№6.2022. Гаян Лукманов. Лебединое озеро. Рассказы. Перевод с башкирского А. Шакирова

Гаян Лукманов

Лебединое озеро

Рассказ

Слово о Гаяне Лукманове

(От переводчика)

В июне 2023 года исполнится 100 лет со дня рождения башкирского писателя Гаяна Лукманова. О нём и его произведениях я слышал, еще учась на филологическом факультете в университете, на лекциях по башкирской литературе, но читать его книги не довелось, поскольку учился я на русском отделении, а Гаян Лукманов творил на башкирском, и ни одного его рассказа или повести тогда, в середине 70-х годов, на русский язык не было переведено. Поэтому, когда родственники Гаяна Лукманова, его дети и внуки попросили меня перевести произведения отца и дедушки на русский язык, чтобы издать их к вековому юбилею писателя и открыть его творчество русскоязычному читателю, я, ни минуты не раздумывая, согласился. В процессе перевода еще раз убедился в талантливой народности, самобытности творчества Гаяна Лукманова, в блестящем знании деревенского быта, мировоззрения и психологии сельского жителя. Удалось ли передать на русском языке всю прелесть книг башкирского писателя – судить читателю.

Лугуманов Гаян Лугуманович (литературный псевдоним – Гаян Лукманов) родился 30 июня 1923 года в деревне Явгильдино Караидельского района Башкирской АССР. Окончил здесь семилетку и в 1939 году поступил в Бирский педагогический техникум. Окончил его в 1942 году, но поработать по специальности ему не пришлось: началась Великая Отечественная война, и Гаяна Лукманова призвали в ряды Красной армии. Пройдя учебу в артиллерийском училище в Белорецке, в звании лейтенанта он ушел на фронт. В качестве командира взвода управления и топографической разведки сражался с фашистами под Воронежем, на Курской дуге. Дошел до города Броды в Западной Украине. Был ранен. Почти полгода ему пришлось провести в сырых окопах, там заработал тяжелую болезнь легких, которая его и подкосила. Еще полгода пришлось пролежать в военных госпиталях Ровно, Киева, Краснодара, был на грани жизни и смерти. Но выжил.

В 1944 году его демобилизовали по болезни, установив инвалидность второй группы. Он вернулся в родной Караидельский район, начал работать учителем в родной школе, в Явгильдино. Заочно окончил Бирский пединститут. Еще будучи на фронте, в перерывах между боями он написал рассказ «Хат» («Письмо»), который отправил в редакцию караидельской районной газеты «Алга», где он и был напечатан. А в 1954 году написал рассказ «Лебединое озеро», который напечатала газета «Совет Башкортостаны». С этого момента, можно считать, родился новый башкирский писатель. В 1962 году вышла его первая книга – сборник рассказов «Лебединое озеро», и затем стала выходить одна книга за другой.

Всего было издано семь книг Гаяна Лукманова. Без отрыва от основной работы в школе, в библиотеке, заведования клубом им были написаны две повести, один роман и несколько десятков рассказов. Все они были изданы на башкирском языке в Башкирском книжном издательстве «Китап». В 1969 году Гаяз Лукманов был принят в члены Союза писателей Башкирской АССР, и в 1972 году по рекомендации Союза писателей республики в Москве в издательстве «Современник» должен был выйти сборник произведений Гаяна Лукманова на русском языке. Но изданию так и не суждено было появиться на свет – не нашлось достойного переводчика, а в 1988 году не стало и самого писателя…

Алик Шакиров,

заслуженный работник печати Республики Башкортостан,

лауреат премии им. Ш. Худайбердина

Мы сошли с поезда. Не успели поставить чемоданы, появился дед Габделькарим, словно выросший из-под земли.

– Сынок! Фагим!

– Габделькарим-бабай!

Радуясь встрече, мы крепко обнялись.

– Ну и как, с чем поздравить тебя, сынок? – полюбопытствовал дед.

– Все хорошо. Курс окончил.

– Похвально, похвально, сынок. Молодой пчеловод! Молодой специалист! Да что же мы стоим, у нас же лошадь там. Пойдемте. А это кто с тобой?

– Мой попутчик.

– Вот как? Будем знакомы. Конюх из колхоза «Победа».

– Гариф. Из города.

– Да, он из города, в поезде познакомились. Путь-дорожка у него через наше село пролегает, к тетушке в гости едет.

– Гость, значит?

– Да, гость.

Дед Габделькарим, смерив взглядом нового знакомого, сказал:

– Хорошо.

Через несколько минут мы выехали на извилистую дорогу и мерно покачивались на рессорном тарантасе. Дед Габделькарим, степенно поглаживая бороду, интересовался моей учебой, задавал разные вопросы. А потом повернулся к Гарифу. Но гость нехотя отвечал на вопросы деда, явно был не в духе. То и дело поправляя галстук, Гариф приглаживал выбивающиеся из-под шляпы черные кудри.

Но дед Габделькарим не любил играть в молчанку, тем более что с ним ехал незнакомец. Старика так и подмывало на разговоры. Он все расспрашивал и расспрашивал, желая ближе познакомиться с гостем. Вскоре выяснилось, что у Гарифа была жена, но он ее бросил. Миновав ракитник, переехали деревянный мост, и дед Габделькарим свернул в сторону деревни.

– Так говоришь, а? Значит, бросил ее? Ишь как! – дед нахмурил лохматые брови.

– Да, так уж вышло, – сказал Гариф, гордо вскинув голову и пыхтя длинной папиросой.

– Видать, характерами не сошлись?

– Не в этом дело.

– Значит, настоящей любви не было. Гм-м. Поторопился, парень, с женитьбой-то.

– Нет, не совсем так. Мы с нею очень близко знакомы были.

– А что тебе помешало? Ну, ну, рассказывай!

– Учились мы в геологическом техникуме, – начал Гариф, – помню, я по физике плохую оценку получил. Да, раз в жизни опозорился. В городском клубе до позднего вечера на танцах был и, не подготовившись, пошел зачет сдавать. Дело-то молодое, ну и понадеялся, что пронесет. После этого мне на собрании всыпали по первое число. Как ошпаренный кот вылетел я из зала и рванул подальше от глаз людских. Тут слышу нежный женский голос: «Гариф, подожди минутку!» Остановился как вкопанный. Ко мне подошла однокурсница Зайтуна, посмотрела с сочувствием:

– Гариф, ты больше так не ходи, где попало и куда попало. Иди к нам. Вместе будем готовиться. Согласен? Ну, скажи, Гариф, придешь?

– Ладно, приду, – согласился я.

– Обязательно, Гариф. Я буду ждать.

К занятиям мы начали готовиться вместе. Она сильна была в математике, все быстро схватывала и объясняла мне. В общем, я подтянулся. В другой раз, когда разбирали отстающих, в президиуме сидел уже я… Не скрою, ласковая была она. В ее больших голубых глазах таились теплота и обаяние. Я ее любил. Техникум мы окончили с отличием. Прощальный вечер отметили на природе. В этот незабываемый вечер я признался ей в любви. Благодарная, она взяла мою руку в свою горячую ладонь и прижала к своей груди с трепетно бьющимся сердцем…

– Через два года мы поженились, – исповедовался Гариф.

Я, словно прочитавший книгу с хорошим концом, от души рассмеялся. А дед Габделькарим с большим удивлением спросил:

– Почему же тогда разошлись?

– Судьба.

– Как это понять?

– Да, судьба. Она была с разведывательной геологической партией в Уральских горах и сильно повредила ногу. Сейчас ходит, хромает.

– Только и всего?

– Как это – «и всего»?

– Ну, еще что-нибудь случилось?

– Больше ничего. Я в расцвете сил, жизнь только начинается. Представьте себе: мы с ней под ручку идем по многолюдной улице. На нее глядят сотни людей. А она… хромает. Да, я молодой человек, мне приходится бывать в обществе. Театр, кино, танцы! А с ней… Жизнь дается лишь один раз…

Наступила гнетущая тишина. Дед Габделькарим сел, повернувшись лицом в нашу сторону, он как-то скорбно согнулся. Я его впервые видел в таком печальном состоянии. Мы медленно ехали по пологому склону. Меня тоже одолевали невеселые мысли. Вопросы жизни и любви с каждым днем меня беспокоят все больше. Любовь, ту истинную, прекрасную любовь я представляю так: она цветок, вечно сияющий и приносящий людям радость и вдохновение. А тут получается обратное…

Поднялись на вершину пригорка. Перед взорами раскинулись необъятные нивы, зеленые пастбища и луга – вся красота родного края. Я облегченно вздохнул и, восхищаясь увиденным, не мог нарадоваться. Год как я отсюда уехал, а соскучился на целых десять.

Направо от дороги, за рощей раскинулось Лебединое озеро, похожее на огромный глаз, окаймленный камышовыми ресницами. Недалеко от тальника плавает стая диких уток.

– Лебединое озеро! – крикнул я, тронутый этим величавым даром природы.

Дед Габделькарим тоже глядел туда. Почему-то его лицо сейчас просветлело.

– Ничего не скажешь, удивительное, прекрасное озеро, – вымолвил Гариф. – Камыши-то какие! Словно целомудренные девушки. Красота какая!

– Знаете ли, – сказал дед Габделькарим, – вспомнил одну светлую историю, связанную с этим озером. – Дед был сильно возбужден, губы чуть-чуть подрагивали. Мы оба вопросительно взглянули на него. Дед снял шляпу, крякнул:

– Это случилось глубокой осенью, – начал он свой рассказ. – Мы с другом Гатауллой недалеко от озера пасли скот. День был ясный. Стояло бабье лето. Над жнивьем колыхались серебряные паутинки, улетали птицы. Да что там говорить, как они, эти птицы, близки для сердца пастуха, как родные. После полудня мы вдруг услышали голоса лебедей.

– Габделькарим, гляди! Лебеди, лебеди, – крикнул мой напарник. Из-под ладоней мы стали смотреть в синее небо. Видим: в сторону озера направляются лебеди. Однако… один из них почему-то летит ниже стаи.

– Габделькарим! – говорит мой товарищ, прижимаясь ко мне. – Он, бедняга, ранен. Видишь, как тяжело машет крылом… – Птица медленно падает все ниже и ниже, а остальные пролетели над озером дальше. Одинокий лебедь пронзительно крикнул, из последних сил пытаясь подняться выше и догнать своих товарищей. Да не смог, вяло покружив, спустился на озеро.

– Остался, остался одинешенек! – убивался Гатаулла, чуть не плача. Такой уж он сердобольный был. Возможно, и заплакал бы. И вдруг над нашими головами пронзительно крикнул другой лебедь. Он, оторвавшись от своей стаи, стремительно летел к озеру. А стая, все уменьшаясь и уменьшаясь, наконец, растворилась в синей дали. Два лебедя остались на озере. Мы за ними наблюдали каждый день. Они не улетали. Придя к озеру, всегда встречали пару лебедей. А время шло. Широкие поля покрылись снегом. На ветвях деревьев лежал иней. Начались холода. Однажды, когда мы пришли, озеро было покрыто льдом. У камышей, отвоевывая воду у ледяного панциря, все еще плавали парные, верные два лебедя! Вот оно как, молодежь. Да, Лебединое озеро называется оно. Лебединое… озеро…

Дед Габделькарим закончил свой рассказ. Гариф, недоуменно смотря на него, спросил:

– Ведь один из них был здоровым. Почему же не улетел? – Парень серьезно задумался.

– Верно, – хитро философствовал дед Габделькарим, – у них, к сожалению, ни сознательности, ни ума нет.

Гариф долго ехал, уставившись в одну точку.

– Лебедь… Не бросил… Вот оно как. – Его красивое лицо то бледнело, то краснело, словно опаленное сильным пламенем. Гариф повернул голову назад и, не отрывая глаз от лебединого озера, промолвил:

– Зайтуна…

Лебединое озеро осталось позади. На его зеркальной глади играли мелкие волны. Над полями дул ласковый, теплый ветер. Мое сердце билось трепетно и радостно. Мы подъезжали к родной деревне.

ДОЖДАЛИСЬ

– Телеграмма, телеграмма! – держа перед собой на вытянутых руках синий клочок бумаги, Кутлахмет-агай вбежал в дом. – Едут, мать, едут!

Убиравшая со стола посуду тетушка Умуниса вся просияла. В спешке вытерев руки о подол фартука, она выхватила бумагу, повертев в руках, внимательно посмотрела на нее:

– Детки мои! – прижала она телеграмму к груди обеими руками. – Слава богу, дождались, есть, оказывается, еще такие радостные дни – детей своих увидеть.

– Есть, мать, конечно, есть! Кстати, выйдя на станции, они ведь долго не задержатся, скоро подъедут. Надо обед начинать готовить.

В этом году исполнилось ровно тринадцать лет, как Ахтям уехал из деревни. В один из дней молодой кассир не вышел на работу. «На такую зарплату протирать штаны здесь не намерен. Путь открыт на все четыре стороны», – сказал он и исчез из колхоза. Что ни говори, а был он немного легковесный, беспечный и шебутной. Ни на отца, ни на мать не был похож парень.

Двое старших сыновей Кутлахмет-агая и тетушки Умунисы погибли на войне, и оттого они души не чаяли в единственном сыночке. А он взял да и покинул отчий дом, укатил неизвестно в какие края из родных мест. Очень они тогда расстроились, тяжело пережили эту разлуку. Конечно, письма сын присылал. В одном из них написал, что обосновался в Средней Азии, устроился кассиром в одну из строительных контор. А спустя довольно много времени сообщил, что встретил в тех краях землячку, приехавшую туда из здешних мест. Понравилась ему Муслима, и он женился на ней. Написал также, что дети родились, два мальчика: один – Казбек, другой – Роберт.

Хотя и звучали как-то непривычно имена ребят, старик со старухой с утра до вечера взахлеб говорили о внуках.

Изредка от Ахтяма приходили посылки – одежда, вещи, деньги. К тому времени уже и колхоз окреп, встал на ноги. Да и пенсии им хватало – много ли надо старикам. Но если бы дело было только в пенсии, в одежде и вещах! Если бы… Старик со своей старушкой безмерно скучают, тоскуют по своему сыну, по невестке, по внукам. Сколько раз писали им в письмах, просили хотя бы раз наведаться в гости.

Но у Ахтяма все никак нет времени. Каждый свой отпуск берет путевку в санаторий или дом отдыха, и – вассалям! А старик со старушкой все ждут, мысленно видят рядом с собой внуков.

Как-то Кутлахмет-агай услышал, что дети в клубе устраивают концерт, и решил сходить посмотреть. Всего лишь с аршин ростом первоклассник вышел на середину сцены и начал декламировать:

О, как хорош родной язык, отца и матери язык,

Я в мире множество вещей через тебя навек постиг!

Сперва на этом языке, качая зыбку, пела мать,

А после – бабушка меня старалась сказкою унять.

Слушая его, Кутлахмет-агай прослезился. Мало того что это были великой важности стихи великого Тукая, с глубоким значением, что не могло не взволновать старика, но еще большее впечатление на него произвело то, как они были рассказаны маленьким человеком. А ведь на его месте мог быть и внук Кутлахмет-агая.

Вот после этого старик и потерял покой, терпение его было на пределе. На другой день он написал сыну очень сердитое письмо, высказав ему все накопившиеся обиды. И вот... телеграмма!

Кутлахмет-агай от радости не знает, куда ступить. Ему уже слышатся возгласы внуков: «Олатай, олатай!», он ощущает их голоса, как журчание чистейшей воды родника, как звучащее наперебой звонкое пение соловьев. Эх, и любит же Кутлахмет-агай слушать бесхитростное детское щебетание малышей!

Тетушка Умуниса, пока убиралась в доме, пока готовила еду, несколько раз выходила, заходила, к окнам подходила с постоянным вопросом в голове: «Не приехали ли еще?» Кутлахмет-агай тоже суетится: то во двор выйдет, то за ворота, вглядываясь в конец улицы.

Но как бы они ни были настороже, как бы ни караулили гостей, все равно прозевали – не заметили, как к воротам, тихо шурша шинами, подъехала легковая машина и из нее вышли четыре человека. И только когда с шумом отворились ворота и во двор вошли с чемоданами в руках приезжие, старики, наконец, заметили их, с оханьем и аханьем кинулись навстречу из дверей дома. 

А потом были рукопожатия… Объятия… Слезы радости…

Невестка понравилась. Она вела себя скромно, обходительно, уважительно… А увидев своих внуков, старики и вовсе потеряли дар речи. Как будто только что вылетевшие из гнезда голубки – один другого краше, милее, да такие справные!

– Детки, дорогие! – запричитали старики и, взяв за ручки – одного Кутлахмет-агай, другого, помладше, тетушка Умуниса, – повели в дом.

Когда устроили вещи, угомонились, успокоились, Кутлахмет-агай поставил перед собой внуков и долго смотрел на них, любуясь и качая головой:

– Ай-яй-яй!.. Вот, оказывается, какие они, мои внуки! Ну, – обратился к ним старик, – удается расти большими джигитами, а?

Мальчики стояли молча, словно воды в рот набрали, а потом вопросительно посмотрели на отца, как бы прося у него помощи. А Ахтям стоял, засунув руки в карманы брюк, широко и гордо улыбаясь до самых ушей.

– Ну, что же вы, – продолжал Кутлахмет-агай, шутливо добавив, – языки, что ли, проглотили в дороге?

– Мин… – растерянно промямлил один из мальчиков, который постарше. – Мин... бельмес.

– Что?! – вздрогнул Кутлахмет-агай, будто его укусила пчела. – Что он говорит? Ни бельмеса, говорит?

Ахтям хохотнул, откинув голову назад, и с еще большей гордостью ответил:

– Не знают они башкирского языка!

– Вот оно как… – растерянно сказал Кутлахмет-агай, сморщил лицо и надолго задумался.

– Да это все воспитание Ахтяма, – испытывая неловкость, попыталась оправдаться невестка. – Ни слова ведь не разрешал говорить на родном языке.

Кутлахмет-агай посмотрел на сына, словно впервые видел его. «Это вот, значит, какие навыки ты приобрел, живя на чужбине? Этим ты хотел нас удивить?» – как бы говорил он молча, про себя.

Тетушка Умуниса, заметив, как погрустнела, расстроилась невестка, попыталась сгладить возникшую неловкость:

– Ничего, научатся еще. Как же не знать родной язык-то, это же никак невозможно! – сказала она, приглашая к столу.

Все сели за стол. Тетушка Умуниса суетилась возле своих детей, словно бабочка летала вокруг стола, радушно пододвигая к гостям то одно блюдо, то другое. 

Кутлахмет-агай тоже угощал, расспрашивая о делах, о жизни в городе. Он старался быть радушным, открытым, гостеприимным.

Но настроение у него уже упало.

БАЙБУЛАТ

Дела у Байбулата неважны. С наступлением ненастных дней, по осени и весне, особенно в пасмурную, промозглую погоду, у него ноют раны. Ветеран, участник сражений на полях Великой Отечественной начинает чувствовать во всем теле разбитость, слабость, усталость, быстро утомляется. Он, конечно, старается не показывать этого, на людях держится молодцом и бодрячком.

…Воевал он на Украине, затем участвовал в жесточайших сражениях под Курском. Удостоился медали «За отвагу». Когда освобождали городок Перятин, от разорвавшейся совсем рядом вражеской гранаты получил тяжелое ранение. Санитары подобрали его уже в бессознательном состоянии. На операционном столе из тела бойца вытащили девятнадцать крупных осколков. А мелким и счета не было. Два из них застряли, едва не достигнув сердца. Пролежав в лазарете около полугода, Байбулат демобилизовался. Но только прежнего, известного борца на сабантуях, с утра до вечера стучавшего по раскаленным железкам богатыря уже не было в помине. Вытянувшееся, увядшее лицо стало бледно-желтым…

А вот приветливости, радушия, открытости, шутливости – ничуть не убавилось, все те же. На другой же день, как вернулся, обошел все поля, по пути на кузницу заглянул, со всеми деревенскими, от мала до велика, за руку поздоровался. На вопросы о здоровье, о делах на фронте отвечал так:

– Здоровье – слава богу. А что касается фронта, тут вы и сами, думаю, в курсе: немец положил хвост на загривок и драпает. Одно жаль, до Берлина не довелось дойти.

Когда пришел в правление колхоза, учитывая его состояние после ранения, ему предложили работу полегче. Однако оказалось, что у Байбулата были свои расчеты.

– Я уж такой, друзья, кузнец с рождения, – сказал он. – Если не постучу по железу, ночью спать не смогу.

Минсылу была на седьмом небе от радости и счастья: вернулся ведь ее муж, вернулся с медалью на груди, настоящим батыром вернулся. 

Постоянное внимание и теплая забота жены, удовлетворенность любимой работой, живительный воздух родных мест – все это было хорошим лекарством. Байбулат на глазах поправлялся, казалось, и с виду стал краше, здоровее.

Но в последние годы раны стали очень сильно давать о себе знать. Врачи районной больницы уже несколько раз приглашали его, предлагая оформить инвалидность. Только Байбулат и слышать не хотел об этом. Он считал, что выйти на инвалидность – это равносильно тому, что совсем уйти, исчезнуть из жизни. 

Как бы не настаивали, он и в санатории не ездил. Правда, в первый раз, когда дали путевку, вроде поехал с большим желанием. Да ведь не куда-нибудь, а прямо в Сочи, к Черному морю! И все же не выдержал, не прожив там и двух недель, вернулся домой.

– Тоже мне, занятие! – сказал он, махнув рукой. – Поел, и ходи, как идиот. Умрешь тут от тоски, ей-богу.

Но разве от истинного положения вещей спрячешься?

Минсылу на полном серьезе беспокоится, переживает за здоровье мужа. Она несколько раз предлагала ему оставить работу.

– Забудь ты эту свою кузницу. Сиди дома. Отдыхай. Я же работаю, и дочка наша Фируза уже выросла, скоро самостоятельной станет. Какая еще у нас нужда? Лишь бы ты, отец, выздоровел.

Фируза тоже очень переживает за отца.

– Атай, – говорит она, прижимаясь к нему, как в детстве, – послушайся, пожалуйста, маму. Если ты выздоровеешь, какая радость будет всем нам.

В самом деле, Фирузе казалось, что так и должно случиться: стоит только отцу уйти с работы, и он сразу станет здоровым.

Как-то в один из дней Байбулат, поглаживая дочь по голове, сказал:

– Ладно, пусть будет по-вашему. С завтрашнего дня ноги моей там не будет.

– Вот и хорошо, атай! – обняла и поцеловала отца Фируза. Теперь она была спокойна за отца.

Байбулат и в самом деле на следующий день пошел в правление колхоза и попросил подыскать ему замену.

Несмотря на то, что с уходом Байбулата колхоз лишался «золотых рук», противиться его просьбе не стали.

Вот только…

Если положить волчонка даже в шапку, он все равно будет смотреть в сторону леса, или еще так говорят: сколько волка не корми, все равно в лес смотрит. Вот и Байбулату тоже, никак не сидится дома. Безделье мучит его даже больше, чем раны. Грустно ему дома, тоскливо. Как будто чего-то не хватает, словно потерял что-то…

В последнее время почти каждый день наведывается в кузницу. Кузнецом туда поставили бывшего комбайнера по имени Халил. Хотя сил у парня и через край, но опыта, толка и сноровки пока еще маловато. Работы выстроились в очередь… Не успевает, и все тут, шабаш! Да и то сказать, время горячее – и сенокос, и уборочная страда подоспела.

Байбулат не может спокойно, равнодушно смотреть на это, и сам не заметил, как впрягся в работу. Парень доволен, что есть помощник. Да к тому же уроки берет, учится у мастера, опыта набирается.

Однако в «помощниках» Байбулату недолго пришлось ходить. Молодой комбайнер, только в этом году вставший за штурвал «степного корабля», по неопытности во время чистки барабана случайно лишился пальцев руки, после чего Халила снова посадили за штурвал комбайна. В итоге, Байбулат опять, как прежде, засучив рукава приступил к работе.

Старается кузнец. С какой-то внутренней энергией, задором, на подъеме трудится. Погода может в любую минуту испортиться. Если уж зарядят дожди – вряд ли уберешь тогда зерновые сполна. Разве мало бывало таких трудных уборочных прежде?

Из-за сжатых сроков уборки урожая сегодня в кузнице особенно много народа со своими нуждами. Один комбайнер пришел с какой-то четырехугольной железкой. Надо бы, говорит, привести ее в порядок. Другой принес сломанный пополам рычаг и не знает, куда ступить: надо, говорит, вот по этому образцу новый рычаг сделать. Третий, четвертый… И все спешат, всем надо быстро, срочно, все торопят в раздражении. Заведующий фермой Ахметсафа зашел с целой охапкой широких металлических кусков и с грохотом бросил их на пол перед Байбулатом.

– Новый коровник, наконец, завершили, – сказал он, даже не поздоровавшись. – Здорово получилось! А бревна, я тебе скажу… Теперь все дело в тебя уперлось, кореш: ступени нужны. Завтра с утра должна прибыть комиссия для приемки здания… Небось, и из района приедут, вполне может быть…

– Постараемся, – сказал Байбулат, вытирая пот со лба. – Только давай сначала механизаторов отпустим. Видишь ведь, как плачут, бьются.

– Так-то оно так… Но ведь и ферма – важный объект, товарищи, дело-то только за ступеньками осталось. Неужели уж из-за такой мелочи задержка случится? Очень нужно, ребята, в срочном порядке надо сделать…

Если уж Ахметсафа к чему привяжется, что-то втемяшится ему – не отстанет, как слепень, будет жужжать над душой, и не прогонишь никак. Вот и сейчас: только после того, как взял с Байбулата твердое обещание, сказав, что придет к вечеру, наконец, ушел. 

Разве же Байбулат может не выполнить данного слова? Хотя уже и ближе к вечеру – очень поздно освободился от жнецов – сделал все же эти ступени. Даже когда уже почувствовал страшную усталость, когда руки уже не слушались, голова начала кружиться и вот-вот мог потерять сознание, все равно не перестал работать. «Успеть надо, успеть... Минсылу ведь вон тоже, каждый день, придя с дойки, с радостью и воодушевлением рассказывает про это новое здание фермы».

Погрузив на повозку вместе с присланным Ахметсафой подростком готовые ступени, Байбулат пошел домой. В пути показалось, что голова начала еще больше кружиться, сердце стучало учащенно, перед глазами появлялись черные круги. «Неужели так перетрудился? – мелькнула в голове Байбулата мысль. – Никогда еще такого не было».

Когда уже дошел до озера и повернул в проулок, почувствовал, что внутри будто что-то оборвалось, и на него сверху начали надвигаться тучи вместе с небосводом, а потом он и сам начал валиться вместе с ними на землю. Пытаясь зацепиться за что-нибудь, Байбулат раскинул руки...

…У Минсылу день сегодня тоже был наполнен разными хлопотами, переживаниями. Одна из ее коров была уже на сносях, весь день мучились с ней, помогая отелиться. Корова тужится, мычит жалобно, а теленок, вот беда так беда, никак не может родиться. Наконец, пошел, но не головой, а ногами. Долго еще мучились, пытаясь повернуть теленка в чреве коровы. Но все было напрасно. Ветеринарный фельдшер, оборвав все надежды, сказал, что придется корову зарезать, другого выхода нет. Однако Ахметсафа и Минсылу были против и продолжили манипуляции. Ведь эта корова была самой умной, самой удойной, дающей больше других молока. Как же поднимется на нее рука. Начали вдвоем тянуть за ноги теленка. И тут было одно из двух: сейчас корова разродится, либо…

Но все обошлось, приняли теленка. Обессиленная буренка повернула голову в сторону новорожденного и довольно промычала.

– Избавилась, родная, избавилась! – погладила Минсылу буренку по спине. Она еще долго оставалась рядом с коровой: напоила ее теплой водой, положила перед ней охапку сухого сена, выдоила молозиво и через соску дала его теленку.

Домой она шла в приподнятом настроении, окрыленная. Ведь это какая же радостная новость, можно будет от души поделиться ею с мужем! Конечно, Байбулат, как обычно, будет внимательно, с улыбкой слушать ее, а потом обнимет за плечи и скажет с радостью:

– Получается все у моей женушки. Вон ведь, не растерялась, две жизни животинок от смерти спасла!

Байбулата не было дома, он еще не пришел с работы. «Припозднился что-то сегодня, неужели до сих пор не закончил дела? – подумала она с беспокойством. – Ох ты, боже мой, ну вот что не сидится ему дома, совсем  не бережет себя».   

В другое время, когда он вот так задерживался, Фируза бежала звать отца домой. Но сегодня девушка на работе, вместе со своими сверстницами на току занята очисткой зерна.

Все-таки придется сходить за ним, иначе не придет. Впредь, что бы ни случилось, Минсылу не пустит мужа на работу. Хватит! Нельзя так шутить со здоровьем. Ее слово – закон!

Минсылу пошагала в сторону кузницы. А на душе какое-то беспокойство, тревога… Вдруг ни с того ни с сего поднялся сильный ветер. Все вокруг посерело, окуталось пугающей темнотой. «День как-то странно и резко испортился...»

Кузница была закрыта. В сторонке парень занимался ремонтом стогомета.

– Байбулат-агай нужен? – спросил он. – Домой ушел он, недавно ушел.

– Домой не приходил. И по дороге не встретился.

– Может, зашел к кому?

Минсылу поспешила в обратный путь. Она хорошо знала, что у Байбулата нет привычки просто так, без нужды заходить к кому-то.

Неожиданно в переулке показалась Фируза. Она, запыхавшись, подбежала к матери – на ней лица не было – обняла ее и заплакала:

– Мама… папу… в очень тяжелом состоянии в больницу… увезли.

Минсылу сразу обмякла. О Господи, и зачем только она отпустила его на работу? Зачем отпустила?! Почему не уговорила его не ходить, почему не плакала, не валялась у него в ногах?!

Как же мы порой, ссылаясь на занятость, разные повседневные хлопоты, становимся равнодушны к судьбе близких нам людей. Зачем же потворствовать этому, почему позволили больному человеку оставаться на столь тяжелой работе, почему не подошли к нему, аккуратно не взяли у него из рук молоток и не отправили его домой? Нет, никому и в голову не пришла такая мысль. Ладно, мол, раз сам пожелал, пускай работает.

Эх, Байбулат, Байбулат…

Сев в первую же попавшуюся попутную машину, мать с дочерью поспешили в больницу, которая располагалась в шести километрах, в поселке Бадраш. Всю дорогу Минсылу про себя повторяла одни и те же слова: «Лишь бы выкарабкался, лишь бы здоров был, лишь бы вылечили. Тогда бы уж знала, как беречь своего старичка, точно бы знала!»