№6.2022. Умберто Ареналь. Свиньи или собаки, натасканные на поиски трюфелей. Перевод с испанского М. Петрова

Умберто Ареналь

Умберто Ареналь (15 января 1926 , Гавана — ид . 26 января 2012) – кубинский писатель, писатель , сценарист , летописец , журналист , актер и драматург .Лауреат Кубинская национальная премия по литературе.

СВИНЬИ ИЛИ СОБАКИ, НАТАСКАННЫЕ НА ПОИСК ТРЮФЕЛЕЙ

Говорю: «Пучо позвонил мне, сказал, что поймал вот такущую рыбу-меч». – «Какую?» – спрашивает Эмелина. Говорю: «Да на пятьдесят фунтов или даже больше». – «Пятьдесят фунтов, ты уверена?» – спрашивает Эмелина. «Ну, где-то так, – говорю, – так он сказал, Пучо». – «Ну и сколько он просит за нее?» – говорит Эмелина. Говорю: «Пучо сказал, что отдаст не меньше, чем за шестьдесят песо». – «Это дорого, – говорит Эмелина, – дорого, в самом деле». – «Дорого? – говорю. – Ты с ума сошла, девочка, думай что говоришь…» – «Ну, дорого же, мама, – говорит Эмелина, – он только и делает, что пользуется тобой, Пучо дорого берет, всегда дорого брал». Говорю: «Чего б ты понимала, девочка, совсем не дорого. По-божески. Я знаю Пучо черт знает сколько, с той поры, когда твой отец еще работал в «Шелл», или даже раньше, и всегда Пучо продавал мне рыбу, никогда не обманывал, отдавал по нормальной цене. Не понимаю, о чем ты в самом деле толкуешь». А Эмелина тут говорит: «Вспомни, вспомни-ка ту самую тухлую рабирубию, которую он нам продал, вспомни-ка тот случай, когда рыбину только внесли, а я сказала, или кто-то другой сказал, не помню уже, что она протухла, вспомни». Я: «Это Мария Пепа виновата, она это». А Эмелина: «Но суть в том, что она была тухлая, мама. И нечего тут думать. Когда папа ее принес, она уже воняла». – «Не была она тухлой», – говорю я. «Как же не была?!» – говорит Эмелина. «Не была». – «Была». – «Не была». – «Была». – «Нормальная она была, – говорю я. – Мы уже столько про это судачили». – «Ладно, – говорит Эмелина, – не будем о той истории. Но на этот раз дорого». – «Но что же это такое!? – говорю я. – Послушай, девонька, так мы берем или нет? Я должна ответить сегодня же, Пучо ждет. Он может ее продать любому, понимаешь? Покупателей навалом. Всем сейчас только и интерес – вызнать, выловил ли Пучо для меня луциана, поймал ли мне меченосца, поймал ли то, выловил ли се. А он пришел и сказал: “Сеньора, вы первая – и никто другой. Кому, как не вам, мы столько лет знакомы”». – «Я должна спросить Исмаэля», – говорит Эмелина. «Ладно, – говорю. – Твой брат Хорхе согласен, чтобы мы купили». Эмелина: «Мы можем позвонить Марии Луисе, чтобы ей кусочек достался». И тут я говорю: «Нет, нет, нет! Не нужно никому звонить. Пусть это будет между нами. Вы с Исмаэлем, Артуро и я». – «Артуро? – спрашивает Эмелина. – Артуро тоже?» – «Да», – отвечаю. Тогда Эмелина говорит, что даст ответ к обеду. «А Артуро, как у него с деньгами?» – спрашивает она. А я: «С его деньгами я разберусь».

Пучо принес рыбу, и она измерила ее. От головы до хвоста – ровно метр шестьдесят. Как он и говорил, весу в ней было больше пятидесяти фунтов. Пятьдесят три, если быть точным. Сеньора была довольна. Подвесила рыбину на кухне и позвонила своему двоюродному брату Артуро. Артуро сказал, что неважно себя чувствует. Он перенес два инфаркта и редко выходил из дома. В особо важных случаях вызывал «роллс-ройс» и шофера. Она попросила его приехать. Это важно. Артуро сказал, что будет. Она села перед рыбой-меч, смотрела на нее, улыбалась. Она забыла, когда улыбалась в последний раз. А сейчас было радостно. Она чувствовала себя как прежде – когда ее муж в субботу днем или в воскресенье утром приносил домой рыбу. Огромных луцианов или рабирубии, груперов всех мастей или меченосца, вот как этого. Три года прошло, как он умер, и с тех пор она не покупала рыбу. Приходил Пучо, но она не решалась ничего у него брать. А сейчас ей казалось, что муж ее где-то рядом. Подумала, что это, пожалуй, неплохой повод почтить его память, а прежде всего – не забывать о нем. Она всегда боялась, что со временем начнет его забывать. Может, именно поэтому и купила рыбину и захотела ее приготовить. Наверняка ему понравилось бы то, что она приготовит.

– Билина, какая замечательная рыба, – скажет он и обнимет ее.

Она взглянет на него и улыбнется.

– Тебе нравится, тебе в самом деле нравится?

– А как же.

Она почувствует его руку на своем плече, скажет:

– Я купила ее для тебя. Если б ты не пришел, я б и не стала покупать. Купила специально для тебя.

Когда появился Артуро, она провела его на кухню и, не говоря ни слова, предъявила рыбу.

– Вот что есть, – она показала на рыбину и запрокинула голову. Улыбнулась.

Артуро тоже улыбнулся.

– Меченосец, господин меченосец.

Он упер руки в бока, подошел поближе, глянул внимательно, понюхал, коснулся несколько раз пальцем. Отошел. Посмотрел на нее.

– Красивый какой, – сказал, – здоровый, замечательный. Поздравляю тебя.

– Хорош ведь? – она скромно улыбнулась. Опустила слегка голову.

– Непревзойденный. Удачная покупка, очень удачная.

У Артуро были длинные ноги, и он вышагивал перед ней, выписывая треугольную траекторию. Он был стар, и женщина знала это, знала и то, что он болел, но когда Артуро воодушевлялся, он будто молодел. И сейчас он снова казался ей молодым. Как в те времена, когда они на лето выезжали в Варадеро и она наблюдала за тем, как он плавает, гребет на лодке и играет в теннис. Или когда он приезжал к ней в Гавану, в тот самый дом на Шестой улице в Ведадо или в другой дом на Семнадцатой улице, где родились трое ее детей. Артуро всегда играл в теннис, а по вечерам после игры обычно приходил к ней, одетый в белую рубашку, в кремового цвета фланелевые брюки и белые тенниски. В правой руке он держал ракетку, в левой – цилиндрический стакан на три теннисных мяча.

Артуро остановился. Подошел к ней и, тяжело дыша, сказал:

– Надо бы приготовить его как следует – как настоящего меченосца. Ты вытащила меня из моей норы по стоящему поводу. Правда.

Они рассмеялись. Громко, а потом уселись напротив рыбины, которая, казалось, с подозрением пялилась на них своим стеклянным цвета серебра глазом. Артуро сказал, что ее нужно приготовить как-то по-особенному. Они вместе достанут нужные ингредиенты. Рыбу нужно оставить так как она есть. Не разрезать никоим образом, не разделять на части, а запечь целиком на огне. «Но где ж такую хранить?» – озаботилась она. Она не знала, у кого можно было подержать в холоде рыбину таких размеров.

– А засунь ее как есть в свой холодильник, – сказал Артуро. – Выпотроши и положи туда.

– В холодильник, всю целиком? Не влезет.

– Вынь все полки и все, что там есть, и тогда влезет.

– Ну, не знаю… Думаешь? Хлопоты какие.

– Стоит того. Это очень красивая рыба. Господин меченосец, – он опять улыбнулся, встал.

Он был вдохновлен, говорлив, радостен, воодушевлен. Давненько не видела она его таким. Снова он напомнил того Артуро, что приходил к ней после тенниса.

– А что скажет Мария Пепа?

– А что ей говорить?

– Ну, ты же знаешь, какая она. Ей не нравится, когда кто-нибудь вертится на кухне. Мой муж Пепе был единственным, кому она позволяла.

– Забудь про нее. Уж слишком много она для вас значит.

– Она верная. С характером, конечно.

– Она всего лишь служанка, вы ее распустили. В самом деле.

Она снова сказала, что Мария очень верная.

– Пепе ее очень любил, и она его. Это так.

Она улыбнулась.

– Она называла Пепе рыцарем.

– Рыцарем?

– Да.

– Что за дикость. Говорю же тебе, эта женщина больна на голову. Безнадежно больна.

– Она очень странная, это так, но у нее доброе сердце. Животных очень любит. Видел бы ты, как она возится с Ниньо Линдо.

– С собакой Куку?

– Да. С тех пор как девочка уехала на север, она стала заботиться о псе. Она любит его как сына. Дала даже ему кличку. Ниньо Линдо Оливер. Хотела вписать его в продуктовую карточку. Мне пришлось смириться с этим, ведь иначе… Из-за нее у меня могут быть проблемы с органами. Женщина, которая делала отметки в карточке, спросила: «А это ваш сын?» А она отвечает: «У меня что, собачья морда?»

«Чуть было скандал не случился», – она рассмеялась, глядя в потолок. Смеялась она редко. Сейчас смех эхом вернулся, будто дом был совершенно пуст, будто она была единственным, кто жил в нем.

– Что за дикость, – сказал он, – говорю же тебе.

Замолчали. Пока она говорила, он присел. Сейчас ему было нехорошо, он тяжело дышал. Она глядела в пол, руки лежали на бедрах, сама наклонилась вперед. Он приложил руку к груди. Она посмотрела на него.

– Тебе плохо?

– Ничего. Мне нельзя много двигаться.

– Ладно, езжай домой. А то как бы тебе не стало хуже. Прости, что заставила тебя приехать.

Он поднялся, она тоже.

– Ты должна постараться с этим меченосцем. Он действительно прекрасен. Как ты его приготовишь?

– Не знаю. Может, ты посоветуешь?

Он подошел к входной двери.

– Думаю, что лучше всего будет Хардинера, Гран Хардинера. Сейчас непросто что-то приготовить стоящее, но эта рыбина заслуживает того. Я помогу достать ингредиенты.

Рыба Гран Хардинера

Рыбу весом десяти, двадцати или больше фунтов почистить и тщательно вымыть. Смазать противень сливочным или растительным маслом, выложить фунт порезанной кусочками телятины, четверть фунта свежего бекона, добавить стакан хереса и немного муки. Готовить на медленном огне, постоянно переворачивая, пока мясо не расползется на волокна; мясо и бекон протереть через сито до пастообразной консистенции.

Я говорю: «Вот надо тебе на автобус сесть, ждешь-ждешь двадцать второй, а эта сволочь не идет, что за напасть с этими проклятыми автобусами, приходит один – забитый и не останавливается, ладно, говорю, другой придет, спокойно, что тут поделаешь, приходит другой, не такой полный, но тоже не останавливается, мать моя женщина, все еще сохраняю спокойствие; а потом вдруг кто-то говорит мне, что остановку перенесли и сейчас она на десятой улице, сейчас на десятой, вот так; иду к десятой и жду, двадцать второй приходит, тоже полный под завязку, под самую завязку, втискиваюсь как бы то ни было, чуть ли не на четвереньках вползаю, надо же добраться до Марьянао; вижу в автобусе Флору, она там в салоне, а я у кабины водителя, она совсем глухая, хуже чем раньше, ни черта не понимаю ее, вот ни черта, она кричит, что, дескать, Хорхе сейчас живет в Майами и что дела у него идут хорошо, что собирается дом покупать, кажется, про дом она сказала, и что у него новая машина или что-то типа того, не знаю, верно ли поняла, потому что я уже от жары и от людей совсем одурела и не слышу ничего, вот совсем-совсем ничего, и она такая вся где-то там в своих мечтах, на меня не глядит толком и не понимает меня совсем, а я ей говорю, что плохо слышно, говорю, чтоб подошла ко мне, а она: “А? а?” – руку к уху прикладывает, я ей показываю, чтоб подошла, а она не понимает, наконец мне удается протиснуться к ней поближе, и я ей говорю, тихонько так, что еду в Марьянао за ингредиентами, а она орет мне: “Что там с экскрементами, понос у кто-то?” – это она мне, а я ей: “Нет ни у кого поноса, я за ингредиентами, ин-гре-ди-ен-та-ми для рыбы-меч”, и она орет, переспрашивая: “Ингредиенты для рыбы-меч?” – и на лице такое удивление, и я киваю, а она снова: “ИНГРЕДИЕНТЫ?”, еще громче, хотелось провалиться сквозь землю, потому что на нас весь автобус пялится, особенно один милиционер в зеленом берете, и все, кто тут рядом, с меня глаз не сводят, представь себе, мне сходить в Ла Кабанье, а Флора стоит как дура, все ждет, что я что-то там ей отвечу, и тогда, чтоб не отвечать, я спрашиваю про Флорентино, а она мне, что он бодрячком, хотя тут же говорит, что у него катаракта или что-то типа того, и что он наполовину слепой, и сердечко у него шалит, и в простате у него какая-то опухоль, а оперировать нельзя, потому что сахар в крови высокий или что-то там не знаю что, а я про себя думаю: “Ну, ничего себе бодрячком”, и тут вижу, что подъезжаю к остановке на Крусеро де ла Плайа, прощаюсь, а она мне кричит, что когда, мол, к ней в гости зайду; “Скоро, скоро”, – отвечаю и толкаюсь к двери, потому что автобус уже вот-вот тронется, и я кричу: “Подождите, подождите, я схожу!”; у меня адресочек один в Марьянао, хотела б там раздобыть немножко испанского масла «Сенсат» и бутылку хереса, а еще нужно достать бекон, потому что если нет бекона, то и меченосца толком не приготовить, а солнце шпарит мне в спину, ведь уже почти полдень, а оказалось, что по тому адресочку был негр-кондитер, старикан, которого я знавала еще в Серро, а у него нет ни масла, ни хереса, ничего, кроме лимонов, которые растут во дворе его дома».

Кроме того, через сито пропустить сок тридцати вареных помидоров, добавить стакан оливкового масла, две луковицы, пропущенные через мясорубку, мелко порезанную петрушку, раздавить зубчик чеснока, добавить молотый перец, немного мускатного ореха, спаржу, шампиньоны, горошек, порезанные трюфели, соль и сок одного-двух лимонов; все это смешать с приготовленным ранее. Вылить соус на блюдо, уложить аккуратно трюфели, шампиньоны, спаржу, горошек и т. д.

– Сеньора Хулия, надо уж приготовить эту рыбу. Ею вся кухня занята.

Мария Пепа сетует, потому что рыбой забит весь холодильник. Сеньора вытащила полочки и засунула рыбину по диагонали, заняв все пространство внутри. Картофель подгнивает, томаты – тоже. Перец, чеснок, луковицы, лимоны разбросаны по всей кухне. Кое-какие картофелины нужно выкинуть, и помидоры тоже.

– Меня с ума сводит запах этой рыбы, сеньора. Ужасный запах, терпеть невозможно. Она плохо пахнет, мне кажется, она протухла. Вон и Ниньо Линдо от холодильника, хвост поджав, бежит. Он понимает, животные все понимают.

– Успокойся, Мария Пепа, успокойся же. Ничего она не протухла. Это превосходный меченосец. Такие нравились Пепе.

– Ну не знаю, сеньора, не знаю. По мне, так он воняет. Рыцарь…

Выложить рыбу на блюдо, залить остатками соуса и поставить на огонь.

И тогда водитель говорит, что он раньше был учителем, а посмотрите, что он сейчас, и я говорю: «Жизнь, такова жизнь, понимаете, никто не знает, ради кого он работает, мой муж ругал меня за то, что я всегда хотела экономить, а сейчас мне кажется, он был прав». – «Жизнь – дерьмо, – говорит водитель, – простите, сеньора, за грубое словцо, но это так!» И тогда я говорю: «Моему мужу нравилось иметь то, что он имел, и делиться этим с остальными, он был добрым человеком, очень добрым, – говорю, – слишком добрым!» И водитель отвечает: «Нельзя таким быть, люди, извините, сеньора, – говорит он, – люди – дерьмо, да простите меня, сеньора, за грубость!» – «Честно сказать, – говорю, – он не был эгоистом, конечно, все было для семьи, для друзей, вся жизнь его была ради других: ради матери, ради братьев, ради тетушек, и так всю жизнь, эта рыбина – такая ответственность, ведь в каком-то смысле я ее готовлю для него, как же ему нравились большие рыбины, запеченные на огне, мой двоюродный брат Артуро посоветовал приготовить Гран Хардинеру, вот поэтому я ищу масло «Сенсат» и херес». Водитель говорит, что если мы не найдем все это в Аройо-Аполо, то можем поехать в Мантилью, там живет одна знакомая женщина, у нее есть испанское масло, вино и спаржа. «Спаржа тоже есть?» – спрашиваю я. «По меньшей мере, – говорит он, – я могу найти это, не беспокойтесь, сеньора, в Серро, в Мирамаре, где угодно, нужно помогать людям в таких делах». – «Ладно», – говорю я, потому что у него взгляд доброго человека, и мне кажется, что могу довериться ему.

…и прежде чем подавать на стол, украсить сверху кусочками вареного яйца, дольками огурца и маринованного лука, трюфелями, шампиньонами и т. д. и залить остатками соуса, слегка присыпать панировочными сухарями.

– С мамой что-то не так, – говорит женщина.

– Это из-за папы, – говорит мужчина.

– Я так и сказала ей, понимаешь, я очень жестко с ней себя веду, чтобы видеть ее реакцию, я сказала ей: если тебе так плохо, то давай кончай с собой, кончай, и все дела. Почему бы тебе не сделать это? Правда в том, что для меня она больше женщина, чем мать, вот так вот, и сейчас я это понимаю.

– Тебе не следует такое ей говорить.

– Это чтобы она отреагировала.

– Так она не станет реагировать. Не надо с ней так.

Женщина посмотрела на него.

– А сегодня – с этим водителем. Когда она мне позвонила, я сказала: «Все, это уж слишком, я звоню Хорхе». Он возил ее по всей Гаване, содрал двадцать пять песо, двадцать пять песо, которые мне пришлось ему заплатить, потому что она купила масла, вина и чего-то там еще, не знаю чего. Все до последнего сентаво отдала, потому что она-де хочет приготовить рыбу. Ты должен мне помочь.

– У меня ни гроша. Ты же знаешь, у меня нет ничего, я без работы. Я не могу тратить то немногое, что скопил для отъезда.

– Для отъезда в Майами…

– В Нью-Йорк.

– В Нью-Йорк или еще куда, а я должна тащить все это на себе? Так не пойдет, понимаешь? Ты с Мартой уезжаешь в Нью-Йорк, а я тут тащи все на себе. Так не делается.

– Не я придумал готовить эту рыбу, это ваша затея.

– Мамина.

– Ваша.

– Почему ты не скажешь этого маме? Ты всегда был такой пай-мальчик, а я плохая. Но это я остаюсь с мамой, а ты со своей женушкой сваливаешь.

– Ты и твой муж из революционеров. Я оставляю вам революцию, меченосца и все прочее.

Спокойно, нет, поначалу скорее он был нетороплив, двигался, возможно, даже с неохотой, но спокойствия или умиротворения в нем точно не было, а потом, чуть позже, он вообще засуетился, и уже никакого спокойствия или размеренности в его движениях не осталось. По правде говоря, а знал он это, как никто иной, он всегда был беспокойным, а сейчас даже больше – был раздосадован и недоволен после того, как она ему рассказала, что потратила двадцать пять песо на машину, на которой колесила по всей Гаване в поисках масла «Сенсат», хереса, шампиньонов, спаржи, а нашла только маленькую бутылочку хереса в Мантилье, которая обошлась в десять песо, а купленное масло оказалось просто испанским, а не маслом «Сенсат», а баночка с шампиньонами выглядела весьма странно. Она плакала, а он пообещал помочь ей. Позвонил своему водителю Хайме и сказал, чтобы тот отправился за «роллс-ройсом», заправил его, проверил давление в шинах, залил масла в двигатель, а потом приехал за ним. Он ходил от телефона к столу, который стоял напротив ровно в трех шагах, и обратно, вспоминая друзей и знакомых, к которым мог бы поехать. К Рамону в Мирамар и Кристине в Старую Гавану, к Сихифредо в Вибор и Хуану на улицу Анимас. Быть может, у них есть трюфели, или спаржа, или масло «Сенсат», или они знают, у кого это может быть. Времена непростые, он должен был помогать Хулии, которая была ему как родная сестра. Он поднялся по лестнице. Быстрее, чем обычно, и в конце уже дышал тяжело. Его жена была в комнате, когда он вошел. Он сказал, что ему надо уйти. Жена заметила, что он тяжело дышит, сказала, что ему нельзя волноваться. «Я должен помочь Хулии найти ингредиенты», – сказал он. А чувствует он себя хорошо. Он должен был сделать это ради нее и остальных. Жена не знала на самом деле, кого он имеет в виду, но повторила, что ему нельзя волноваться. Он попросил достать синий кашемировый костюм, черные лакированные туфли, белую рубашку из ирландской нити, шелковые носки и красный галстук из ткани пике. Принял ванну и побрился. Когда заканчивал с бритьем, почувствовал первый приступ боли. Закрыл глаза и приложил правую руку к груди. Медленно и глубоко вдохнул, и боль почти исчезла. Подошел к аптечке, вынул флакончик, достал белую таблетку и проглотил. Пошел обратно в комнату, оделся. Когда он спускался по лестнице, снова ощутил боль, но сдержался и не прижал руку к груди, потому что навстречу поднималась жена. Он сказал ей, что будет поздно, спросил, не приехал ли Хайме. Хайме еще не приехал. Он вышел в сад и стал разглядывать цветы. Сам он уже за садом не ухаживал, и тот не был идеальным как прежде. Он сорвал розу и вставил в петлицу пиджака. Подошел к ограде, посмотрел на угол дома и снова вернулся к розовому кусту. Снова подошел к ограде. Открыл калитку и ступил на тротуар. Дошел до угла дома. Вернулся к калитке, пошел обратно. Где-то на середине почувствовал боль в груди. Быть может, это было последнее, что он запомнил. В этот момент на углу появился Хайме. Жена именно тогда – ни мгновением раньше, ни мгновением позже – тоже вышла из дома и увидела его лежащим на земле.

Она стояла посреди кухни и смотрела на холодильник. И даже оттуда – а стояла она не рядом с ним – чувствовалось зловоние. Ей хотелось открыть дверцу, чтобы показать сеньоре Хулии, во что превратилась рыба. Минутой раньше она ей сказала об этом, но сеньора закричала, чтобы ее оставили в покое. Рыба не протухла. И никакого зловония нет. Это просто предлог, чтобы не помогать ей готовить рыбу. Она сама ее приготовит. Сеньора сидела в гостиной или на террасе – Мария не знала наверняка где: глаза прикрыты, в руке платок, смоченный спиртом – разыгралась мигрень. Кто-то позвонил в дверь, и Мария пошла открывать. Потом нашла сеньору, коснулась ее плеча. Сказала, что сосед хочет с ней поговорить. Женщина не ответила. Мария снова тронула ее плечо. Та открыла глаза.

– Что тебе, Мария?

И Мария поняла, что сеньора была не в духе.

– Это молодой человек, сосед, сеньора, он хочет видеть вас.

Она снова закрыла глаза.

– Что ему надо?

– Не знаю.

– Скажи, что меня нет.

– Это насчет рыбы, сеньора.

Та открыла глаза.

– А что не так с рыбой?

Другая поджала нижнюю губу и сложила руки на груди.

– Ну, этот парнишка говорит, что… Послушайте, сеньора, – она расставила ноги и стала покачиваться: – Поговорите вы с ним. Я уже сыта по горло.

– С чего бы мне с ним говорить?

Мария шагнула вперед.

– Вот это ваше с ним дело, однако вся штука в том, что никто не может выносить этой вони. В этом все дело, – закончив разговор, она перешла на кухню, которая была в трех-четырех метрах.

Сеньора поднялась. Торопясь, заковыляла к двери. С кухни были слышны голоса: один мужской, глухой и монотонный, а другой женский – звонкий и нервный, но разобрать, о чем там шла речь, было нельзя. Это стало понятно, только когда сеньора зашлась в крике:

– Нет никакой вони, нет никакой вони, нет!

Мария подогрела в жестянке кофе, который сварила себе на завтрак. Услышала шаги, заметила, что сеньора стоит в дверях, но не повернула головы.

– Не знаю, зачем нужно было меня звать, Мария. От этого тупицы у меня голова разболелась. Дай аспирин.

Мария обернулась и сказала:

– Сеньора, – она глядела на нее, в правой руке жестянка с кофе, другая уперта в бок. – Никто не в силах этого сносить. Вонь ужасная, – она подошла к холодильнику и открыла дверцу: – Гляньте сюда, гляньте на то, что стало с рыбой.

Рыба, разделанная на куски, свалилась вниз.

Сеньоре с того места, где она стояла, этого не было видно, и она закричала:

– Нет никакой вони, нет!

– Она протухла, сеньора, протухла, разве не видите, протухла, – закричала в ответ Мария.

– Ничего она не протухла, совсем не пахнет, не протухла, не воняет, не воняет… – сеньора двинулась на Марию, оттолкнула ее и закрыла холодильник: – Давай проваливай отсюда, все тут против меня, потому что я одинока, только бы оскорбить, нет никакой вони, Пепе – единственный, кто за меня, он меня никогда не бросит, не оставит никогда. Давай иди отсюда!

Мария собралась было уйти, но оглянулась на сеньору. Та плакала, лицо бледное, волосы раcтрепаны.

– Сеньора, – сказала она, протягивая руку.

– Уходи, Мария, уходи, говорю тебе.

Мария вышла во дворик. Там остановилась и посмотрела в окно: сеньора стояла неподвижно. Тогда Мария развернулась и ушла.

Услышав, как хлопнула калитка, сеньора двинулась с места, забормотала:

– Она не протухла, не протухла. Она не воняет, не воняет. Не протухла, не воняет.

Она прошла столовую, коридор, гостиную, три спальни, ванную комнату.

Пришла в свою спальню, легла. Сколько так пролежала, сказать не могла. Она лежала на боку и плакала. Слезы катились на подушку. Но она не чувствовала этого.

Мария Пепа и Артуро подошли к изголовью кровати: она должна пойти с ними на кухню. «Я очень устала, – сказала она, повторила: – Очень устала. Мне нужно отдохнуть». Попросила оставить ее в покое. Мария Пепа потянула ее за ногу – надо идти. Она не хотела, она очень устала. Но Мария еще раз дернула за ногу, и ей пришлось подняться. Артуро взял ее за руку, отвел на кухню. Мария открыла дверцу холодильника. Ниньо Линдо был рядом, рядом с Марией Пепой. «В холодильнике нет меченосца», – сказала Мария. Она не хотела смотреть. Мария Пепа заставила. Сеньора подошла ближе, потому что Артуро подтолкнул в спину и сказал что-то на ухо, она не поняла что, но вышла из ступора, потому что разобрала имя Билина – имя, которым ее называл муж Пепе. Артуро подталкивал ее к холодильнику. Мария Пепа шире отворила дверцу, и сеньора закрыла лицо руками. Они закричали ей: «Смотри, смотри же!» Она обернулась, увидела Артуро – тот показывал на холодильник. И она посмотрела. Снова обернулась к Артуро и уже не увидела его. Мария Пепа закричала: «Смотрите, сеньора, смотрите!» И она вгляделась: в холодильнике было голое тело ее мужа. Она бросилась вытаскивать его, но тело развалилось на куски. Она схватила правую руку, правое предплечье, левую кисть, левую ступню, правую ступню, левое предплечье, голова отделилась от туловища и упала к ее ногам. Мария Пепа осторожно взяла голову и положила на стол, повторяя: «Рыцарь, рыцарь, рыцарь, рыцарь». Пес с лаем прыгал возле нее. Сеньора полезла в холодильник достать остальное. Уже более мелкие части она попыталась вытащить с помощью Марии Пепы: плечо, бедро, ягодицы, ступня, другое плечо, часть грудины, кишки, сердце. Она поднялась с колен и пошла с сердцем в руке, сердце еще билось – оно было единственной частью тела, в которой теплилась жизнь. Мария Пепа подошла к ней, но она прижала сердце к груди, закрыв его руками. Ниньо Линдо крутился рядом. Мария попросила отдать сердце. Она ответила, что нет, оно ее, сердце мужа – это единственное, что осталось от него. Тогда Мария Пепа подбежала к столу и схватила голову. А пес все прыгал рядом. Она побежала за Марией Пепой, крича, чтобы та вернула голову. А Мария кричала в ответ, что не вернет. Они бегали и орали. И в этой беготне не заметила, как она обронила сердце – пес вцепился в него зубами. И она его больше не увидела. Закричала, завопила, завизжала.

А сейчас она не понимала, что было сном: то, что она видела раньше, или то, что видит теперь. Она услышала шум своего дыхания, услышала, как часто-часто бьется сердце. Еще немного полежала на кровати. Почувствовала запах рыбы. Вонь, которой до сих пор не ощущала. Сразу же, а возможно, и не сразу, а чуть позже, она пошла на кухню. Расстелила возле холодильника газету, открыла дверцу. Начала вытаскивать разрезанную на куски протухшую рыбу. Завернула в газету, вынесла сверток во двор, выбросила в мусорный бак и ушла не оглядываясь. Мухи тут же закружили над баком. Бело-серебристая рыба в одно мгновение стала черной.

Вернулась к себе в комнату. Она дождется, когда придет Мария Пепа, скажет ей:

– Она протухла, Мария Пепа, протухла. Ты была права.

– Я знала это, сеньора, уже давно знала, – ответит та.

Она вытянулась на кровати, прикрыла глаза, руки сложила на груди. Она чувствует свое дыхание. Все меньше, с каждым мгновением все меньше. Меньше, меньше…