№2.2022. Сергей Петунин. Прощание с Олой. Из цикла «Посёлок на Атарганской косе»

Сергей Владимирович Петунин родился 28 апреля 1987 года в поселке Ола Магаданской области. Выпускник факультета гуманитарного образования Новосибирского государственного технического университета. С 2013 г. работал в новосибирских СМИ, с 2014 г. – сотрудник Новосибирской государственной областной научной библиотеки. В 2020 году – лауреат премии А. Г. Кузьмина в номинации «Молодые историки и публицисты» журнала «Наш современник».

Сергей Петунин

Прощание с Олой

Из цикла «Поселок на Атарганской косе» 

Делать было нечего. Серёга слез со старой проседающей трибуны, на которой провел последние полчаса, и через песчаное поле направился к старым футбольным воротам. Когда Максим отказывался выходить на улицу, Серега всегда приходил на это поле, находил у ржавых ворот спущенный мячик и забивал голы в пустые ворота.

Раньше каждые майские праздники здесь проводили районные матчи. На трибунах болели люди, по полю носились разгоряченные игроки, игру то и дело прерывал свисток арбитра. Жители ближайших к полю домов ленились выходить на улицу и следили за игрой из окон своих квартир.

Теперь же поле постепенно приходило в негодность, лишь иногда здесь гоняли мяч дворовые футболисты.

Вдали за поселком над морем темнел перевал, похожий на гряду сырой необработанной глины, а перед ним, словно растекшаяся по воде запятая, в залив уходила коса, на которой белели развалины домов и бараков.

И коса, и перевал звались Атарганскими.

Сколько Серёга себя помнил, всегда видел эти крошечные словно спичечные коробки постройки, оставшиеся от старого и некогда живого рыбацкого поселка, расформированного в перестроечные годы.

Вот бы добраться до этой косы и посмотреть, остались ли там живые люди или только домики, терпеливо ожидавшие, пока солнце и время сделают свою разрушительную работу.

– Неправильно пинаешь, – обратился к Серёге проходящий мимо мужчина в пальто и кепке, – ты носком пинаешь, а надо стопой. Смотри.

Спущенный мячик послушно закрутился в ловких ногах незнакомца. Не дожидаясь команды, Серёга стал на воротах.

Прохожий сделал ложный выпад, и когда Серёга среагировал на движение и подался вперед, незнакомец послал мяч в противоположный угол.

– Вы играете в футбол? – спросил Серёга, поднимаясь с песка.

– А что, не видно, что ли? – с обидой спросил мужчина. – Я семнадцать лет мяч прогонял. И дальше бы гонял, если б…

Незнакомец махнул рукой, затем достал сигарету и закурил. Красноватое и опухшее лицо, набрякшие веки говорили о том, что в последнее время он проводил больше времени с бутылкой, чем с мячом.

– Раньше на этом поле такой шум стоял, что…. Постоянно кто-нибудь играл. Класс на класс, предприятие на предприятие, поселок на поселок. А сейчас…

Незнакомец ожидал участия, но Серёга молчал. Он не любил, когда взрослые начинали разговоры о том, как хорошо было раньше и как плохо стало сейчас. В конце концов, кто сделал так, что поле теперь стояло пустым? Да и трибуны, постепенно исчезающие со стадиона, разбирали не дети, а именно – взрослые.

– Будь у нас спортшкола, – продолжил мужчина, – я б там тренером работал. Сборы, соревнования. Глядишь, и жили бы по-другому…

Серёга не стал говорить, что спортшкола находится на другой стороне поля и в ней регулярно идут занятия. Не дождавшись ответа, незнакомец потоптался на месте, затем расправил шарф и пошел прочь, пряча голову от внезапного порыва ледяного ветра.

Мальчишка остался у ворот.

Родители Сереги приехали сюда по распределению в восьмидесятых – в ещё строящийся поселок. Тогда районный центр Ола переживал второе рождение – над пологими крышами бараков и рыбацких изб быстро росли жилые дома, каркасы универмага, новой школы и дома культуры.

Первое время родители радовались – получали северные надбавки, дышали морским воздухом и дивились дефицитным товарам в полупустых магазинах. В те годы и родился Серега, второй ребенок – старшему было уже четырнадцать.

А потом все изменилось – в магазинах появились диковинные игрушки, о каких раньше можно было только мечтать, из киосков, выросших за каждым углом, зазвучала крутая иностранная музыка, но вместе с этим закрылись рыбные цеха на Нюкле, Атаргане, Оле, и люди, несмотря на изобилие за стеклами киосков, засобирались обратно – кто в Москву, а кто на материк. Осмыслив запросы нового времени, повзрослевший брат забросил институт и поехал работать на Колыму, а папа неожиданно ушел к другой. Казалось, все последнее время отец вел привычную жизнь – работал в управлении связи на сопке, а вернувшись домой, большую часть времени проводил в своей комнате, лишь иногда заглядывая к Сереге. В такие минуты он наблюдал, чем занимается Серёга, и осторожно, словно боясь отвлечь, гладил по голове музыкальной ладонью. Трудно было представить, что уже тогда он делил свою семью с чужим человеком. Единственное, что давно тревожило Серегу: почему родители спят в разных комнатах и почти не разговаривают?

Остался Серёга с матерью. Иногда замечая отца на улице с другой женщиной, он придирчиво оглядывал ее и удивлялся: неужели она лучше мамы?

Сейчас Сереге шел четырнадцатый год. Мать работала в спортивной школе – вначале вела баскетбольную секцию, а потом стала директором. Поэтому Серёга часто прибегал после уроков в спортшколу, где бродил по пустому полю, наблюдал, как большие высокие парни бросали в подвешенную корзину мяч, или просто ждал с работы мать. А когда ему исполнилось одиннадцать, стал ходить на тренировки.

Серега хорошо помнил свое первое занятие. В основном из-за спортивного костюма с розовой пантерой. В этом одеянии среди модных рослых сверстников он казался недоростком. Из-за своего внешнего вида не мог сосредоточиться на игре и часто пропускал пасы, чем вызывал недовольство команды.

Управляться с мячом Серёга со временем научился, но играл без огонька и не особо, как остальные, стремился повышать свой уровень.

Однажды во время игры Серёга столкнулся с игроком из чужой команды. Без труда опрокинув Серёгу, тот присел на землю и схватился за саднящую голень.

– Ну ты и костлявый!

Высказывание почему-то задело. После игры Серёга зашел в заставленную тренажёрами боковушку и остановился напротив зеркала. С серебристой поверхности на него взглянул белобрысый мальчишка, вытянутый и похожий на подсолнух – с хрупкими плечами и крупной головой. Отражение ему не понравилось. С того дня Серёга задумался, где бы потренироваться.

Как-то он заглянул в секцию бокса, мимо которой всегда проходил. Это была большая комната, застеленная синими матами, над которыми одиноко покачивалась резиновая, наполненная водой груша. На подоконнике валялись несколько пар пухлых и пахучих перчаток.

Тоскливые плакаты на стене уверяли, в этой комнатке тренировался известный боксер-любитель, чемпион Европы Виктор Рыбаков.

Серега подошёл к висящему на стене снаряду и несколько раз тюкнул кулаком. Груша едва качнулась, но казанки пронзила неприятная боль.

Не верилось, что в этой тесной комнате, с одним единственным снарядом, могли тренироваться и воспитываться чемпионы. Победы, которые обещал постепенно теряющий краски плакат, казались несбыточной сказкой.

На бокс Серёга ходить так и не стал, зато записался в тренажерный зал, который открыл в аграрном техникуме один местный предприниматель.

Качалка находилась на цокольном этаже, где, как в метро, приятно пахло железом и смазкой. Тренажерный зал оказался неожиданно людным. В тускло освещенном пространстве, обклеенном заграничными плакатами, занималось с десяток парней и несколько женщин лет пятидесяти. В отличие от боксерской комнаты здесь было много снарядов: штанги, блоки, перекладины и разные тренажеры, похожие на застывших механических насекомых. Здесь звучал смех, здесь было шумно и весело.

В одном месте Серега увидел плакат из знакомого фильма, где облаченный в черную кожу здоровяк на «Харлее», целясь дробовиком в пространство за плакатом, прикрывал собой испуганного мальчишку. Этот же здоровяк был и на других плакатах, где напрягал свои внушительные и блестящие от масла мышцы.

Из всех, кто занимался в зале, на атлета с плаката больше всего походил парень с выбритыми под ноль затылком и висками, который разгуливал по залу в одних трико. С первого взгляда становилось ясно, что это местный тренер. Но даже он казался наброском того физического совершенства, что представлял собой знаменитый атлет с плаката.

Сделав несколько однотипных движений со штангой, тренер бросал ее на пол и, отдышавшись, несколько минут разговаривал с приятелем, который всю тренировку сидел рядом на скамье.

– Шварц тоже наш, – услышал Серёга обрывок разговора, – просто он фамилию сменил и в Америку уехал, потому что у нас культуризм запрещали.

Не зная, с какого снаряда начать, Серёга нерешительно поглядывал на притаившиеся в комнате тренажеры. Рядом с ним тренировалась женщина. Оседлав скамью, она притягивала к себе густо смазанный тросик, звонко тюкая парой легких плиток в ограничитель.

Дождавшись, когда она уйдет, Серёга сел за тренажёр.

– Новичок? – услышал он за своей спиной голос тренера. – Это упражнение делается не так. Смотри!

Он сел на место Сергея и, взяв привязанную к тросу перекладину, притянул ее к животу.

– Видишь, поясница у меня не работает. Тянуть нужно руками и лопатками. Попробуй.

Серега попробовал – делать стало труднее.

– А вообще начинать лучше с другого упражнения. А то будешь как… – парень покосился на женщину, что занимала тренажёр до них, но ничего не сказал.

– Пошли, покажу.

Серёга послушно пошел за тренером. Тот взял пустой гриф, навесил на него пару дисков, похожих на паровозные колеса, и стал показывать упражнение.

– Отводишь таз назад и тянешь штангу к поясу, – комментировал парень свои действия, но делал он не так, как объяснял. Перед тем как сократить лопатки, делал рывок туловищем, помогая себе инерцией. И когда настала очередь Сергея, он проигнорировал все объяснения и сделал так, как тренер показывал.

– Нормально, – подбадривал тот, – надо тебе побольше навесить.

Серёга оторвал от пола потяжелевшую штангу и с усилием сделал несколько повторов. А через несколько минут вдруг заболела спина. Он попробовал сделать ещё один подход, и не смог.

– Это нормально, – ответил тренер, когда Серёга рассказал ему о боли, – сначала всегда болит, а потом проходит.

Но боль не проходила. Следующие дни Серёга с трудом мог ходить, не то что тренироваться. По школьным коридорам он передвигался, как пораженный радикулитом пенсионер, а на переменах предпочитал отсиживаться в классе. Пришлось записываться к врачу.

В зал Серёга вернулся только через месяц.

– Пропускать тренировки – нехорошо, – встретил его тренер, – где был-то?

– Спину лечил!

– И как, вылечил?

Серёга кивнул.

– Тогда давай тренироваться.

Он ходил в зал ещё несколько раз, пока однажды тренер его не спросил:

– А ты каких взглядов будешь?

– В смысле?

– Нацистов уважаешь?

– Каких ещё нацистов? – из школьного курса истории Серёга знал только одних нацистов: тех, которые воевали с их дедами и носили на голове аккуратный андеркат.

– Короче, – начал объяснять тренер, – на земле русской развелось много нерусских национальностей – нацистам это не нравится. Мы хотим с этим бороться. Ты как, согласен с этим?

Серёга весело взглянул на тренера, взял полотенце и поковылял из зала.

– Ты уже устал, что ли? – не понял тренер. – Ты куда?

– Бороться с бурятами.

В тренажерный зал Серега больше не ходил.

Однажды, когда он тосковал у окна, во дворе стали собираться ребята, нарушая однотонность улицы яркими футболками. Когда Серёга выскочил во двор, там уже была толпа. Из беспроводного магнитофона тянулось вступление к «Фристайлу» Бомфанк МС, а по импровизированному танцполу расхаживали старшеклассники, среди которых он узнавал и ольских.

– Что это? – присоединившись к кольцу, спросил Серёга у знакомого пацана.

– Открытая тренировка по брейк-дансу.

Дворовые живым кольцом обступили выступающих. На небольшом отдалении за действом с любопытством наблюдали подрастающие дворовые девчонки.

Парни расхаживали по импровизированному танцполу, слегка приплясывая под нарастающие аккорды, и вдруг, с началом основной мелодии как по команде синхронно и эффектно задвигались под музыку. Быстрые рубящие движения их рук, ног, плеч, напоминавшие удары, в особых местах мелодии вдруг теряли свою резкость и становились плавными и текучими – как волна. А в какой-то момент ребята, обманывая гравитацию, закрутились на полу, словно игрушечные волчки, показывали замысловатые гимнастические трюки.

Эти люди ходили, жили и учились рядом с ним, и, глядя на них, он никогда бы не подумал, что они так здорово умеют.

Когда выступили все ольские, вперёд вышел незнакомый Серёге парень в вязаной шапке и спортивной майке, открывавшей загорелые мускулистые плечи.

– Это Майкл, тренер из Магадана, – услышал Серёга чьё-то пояснение.

И хотя выступавшие уже успели поразить Серёгино воображение, парень начал делать что-то из разряда фантастики: удерживая свое тело в воздухе, он мог подпрыгивать на одной руке или вращаться на голове целую минуту. Такое Серёга видел только в фильмах.

Когда магаданские ушли, Майкл остался с детворой и дотемна учил их своему эффектному искусству, и к концу вечера Серёга уже знал несколько простых трюков и движений. Выяснилось, что Майкл учился в Хабаровске на четвертом курсе академии физической культуры. Он приехал в Магадан на практику, где вел брейк-данс в местном дворце спорта. У Майкла уже была школа в Хабаровске, и теперь он хотел открыть такую же в Магадане. Но его главной мечтой было преподавать танцы в Америке.

Серёга сходил на несколько уличных тренировок, а затем записался в секцию. Теперь до занятий в школе он ездил в Магадан. Иногда тренировки проходили и в поселке, прямо на улице, чтобы привлечь в секцию новых ребят. Серёга постепенно вливался в группу и через полгода уже сносно танцевал.

После тренировок в Магадане Серёга садился на автобус и мчался обратно, в ольскую школу, иногда не успевая заскочить домой.

Площадь четырех школ начиналась в квартале от автовокзала. Начальная, интернат, старейшая в поселке восьмилетняя (представлявшая собой двухэтажный барак) и – напротив – средняя, похожая с вертолета на букву «Т».

В средней школе, начиная с одиннадцати лет, учились все дети поселка. Впрочем, некоторые родители, прослышав о местных хулиганах, охотней отдавали детей в маленькую деревянную «восьмилетку», где, по слухам, учиться было спокойней и легче. До выпускного девятого класса там можно было набраться храбрости и мускулатуры, но, как ни крути, после девятого класса все дороги вели в среднюю.

Серёге нравилась средняя школа главным образом из-за расцветающей на фасаде красочной мозаики.

Там, на сиреневом горизонте краснел Кремль, из рядом сиявшей пятиконечной звёзды выплывал «Потемкин», а под его могучими бортами бежали алые фигурки партизан и красноармейцев. В левом углу панно располагался строгий пионер с развевавшейся на шее красной косынкой и расставленными, словно стрелки циферблата, руками, которые почему-то указывали на три часа дня. В самом центре композиции, как раз над «Потемкиным», прорывая сиреневатую пелену времен, приоткрывалось прямоугольное окно, где из так и не наступившего прекрасного далёка, отдавал честь багряный монументальный, как Сфинкс, Ленин.

Детали этого прекрасного будущего, что расцветало за плечами Вождя, Серёга никогда не мог разглядеть. В мозаичных узорах за Вождём Серёге чудились города, высокие, строгие и нерушимые, как положения марксизма, утопающие в сиреневом рассвете коммунистического будущего. Недалеко от Ленина на большой каменной книге, что держала в руках пышноволосая комсомолка, был высечен и единственный способ туда добраться: «Учиться, учиться и ещё раз учиться».

Каждое первое сентября, когда школьники выстраивались линейкой перед пылающей на фасаде фреской, окружающий их поселок и сами они словно становились причастными к каким-то далеким и великим событиям, о которых имели очень смутное представление. Под этой фреской нарядные дети проникались необъяснимой уверенностью, что в этом году возьмутся за голову: будут вовремя сдавать домашние работы, готовиться к контрольным, не станут пропускать уроки.

Правда, когда после первого сентября наступал тот самый учебный процесс, казавшийся священным на линейке, про светлое будущее дружно забывали. Серёга и сам не понимал, какая связь между великим будущим, что чудилось ему в мозаичных узорах, и, скажем, интегралом, что задала решать Галина Федоровна. Каким образом великий и торжественный процесс, завещанный выдающимся человеком, превратился в скучную повинность? И почему великое будущее зависит от горстки школьных предметов? Тоже непонятно.

Видимо, не видели этой связи и другие школьники. Потому что со второго сентября все (особенно заносчивые старшеклассники) снова сидели на подоконниках, не покидая их даже при виде дежурных, а шумные обезьяньи стайки детдомовцев и хулиганов, как и прежде, бродили по школе в поисках «терпилы», над которым можно безнаказанно «поугарать».

На неспособного постоять за себя ученика наваливались азартной и шумной гурьбой и, не страшась преподавателей, тащили на пустынный третий этаж, где били, случалось, портили ножами и горящими спичками одежду или кидали за шиворот горсть подожжённых китайских бомбочек. Несчастного били не разом, а по очереди, красуясь друг перед другом. Каждый пытался обидеть жертву больнее, оскорбительней других. Если удавалось выбить у жертвы слезы, в толпе сверкали нехорошие улыбки, прокатывался дружный хохоток. Веселей становился смех – страшнее издевательства. Почему те, кто через семь-десять лет обзаведется семьей и станет нормальным взрослым человеком, сейчас находят столько радости в несправедливом унижении? Серёга не понимал.

Как-то классе в пятом или шестом Серега не поладил с одним из пацанов, рыжим и наглым, у которого были связи со школьной гопотой, но от нападок его спасло то, что половина учеников в Серёгином классе были детдомовцы. Детдомовцы и сами не прочь поиздеваться над домашними мальчиками, но приняв кого-нибудь в свой круг, они свято сохраняли ему верность. Случалось, Серёга помогал им с домашними заданиями, дарил ненужные игрушки, некоторых даже водил к себе в гости. И потому мог всегда рассчитывать на их поддержку. А одного обиженного детдомовца, как известно, шел отстаивать весь детский дом. Понимая это, школьная шпана предпочитала обходить стороной всех, кто с ними связан.

Однажды, классе в седьмом, учительница завела в класс крупного мальчишку в спортивном костюме.

– Знакомьтесь, это Данил, – представила учительница, – он будет учиться в нашем классе.

Мальчишка отважно смотрел на незнакомый класс убийственным взглядом Майка Тайсона, каким тот одаривал своих соперников перед началом боя. Желая разрядить обстановку, Серёга подбежал к новичку на перемене и спросил, откуда он приехал.

– Из Омсукчана, – недружелюбно ответил мальчишка, – а тебе чего?

– Да ничего, просто, – опешил Серёга, решив про себя, что больше никогда не будет разговаривать с ним без необходимости.

– Какой-то бич, – шепнул Серёге Макс, разглядывая новенького на уроке.

В те годы на Олу приезжало много людей «с трассы», как называют на Магаданской земле отдаленные поселки вдоль Колымского тракта. В некогда процветавших поселках не было больше ни тепла, ни работы, и обездоленные колымчане отправлялись за лучшей жизнью на побережье в Ольский район, где более мягкий климат и больше гарантий на жизнь. Обмельчавшая за перестройку Ола выстояла благодаря удобному расположению: золото, рыба, икра – все здесь. Да и Магадан – крупнейший дальневосточный узел – располагался в ближайшей от поселка бухте.

Позже Серёга узнал, что в поселок Данил переехал вместе с матерью и старшим братом-уголовником, недавно вышедшим на свободу. Мать Данила – знаменитая орочка, солистка этнического ансамбля, однажды побывавшая на всеми любимом «Поле чудес». Серёга помнил тот выпуск, когда громкая говорливая женщина в этническом наряде суетилась у барабана, одаривая ошеломлённого Якубовича икрой и другими северными дарами.

Данил долгое время держался особняком и ни с кем не заводил дружбы. После уроков он хватал ранец и быстрее всех выскакивал из класса. Часто сбегал с последних уроков.

Данил всегда ходил в спортивном костюме с воротником до самого рта – так легче было скрыть на уроке идущий изо рта сигаретный дух – но, как невольно выяснил Сергей, дело было не только в этом. Однажды, когда они переодевались перед физкультурой, Данил, озираясь, расстегнул воротник и торопливо снял олимпийку. В тот момент, пока Данила натягивал другую кофту, Серёга увидел уродливую, как будто ошпаренную шею, что двумя бурыми складками тянулась от самого подбородка к ключицам. Эта страшная старческая шея (врождённый дефект или последствия ожога?), которую новенький явно стеснялся, поведала о поведении Данила больше, чем все его блатные ужимки. С тех пор Серёга испытывал к нему больше жалости, чем злости.

Данил в то время усиленно зарабатывал школьный авторитет. Пару раз он приходил на уроки, героически шмыгая разбитым носом, и на перемене Серёга узнавал, что новичок одолел в честной драке Шамана – одного из самых сильных школьных хулиганов.

Самыми страшными хулиганами в поселке, насколько Серёга помнил, были «чукчи» и камчадалы – дети обрусевших северных народов. Потомки охотников, они наследовали темперамент отцов, необходимую для охоты жестокость, но, оторванные от жизни родных народов, не знали облагораживающей силы обрядов, требующих от охотника соблюдать законы тайги – не брать больше, чем сможешь съесть, и правильно проводить в последний путь дух убитого зверя, чтобы как можно скорее нашел он себе другое обличие.

Отъявленного чукчу Борьку знал и боялся весь поселок. Ходили слухи, что однажды Борька заманил кого-то из детей на стройку и зарезал ножом. Конечно же, испуганная детвора преувеличивала его злодеяния, но, словно бы подтверждая страшные истории, классу к седьмому Борька исчез из поселка (по слухам – угодил в колонию), и с тех пор о нем ничего не было слышно.

Одолев камчадала Шамана, Данил повысил свой авторитет, и вскоре его уже можно было встретить за углом школы, где он по-свойски курил с тем же Шаманом и остальными.

Завидев из курилки Серёгу и Макса, Данил подходил, с превосходством здоровался и, как бы в насмешку, предлагал разделить с ним наполовину скуренный бычок.

– Не, не, – торопливо отказывался Макс, и хулиганы довольно кукарекали сиплыми голосами, зная, что если кто-нибудь учует от Серёги и Макса сигаретный душок – им придется не сладко.

Галина Родионовна – классный руководитель 7 «В», в котором учились Серёга и Макс, славилась своим суровым отношением к курящим. В школе она вела русский язык и литературу и напоминала внешностью одну из тех уточенных барышень, каких писатели часто изображают в своих произведениях. Изящная, завитая, словно хрупкая куколка за витриной, каждое свое нахождение в классе учительница превращала в театр одного актера.

На уроках Галины Родионовны они часто читали по ролям – ученики озвучивали реплики героев монотонно и бесцветно, но когда за дело бралась она, чтение превращалось в представление.

– Фу-у-у, русским духом пахнет! Кто здесь? – басила Галина Родионовна голосом Бабы Яги и тут же отвечала тихим покорным ручейком Марьи:

 – Это я, бабушка…

При этом менялось даже лицо учительницы – становилось то ведьмовским, насупленным, то, если изображала падчерицу, кротким и беззащитным.

С лёгкой руки Галины Родионовны за Серёгой быстро закрепилась репутация «хорошего мальчика», и всякий раз, как он вел себя не в соответствии с этим образом, учительница смотрела на него глазами полными возмущения и тихой смертной тоски, давая понять, что Серёга вновь не оправдал высоких ожиданий.

Классе в пятом, озорничая на перемене, Серёга забрался в шкаф, где лежали старые уже не нужные карты и портреты. Учительница появилась в классе как раз в тот момент, когда Серёга собирался вылезать. Заметив его, учительница застыла, точно поражённая громом. Признаваться, что он залез туда самостоятельно, не хотелось и, неловко выбираясь из шкафа, Серёга буркнул, что его затащили насильно, но получилось ещё глупее: выходило, что с ним, как с безвольной тряпкой, можно было обращаться как угодно. В тот же вечер в квартире прозвенел звонок, и матери были высказаны все опасения на этот счёт.

Сражаясь с терзавшей школу вредной привычкой, после звонка Галина Родионовна становилась у входа и, словно ищейка, обнюхивала одежду заходящих в класс учеников.

Застуканному за сигаретой негоднику устраивалась очная ставка перед классом, во время которой учительница с опущенными глазами сидела за столом, стоявший у доски виновник трагедии обречённо смотрел в сторону, а притихший в ужасе класс осознавал: их товарищ, с которым они столько лет учились за одной партой, оказался курильщиком! Дрянным человеком!

Зная эту особенность классной руководительницы, Серёга и Макс старательно обходили школьные задворки, в темноте которых рысьими глазами мерцали красные сигаретные огоньки.

А потом, словно в дурном сне, Серёга заметил за углом и Макса, который курил вместе с Данилом…

Позабыв о страшных хулиганах, Серёга пошел в дымящую толпу. Сегодня в курилке было людно, и Серёга узнавал отдельных хулиганов, с которыми, будь его воля, никогда бы не встречался. Вот вытянутый (ростом со старшеклассника) Слава, который хвастался тем, что пересмотрел все доступные в поселке фильмы для взрослых, а вот низкорослый кряжистый Данилкин, известный тем, что однажды на спор избил старшеклассника. Вот вечный десятиклассник Молот, который, ходили слухи, занимался боксом. Однажды он пришел в школу в боксерских перчатках и бил всех школьников, попадавшихся ему на пути. Как зовут остальных, Серёга не помнил. Заметив его приближение, хулиганы притихли и загадочно заулыбались. Максим стоял в самом центре созвездия, рядом с Данилом и Шаманом. Выпуская изо рта струйки сизого дыма, он, казалось, с интересом ждал реакции Серёги.

– Ты уверен, что это хорошее занятие? – собравшись с силами, начал Серёга.

Не говоря ни слова, Максим улыбался в ответ.

– Давно перед классом не стоял?

– А тебя колышет? – вдруг вступил в разговор Данил, застегивая молнию и пряча в воротник уродливую шею. – Хочет – пусть курит. Ты ему нянька, что ли?

– Это мой друг!

– Чем докажешь, что он твой друг?

– Мы с ним с детского садика вместе!

– И что? – Данил достал из кармана выдвижное перышко. – Я тоже с этой штукой с детского сада, и что, она мой друг теперь?

Стоявшая перед ним толпа благодарно засмеялась, а Серегу охватило чувство неприятного бессилия – слова, которые следовало сказать в этой ситуации, витали где-то рядом, но никак не приходили в голову.

– Ты мне за друга ипало сможешь снести? – Данил давил на Серегу жидким зеленоватым взглядом. – Прямо сейчас? Слабо?

– Ну-у-у, – Серёга переступил с ноги на ногу.

– «Ну-у-у, э-э-э», – передразнил Данил, затем бессильно развел руки и произвел во рту забавный туалетный звук, довершавший Серёгино публичное падение, – а я смогу, хоть сейчас! Пусть только Максимка скажет…

– Кончай, а, – поморщился Максим, – чего докопался?

– Не твой это друг, не твой, – как бы с сожалением продолжал Данил после минуты шутливых разборок с Максом, – это МОЙ друг! Понял? Вопросы есть?

Серёга молчал.

– Вопросов нет. Тогда свободен! И поторопись – на уроки опоздаешь!

Серёга развернулся и неловко побрел в школу. За спиной у него грянул дружный приступ нехорошего смеха.

– И смотри там, никому не вякни, – крикнул Данила ему вослед.

О чем рассказывали на уроках в тот день, Серёга почти не слышал – произошедшее не выходило из головы.

Серёга и Макс подружились ещё до школы. У Серёги всегда были хорошие игрушки – и никого, с кем можно было поиграть. А вот у Максима игрушек не было – и однажды он просто подошёл, сел рядом и стал играть Серёгиными. Серёга вначале отнёсся недоверчиво к незваному пришельцу, но вскоре перестал возражать. Вместе, отгородившись от других детсадовцев, они сидели в углу и строили городки из кубиков. Чаще всего ничего не получалось: Серёга хотел один город, а Максим – другой, но игра сближала. И когда к ним пробовал присоединиться кто-то ещё, они собирали игрушки и уходили в другой угол или, если были в боевом настроении, бесцеремонно выталкивали третьего лишнего из своих владений.

Как и Серёга, Максим рос без мужской руки – отец, большой и светлый мужчина, погиб на охоте, когда Максу было совсем немного лет. Во время похорон Серёга стоял вместе с другом, смотрел на алую бахрому гроба и дивился безразличию солнца, которое, словно в насмешку, светило в тот день изо всех сил.

Когда была возможность, Серёга, урезая свой обед, кормил на карманные деньги Максима в школьной столовой, а тот в свою очередь делился принесённым из дома бутербродом.

Класса с пятого у Максима завелась странная привычка: он не обедал в школьной столовой, а таскал еду из дома и, понятное дело, жутко этого стеснялся. Одноклассники не против были поканючить и, не желая с ними делиться, он научился есть прямо на уроке. Специально роняя со столешницы ручку, Максим нырял под парту и, пока никто не видел, откусывал кусочек бутерброда. Случалось, учительница вызывала его именно в этот момент. Если Серёга хорошо знал урок, он, не дожидаясь, когда авторучка учительницы застынет напротив фамилии Максима, тянул руку и брал огонь на себя.

И теперь, после всего пережитого Максим променял весь их прежний мир на какого-то Данила?

Пытаясь отвлечься, Серёга смотрел на одноклассника – бурятика из детдома, который, увидев в учебнике портрет Гайдара, пририсовал ему карандашом рога и раздвоенный змеиный язык, из-за чего толстое лоснящееся лицо политика стало хитрым и лукавым.

– Аринка… Демон! – похвалился он рисунком, но Серёга не ответил.

На перемене он хотел подойти к другу и все обсудить, но Данил не отходил от Макса ни на шаг. Серёга подкараулил Максима в следующий раз, когда тот был без новых друзей, но разговор не получился.

– Скажи, я стал чем-то хуже? – пролепетал Макс, когда Серёга с видом строго учителя припер его к стенке. – Или ты дружишь только с теми, кто не курит?

– Дело не в курении. Я просто боюсь, что все это плохо кончится...

– Ты прям как Галина Родионовна! Может, двойку мне за поведение поставишь? – усмехнулся Макс и отошёл.

Однажды на большой перемене Серёга увидел, как в пристройку, где в школе преподавали труды, спешила злая и веселая толпа.

– Пошли с нами, – подбежал к Серёге одноклассник Юрка, – Шаман забил стрелу Максиму.

Обычно Серёга стороной обходил это место, но сейчас, после Юркиных слов, он и сам не заметил, как влился в шумный, пропахший дымом поток. Пройдя по длинному темному коридору без окон, они оказались в большом и квадратном помещении перед мастерской, в котором школьники обычно выясняли отношения. Выглядывая из-за плеч стоявших в первом ряду старшеклассников, Серёга видел Максима, стоявшего в центре тускло освященного квадрата, чужого, сосредоточенного и казавшегося непривычно взрослым. Недалеко от него стоял Данил и, поглядывая на бродившего, словно тигр, в другом конце помещения Шамана, судя по всему, давал советы по ведению боя.

Перед началом поединка Максим со знанием дела принял боевую стойку (один кулак у груди, другой – перед собой), и Серегу умилило то, что эту стойку в свое время показал другу он, высмотрев ее в зарубежных фильмах. Но хорошо работавшее в фильмах в реальной драке Максиму не помогало – Шаман с первых секунд боя полетел на противника с градом ударов, и кулаки его мелькали, словно лопасти вентилятора. Неопытному противнику оставалось только закрыться и терпеть, пока драку не остановят.

– Дайте отдохнуть, – крикнул кто-то, когда Максим согнулся от пропущенного удара.

– Это нечестно! Без пауз! – завопил кто-то в противоположном углу, но драку все равно остановили.

Пробираясь сквозь толпу, Серёга устремился к Максиму, который стоял на коленях и тяжело дышал.

– Зачем вы дерётесь? Из-за чего? – спросил Серёга, но Макс на него даже не посмотрел. Казалось, все вокруг, кроме него, понимали, что и зачем здесь происходит. Серёга же чувствовал себя словно в клетке с дикими зверями, дравшимися друг с другом ради того, чтобы запугать остальных, убив всякую охоту соперничать с собой. Рядом, плотоядно улыбаясь, курили наблюдавшие за дракой девушки, но иногда, встречаясь с чьим-то случайным взглядом, Серёга замечал в этих глазах страх и сожаление, а так же понимание того, что вокруг происходит что-то несправедливое и страшное.

С возобновлением драки Максим стал действовать по-другому. Он и раньше, когда они с Серёгой шутливо боролись, не стремился наносить удары, но всегда пытался сблизиться и повалить на лопатки. Вот и сейчас, пережидая вихреобразные атаки Шамана, он пробовал ввязаться в ближний бой и воспользоваться своим преимуществом в росте и весе.

Шаман работал со знанием дела, но иногда заигрывался. Резко вскидывая ногу, он бил Максима на манер киношного каратиста. Первый и второй удары оказались неожиданными, но когда последовал третий, Максим вдруг зацепился за эту залихватски задранную ногу и начал делать подсечку. Шаман неловко заскакал на оставшейся ноге и вскоре очутился на полу, схватившись за ушибленное колено. Стоя над поверженным соперником, Максим замер в нерешительности. На мгновение притихла и окружавшая его толпа, растерянно соображая: продолжить зрелище или отпустить поверженного соперника? Молчание было недолгим.

– Мочи его, Макс, не жалей, – загорланил Данил, и крик его, прокатившись по толпе, вызвал ещё несколько голосов:

– Давай! Мочи!

Поддавшись импульсу толпы, Максим кинулся на лежачего противника… Шаман, которого Серёга всегда старался обходить стороной, теперь, поверженный и жалкий, лежал на полу и пытался уцелеть под градом пинков.

Наконец бой остановили. Сжавшись в комок и закрыв лицо руками, поверженный ещё некоторое время лежал на полу, а затем, поддавшись силе поднимавших его рук, открыл толпе опухшее и заплаканное лицо. Окружённый болельщиками Максим триумфально закуривал из рук Данила, а кто-то в углу громко скандировал:

– Он бил лежачего, он бил лежачего…

На следующий день Максим пришел в школу без Данила и по старой памяти подсел к Серёге. Он пробовал вести себя по-прежнему, вспоминать их былые шутки, но Серёга чувствовал лишь отчуждение. В голове до сих пор звенело вчерашнее «он бил лежачего». В былые времена они играли в такую игру: рисовали карикатуры на учителей, а затем угадывали. Вот и сейчас Максим игриво пододвинул к Сереге карандаш и смятый клочок бумаги, но Серёга грубо скинул все это с парты. В глазах Максима мелькнула обида.

– Серёженька дружит только с хорошими. Иначе мама нака-а-а-жет, да?

Их отношения стремительно портились. Они все меньше общались на переменах и сидели в разных концах класса. Максим больше не ждал его после занятий и сбегал с уроков вместе с Данилом. А когда они здоровались, в приветствии Максима звучали насмешливые нотки и желание показать, что настоящие друзья – те, кто дымит с ним за углом, а Серёга – всего лишь лох, с каким он имел неосторожность дружить. Сглатывая горькую слюну, Серёга старался как можно скорее пройти этот нехороший участок школы, где всегда собирались высокоранговые двоечники, вопили грубые голоса, звучал отборный мат и за версту несло табачным дымом.

А однажды, когда Серёга проходил мимо автопарка, из заброшенной сторожки, стоящей без рам и без стекол, вывалились Данил, рослый камчадал Молот и… Максим. За ними из темноты дверей появились несколько уже округлившихся девушек. Данил, Максим и Молот шатались, невпопад смеялись и очень старались походить на пьяных взрослых. Данька время от времени поднимал к лицу пустой флакончик одеколона и делал вид, что пьет. В руке у Максима Серёга заметил пакетик с выдавленным на дно жёлтым клеем. Максим опустил в него лицо и жадно вдохнул.

В прежние времена Серёга и Максим боялись этих раскиданных по подвалам и стройкам пакетов словно чумы, но, видимо, Данил и Молот помогли Максиму преодолеть его детские страхи. Шатаясь, троица направилась к Серёге. Серёга прибавил шаг и постарался скорей миновать злополучное место.

Тренировки и излучавший нездешнюю энергию тренер Майкл заполняли пустоту, образовавшуюся от потери друга. Серёга не раз задавался вопросом, что держит здесь этого улыбчивого, спортивного и харизматичного молодого человека, способного открыть студию и в столице, и в Америке? Но пока этот знойный белозубый паренек был здесь, их холодный магаданский поселок как будто становился ближе к большой земле.

Через год занятий Серёге предстояло выступление на центральной площади поселка – раз в год Майкл устраивал отчётные концерты своих учеников. В этот раз в программе ожидались опытные танцоры из Магадана и Хабаровска. Майкл долго ходил в поссовет, согласовывал мероприятие. Подобного на Оле ещё не было, потому разрешение было выбить нелегко: администрация поселка опасалась, как бы вечер не обернулся массовой попойкой и беспорядками.

В итоге у края площади поставили дежурить милицейский уазик. Менты ежились в прохладных мундирах, с неудовольствием поглядывая на шумную молодежь, что помешала им провести этот вечер в кругу семьи.

Отчетник был запланирован на вечер. Вокруг отлитого Вождя уже собиралась шумная молодая толпа. Кто-то из молодцов кинул в памятник камень, и тот гулко стукнул в чугунный зад, вызвав у толпы довольный смех. От уазика в сторону толпы пошли два милиционера.

Холодный свет прожекторов осветил небольшую деревянную сцену, серые ноги памятника и нарисованное на постаменте граффити «Голосуй, или ты проиграешь».

Серёге было неуютно двигаться навстречу незнакомой шумной толпе. Понимая, что на выступление наверняка припрутся Данил и все его дружки, Серёга заранее робел. Он чувствовал себя аферистом, который, ничего из себя не представляя, решил погреться в чужих лучах. Над ним наверняка будут смеяться как его враги, так и девчонки, которые с таким восторгом смотрели на Майкла и его лучших учеников.

С другой стороны, с того самого дня, когда, ощущая на спине мурашки, он наблюдал за эффектными танцами магаданских ребят, в голове стояла только одна мысль, одна мечта, как однажды, неожиданно для всех, он выйдет в центр этого живого круга и покажет нечто такое, отчего заблестят глаза стоящих в толпе девушек, и дружки Данила перестанут смотреть насмешливо или кричать ему вслед что-нибудь обидное, а Макс, осознав свою ошибку, первый подойдёт к нему, и они снова задружат, как и прежде.

Сегодня у него был шанс сделать так, чтобы сверстники увидели его по-другому и вдруг поняли, что толком и не знали ничего о нем, отказывались признавать в нем кого-то, кроме неуклюжего тощего подростка, а он, оказывается, все это время был сильным, ловким и интересным.

За деревянной перегородкой Серёга ждал своего выхода. Наконец он вышел на освещенную прожекторами сцену.

Увидев перед собой забитую народом площадь, Серёга обомлел. Он не догадывался, что в их маленьком тихом поселке так много народа. И что смотреть на людей со сцены – совсем не то же, что находится среди них. Наблюдая за выступлениями танцоров, Серёга всегда задавался вопросом, как им удается запомнить всю последовательность движений. И теперь, оказавшись перед толпой людей, он понял, что не может воспроизвести ни одного движения. Чтобы влиться в ритм, он сделал несколько лёгких степов, затем добавил пару вещей сложнее. Публика смотрела на него с недоверчивым ожиданием, ещё не зная, достоин он их восхищённых возгласов или нет. Тем не менее несколько одобрительных криков он уже услышал.

И вот Серёга ощутил, что настал его момент. Он сильно оттолкнулся от деревянной сцены ногами – прожекторы качнулись вниз, в самый край его зрения, и за то мгновение, пока Серёга был в воздухе, он успел увидеть в черном небе огоньки летящего, скорей всего, на материк самолета, и кто-нибудь из пассажиров, посмотрев в эту секунду на светившуюся внизу точку сцены, мог увидеть Серёгу. Приземлившись, он не удержал равновесия и рухнул вперёд, успев, как учил их Майкл, выставить руки. Оттолкнувшись от пола, Серёга легко, но эффектно вскочил на ноги, придав своему падению вид законченного трюка.

Когда, не осознавая себя, он спустился со сцены и попал в темную толпу людей, что дышали дымными ртами и хлопали его по плечам, незнакомый женский силуэт приблизился и поцеловал его в губы. Поцелуй был горьким, сигаретным, но даже приятным в этой своей грубой взрослости, что ещё недавно была запрещённой, но теперь вдруг появилась в его жизни.

На следующий день к Серёге на подоконник подсела девушка, с которой он виделся лишь мельком и никогда не здоровался. Кажется, она училась в десятом.

– Это ты меня поцеловала?

– Возможно.

Девушка говорила что-то ещё, но он ничего не слышал: в голове звенели волнующие вопросы. Ох, неужели это была она? Одна из снежных королев, холодных и недоступных старшеклассниц, на которых он уже тайком поглядывал? Неужели она, чья взрослая красота пугала и завораживала, выбрала его, ещё по-детски глупого мальчишку, не познавшего значения всех тех прикосновений пониже спины и других таинственных атрибутов взрослой любви, которыми старшеклассники одаривали своих подружек.

Данил, Шаман и приютившийся к ним Макс на соседнем подоконнике подслушивали их разговор и, желая досадить Серёге, гримасничали, громко передразнивая его слова. В такие моменты он чувствовал себя беспомощным, но волнение от незнакомых чувств в эту минуту было сильней всего на свете, и Серёга мало обращал внимания на их детские выходки. В конце концов, эта взрослая девушка сидела около него, а не рядом с ними, и потому все их попытки унизить казались жалкими и детскими, как если бы пятиклассник пытался обидеть выпускника.

– А ну, заткнитесь там, – крикнул Серёга и удивился тому, как прозвучал его голос…

Он ходил на брейк-данс до тех пор, пока однажды тренер не пропустил занятие. Когда тренер не приезжал уже неделю, Серёга собрался и поехал в Магадан.

Большой по меркам Магадана дворец спорта жил своей обычной жизнью, и в первые секунды Серёгу это успокоило. Быть может, Майклу просто пришлось смотаться по делам в Хабар, и вскоре тренировки возобновятся. Но зал был закрыт. С дверей исчезли вывеска и расписание занятий.

– А вы не скажете, когда будет тренировка? – спросил Серёга у сидящей в коридоре на стуле вахтерши. Вряд ли она знала, но других людей поблизости не было.

– Не будет больше тренировок, – ответила женщина, – уехал Коля.

Серёга знал тренера только по сценическому нику, но все равно понял, о ком идёт речь. И теперь словно бы удивился такому русскому и, казалось, неподходящему для тренера имени.

– Вообще не будет?

– Вообще. На секцию ходило слишком мало.

Как это слишком мало, удивился Серёга. Забитым до отказа зал, конечно, не был, но семь–десять постоянно занимающихся – разве это мало? Но задавать вопросы было некому, и Серёга поплелся на остановку.

На этом тренировки прекратились, но Серёга продолжал заниматься на улице. В сети все чаще стали появляться видео с трюками уличных гимнастов – «трейсеров», которые, помимо брейка, умели ловко и эффектно забираться на стены и преодолевать различные уличные препятствия. В поселке было не так много препятствий, как в городской среде, зато были стройки и заброшенные здания. Вот там Серёга и тренировался. Вначале он выходил на дорогу за домом, по которой почти не ездили машины, становился на краешек асфальта и, вспоминая уроки Майкла, отталкивался от земли, делал сальто и приземлялся в снег. Освоив этот навык до автоматизма, он стал забираться на стройки и прыгать со второго этажа в сугроб, пытаясь сделать в воздухе эффектную фигуру. Так его неуклюжее и длинное тело постепенно становилось ловким и мускулистым.

Меж тем Серёга заканчивал школу. Вопросы, которые ещё недавно казались смутными и далёкими, теперь подступали вплотную, нависали над ним, как береговые скалы.

Все чаще, оставшись один на Нюклинской губе, где когда-то ловили раков-отшельников и собирали разбросанную по берегу морскую капусту, он смотрел в серую морскую даль, за которой, если верить географии и картам, где-то пряталась теплая и солнечная Калифорния.

Каждый месяц и год, прожитый на родине, выявлял у родного поселка все новые недостатки.

Природа больше не радовала, а стоящая здесь тишина и холод начинали раздражать. В том, что он родился в краю, где негде учиться, негде работать и некуда сходить с друзьями, было что-то раздражающе несправедливое. Казалось, тот, кто родился по ту сторону океана, задаром получил незаслуженные блага.

В то же время заброшенные домики на Атарганской косе говорили о том, что люди могут жить в гораздо более трудных условиях: на продуваемом морскими ветрами клочке земли без деревьев и пресной воды. Но зачем? Что заставляло людей обустраивать жизнь на этом богом забытом пятачке? Зачем было строить там рыбзавод, школу, больницу, детский сад, бороться со стихией, терпеть лишения, когда на земле было столько мест, более пригодных для жизни?

Серёга не понимал.

Рыбалкой – местной кормилицей – Серёга не интересовался. Отец, когда еще жил с ними, иногда водил его на реку, но, в отличие от сверстников, ловить рыбу Серёга боялся и брезговал.

Летом, когда измученная нерестом горбуша торопится по реке в Охотское море, – тут и ловят ее с моста браконьеры. Ловят «кошками» – особая браконьерская снасть из нескольких крупных крючков, сваренных между собой. Спешит в свой морской раёк усталая искореженная полиомиелитом рыба, но вдруг брошенная в реку железная лапа выдернет ее из воды и бросит на берег, где, подскакивая, упруго изгибаясь мускулистым телом, рыба бьётся за жизнь с дубинкой рыболова. Случалось, что и рыбак после таких баталий ходил с гематомой в пол-лица. А однажды – Серёга готов поклясться – он слышал предсмертный рыбий крик, похожий на вопль поверженного дельфина. На рыбалку с тех пор он больше не ходил.

У них с Максимом были другие занятия. Как-то встретив на солнечной полянке в лесу не меньше кузова пропащей рыбы, они решили вдвоем бороться с браконьерами, хулиганами и всей несправедливостью, что творилась в лесу за поселковой дамбой. Помимо загубленной рыбы встречали они в жиденьких северных кронах остатки чьих-то живодерских пиршеств и много такого, о чем не повернется рассказать язык.

Серёга и Макс выбрали место на ближайшей сопке, с которой хорошо просматривался лес, разработали флаг, придумали себе оперативные клички, название организации и даже начали строить «халабуду», как называлось в поселке секретное место, оборудованное пацанвой в заброшенных сараях и помещениях, где можно было собираться и незаметно для взрослых заниматься непотребствами. У каждой пацанской группировки была своя халабуда. На двери навешивался замок, и постороннему попасть туда было крайне трудно.

Авторитетной халабудой владела компания ольского хулигана по кличке Доцент. Их халабуда располагалась в самом фартовом месте – в центре двора, под деревянными башенками детского городка. За стороннее проникновение туда били нещадно. Там часто можно было расслышать пьяные песни, а однажды, когда Серёга заглянул в приоткрытую дверь, он увидел внутри стол, свечи и пару гамаков, в одном из которых томно качалась полуголая восьмиклассница. Закрыв дверь, Серёга пустился наутёк.

Серёга и Макс задумали свою халабуду как противовес той империи зла, что умещалась под деревянными маковками захваченного Доцентом городка. Недалеко от погранзаставы друзья нашли на сопке несколько лиственниц, которые росли рядом и образовывали почти правильный прямоугольник. Формируя будущие стены, друзья стали забивать между ними доски. Они успели возвести две стены, когда случайный пожар или обнаружившие базу враги спалили дотла и лиственницы, и зарождающиеся стены.

На вторую попытку Серёга и Макс не решились. Да и толку от такой халабуды, как они поняли позже, никакого – пока спустишься с сопки, браконьера и след простыл.

В другой раз Максу пришла в голову идея преодолеть на плоту залив и доплыть до острова Завьялова, где, по его представлениям (совсем как в «Синдбаде-Мореходе»), сохранились гигантские циклопы, ушедшие туда после прихода людей. Эти и другие сведенья Макс черпал свои знания из большой красочной книги, в которой рассказывалось о призраках, инопланетянах и другой паранормальщине, щедро заимствованной из голливудского кинематографа.

На берегу моря деревья не росли, и строить плот пришлось по ту сторону сопки, в тихой речной заводи: они срубали нетолстые деревья, связывали и прибивали друг к другу досками. Плот вышел хорошим и выдерживал четыре человека. Вот только сплавать они никуда, не считая тиной подернутых заводей, не успели: поздней осенью плот замёрз во льдах, а по весне, когда воды растаяли, бесследно исчез. Они долго искали его по окрестным берегам, пока не догадались: каким-то образом плот унесло в активную реку. Обитавшие на острове Завьялова циклопы так и остались неоткрытыми.

Теперь Максим (да и сам Сергей) стали совсем другими. Покровы детского волшебства спадали с родного поселка с каждым днем, делая ненужными прошлые забавы.

Аграрный техникум, где он когда-то тренировался, выпускал правоведов и колхозников, и потому, само собой, на роль будущего тоже не годился.

С девушкой у Серёги не заладилось. Как-то на перемене они забежали в темный коридор перед физкультурным залом, и девушка вдруг припала к его губам. Этот второй в жизни поцелуй напугал его. В нем ощущалась тяга к взрослому и запрещенному, стремление перешагнуть дозволенные границы, к чему Серёга ещё не был готов. Серёга отстранился от пылающих женских глаз и поспешил выйти на свет. С тех пор он сторонился девушки, а потом заметил ее с Кириллом – сверстником из параллельного класса, который выглядел в два раза старше Серёги.

Казалось, в поселке Серёгу ничего не держало, но тысячи невидимых нитей, словно пуповина, необъяснимым образом приковывали его к этому месту. И любая резкая мысль, вроде мысли о переезде, вызывала почти физическую боль. Но что с ним станет, останься он здесь, в привычной родной, но тесной утробе? И разве для того существует жизнь, чтобы, повинуясь кем-то выдуманному закону, умирать там, где родился?

Ответа не было.

Однажды ранним летом, возвращаясь после консультации, Серёга повстречался с Максом, который шел совершенно один. В последнее время Серёга часто представлял себе подобную встречу, на всякий случай тщательно готовился к ней, подбирал язвительные слова. Но они разговорились так, словно и не было долгих лет разлуки и взаимных обид. Максим не грамма не изменился, остался спокойным, улыбчивым. А та уличная манера общаться, какую он демонстрировал перед Данькой и его приспешниками, казалась всего лишь разыгранным спектаклем. Быть может, предчувствуя их скорое расставание, он решил, наконец, отбросить всю эту мишуру и показать, что все это время не переставал быть ему другом.

Как выяснилось, Макс шел в техникум на дискотеку.

– Пошли с нами? – неожиданно предложил Макс. – Как раз туда идём.

Сердце Серёги радостно забилось – так захотелось пойти со старым другом на дискотеку.

– А кто пойдет? – спросил Серёга, мгновенно простив другу все обиды.

– Толька, Вадим и… Даня, – ответил Макс, словно бы извиняясь за последнее имя.

Восторг Серёги поутих – странно было надеяться, что после стольких лет они, как и прежде, смогут общаться без ненавистного ему Даньки. И Серёга, ещё минуту назад готовый позабыть обо всем и отправиться с другом на танцы, вспомнил, что никак не может идти – нужно готовиться к выпускному экзамену.

– Как только сдам, обязательно сходим, – ободрял Серёга Максима, – у нас же впереди выпускной! Забыл?

На том и расстались. Серёга был расстроен тем, что даже сейчас, в этот вечер, Максим не нашел возможности пообщаться с ним и пригласил на дискотеку Данила, тем самым делая невозможным его присутствие.

С другой стороны, может, ему не обязательно уезжать? Быть может, остаться здесь, с Максимом, и поступать в техникум? Как сверстники и бывшие одноклассники, которые не стремились куда-то ехать и вполне представляли свою дальнейшую жизнь в поселке?

Укладываясь спать, Серёга испытывал лёгкое сожаление, что так скучно проводит мгновения молодости в то время, когда его сверстники сейчас танцуют и знакомятся. Но, оказавшись сейчас среди них, он все равно бы не знакомился, не танцевал – в лучшем случае наблюдал бы за происходящим на «скамейке запасных». Балом наверняка бы заправлял Данил, и, вспомнив его наглую улыбку, Серёга даже обрадовался, что остался дома.

Далекий сухой звук, похожий на взрыв хлопушки, всколыхнул ночную тишину. Серёга определил, что это в районе техникума, где сейчас должен был отдыхать и веселиться Макс. Какое-то время в частном секторе лаяли потревоженные собаки, но затем все стихло, и ночь продолжила прерванный сон. Соображая, кому вздумалось пострелять в такое время, Серёга вернулся в кровать. Что-то сжималось внутри от дурного предчувствия, но проникающая под веки темнота вскоре растворила тревожные мысли…

Следующим утром Серёга отправился в школу. Предстоял экзамен. Но еще издалека он услышал странную унылую мелодию, и чем ближе подходил, тем яснее становилось, что звучит она из школы.

На крыльце, не скрываясь, курили старшеклассники.

– Что это за музыка? – спросил Серёга, но никто не ответил. Предчувствуя что-то неизвестное и страшное, Серёга зашел в школу.

Непривычная тишина разливалась по зданию. По вестибюлю, мерцающему в приглушенном свете, рассыпались стайки школьников, мрачными утесами стояли учителя – и все были чем-то озадачены, все смотрели куда-то в центр и впереди себя. Только теперь Серега обратил внимание на стоящий напротив гардероба столик. На столе, около хрустальной вазы с двумя розами почему-то стоял портрет Максима: он улыбался той самой улыбкой, что и вчера. Через нижний угол рамки проходила черная лента.

Вся эта напряжённая тишина, портрет с черной лентой, приглушённый свет – все это походило на какой-то странный спектакль.

– Вы что, фильм ужасов снимаете? – вопрос Серёги прозвучал странно и громко в этой скорбной тишине.

Собравшиеся в холле оглянулись, как бы удивляясь тому, что кто-то здесь ещё не знает о том, что произошло. Никто из них не проронил ни слова, но, вспомнив ночной таинственный звук, Серёга вдруг все понял. В ту же секунду какая-то внутренняя сила понесла его по школьным коридорам…

Серёга забежал на второй этаж, на третий – Данила нигде не было. Шаман и остальные сказали, что не видели его со вчерашнего дня. Осмотрев школу, Серёга помчался в курилку – мимо портрета и собравшихся в холле. Никого не встретив в курилке, прошмыгнул обратно.

Оставался только школьный туалет, про который Серёга забыл в запале. Наверняка этот ублюдок прятался там! Но ему не спрятаться! Нигде!

Серёга влетел в уборную.

– Выходи!

Он заглянул в одну кабинку, другую, но везде было пусто. Запыхавшийся Серёга прислонился к холодной стене и некоторое время, пока не прекратились толчки в висках, слушал далёкие шаги и редкую капель из крана. Уже собираясь уходить, он заметил свою фамилию, выцарапанную кем-то на оконном стекле. Кто-то другой (а может, и тот же самый) сделал к ней короткую, но обидную приписку. Он вспомнил Данила, который как-то показывал на перемене свой нож с выдвигающимся (как в кино!) лезвием, и все сомнения по поводу авторства надписи отпали. Серёга размахнулся и зарядил по стеклу – оно не разбилось, но треснуло, и через несколько секунд на казанке показалась кровь. Из глаз побежали слезы, но не от боли в руке и не потому, что надпись была очень обидной…

Через час всю школу собрали в актовом зале. Серёга сидел с перемотанной кистью. Утомленный бессонной ночью директор объявил, что экзамены переносятся на другое число. А затем рассказал о том, что знали уже все, кроме Серёги: вечером, на той самой дискотеке, куда он едва не пошел, Максима застрелили.

Полную версию случившегося Серёга узнал уже после собрания. В тот вечер Данил привел на дискотеку старшего брата, который недавно вышел на свободу и искал, чем бы заняться. Приглядев девушку, с которой танцевал Максим, уголовник предложил ему выйти на крыльцо. На крыльце завязалась драка, в которой Максим быстро одержал победу. Но брат Данила не успокоился – он сходил домой за охотничьим обрезом и пронес его под полой куртки в техникум. Вернувшись в зал, приблизился к Максиму и выстрелил почти в упор. Затем, бросив дымящееся оружие, выпрыгнул в открытое окно. Данька увязался следом.

Серёга прикусил губу: почуяв опасность, Данил не бросился спасать истекающего кровью друга, а скрылся вместе с братом.

Теперь их искали по всему поселку и Магадану, на дорогах дежурили милицейские машины. Охранника, который пропустил в техникум человека с оружием, задержали.

Убийцу Серёга знал только по рассказам Данила. Хулиган очень гордился своим братом и не упускал возможности попугать врагов его именем. Выйдя из тюрьмы, уголовник целыми днями слонялся по поселку и думал, чем бы занять свободное время. И, наконец, нашел…

Виноватым ощущал себя и Серёга: видя, как друг все больше увязает в сомнительной компании, он не боролся за дружбу, а занял брезгливую позицию оскорбленного чистюли, возвышенную дружбу с которым предпочли хулиганам.

Хоронили Максима на местном кладбище. На фотографии, той самой, что Серёга увидел в школе, Макс был улыбающимся и молодым, запечатлённым в лучшее мгновение своей жизни – и тем страшнее было представлять, что находилось там, в тесной темноте под крышкой гроба, оставшееся после выстрела обреза и услужливо скрытое с глаз людей.

Серёга только сейчас заметил, как много молодых лиц было на могильных памятниках. Какое-то количество молодых (да и не только) ежегодно забирала река Ола – холодная и стремительная, круто набирающая глубину. Стоит только поскользнулся на прибрежных камнях, и уже не отпустит Ола свою добычу, никому не позволит выйти живым из ледяных объятий своих. Случалось, гибли от медвежьих лап или, гоняя на мотоцикле, разбивались на спусках к морю, но чаще всего – спивались или просто маялись с тоски, не зная, где применить себя в поселке.

Последние два места в могильном ряду занимали Димка Тумов, которого нашли повешенным в собственной квартире, и Саня Малыгин – двадцатилетний парень, работяга из бедной семьи. Рядом с Саней нашли спичечный коробок с выцарапанной надписью «Жизнь – дерьмо».

Теперь последним в этом ряду был Макс. Сразу за его могилой начиналось поле, пустое и зловещее, застывшее в ожидании новых смертей. Даже белеющие на загадочной косе теремки, смотрящие с моря пустыми провалами окон, теперь показались зловещими и мертвыми, похожими на черепа сказочных великанов.

Не дождавшись окончания процессии, Серёга вернулся в поселок, который вдруг показался продолжением неуютного и тоскливого кладбища.

Казалось странным, что вокруг был обычный вечер и что горе, случившееся в техникуме несколько дней назад, было не всеобщим, а как бы предназначалось одному Серёге. По улицам, как и прежде, бродили веселые компании с баночками пива, словно и не зная о кладбище на краю поселка, где, излучая улыбки, с могильных памятников глядели молодые лица.

В секунды помутнений Серёге казалось, что живой и осязаемый Максим брел с ним по этой улице и вместе они ощущали случившееся как чужое, не имеющее к ним отношения горе. Но спасительный морок, в котором можно было укрыться от страшного знания, отступал, оставляя Серёгу наедине с пониманием, что вместо Макса, которого он осязал и чувствовал, осталась холодная неуютная пустота, болевшая сильнее, чем живое тело. И с болью этой, как с фантомом, ничего нельзя было сделать.

Но постепенно боль уступала место другому сильному чувству, какое он испытывал в детстве, когда в темноте коридора шел в туалет. Как будто рядом пряталось что-то сильное и неподвластное физическим законам, одним только видом способное нарушить его хрупкую психику.

Оглядывая улицу, Серёга заметил в небе странное облако, похожее на чьё-то гневное ошпаренное лицо. Глаз существа Серёга не видел, но каким-то образом чувствовал его гипнотический взгляд. Постепенно видение разрослось на полнеба, словно кто-то огромный, желая лучше разглядеть поселок, склонил к земле гигантское лицо.

На мгновение Серёге показалось, что это и был злобный божок этого места, который отвечал за все творившиеся в поселке безобразия. Который надоумил уголовника схватиться за оружие, а Макса – пойти дорогою Данила.

Но зачем, зачем он все это делал, спрашивал Серёга, глядя в недобрые, постепенно теряющие форму просветы глаз. Почему так ненавидел дающий ему жизнь поселок? Или все эти обычные, по-своему мечтающие о счастье люди – всего лишь жертвенные овцы, питавшие костер его ненасытной жизни?

Серёга смотрел на небо и спрашивал, но никто не отвечал – теряя вид лица, облако постепенно растворялось в небе.

Убийцу нашли две недели спустя в охотничьей заимке на Ланковой. Кустарное оружие с обрезанным под самое цевье стволом изъяли и отправили в ольский суд, где в темноте коробки оно смотрит пахнущими смертью стволами, в черноте которых, кажется, притаилась та первобытная тьма, что ожидает всех на исходе жизни.

Сдав экзамены, Серёга решил лететь в Хабаровск – ближайший на материке город, где жизнь ещё имела смысл. Он собирался поступать в академию физической культуры, на тренерский факультет. Мама восприняла новость печально и на удивление спокойно. В назначенный день она по привычке испекла большую тарелку оладий, которые они так любили с братом. Оладушков получилось много – на большую семью, но за столом сидели только он и мама. А в тишине квартиры, которую через несколько часов он должен был покинуть, казалось, звучало эхо когда-то живших здесь людей. Посмотрев на тарелку и догадавшись, о чем думает Серёга, мама опустила голову. И по тому, как покраснело, искривилось ее лицо, Серёга догадался – плачет. Раньше он никогда не слышал материнских слез – только замечал иногда, как, замолчав, мама вдруг отходила в сторону.

– Одна осталась, – шептала в робких объятиях сына, – сгинула моя семья…

– Но я же всегда буду рядом, – успокаивал Серёга.

– Но ты не слушай и не смотри, что я плачу – делай как решил… А я поплачу-поплачу и перестану...

Оба знали, что ей, стареющей женщине, скоро понадобится помощь, а ему, домашнему мальчику, будет тяжело одному в новых условиях, но оба почему-то понимали, что главным сейчас были не эти чувства, а то важное, что ждало его впереди.

Простившись с матерью, Серёга побрел на вокзал. Вокзалом в поселке называлось небольшое одноэтажное здание, в котором ещё находилась баня и парикмахерская. Потому зал вокзала всегда был забит весёлыми шумными мужчинами с большими черными пакетами, в которых звенели бутылки и прятались банные принадлежности. Пугая ждущих автобуса пассажиров, мужчины обсуждали последние поселковые сплетни и травили сальные анекдоты, приглушая голос в самых непристойных местах рассказа и весело поглядывая в сторону открытой двери, где посетителей стригла высокая девушка с длинной белокурой косой.

Казалось странным, что, оставаясь здесь, эти люди вели себя так весело и беззаботно. Пройдут годы, Серёга повзрослеет и разовьётся как личность, а здесь все останется по-прежнему. Все так же будут ждать своей очереди шумные и потерянные люди, только место девушки с белокурой косой займет пожилая и сварливая женщина.

Купив билет, Серёга вышел на улицу – старый и круглобокий ЛАЗ, какие ходили только здесь, уже стоял на остановке.

В автобусе снова с кем-то ругалась странная, похожая на ведьму старушка, которая жила одна, но зачем-то все время ездила в Магадан.

Не покупая билета, она заходила в автобус и ругалась с первым попавшимся пассажиром, доказывая, что он сел на ее место. Серёга приготовился отстаивать свое место, но в этот раз все обошлось – сидящий впереди парень без особых разговоров уступил старушке.

Автобус закряхтел и сдвинулся с места. До поселка Сокол, где располагался аэропорт, было два часа пути. Ещё не уставшие от дороги пассажиры с любопытством смотрели за окно. Серёга сидел с прикрытыми глазами, но все равно понимал, где едет автобус – по тому, как перестала скрипеть галька под колесами, он догадался, что движутся они через новый мост.

Здесь начиналась река и старая переправа, от которой остались одни бетонные опоры. Опоры эти торчали из воды и походили на мослы древнего исполинского животного. Обмельчавшая речка была не сплошной, а разделенной на ручьи обширными косами, на которых удили рыбу суровые, по-зимнему одетые рыбаки.

За рекой дорога плавно поднималась на сопку, на вершине которой, словно курган древнего божества, высилась исполинская насыпь, о которой ходило много легенд. Никто в поселке не знал точно, что это – древний маяк, направляющий корабли на берег, или остов потухшего вулкана? Те, кто забирался на его вершину, рассказывали о старом потрескавшемся кресте, что стоял на самой вершине рукотворной сопки и нес поселку давно забытую весть.

Дальше дорога тянулась вдоль скалистого обрыва, за которым растекалось свинцовое подернутое рябью море. Над гладким морским горизонтом едва заметно синели горбы Завьялова и Курильских островов, где, по их глупым детским поверьям, обитали гигантские циклопы.

Но все эти подробности родного места, виденные не сотни раз, становились как бы незаметными для внимания, как обычно незаметен, неосязаем до поры до времени звук собственного дыхания.

По душному и тяжёлому воздуху, а так же по тому, как накренился назад автобус, Серёга догадался: они достигли перевала, за которым, вливаясь в Колымский тракт, дорога повернет на Сокол, где был аэропорт.

Здесь зарастал кустарником поворот на старый тракт, что до новой выложенной асфальтом трассы соединял разбросанные по глухим местам поселки. Грунтовая колея убегала в тайгу, где, опасно обрываясь вниз, струилась по сопкам, ниспадала в низины, а летом, сокращая путь, шла каменистыми высыхающими к лету чашами рек. Серёга с опаской смотрел на одолеваемый природой легендарный поворот – на старом тракте он, конечно, не был, но в детстве до холодных мурашек слушал байки о водителях, ценою жизни доставлявших грузы в отдаленные колымские поселки.

На самых крутых участках тракт усыпан жертвоприношениями: остовами сошедших с колеи автомобилей, по которым всякий, кто отважится преодолеть до конца погибельную дорогу жизни от Магадана и до Озерного (за которым начинается Якутия, но не кончается тракт), мог прочитать ужасную историю освоения края.

Участок дороги от Дукчи до Сокола не так опасен, но и здесь многое напоминает о запустении и смерти. Тянутся безликие километры, неровно и часто отмеренные серыми пеньками дорожных памятников.

А вот и первый оставленный на поругание природе поселок, каких особенно много в Сусуманском районе. Если взглянуть на карту этого района – некогда процветающей Колымской Аляски – то вся она в черных отметинах. И в каждой такой отметине, словно прожжённой кончиком сигареты, был живой поселок, в котором росли и к чему-то стремились его сверстники, знавшие все тайны родного мирка. Много таких черных точек смерти вдоль трассы – гораздо больше, чем красных – живых.

Самый страшный участок трассы – от Кадыкчана до Усть-Неры. Здесь, словно могильные памятники, стерегут забытые повороты ветшающие стелы, на которых уже не разобрать названия поселков. А иногда, когда робкий хвойный лес уступит место равнинам и сопкам, глазам вдруг предстанут заброшенные поселения: осевшие дальстроевские бараки, обшарпанные сталинки и пятиэтажки, из окон которых, кажется, выглядывает смерть.

Серёга вспомнил, как в одном из таких поселков, где они бывали с мамой проездом, он увидел копию родной панельки. Не долго думая, он побрел во двор, к дверям второго подъезда – близнецу того, в котором он родился. Но здесь, в этой реальности, подъезд стоял пустым и заброшенным, а на козырьке, словно пересаженный кусочек поля, едва слышно волновалась сухая дикая трава.

На третьем этаже, где должны были располагаться родные окна с розовым тюлем и ярко цветущим «декабристом» на подоконнике, Серёга увидел страшные провалы лишенных рам окон, из которых несло сыростью, холодом и тленом.

Однажды Серёге приснился неприятный сон, в котором родной четырёхэтажный дом вдруг оказался чужим. В поисках своего подъезда и хотя бы одного знакомого лица Серёга бродил по двору неприкаянной болонкой, но все вокруг было чужим, незнакомым, словно кто-то могущественный и злой изменил привычный ему мир, сделав здесь Серёгу посторонним и никому не нужным. Теперь, созерцая этот чужой, но очень похожий на родимый дом, уничтоженный неведомым пожаром, Серёга ощущал себя в том самом сне, испытывал те же чувства, но, в отличие от кошмара, он не мог проснуться или куда-то скрыться.

Когда Серёге казалось, что во всем поселке не осталось ничего, кроме мягкого шелеста травы на подъездном козырьке, внутри дома послышались шаги.

На мгновение почудилось, что это он сам, прямиком из кошмарного сна, выступит из подъезда на проросший травой асфальт, но в дверном проёме появился неопрятный похожий на «бича» человек.

У незнакомца рано постаревшее, как у пьяницы, лицо и «нерусский» разрез глаз – какой именно, Серёга не знал. Они, дворовые пацаны, особо не разбирались и звали таких просто – «чукча».

Когда тишина уже казалась вечной, бич обратился к нему на незнакомом языке, в котором Серёга разобрал одно мягкое, похожее на русское «мне» слово.

– Мне? – переспросил Серёга, указав на себя, но чукча покачал головой:

– Нодка!

Подозревая, что незнакомец просит еды, Серёга смущенно протянул ему обнаруженный в кармане пластик американской жвачки, но тот не протянул руки в ответ, а лишь беззвучно наблюдал за происходящим сквозь морщинистые прорези глаз – настолько узкие, что было непонятно, смотрит ли он на Серёгу или просто дремлет стоя.

– Серёжа! – Из-за угла дома появилась мама. – Ты где пропадаешь? Автобус вот-вот уйдет.

– Дядя хочет есть, – упирался Серёга.

Мама с опаской посмотрела на незнакомца. Молодые внимательные глаза скользнули по его ногам, одежде, лицу, на мгновение остановились на ногтях, жёлтых и твердых, как черепаший панцирь.

– Пойдем, Серёжа! Дяде уже ничем не помочь.

– Но он же голоден!

– Нам нечего ему дать. Да и не еды он просит.

– А чего?

Мама не ответила. Вместо этого снова взяла его за руку и потянула за собой.

Вернувшись домой, Серёга не находил себе места. В уютной прохладе комнат, у любимого окна, где, занавесившись шторой, проводил он в играх свои детские часы – везде мерещилось лицо несчастного аборигена, оставленного в краю смерти без помощи, а тихий, не заглушаемый расстоянием голос все повторял свою неведомую и, быть может, последнюю просьбу. Но постепенно острота этого чувства стихла, растворилась в череде детских дней, и Серёга забыл про заброшенный поселок.

По едва уловимым переменам в местности, Серёга догадался – ехать осталось недолго.

Живым островком среди тайги промелькнул р. п. Уптар, затем в роще (напротив автосервиса) показался мишка, сложенный из автомобильных шин. Сколько Серёга помнил, он провожал и встречал их на этой дороге. Мишка казался грустным, если они уезжали в отпуск, и, наоборот, весёлым, когда, загорелые и отдохнувшие, они возвращались в свой холодный край. Но с каждым годом мишка терял убедительность, и сегодня, издалека узнав одинокую фигурку, Серёга не увидел ничего, кроме сцепленных между собой автомобильных покрышек – две на туловище и одна на голову, на которой неизвестный умник намалевал нос, глаза, улыбку. С этой потерей в жизни Серёги заканчивалось что-то важное.

Когда они миновали указатель «Сокол», сквозь жиденькую рощу показалось поле с ангарами, юркими буксирами и единственной взлётной полосой. А справа, отделенный от летного поля трассой, уже виднелся поселок.

Увидев знакомые, рассыпанные у подножия сопки хрущевки, Серёга всегда испытывал сложные чувства. С одной стороны, он видел такое же, как и везде, запустение, наступающее на поселок серыми скелетами заброшенных строек, с другой – связь с небом и путешествиями наполняла это место заманчивыми призраками других миров и жизней, что невольно звали за собой всякий раз, когда воздух поселка сотрясает рокот турбин улетающего самолёта.

Должно быть, волшебное ощущение новой жизни, которая могла начаться в любой момент, и очаровывало живущих здесь людей.

Напротив Управления дорога раздваивалась: одна через леса и перевалы устремлялась дальше, к полузаброшенной Атке, а вторая, гладкая и одетая в асфальт, заворачивала к аэропорту.

Здесь, на постаменте перед аэровокзалом, как бы продолжая неоконченный полет, тускло блестел под солнцем легендарный четырехмоторный АН-12 – первопроходец северных небесных трасс. Лайнер устаревал с каждым годом, но в его остроносом облике по-прежнему угадывался прообраз тех современных лайнеров, что денно и нощно взлетали за его спиной.

Аэропорт имени Владимира Высоцкого – место радостных встреч и щемящих душу расставаний – с момента последней встречи как будто стал меньше, утратив свои чарующие размахи. Внутри аэропорт изменился сильнее – стал современнее, роскошнее, технологичнее, чем-то напомнив космодромы из фантастических боевиков. Прежними остались только люди, что волокли по залу тяжёлые, обмотанные скотчем сумки, да стоящий в разных концах зала треск изоленты, которой люди обматывали забитые северными дарами сумки. Холодный бесстрастный голос объявлял рейсы, а где-то на полосе садились и куда-то улетали остроносые самолёты, напоминая планирующих, вытянутых в струнку лебедей.

В былые времена, пропустив объявление о начале посадки, нужно было бежать к авиакассам, тревожить кассиров дурацкими вопросами. Теперь было достаточно поднять свой взгляд на электронное табло, где отображались рейсы, посадочные терминалы. Впрочем, недостатки навигации компенсировались радушием, постоянной готовностью северян к бескорыстной помощи – непременное условие неофициального, в документах не прописанного братства, в котором состояли все, кто жил когда-либо на Колыме.

С улетавшими на материк северянами отправляли не только сувениры, ценные вещи, но и детей, желая, чтобы отдохнули они в теплых краях, подальше от стылого охотского лета. Серёга не раз проделывал подобные путешествия под чужим присмотром, отправляясь к родственникам в Сибирь и на Алтай. Он помнил большого веселого и незнакомого мужчину, который по просьбе матери вез Серёгу на материк. Всю дорогу незнакомец рассказывал веселые байки, а также шутливо предлагал захватить самолёт и улететь куда-нибудь за бугор.

Передав Серёгу родственникам в Новосибирске, мужчина помахал ему рукой и ушел по своим делам, мгновенно сделавшись, как и все взрослые, хмурым и отстранённым. Больше Серёга его никогда не видел.

Объявили самолёт на Хабаровск, и Серёга направился к единственному терминалу, у которого уже выстроилась очередь. На летной полосе, поросшей по краям желтоватой осокой, нацеливался в небо одинокий самолёт. Внешне он выглядел прочно, но никто из людей, включая пилотов, не знал: суждено ли ему приземлиться в других краях и какие события готовит этот перелет, но поднимавшиеся на борт люди вели себя так, словно знали ответы на эти вопросы.

Через полчаса магаданская земля уже мчалась под колеса. Первые секунды полета Серёга ощущал под ногами страшную пустоту, словно он лишился опоры, а мир вокруг стал шатким и ненадежным, готовым в любую секунду обрушиться в погибельное пике. Но вскоре ощущение бездны под ногами ушло, и Серёга осторожно выглянул в окно. Самолет как раз делал круг над Магаданом.

Город, который Серёга увидел внизу, совсем не походил на серые пыльные мегаполисы Сибири. Светлый, почти не различимый среди снежных синеватых сопок, с этой высоты он казался робким и недоразвитым, как и все на Дальнем Востоке, вынужденном развиваться в условиях дефицита средств и холода.

Удивляло то, что вся его богатая на впечатления детская жизнь прошла на этом пятачке земли, в этом робком городе, в ночных огнях которого проглядывало что-то грустное и жалкое, словно он, город, не оправдал чьих-то надежд.

В детстве, сколько Серёга себя помнил, город вполне заменял ему мир, но потом… Потом словно пришел злой волшебник и взмахом палочки снял чары с его глаз. И теперь вместо светлых и широких проспектов, он видел захудалый городишко, в котором всего две высоких точки: телевышка и православный храм на месте снесенной одиннадцатиэтажки, когда-то известной тем, что с нее спрыгнула молодая сектантка.

Больше не радовала прилегающая к городу широким свинцовым языком бухта Нагаева, ни фирменный магаданский сюрреализм, когда магазины, дома, неоновые вывески соседствовали с заснеженными сопками.

Внизу, рядом с Магаданом, Серёга видел какие-то поселки, и только впадающая в море молния реки подсказала, что крошечные квадраты и прямоугольники, похожие на компьютерные микросхемы, и есть родной поселок.

Все это уходило назад и куда-то вниз, быстро растворяясь в безднах необитаемых пространств. Из прошлых путешествий Серёга помнил, насколько бесконечны эти слепые (без единого огонька) пространства, среди которых редкие огни городов казались застрявшими в черной густой паутине мотыльками. И чем дальше к западу, тем больше и ярче становились мотыльки.

Из памяти всплывали лица – их было так много, что почти с каждым человеком в поселке его связывала какая-то история, какое-то воспоминание.

Серега вспомнил пожилого мужчину, который до позднего вечера помогал ему искать загостившуюся где-то маму. Бегая по двору с тяжелыми магазинными сумками, мужчина методично обзванивал подъезд за подъездом, квартиру за квартирой, пока в одной из них не обнаружилась веселая, румяная от вина и хорошей компании мама.

Вспомнил ментов, которые подобрали его, пятилетнего беглеца, на обочине дороги. Все время, что он провел в отделении до прихода мамы, его угощали вкусными конфетами, а затем молодая и плачущая женщина, в которой он с трудом признал родную мать, повела его домой.

Серёга помнил и весёлого рыбака, который, патетично приговаривая «Всем на свете нужно делиться», отсыпал им икринок на рыбалке; и незнакомого рябого паренька, кто на глазах у всего двора наказал рыжего школьника, обидевшего пятилетнего Серёгу.

Не забыл Галину Родионовну и других учителей – благородных тихих рыцарей, что всеми способами берегли их от сгубивших Максима сил.

Места, события, люди постепенно растворялись под крылом самолёта. Теперь все они как бы умещались в бледной полоске зарубцованной кожи, что рыболовным крючком изгибалась на казанке – единственное, что оставалось на память от родины.

И где-то внизу, на едва заметных сквозь синеватое бельмо атмосферы миллиметрах, был родной поселок, могилка Макса…

Смертельный холод, что царил за бортом самолёта, вдруг проник в Серёгу… Шею, как перед обмороком, сдавил невидимый обруч. То же самое он испытал, когда в раскопанный прямоугольник земли опускали Макса, запрятанного в красный бархатный гроб, и Серёга вдруг понял, что больше никогда, даже если смертельно захочется, не увидит друга.

Пошарив рукой по висевшей над головой панели, Серёга нащупал кнопку вызова. Когда у его кресла показалась улыбающаяся злыми глазами стюардесса, Серёга попросил воды.

Вскоре в проходе самолёта показалась тележка – подавали обед. После риса с форелью и чашки горячего кофе Серёге стало лучше. И хотя в голове продолжали восставать знакомые лица и картины, страха он больше не испытывал.

Мотор самолёта работал тихо и ровно, заставляя забыть о воздушной бездне внизу. А впереди, насколько позволял увидеть иллюминатор, занимался золотой рассвет.

В этой постепенно разгоравшейся на горизонте полосе Серёге почудились тени ожидавших его событий. Облака там постепенно наливались золотом, тяжелели и становились похожи на барочные дворцы и уютные полянки, пронизанные чистым утренним солнцем.

Казалось, облака эти жили собственной жизнью, необыкновенной и настолько прекрасной, что, как в детстве, хотелось сойти с самолёта и бродить по уходящему за горизонт пушистому облачному ковру, поглядывая свысока на земные страсти и тревоги.

Единственное, что в эту минуту хотел попросить Серёга у расписавших небо барочных облаков – чтоб люди и события, что угадывались в их туманных изгибах, были к нему так же благосклонны, как и те, что остались позади, в черной бездне внизу.