шукшина, нельзя не коснуться его отношений с двумя очень важными для советского кино людьми. Важными они были и для становления Шукшина – прежде всего Шукшина-кинематографиста. Шукшин одно время был очень тесно связан с ними, потом эта связь перестала быть очевидной, но, думаю, до конца разорвана не была. Это учитель, мастер Шукшина на протяжении всех лет киноучебы – Михаил Ильич Ромм. И однокурсник Василия Макаровича, ставший режиссером с мировым именем, а по эстетике во многом «анти-Шукшиным» – Андрей Тарковский. Тот самый, кому приезжий сибиряк якобы грозился порезать брюки-дудочки.

Как считают многие, именно благодаря Михаилу Ильичу, отметившему деревенского парня на вступительных экзаменах, Василий Макарович и попал во ВГИК, а значит, и в кино. Однако крутые сюжеты бывают не только в фильмах, но и в жизни: после окончания учебы Шукшин, «благодаря» все тому же Ромму, чуть было не ушел из профессии (что случалось и до сих пор случается со многими выпускниками киношного вуза, не нашедшими работы). Ромм умер в ноябре 1971 года, дожив до семидесяти. Шукшин ушел из жизни в 1974-м, когда ему не исполнилось даже сорока пяти. Андрей Тарковский пережил Василия Макаровича на 12 с небольшим лет, ему было 54, когда он скончался в Париже (1986). О сокурснике-кинорежиссере автор «Сталкера» думал немало, высказывался не раз. Заинтересованно, но, как правило, не очень комплиментарно. Притом что во время учебы во ВГИКе они скорее приятельствовали, чем враждовали. Первый свой день рождения в качестве студента ВГИКа Тарковский отмечал в компании с Шукшиным у себя на Щипке, причем восторженно характеризовал «алтайского самородка» своей сестре Марине. Именно Тарковский, говорят, подал Марлену Хуциеву мысль взять Шукшина в фильм «Два Федора» – во всяком случае, назвал его имя, которое Хуциев запомнил. Марина Тарковская печалилась, что Шукшин так и не снялся у Тарковского в «Андрее Рублеве», хотя роль двух русских князей-близнецов была написана, по ее мнению, специально для него, а не для Юрия Назарова. Потом всё разладилось. Марина Тарковская пишет в мемуарах, что ко времени запуска фильма у них уже не было прежней духовной близости.

Е. П.: Причем их общий Мастер, Михаил Ромм, прямо говорил о существовавшем соперничестве Шукшина и Тарковского в студенчестве: «Шукшин и Тарковский, которые были прямой противоположностью один другому и не очень любили друг друга, работали рядом, и это было очень полезно мастерской. Это было очень ярко и противоположно. И вокруг них группировалось очень много одаренных людей. Не вокруг них, а благодаря, скажем, их присутствию». Этот факт, соперничество и взаимное отторжение, их соучениками в мемуарах, правда, опровергается. Складывается впечатление, что мнимое противостояние раздувалось Роммом в педагогических целях. Борются два таланта, это помогает каждому из них и окружающим стремиться к успеху, стимулирует и все такое. «Полезно мастерской». Если Ромм (мы приводили эту версию) Шукшина и правда взял по расчету – чтобы уравновешивать этим простым парнем, бывшим матросом, коммунистом и все такое столичных мальчиков-интеллигентов, вызывавших у начальства изначальную подозрительность, то соперничество Василия Макаровича и Андрея Арсеньевича было частью плана. Если рассуждать прагматично… или цинично, то план удался вполне. Оба стали знаменитейшими режиссерами. А цинично, потому как самих Тарковского и Шукшина не спросили, согласны ли они в таком участвовать.

М. Г.: Может быть, в качестве продуманного, последовательного плана такое противостояние Роммом не задумывалось, но в реальности эта «педагогическая технология», выражаясь по-современному, использовалась. Почему бы и нет? Ведь Ромм знал, что делает. Все-таки он преподавал более тридцати лет, воспитал огромное количество знаменитых и очень разных режиссеров. Никита Михалков, Сергей Соловьев, Григорий Чухрай, Владимир Меньшов, Резо Чхеидзе, Александр Митта, Игорь Добролюбов, Андрей Кончаловский, Андрей Смирнов, Резо Эсадзе, Александр Павловский, Михаил Ильенко, Самвел Гаспаров, Динара Асанова... Знаменитый актер Игорь Ясулович тоже учился у Ромма. Огромная армия первоклассных профессионалов. Некоторые даже, как говорится, с уклоном в гениальность.

Е. П.: Между прочим, для самого Ромма середина – вторая половина 50-х, когда у него учились Шукшин и Тарковский, была очень непростым в творческом плане временем. Его грандиозные советские успехи остались в прошлом. Вадим Абдрашитов писал об Учителе: «Михаил Ромм – один из тех, кто создал отечественное кино. И сохранял его, обходя рифы и мели официальной идеологии и цензуры. Для меня Ромм кроме всего – биологическая загадка. Снять все, что создано до 1956 года, молчать шесть лет и вдруг сделать “Девять дней одного года”, а еще через три года – “Обыкновенный фашизм”. Какого же напряжения должна была быть внутренняя работа художника и мыслителя, чтобы так понять, ощутить и выразить время! От прежнего Ромма остался талант, зоркость, ум. А энергетика и глубина этих картин обнаружила нового, сильного, молодого режиссера». «Грандиозные советские успехи» – это, конечно же, «Ленин в Октябре» и «Ленин в 1918 году», которыми перекормили зрителей нескольких поколений. Но ведь был же и фильм «Пышка», первая лента Ромма, снятая им в 1934-м, изначально немая, озвученная только в 1955-м. И практически запрещенная «Мечта» (1941) с яркой ролью Фаины Раневской. «Мечту» долгие годы нигде нельзя было посмотреть, отчего лента обрела среди советской интеллигенции культовый статус.

А потом, на мой взгляд, пошли довольно проходные, ТРЕБУЕМЫЕ фильмы, вроде «Русского вопроса», снятого в 1948 году по одноименной пьесе Константина Симонова, разоблачающей американский империализм. Или «Корабли штурмуют бастионы», начало 50-х. Тоже не шедевр. Конечно, пять Сталинских премий… Но ведь за что? Например, за документальный фильм того же 1948 года «Владимир Ильич Ленин», о котором теперь мало кто помнит, да и сам Ромм, думаю, уже в 1954 году многое бы отдал, чтобы все о нем поскорее забыли. Кстати, Ромм, как пишут некоторые исследователи, видел Ленина «живьем» (другие с этим спорят). А другие «некоторые» утверждают, что он так старался, создавая свою «лениниану», оттого, что его родители были меньшевиками, а меньшевиков победившие большевики преследовали нещадно.

Ромм вообще имел бурную биографию. Родился в 1901 году в Иркутске, у ссыльных родителей (меньшевиков). Правда, уже в 1906 году «кровавый царский режим» устыдился и вернул репрессированных им социал-демократов на родину в Вильну, ныне Вильнюс, столица независимой от России Литовской Республики. Узнав это, я обрадовался: получается, что и Михаил Ромм – наш, сибирский, земляк, равно как Марина Ладынина, родившаяся в Ачинске, Иван Пырьев, уроженец села Камень Барнаульского уезда Томской губернии (ныне город Камень-на-Оби, Алтайский край), новосибирцы Юрий Назаров, Ирина Алферова, Андрей Панин, Жанна Болотова, Николай Еременко-старший, мой земляк Иннокентий Смоктуновский, Юрий Кузнецов, Валерий Золотухин, мой друг Саша Панкратов-Черный. Не говоря уже о герое нашей книги Василии Макаровиче Шукшине. Не сочтите за шутку, но получается, что кинобогатство России изрядно Сибирью приросло, если перефразировать изречение великого «архангельского мужика» Михаила Ломоносова, относящееся к 1763 году.

Однако в 1917 году в России, как известно, сменилась власть, и юный Миша Ромм оказался в Красной армии. Лишь в 1921 году был демобилизован и направлен на учёбу в Высший государственный художественно-технический институт (ВХУТЕМАС), на скульптурный факультет, который окончил в 1925 году. Сам он писал в автобиографии: «Уже во время учёбы я помимо скульптуры начал пробовать свои силы в других областях искусства. Этому способствовала моя довольно равномерная одаренность в самых различных направлениях. Я оказался неплохим актёром, обнаружил режиссёрские задатки, довольно успешно подвизался и на литературном поприще – писал, переводил Золя, Флобера, одно время увлекался музыкой. Как скульптор я сделал ряд работ и выставлялся».

М. Г.: В кино Ромм пришел относительно поздно, ближе к тридцати. Прямо почти как Шукшин. И уже через несколько лет прославился ленинской дилогией. Ну только у Шукшина такого, как сейчас говорят, бэкграунда и в помине не было, Флобера он вряд ли смог бы переводить… А что касается роммовских «Лениных», то сейчас о них есть разные мнения. Говорят, например, что Сталин сильно потешался, глядя на слегка дураковатого вождя мировой революции. Оттого и лично отметил молодого режиссера. И даже если это так, но только последним смеялся все же Михаил Ильич, вырезав после ХХ съезда из собственной «ленинианы» шестьсот тридцать метров пленки с эпизодами о Сталине. А Сталин там был, как те же киноведы пишут, чуть не самым главным персонажем. Более того, режиссер говорил тогда, что «совершенно по-другому поставил бы теперь оба ленинских фильма». Как? Остается только гадать. Ведь искусством монтажа Ромм владел в совершенстве. И молодых режиссеров ему учил.

В 1956 году он снимет «Убийство на улице Данте», очень известный и хорошо принятый публикой фильм, но который разругают его же студенты (об этом речь дальше). Потом будет длинная пауза, и только в середине 60-х – «Девять дней одного года», потом «Обыкновенный фашизм», полнометражная документалка, самим режиссером и озвученная. Именно ее многие считают главным фильмом Михаила Ильича, находя параллели в показе нацистского и советского режима.

Е. П.: Я помню ошеломляющее впечатление от этой киноработы, которая для меня до сих пор является одной из самых реальных вершин той «оттепели». Наряду с «Одним днем Ивана Денисовича» Солженицына, повестью, вышедшей годом позже. И не сравнение режимов там для меня главное, а объемная и наглядная демонстрация того, чем является тоталитаризм. Там суть, сущность тоталитаризма, виды которого безграничны, как виды кровососущих насекомых или крыс.

М. Г.: И все же сравнение режимов в подтексте было – но поди докажи! Искусством подтекста Ромм тоже владел в совершенстве и своим ученикам передал. Что в 70-е им очень пригодилось. Подтекста не только в «Обыкновенном фашизме», но и в «Девяти днях…» хватает. Ведь все эти физики-ядерщики жутко засекречены были, и об этом как бы не сказано прямо, а как бы и сказано…

Е. П.: А вдруг Шукшин поступил бы не к Ромму, а к Сергею Аполлинарьевичу Герасимову, который тоже набирал мастерскую в тот год и к Василию Макаровичу относился неплохо (особенно в начале его карьеры), – что тогда было бы?

М. Г.: Правильно! ЕСЛИ БЫ поступил! Но ведь все сходятся в том, что именно Ромм сыграл в кинематографической судьбе Шукшина решающую роль… Герасимов или Ромм? Не знаю. Таких гипотетических развилок в недолгой жизни Василия Макаровича было предостаточно. Можно только гадать.

Е. П.: Все мемуаристы единодушно рассказывают об уникальной атмосфере, которая царила на занятиях Ромма-педагога. Вот неоднократно нами упоминаемый Александр Гордон, однокурсник Шукшина и Тарковского, еще в студенчестве женившийся на сестре Андрея. Напомню, кстати, что его сын от Марины Тарковской Михаил не пошел по стопам отца и дядюшки, уехал в Сибирь, работал биологом, охотником-промысловиком. Но Тарковские есть Тарковские, сейчас он знаменитый сибирский писатель, близкий к «почвенникам», обожает Шукшина, возглавляет красноярский альманах «Енисей». Люди искусства есть люди искусства.

Так вот, Александр Витальевич Гордон пишет: «Ромма помнят все ученики, сами ставшие мастерами, любят сильно постаревшие преподаватели института, любят и благодарят судьбу за встречу с Мастером, который нес из теперь уже далекого прошлого высочайший дух Искусства, презрение к ремесленничеству. Личность Ромма – это целый художественный и духовный мир, своеобразная “цивилизация Рома”, как сказал один из выступавших на вечере его памяти». А вот как воспринимал, по оценке Гордона, лекции Мастера Андрей Тарковский: «Когда на лекциях Ромм говорил об искусстве, о том, что художник должен быть принципиальным и отстаивать эту принципиальность, свои взгляды, свой замысел фильма, свое призвание до конца всегда и во всем, Андрей весь напрягался. Он с наивностью ребенка и новообращенного внимал каждому слову. Его лицо застывало, душа превращалась в мембрану, улавливающую все, даже невысказанное. Поток энергии перетекал из души в душу. Вот такой Учитель Андрею нравился, такого он желал, такой был ему нужен». Трудно как-то применить такой возвышенный слог к восприятию Михаила Ильича Ромма Василием Шукшиным. Но, думаю, эффектный и опытный преподаватель и знаменитый режиссер парня из Сростков не мог не поразить.

И режиссер Сергей Соловьев, который учился у Ромма десятью годами позже, свидетельствует: «Михаил Ильич подтолкнул меня во взрослую жизнь. Чуть-чуть пальчиками толкнул в спину, дал направление и указал, как и куда “в этом пространстве” правильно двигаться. Этот толчок, даже легкую боль под лопатками, я ощущаю до сих пор с благодарностью и обожанием». Причем Соловьев сам, называя Ромма величайшим педагогом, затрудняется в доказательстве этого: «Трудно как-то логически связно определить его метод. Но он обладал уникальной интуицией, своего рода профессиональным рентгеном – потрясающе видел потенциал людей, которые приходили к нему учиться». Выдающиеся ученики – вот главное доказательство, конечно. А педагогический метод таков – свести их вместе и дать возможность для развития. Ну, и общекультурный уровень поднять.

Примерно о том же говорит и еще один ученик Михаила Ромма – нынешний «бесогон» Никита Михалков. «Лекции Михаила Ильича были поразительными. Это были даже не лекции. Это было захватывающее общение с талантливейшим человеком, который не пытается кого-то чему-то научить, потому что научить режиссуре нельзя – это или есть, или нет в самом человеке… Как мало было в его лекциях общих слов, общих фраз, как много было упругого, напряженного пульса мысли, как зримо, живо, образно и чувственно он говорил! Всякое явление, даже не относящееся непосредственно к теме занятий, Михаил Ильич умел заставить работать именно на эту тему… любой жизненной ситуации, из любого состояния – бытового, духовного, сиюсекундного… – он выстраивал тему, которая вдруг заставляла думать о крупности плана, цвете, звуке – обо всем том, из чего складывается кинематограф. Его лекции, вернее размышления вслух с примерами из литературы, кино, театра, могли поначалу касаться лишь узкопрофессиональных проблем, но разговор всегда выходил на общечеловеческие темы. Получалось это оттого, что Ромм не проводил границы между профессионалом и личностью, которую он пытался пробудить и воспитать в каждом из нас. Режиссером для него был тот, кто мог выразить свою позицию средствами кинематографа».

Незадолго до внезапной смерти Михаилу Ромму приснился изумительный сон, рассказ о котором записал один из его учеников болгарин Харри Стойчев: «В Бога я, конечно, не верил. Но, поняв, что земной путь мой уже окончен, я с трепетом посмотрел в свое прошлое и сказал себе: “Да, ты был грешником, лгал, изворачивался, обижал друзей, жил не по совести от слабости духа. <…> Я понял, что и долгую вторую жизнь прожил не лучше первой, снова лгал, когда можно было сказать правду, отворачивался от друзей в трудную для них минуту, кривил душой, боясь за свое положение… Я знал, как правильно жить, но не смог и теперь строго сужу себя. Услышав эти слова, Бог сурово спросил: “И чего же ты хочешь на этот раз?” Я робко выразил желание в третий раз прожить жизнь, чтобы оправдать наконец высокое назначение человека. Но уже чувствовал, что не получу разрешения свыше и скоро уйду в небытие, так глупо использовав целых семьдесят лет!”»

«В ЛЮБИМЦАХ У НЕГО Я НЕ ХАЖИВАЛ»

М. Г.: Трогательно. Василий Макарович Ромма тоже хвалил постоянно и многократно. Хвалил при жизни, горевал, когда Михаил Ильич умер. Нет никаких оснований подозревать его в неискренности. Но, возможно, это была лишь дань традициям, приписывающим именно такие отношения между учеником и учителем? «Михаил Ильич Ромм... Голос его – глуховатый, несколько как бы удивленный, терпеливый, часто с легкой, необидной усмешкой, голос человека доброго, но который устал твердить людям простые истины. Устал, но не перестает твердить. Две из них – необходимость добра и знаний – имелось в виду усвоить как главную тему искусства... И все пять лет потом повторял: “Надо работать, ребятки”. И так это засело во мне – что надо работать, работать и работать: до чего-нибудь все же можно доработаться. “Надо читать”, “Подумайте”, – все это тоже приглашение работать. “Попробуйте еще” – это все работать и работать. Он и сам работал до последнего дня». И еще: «Он был очень терпелив. Когда я пришел к нему учиться, то не стеснялся его, не стыдился отнимать его время. Он был очень добр ко мне…» – так писал Шукшин.

Но! Не всё так просто в этом мире. Есть знаменитое свидетельство Анатолия Заболоцкого, которому Шукшин якобы сказал, комментируя свой отказ на просьбу Марлена Хуциева написать воспоминания об ушедшем уже Ромме: «Наступит срок, напишу всю правду и про Михаила Ильича! Человек он ох как значимый и всемогущий! Только я ему еще и поперечным был. Правду наших отношений сейчас и “Посев” не обнародует. Нет, благодетелем моим он не бывал, в любимцах у него я не хаживал, посмешищем на курсе числился, подыгрывал, прилаживался существовать».

Е. П.: «Посев» – совершенно антисоветский журнал, издаваемый на Западе НТС, Народно-трудовым союзом, открыто провозгласившим борьбу против Советской власти, за свержение коммунистического строя в СССР. Печататься в «Посеве» советским писателям было опасно, но некоторые из них это делали, после чего почти всегда публично заявляли гневный протест против того, что без их ведома «белогвардейцы» используют их славные имена. Приводить эти имена, достаточно знаменитые, не стану. Потому что действительно «не всё так просто в этом мире». Не очень понятно, при чем тут «Посев»? Разве что Василий Макарович предполагал уличить Михаила Ильича в антисоветских высказываниях, в двоемыслии? Ну, как говорится, кто бы в этом сомневался? Да и глупо уличать! Скорее всего, «Посев» тут просто как эмблема чего-то крайнего. Дескать, такую крамолу напишу, что её и антисоветский орган печати не возьмет. Остальное как раз предельно ясно. Шукшин действительно «прилаживался существовать», хотя радости ему это, конечно же, не доставляло.

Тут, правда, необходимо добавить, что и у Заболоцкого на Ромма была своя обида – тот зарубил диплом сокурсника Шукшина Валентина Виноградова, который Заболоцкий должен был снимать как оператор, и у него возникли серьезные сложности.

М. Г.: Итак, Михаил Ильич Ромм… Вот каким он предстал перед первокурсниками в сентябре 1954 года (по мемуарам Гордона): «Уже не молодой, но и совсем не старый человек (Ромму было пятьдесят три), легкий в движениях, с острым, живым и внимательным взглядом. Носил он традиционный костюм, обычно без галстука. Войдя в аудиторию, неспешно усаживался за стол, доставал из кармана сигареты, мундштук и зажигалку, а позже и портативную небольшую пепельницу, закуривал. Кивком головы предлагал заняться этим приятным делом своим ассистентам, и дым постепенно и важно заволакивал потолок. Дружно курящий педагогический коллектив был готов к работе, подчеркивая всю глубину пропасти, нас разделявшей. Нам всем зверски хотелось курить, но, хочешь не хочешь, приходилось терпеть».

На первых курсах все вроде ясно. Ромм хвалит Шукшина, сдержанно, но публично. Он помогает ему в трудных ситуациях – из милиции вызволяет. Дает рекомендацию в партию (полную, как мы видели, комплиментарных утверждений), знакомится с его первыми рассказами, коротко рецензирует их, а когда пришел момент и писательский талант Шукшина окреп, Михаил Ильич даже бросил ставшую широко известной фразу: «А теперь рассылай рассказы веером по всем журналам!» Так, по крайней мере, это выглядело со стороны – глазами Александра Гордона. Шукшин последовал этому совету – не без успеха. Кроме того, для всех своих студентов Ромм составил список: в нем были русские классики, а также Хемингуэй, Стейнбек, даже Жюль Ромэн, которого Ромм ставил очень высоко. «Кто не прочитал всего, с тем он отказывался разговаривать. Немного жестоко, но – спасибо ему!» – писал Шукшин. Он в это время охотно демонстрировал свою лояльность Мастеру. Александр Гордон вспоминает, что, когда дело дошло до «Убийства на улице Данте», Андрей Тарковский и некоторые прочие «школяры» творение мэтра решительно раскритиковали. «Тон задал Андрей Тарковский, резко обрушившись на нелепые театральные костюмы французских крестьян, на недостоверные, чистенькие декорации павильона, на фальшивые диалоги, и я с удивлением для самого себя (как же я не заметил всего этого во время просмотра?) не мог с ним не согласиться… Я, как условный член группы, не решился на строгую критику. Что-то хвалил, кажется игру Максима Штрауха, что-то для разнообразия поругивал, в общем, бессовестно двоедушничал. Вася Шукшин сказал скромно: “А мне понравилось”».

Е. П.: Как это оценить? Как подтверждение того, что он и правда «прилаживался существовать»? А может, так он сказал назло прочим? Или – а вдруг? – ему и правда понравилось? Хотя это вряд ли… Скорее, именно подчеркнутая лояльность к человеку, от которого он, как-никак, сильно зависит. Иногда сквозь лояльность прорывается немного иное чувство. В 1957 году Василий Макарович писал Ивану Попову: «Я бы очень хотел работать там, где меньше начальства и матерых маэстро». Все же, я считаю, отношения Ромма и Шукшина испортила история после окончания ВГИКа. Ромм устроил на «Мосфильм» своих учеников Гордона, Тарковского и Митту. Шукшина – нет. Предлог был, пожалуй что, сомнительный и преодолимый народным артистом СССР, лауреатом пяти Сталинских премий, кавалером двух орденов Ленина – отсутствие московской прописки. Василий Макарович этого ему не забыл – он несколько лет был вынужден выбираться из возникшего тяжелого положения (об этом мы еще расскажем). Василий Макарович в сердцах сказал однажды Заболоцкому: «Михаил Ильич мог помочь мне, если б верил».

Вот это обидно! Обидно было тогда Шукшину, обидно теперь нам. Есть еще и такой факт: в 1963 году, перечисляя в письме секретарю ЦК КПСС Ильичеву своих талантливых выпускников, Ромм назвал Тарковского, Митту и Салтыкова, но не Шукшина. 

М. Г.: Видимо, о том же Шукшин, только завуалированно, говорил в хвалебном слове Ромму: «Ромм следил за моими первыми шагами. Но настал момент, когда он сказал: “Теперь – сам, ты парень крепкий”. Радостно все это было, и грустно, и важно». В сказанном Заболоцкому из всего арсенала этих эмоций осталась, пожалуй, одна: грусть. Есть и еще одно высказывание Шукшина, в котором звучит эхо той обиды. После скоропостижной смерти Ромма в 1971 году ему предложили взять его мастерскую и довести до выпуска. Увы, печальная, но распространенная во ВГИКе практика. Он отказался вот с какой формулировкой: «Мастер – это человек, который тебе не даст пропасть и после диплома. Он должен поддержать тебя, помочь как-то устроиться, пробиться на студии... А я пока что не тот человек, который мог бы помогать вам и за стенами ВГИКа. Я ничем не смогу помочь вам потом. Я просто поэтому не имею права взять на себя такую ответственность». Об этом вспоминает Вадим Абдрашитов.

Е. П: Тут еще вот такой момент. Ничего развернутого по поводу послевузовских работ Шукшина в кино или в литературе Ромм публично никогда не говорил. Настолько не нравилось? Скорее, это было настолько не его кино, что ему было просто неинтересно. И говорить не о чем. Я думаю, важный урок Ромма, данный им Шукшину, может быть, даже невольно, всей своей жизнью, таков: не только можно, но и НУЖНО играть по правилам страны, в которой ты волею судеб живешь. Можно даже выигрывать. За это Михаилу Ильичу спасибо.

«ШУКШИН СОЗДАЛ ОДНУ ИЗ СКАЗОЧЕК»

М. Г.: А вот Андрей Тарковский играть по правилам не хотел. Опубликованные стенограммы обсуждений его проектов на различных студиях полны обвинений и оскорблений, на которые Тарковский не скупился в адрес своих коллег и руководителей киноотрасли. Причем иной раз нападал он на них несправедливо. И они даже пытались смягчить ситуацию, извинить его поведение… Но он на это не поддавался. Был непреклонен. Например, Александр Алов при обсуждении режиссерского сценария фильма «Зеркало» сетовал, что напрасно Тарковский воспринимает критику (достаточно мягкую) в штыки: «Все выступления были предельно деликатны, осторожны при высказывании своих сомнений, Андрей несправедлив в своем всплеске. Мы все относимся к этому сценарию так, что он смог бы возродиться, как птица феникс из пепла. Мы верим в картину, в вас, ощущаем вашу взволнованность, разделяем ее». Судя по стенограмме обсуждения, Алов прав, а Тарковский, который заявил там же: «Я ничего не понял из сегодняшнего разговора, кроме того, что самое дорогое мне в этой работе не понято никем», – не очень. В этом смысле я скорее не согласен с Василием Беловым, который считал, что «Василий Макарович Шукшин… был максималистом, его жизненный путь усыпан максимальными трудностями, максимальными замыслами, а то, что им свершено, останется в русской культуре…» – в отличие именно от Тарковского. Тарковский как раз был максималистом принципиальным и демонстративным.

Е. П.: У всех свои пути. Нам интересно, что на какое-то время они у Шукшина и Тарковского пересеклись. Между прочим, в начале студенчества. Шукшин ходил к Тарковским в гости, пел там на вечеринках народные песни, чуть ли не под аккомпанемент Андрея на пианино. Вот бы посмотреть на эту картину живьем или хотя бы в записи! Думаю, настороженность двух сокурсников, ставших классиками, была взаимной – Тарковский должен был для Шукшина выглядеть, натурально, тем самым «китом», обруганным им во вступительном эссе. А для Тарковского, по его позднейшему признанию, Василий Макарович все же оставался «темным мужичком».

М. Г.: При всей разнице у них было и кое-что общее. Например, оба избегали участия в широкомасштабных институтских дискуссиях-обсуждениях, которых во времена «оттепели» было немало. И про политику, и про историю, и про вечные «любовь-дружбу», «физику-лирику». Шукшин, думаю, помалкивал потому, что не видел в этом никакого практического смысла (инициаторы и активные ораторы еще и пострадать могли). Да и неизбежных выступлений по партийно-комсомольской линии было ему достаточно. Тарковский просто был как будто «выше этого».

Но что интересно: именно Шукшин первым нашел общий язык с будущей женой Тарковского, их однокурсницей Ирмой Рауш. Как вспоминает Гордон, «была она блондинкой с большими серыми глазами и черным бантом в волосах. На первых порах держалась скованно. Была немногословна, однако с Васей Шукшиным разговаривала открытым, простецким, как бы народным языком и громко смеялась над Васиными шутками. К “интеллигентам” относилась сдержанно и недоверчиво». Вот еще раз о пользе «народного» образа! В конце концов, именно Шукшин, несмотря на некоторый скепсис Тарковского, сыграл в их с Гордоном курсовой работе «Убийцы». Продолжали общаться, конечно же, и за пределами съемочной площадки. Тот же Гордон приводит эпизод из времен трудных любовных отношений Тарковского и Рауш.

«– Что так побледнел, Андрюха? –  хитровато спрашивает Вася Шукшин в перерыве между занятиями.

Андрей не отвечает.

– Чё происходит-то?! Сань, чё это с ним? – Василий отводит меня в сторону. – Пойдем покурим.

Вышли на лестничную площадку. Вася закуривает, тяжело вздыхает.

– Что за сучка-то, знаешь?

– Вась, не придуривайся, сам знаешь, и все знают… И сучка – это не то.

– Ну, извини, ладно, – он мягко и раздумчиво хохотнул. – Это беда!»

Кажется все же, что мемуарист тут несколько стилизует, если так можно выразиться, речь Василия Макаровича…

Е. П.: В общем, общаться общались, но дружбы, конечно, не было. И не благодаря установке Ромма на их соперничество. Они были разные изначально, во всем. Конечно, прежде всего бросалась разница в происхождении и культурном багаже. Но я думаю, с самого начала было и что-то иное. Александр Гордон пишет: «Как многие студенты и преподаватели, Андрей пленился личностью Шукшина. Даже семья Андрея знала о нем. И Вася с интересом присматривался к Андрюхе (как он его называл), изучал московского интеллигента Тарковского. Но в конечном счете Ромм оказался прав. Они были разными – алтайский парень Шукшин, потомок крестьянского рода, ради которого и хотел прославиться, и потомственный русский интеллигент в третьем-четвертом поколении. Андрей Тарковский желал прежде всего выразить высокое Искусство, свой внутренний мир Художника, “снять слепок” души человека, а уж потом, может быть, говорить о “народной правде”. Хотя Андрей нечасто употреблял это выражение, слишком оно было затасканное, да и в разных устах имело разный смысл. В этом была главная интрига, главная “дуэль”, негласно и скрыто длившаяся между ними всю жизнь. И понимание народа было у каждого свое».

В этом суждении Шукшину несправедливо отказано в индивидуальности, он, видите ли, хочет прославиться ради некоего крестьянского рода! Ерунда какая. Характерно здесь также упоминание о «дуэли», якобы тянувшейся всю жизнь. Если и было что-то подобное, то не между Тарковским и Шукшиным лично, а между их эстетическими и философскими позициями. Про «народную правду», знаете ли, Тарковский тоже любил порассуждать, особенно в связи со своим «Андреем Рублевым».

М. Г.: Анатолий Заболоцкий вспоминает, как присутствовал на встрече Тарковского и Шукшина в ресторане ЦДЛ уже в 70-х. Разговор получился принципиальный, хотя и не вышедший за рамки дружеской дискуссии. Как раз о «народной правде». «Шукшин не принимал “Рублева”. И откровенно сказал об этом Андрею. Мол, вещь антирусская. Она понравится на Западе, но здесь... Я впервые тогда от него услышал, что в той грязи, какую показывал Тарковский, не мог появиться такой художник, как Рублев. Это время расцвета монастырей. Дисциплина монастырская строгая. Монахи были духовно крепкими мужиками. Только благодаря монастырям и устояла Русь, считал Шукшин. “И они не были такими, как ты их показываешь!” Тут они долго спорили. Вася затевал разговор не для того, чтоб досадить Андрею: он тогда все переводил на “Разина”. Хотел в своем фильме избежать недостатков, которые находил в “Андрее Рублеве”».

В котором, повторю, Тарковский вроде бы наметил для него роль двух князей, которую сыграл позже Юрий Назаров. Но не получилось. Кто-то пишет, потому, что Шукшин был занят своими проектами, а кто-то – потому, что былой духовной связи не осталось, да и была ли она раньше?

Е. П.: Заболоцкий вспоминал еще, что Шукшин той встречей в ЦДЛ был доволен: посидели, поговорили, без скандала. А вот за десять лет перед этим он, если верить одной из легенд, окружавших Шукшина, сорвался. «В дружеском застолье по поводу венецианского триумфа “Иванова детства” Тарковского он вдруг заявил: –  Ведь я вас всех обойду! И тебя, Андрюха…! Андрей парировал: – Зачем? Мы тебя любим! Расступимся и пропустим – иди!  – Нет! Сопротивляйтесь. Не люблю, когда мне зажигают зеленый свет».

Бог с ним, со светофором – важно, что именно Василий Макарович носил в душе, иногда невольно выпуская наружу. А есть еще история, рассказанная Лидией Федосеевой-Шукшиной: однажды Тарковский принимал у себя дома гостей в роскошном халате, и Шукшин весь вечер смотрел на этот халат, а потом, когда прошло много лет, нарядил в такой же героя «Калины красной». Хороший халат, с кистями, характерный! Помните, как Егору Прокудину докладывает официант Лев Дуров: «Народ для разврата собрался»? Уел-таки Василий Макарович модника-сибарита!

М. Г.: Вообще, киноведы в последние годы много пишут о перекличках в творчестве Тарковского и Шукшина. То ли сознательных, то ли, скорее всего, невольных. А что такое невольная перекличка? Ее найти можно где угодно и в чем угодно. Есть переклички даже мистические. Киновед Виктор Филимонов, например, пишет:

«В рассказе “Крыша над головой” автор пьесы (по сюжету в сельском драмкружке обсуждается новая пьеса областного автора – Е. П., М. Г.) телеграммой просит заменить песню “Мой Вася” другой – “Вот кто-то с горочки спустился…”. Но там вообще никаких песен нет! Автор, вероятно, перепутал пьесу с каким-то другим своим произведением, догадываются кружковцы. А вот в “Ностальгии” Тарковского такая песня есть. Герой фильма Андрей Горчаков, находясь в Италии, вдали от дома, и томясь этим, как раз пытается напеть своей спутнице-переводчице “Вот кто-то с горочки спустился”, иллюстрируя непереводимость одной национальной культуры на язык другой. В данном случае язык песни был языком если не самого Шукшина, то уж точно его героев. Тарковский питал слабость к шлягеру советской эпохи. Знавшие Андрея вспоминали, что незамысловатая мелодия стала попутчицей “Жертвоприношения”. Особенно популярными были слова: “Зачем он в наш колхоз приехал, Зачем нарушил мой покой! ” Тарковский шутил, что это про него, приехавшего в шведский колхоз и нарушившего тамошний покой».

Е. П.: Интересно. «Жертвоприношение» – последний фильм Тарковского. «Ностальгия» – первый его эмигрантский фильм, сценарий которого сделан в соавторстве с Тонино Гуэрра, многолетним сценаристом Феллини. Возвращаясь к их личным взаимоотношениям, упомяну, что Тарковский был на похоронах Шукшина, как, впрочем, и другие однокурсники – Гордон, Файт. О творчестве Шукшина после этого он высказывался нечасто и не всегда публично.

М. Г.: Тем не менее хорошо известен его публичный «наезд» на давно покойного к тому времени (1981 год) Шукшина. «Я очень хорошо отношусь и к нему, и к его фильмам, и к нему как к писателю. Но не уверен, что Шукшин постиг смысл русского характера. Он создал одну из сказочек по поводу российского характера. Очень симпатичную и умилительную. Были писатели в истории русской культуры, которые гораздо ближе подошли к этой проблеме. Василий Макарович, по-моему, этого не достиг. Но он был необыкновенно талантлив! И в первую очередь он был актером. Он не сыграл своей главной роли, той, которую должен был сыграть. Это очень жалко. Он мог бы в своей актерской ипостаси нащупать тот русский характер, выразить который стремился как писатель, как режиссер. Простите, может, кого-нибудь не устраивает то, что я говорю о прославленном и защищаемом народом Василии Макаровиче Шукшине, моем друге покойном, с которым я проучился шесть лет. Но это правда – то, что я говорю о нем. И Василию Макаровичу недоставало при жизни той славы, которой так щедро оделяют его сейчас. Мне кажется, что его как-то боялись, от него ожидали чего-то такого опасного, взрывчатого. А когда он умер, его стали благодарить за то, что взрыва не произошло».

Тут есть горькая правда – кто ж не согласится с тем, что главной роли Шукшин не сыграл! Но в этом и лукавство суждения: так можно сказать про каждого актера или режиссера, не поставившего свой главный фильм. Мы и про Тарковского так можем сказать. В подтексте читаем: подавал большие надежды, но вот до конца, увы, оправдать их не смог. Несправедливое и просто некорректное суждение. А то, что Андрей Арсеньевич видел в Василии Макаровиче только актера, – это вообще странная и обидная для такого художника слепота. Известно, что в «Калине красной» Тарковскому нравились исключительно документальные вставки. Уж я не говорю про «симпатичную и умилительную» сказочку, якобы рассказанную Шукшиным.

Е. П.: Да, резковат, резковат бывал Андрей Арсеньевич… Не только Шукшину от него доставалось. Василию Макаровичу еще куда меньше других. Вот пример записи из дневников Тарковского за 1973 год: «Сегодня прочёл список членов кинематографической секции по присуждению Госпремий: С. Бондарчук, Герасимов, Кулиджанов, Солнцева, Ростоцкий. Завистливые бездарности. В общем, комментарии излишни». Еще о режиссере: «Чухрай мне не нравится. Человек он глупый, самовлюблённый и бездарный. В своё время он стал идеологом мещанства со своими “41-м” и “Балладой о солдате”. Капризный, ненадёжный и пустой человек». Это «Баллада о солдате» мещанство?! А вот о писателе: «Не мог предположить, что Солженицын окажется таким неумным, злобным, завистливым и, главное, недобросовестным». Да сдается мне, что книжек-то шукшинских Тарковский и не читал. А по киноэстетике Василий Макарович действительно был от него далек. Как и по жизненной позиции.

Вот, кстати, в продолжение рассуждений об игре по правилам и не по правилам. Запись в «Мартирологе», 1986 год. Шукшина много лет нет на свете, самому Тарковскому осталось жить недолго (через несколько дней после этой записи ему диагностировали рак легких).

«Сегодня во сне видел Васю Шукшина, мы с ним играли в карты.

Я его спросил:

– Ты что-нибудь пишешь?

– Пишу, пишу, – задумчиво, думая об игре, ответил он.

А потом мы, кажется, уже несколько человек, встали, и кто-то сказал: “Расплачиваться надо” (в том смысле, что игра кончилась и надо подсчитать ее результаты)».

Кто выиграл, кто проиграл? Как узнать?

М. Г.: Оба выиграли. Что тот, что другой – наши русские гении. Я каждый день хожу мимо ВГИКа, где у входа – замечательно выразительная скульптурная группа. Легендарные ВГИКовцы – однокурсники Тарковский, Шукшин и «примкнувший к ним», учившийся в 60-х Геннадий Шпаликов. Ректор ВГИКа Владимир Малышев рассказывал, что инициатором создания памятника выступил Сергей Соловьев (он как раз был однокурсником Шпаликова). Объединены герои по теме нашей главы: как активные студенты вуза, проявившие себя уже во время учебы. Кстати, это верно прежде всего по отношению к Шукшину.

А на «Мосфильме», на своеобразной «Доске почета», где висят фотографии тех, кем студия гордилась и гордится, на самом первом плане красуются четыре больших фотопортрета. Конечно, там не написано, что это «четверо самых главных», но их фото расположены так, что об этом невольно думаешь. Так вот, это Михаил Ромм, Василий Шукшин, Андрей Тарковский – ну, и Сергей Бондарчук.