№3.2021. Алёна Даль. Варежка. Рассказ из цикла «Люди»

Алёна Даль – прозаик, публицист, член Союза писателей России, преподаватель кафедры «Издательское дело» филологического факультета ВГУ. Родилась и проживает в Воронеже. Публиковалась в различных художественно-литературных изданиях: «Роман-газета», «Подъём», «Берега», «Молоко» «Литературная газета», «Лиterra», «День литературы», «Русский переплёт» и др. Автор книг: «Хождение по Млечному пути» (2014), «Живые души» (2017), «Хождение по Млечному пути» (2019, дополненное переиздание). Участвовала в нескольких литературных сборниках. Лауреат Германского международного конкурса «Книга Года» (2019), финалист премии им. Абрамова «Чистая книга» (2019).

Изабелла Петровна была женщиной умной, образованной, всеми уважаемой. Природа не обошла её ни красотой, ни талантами. Ей никто не давал больше шестидесяти, хотя она давно переступила порог восьмого десятка. Но до сих пор закрашивала седину, держала гордо спину и не выходила из дому без яркой помады на губах.

Изабеллу Петровну ценили в трудовом коллективе, где она проработала двадцать пять лет, дослужившись до начальника отдела. При выходе на пенсию вручили путёвку в Сочи (между прочим, не каждый пенсионер НИИ удостаивался такого подарка – в ходу были часы да утюги).

Изабеллу Петровну всегда окружали подруги, среди которых были и весьма выдающиеся. Например, оперная певица Регина Калмыкова, с которой они познакомились в санатории. Изабелла Петровна много лет ходила потом в музыкальный театр по контрамарке, сидела на приставном стуле и знала наизусть весь репертуар. Или взять диктора рижского телевидения Эмилию Сергеевну, которая дружила с женой Раймонда Паулса. Однажды Эмилия пригласила Изабеллу к себе в гости, в Ригу, на католическое рождество, пообещав познакомить с маэстро, но некстати прорвало батарею, и поездку пришлось отменить.

Изабелла Петровна прекрасно читала стихи, особенно любила декламировать под рояль. Однажды с поэмой «Мцыри» она выиграла городской конкурс чтецов, была награждена почётной грамотой и билетом в Останкино на запись «Голубого огонька». Видела своими глазами Льва Лещенко и Софию Ротару. Полдня пила шипучку, слушала выступления и по команде ассистента кидала серпантин. После записи в Останкино была Третьяковская галерея и ГУМ. Словом, культурная жизнь Изабеллы Петровны была яркой и насыщенной.

Вот только с дочерью не повезло. И в кого такая уродилась? Не иначе в отца, в светлаковскую их породу. Дочь Таня с детства была дерзкой и колючей. Прекрасным не интересовалась. На лицо – так себе, носатая в отца да в тётку Дусю, глаза – дедовы, от Изабеллы только волос густой достался, да и то поседела рано, как и все Светлаковы. Краситься дочь не умела, на просьбы матери замазать прыщи огрызалась. Одевалась как придётся. Не было в ней ни женского шарма, ни грамма кокетства. Правда, училась всегда на одни пятёрки, а потом важные посты занимала – хоть чем-то можно было гордиться Изабелле Петровне. Зато гонору у Татьяны! Всё всегда делала по-своему, наперекор ей. А в последние годы и вовсе отвернулась – не звонит, не заходит, не интересуется ни здоровьем, ни культурной жизнью матери. Как чужая. Впрочем, чужой она стала ещё раньше, когда стала заступаться за отца – неотёсанного невежу, с которым промаялась Изабелла Петровна без малого полвека. А как помер отец – так и вовсе замкнулась на все замки, будто и нет у неё родной матери.

Изабелла Петровна развернулась в кресле и, не вставая, достала с полки новый сборник кроссвордов. Щёлкать кроссворды было её любимым развлечением. Именно в этом занятии открывалась вся глубина её эрудиции, вся мощь незаурядной памяти. Ну и о медицинских показаниях она не забывала – ведь известно, что интеллектуальная деятельность вроде разгадывания кроссвордов отличная профилактика болезни Альцгеймера и прочих проявлений старческого слабоумия. Покойный муж отмахивался от её советов – и вот результат: на склоне лет стал нелюдимым как бирюк, не спал по ночам, заговаривал сам с собой да людей в парке пугал своими ужимками. Хоть кол на голове теши! Но теперь тесать кол было не на ком.

Не успела Изабелла Петровна вставить шестым по горизонтали слово «телефон», как аппарат на тумбочке громко затрещал.

– В филармонию пойдешь? – с ходу спросила Нина, её товарка по культпоходам. – Мне Светлана Игоревна четыре билета обещала.

– Разумеется, – Изабелла Петровна никогда не отказывалась от возможности бесплатно насладиться классической музыкой. – А кто ещё идёт?

– Марина с мужем, – ответила подруга.

– Так он же у неё глухой на оба уха и после инсульта еле ходит? – удивилась Изабелла Петровна.

– Да, знаю. Но говорит, только с ним или не пойдёт вовсе. Слушай, а может, Татьяне своей предложишь?

– Таньке-то? Что ты – её не дозовёшься, она занятая! К матери дорогу совсем забыла, – размотав шнур и уютно устроившись в кресле, Изабелла Петровна оседлала любимую тему. – Начинаю рассказывать ей что-то, а она только «да» или «нет». Всё некогда ей. Как про отца заговорю – так и вовсе «кошки в дыбошки». И за что мне такое мучение? Вот уродилась-то дочка – врагу не пожелаешь! У всех дети как дети, а у меня... – она закатывала глаза и переносилась в ту самую весну с бескровным небом и тонкими стебельками бледных тюльпанов, зажатых в руке Толика.

«Белла, Беллочка, рыжая белочка, – бормотал он, узнав о случайной беременности. – Оставь ребёночка, я буду лучшим отцом в мире!» Стоял на коленях, умолял, плакал, обещал звёзды с небес, только бы Белла аборт не делала. Уговорил. Оставила. И что? Полюбуйтесь, что получилось! Вся жизнь после этого пошла наперекосяк. Звёзд Изабелла Петровна от мужа так и не дождалась – да и что ждать от неудачника? Поспешно расписались, пока не было заметно живота. А летом сыграли свадьбу в деревне, у Толиковой родни. Ну как свадьбу? Нагнали самогонки, закололи поросёнка. Поставили под старыми яблонями столы, настелили лавки да посуду по соседям собрали. Гармонь и бубен. Вот и вся свадьба. Из гостей – Толикова мать, сестра Дуська и Лёшка, деревенский сосед, он же свидетель. С Беллиной стороны, кроме дядьки и нескольких институтских подруг, никого не было. Зинаиду Николаевну Белла не пригласила принципиально. Она и матерью-то её перестала называть, как только узнала, что та ей и не мать вовсе, а так, только опекунша. Понятное дело, опеку взяла под напором мужа-фронтовика – родного Беллиного дядьки. Своих детей у них не было. Но паспорт с чужой фамилией, выданный на совершеннолетие, всё расставил по местам. Обида на Зинаиду Николаевну, тлевшая долгие годы, получила документальное обоснование, обросла новыми колючками. После выпускного Белла собрала чемодан и уехала учиться в Самару. Не писала – да и с какой стати писать чужим людям? Вернувшись, поставила перед дядькой вопрос ребром: или я, или она (имея в виду мачеху). Дядька долго решал, но так ничего и не решил. Умер от старой фронтовой раны за месяц до родов. Сразу после похорон Зинаида Николаевна молча перебралась к сестре, оставив квартиру молодым. И Белла стала считать себя отныне сиротой.

Ровно в середине зимы родилась Тата. Дурацкое прозвище, данное дочке мужем, выводило Изабеллу из себя. Ещё больше злила его внезапная нежность к малышке. «Таня», – поправляла она, туго пеленая крикливую, худосочную девочку с оттопыренными ушами. Но Толик лишь улыбался, стелил в коляску стёганое одеяльце и уходил со своей Татой в парк. Белла дулась, но недолго. Ставила пластинку Вивальди, наряжалась перед зеркалом, утягивая шелками располневшую фигуру, со вкусом красила ресницы и шла с незамужними подругами в «Шоколадницу».

Дочь росла гадким утёнком – худой и нескладной. Вечно сутулилась, за что частенько получала от Беллы хлёсткие напоминания по острым, торчащим вразнобой лопаткам.

– Девочка должна ходить гордо, нести себя, как хрустальную вазу! – наставляла Изабелла, показывая на себе пример правильной, горделивой осанки.

Но Тата, упрямица, стоило только матери отвернуться, снова вжимала голову в плечи и плелась на полусогнутых ногах во двор, играть в классики. Или запрётся у себя в комнате с книжкой и ничего не слышит – не дозовёшься! А иной раз глянет исподлобья – чисто тётка Дуся, аж оторопь берёт! Если бы Изабелла Петровна только знала, что в роду у Светлаковых есть психбольные, – ни за что бы не поддалась на уговоры Толика. Но что теперь говорить!

Однажды, когда Татьяна ещё училась в институте, Изабелла Петровна взялась как-то разбирать её письменный стол. В нижнем ящике, среди старых конспектов обнаружила тонкую пачку перехваченных резинкой писем. Все они были адресованы отцу, когда тот лежал в больнице с сердцем. Дрожа от нетерпения, мать вскрыла первое, что попалось под руку, и сразу наткнулась на приторное сюсюканье: «Дорогой папочка, – писала дочь, – ты, главное, ни о чём не волнуйся. Я тебя очень люблю. Тётю Дусю я обязательно навещу...» – и всё в таком же духе. Остальные письма полны были тех же слащавых признаний. И это писала Танька, от которой слова доброго не дождёшься! К тому же выяснилось, что она знается не только с психической Дуськой, но и с Зинаидой Николаевной, тайком шляясь к той в гости. Выходит, отец со своей роднёй и чужая бабка ей дороже родной матери?!

Изабелла хотела порвать письма, но взяла себя в руки. Затаила обиду. На дочь за то, что та, оказывается, способна на телячьи нежности. На мужа, которому они достаются. На их общую тайну, существовавшую помимо неё, на подпольное чувство – незаслуженное, неправомерное, неподвластное её воле. Уж она-то себе цену знала! Но отчего-то эти двое не считались с её самооценкой. И вообще ни в грош её не ставили! Следом накатила обида на судьбу за все унижения, предательства, за неоценённую её жертвенность. Изабелла Петровна почувствовала себя горько и подло обманутой.

Когда вернулся с работы Толик, первым делом потребовала объяснений у него. Но тот лишь привычно махнул рукой и отправился на кухню чистить картошку. Через десять минут на плите зашкворчало, он вышел розовощёкий, миролюбивый – видно, где-то уже приложился! – полез обниматься и признаваться в любви.

Танька – та, наоборот, зыркнула зверем и запёрлась в комнате. Ни слова не сказала в своё оправдание. Но после этого ни разу Изабелла Петровна не могла отыскать ни листочка личного. А потом и вовсе появились компьютеры, и Татьянина жизнь стала для неё непроницаемым чёрным ящиком. Впрочем, дочь никогда не отказывала матери в её просьбах о помощи – отвезти, привезти, купить, забрать – это пожалуйста. Но делала всё без огонька, бесчувственно, точно робот. А Изабелле Петровне требовалась любовь. И дочерняя нежность, положенная ей по праву кровного родства.

Несколько раз Татьяна писала матери письма. Но Изабелла Петровна на них не отвечала. «Что толку? Зачем связываться с больными людьми?!» – думала она, читая торопливые, плачущие навзрыд строки. Совершенно же ясно, что подобный бред мог написать лишь человек не в себе. Танька таковой и была. Как и папаша её на старости лет. Видимо, Дуськины гены как-то передались по кривой в Толиков род. Эх, природа-мать!

Лишь культура, книги и интеллектуальное общение спасали Изабеллу Петровну от скуки и примиряли с несправедливостью судьбы. Да ещё сериалы по телевизору, уносящие в дальние дали, да кроссворды, да подруги, которым в любое время можно было рассказать о своём сиротстве, о постылом муже, отнявшем лучшие годы её жизни, о Танькиной неблагодарности. Тем и утешалась.

В третьем часу ночи зазвонил телефон. Изабелла Петровна убавила звук телевизора и, путаясь в полах халата, поспешила в коридор. Кто бы это мог быть в такой час?

– Не спишь? – спросил глухой, отдалённо знакомый голос.

– Кино смотрю, – механически ответила полуночница. – Кто это? – рука, сжимающая трубку, дрогнула.

– Белла, ты что, не узнаёшь меня? – удивился собеседник по ту сторону провода.

– Нет, – пробормотала женщина.

– Беллочка, ну хватит притворяться! Лучше скажи: ты уже придумала имя?

– Какое ещё имя?! – вспыхнула Изабелла Петровна. – Что за глупый розыгрыш? Прекратите немедленно! Кто вы? Если сейчас же не представитесь, сообщу в полицию! – приклеенное к трубке ухо уловило издевательский смешок.

– Пожалуйста, если ты забыла, напомню – Анатолий Григорьевич Светлаков! – отрапортовал ночной абонент. – Белла, ну хватит дуться! Лучше скажи: как назовёшь нашу дочку? Я уверен, это будет девочка! Такие красивые мамы должны рожать только дочек!

– Никакой дочки не будет! Ты меня обманул! Ты любишь её больше, чем меня! – взревела Изабелла Петровна. – Сволочь! Предатель!

– Что ты такое говоришь, Белочка?! Как я могу её любить больше тебя?! Её же нет! И потом, я никого никогда не смогу полюбить больше, чем тебя!

– Врёшь, скотина! Смог! Смог! – вопила в трубку Изабелла Петровна. – Поэтому её не будет! Никогда!

Телевизор сам собой прибавил громкость, и по квартире разлилась ария Ленского из «Евгения Онегина». В стену заколотили. Изабелла Петровна швырнула трубку и, распалённая, кинулась к висящему в простенке зеркалу. Оттуда на неё смотрела медноволосая красавица с узкими монгольскими глазами. Шелковый халат разметался над круглым животом. Из кромешной тьмы, сгустившейся позади медноволосой, выступил Толик, но не тот молодой, только что говоривший с нею по телефону, а старый – с впалыми щеками, небритый, в больничной пижаме. Он улыбался пустым ртом и тянул к ней узловатые руки: «Белла, Беллочка, рыжая белочка...»

Изабелла Петровна вскрикнула и проснулась. Села, тяжело дыша, выпрастывая из-под себя перекрученный халат. Телевизор работал на полную мощь. Нащупав пульт, она погасила экран и некоторое время сидела в тишине. Потом встала и пошла на кухню, шаркая тапочками.

Часы показывали 5:30. Мысли путались. Гудели трубы. Засохшая ветка царапала оконное стекло. Окно было таким мутным, что наступление дня Изабелла Петровна угадывала по звукам. Раньше окна мыл Толик. Ещё раньше – Зинаида Николаевна, но очень давно, когда Белла ещё в школе училась. Когда ж это было? Десять, двадцать, сорок лет назад? А форточка уже тогда заедала...

Изабелла Петровна вдруг с ужасом поняла, что теряет память. Свою феноменальную память, которой так гордилась. Она давно забыла, сколько ей лет, есть ли у неё дочь или она так и не родила её, вопреки уговорам Толика? Жив ли муж, лежит ли снова в больнице? В какой? Или она похоронила его? Когда? Где?.. Вопросы беспокойно метались в её голове, натыкаясь на глыбы выученных наизусть поэм и арий, на словари, либретто, афоризмы, имена греческих богов и памятные даты. Одно она помнила наверняка: жизнь была несправедлива к ней. Судьба не сложилась, и в этом были повинны другие люди. Те, которых она так и не могла ни вспомнить, ни забыть.

Утро прокралось в кухню воробьиным гамом, дребезгом первого трамвая и шарканьем метлы. Серая кухня чуть выцвела и поголубела. Изабелла Петровна поставила чайник, включила радио – по «Маяку» передавали Хабанеру из «Кармен». Под финальные аккорды арии в замочной скважине послышался скрежет ключа, на пороге появилась женщина с седой чёлкой. «Из собеса», – догадалась Изабелла Петровна. Раз в две недели она приходила к ней, приносила лекарства, кроссворды, оплаченные квитанции. Изабелла Петровна не помнила, когда и как записывалась на социальное обслуживание, но раз положено по закону, пусть приходит. Правда, она давно собиралась написать заявление, чтобы прислали кого-то ещё вместо этой странной, так похожей на Дуську сотрудницы. Только не знала, как это сделать.

Выложив из сумки пакет с лекарствами и свежую стопку кроссвордов, женщина засучила рукава, взяла в кладовке ведро с тряпками и встала перед кухонным окном.

– Мыть собралась? – сурово спросила Изабелла Петровна.

– Помою, – кивнула женщина. – А то совсем света белого не видно.

– Ишь ты, не видно ей, – пробурчала под нос хозяйка, но возражать не стала. Да и кто ещё согласится мыть ей окна бесплатно?

Она взяла брошюру с кроссвордами и пошла поближе к телевизору. Там как раз «Час оперетты» по каналу «Культура» должен начаться. А то эта сейчас раскроет окно, сквозняк будет.

Окно было старым, тугим, из окаменевшего дерева, с натёками многолетней краски – сейчас такие редко встретишь. Сползшая с петель узкая форточка так часто смазывалась маслом, что совсем перестала вмещаться в проём и болталась как ей вздумается. Только загнутый уголком гвоздик мог урезонить её в ветреную погоду.

Незнакомка спустила на пол буйный куст алоэ с жёсткими колючками на увядших листьях, сложила в раковину разнокалиберные чашки с отколотыми ручками, треснутые миски, пустые контейнеры, заполонившие широкий подоконник. Сняла прогорклую штору, смела веником сухие листья, хлопья пыли и паутины. Она попыталась открыть окно, но шпингалет намертво врос в вековой слой краски. Форточка дрожала в ответ на жалкие потуги расшевелить раму. Пришлось воспользоваться молотком. Женщина ударила по шпингалету и стучала до тех пор, пока не выбила его из гнезда. Дёрнула ручку изо всех сил, ещё раз – створка с треском распахнулась, прыснув сухой краской. Между стекол, среди жёлтой ваты, тополиного пуха, слюдяных крыльев мотыльков и прочей трухи обнаружилась... старая, свалявшаяся варежка. Уборщица отложила её на край стола и продолжила сражение с окном. Вторая рама подалась легче. Обнажился ржавый отлив в голубином помёте.

Женщина энергично вспенила воду и принялась слой за слоем смывать вековую грязь, помогая себе скребком и щёткой. Вода стекала мутными ручьями на предусмотрительно подстеленную клеёнку. Ошмётки птичьего помёта, липкой паутины летели в мусорное ведро. Несколько раз менялись вёдра, тряпки. В ход шла газета и нашатырь. Широкий подоконник оттирала пастой в несколько заходов. Наконец осталось лишь вытереть насухо стёкла и вернуть створки и шпингалеты в первоначальное положение. Женщина работала неистово, в каком-то обречённом исступлении. Когда работа была почти завершена – оставалось только закрыть окно, – налетел ветер и чуть не сдул худую, нескладную фигуру работницы в оконную пасть, но та успела схватиться за раму. Рама скрипнула, но удержала её вес.

– Развела тут сквозняки! Простудить меня хочешь? – раздался недовольный голос, и на пороге кухни появилась Изабелла Петровна с карандашом и кроссвордом в руках.

Старуха зажмурилась от яркого до боли света, хлынувшего сквозь вымытое окно. Закрыла лицо руками, а когда отняла ладони, взгляд её упал на старую варежку, лежавшую на краю стола. Изабелла Петровна хотела было выругаться на то, что работница всякую дрянь на стол кладёт, но вместо этого неожиданно всхлипнула. Нахмурила брови, намереваясь предъявить претензии, но не смогла вымолвить ни слова. Подбородок её задрожал. Карандаш выпал из рук.

«Мама Зина», – выдавила она, и слёзы полились из её глаз. Она вспомнила всё об этой варежке с уродливой снежинкой. Как мама потеряла вторую в парке, когда катались с горки. А уцелевшую приспособила под прихватку. Как брала этой варежкой чугунную сковороду и ловко вставляла её в форточку, чтобы поскорее остудить слишком горячий ужин. Как пришила к варежке петельку для удобства – так можно было вешать её на крючок. Изабелла Петровна всхлипывала как в детстве, когда однажды мама долго не забирала её из садика, и казалось, что она уже никогда не придёт за ней. Вспомнила поминутно тот день, пыльный и душный, толстые пальцы паспортистки, документ с чужой фамилией и виноватые глаза матери. Как объявила ей бойкот, промолчав три недели, не проронив ни слова. Только отцу, разжалованному в дядю Сашу, позволяла пару-тройку дежурных фраз. Как придумала называть неродную мать по имени отчеству – Зинаидой Николаевной. Как вздыхал от этой перемены дядя и хватался за сердце. В памяти всплыли их письма в Самару, ни одно из которых не было удостоено ответа – так велика была обида. Изабелла Петровна видела себя как в зеркале – вот она вернулась домой, гордая и независимая, с красным дипломом. А спустя полгода познакомилась с Толиком. Вспомнила, как запретила маме появляться на свадьбе. И её глаза – сухие и обречённые. Долгие-долгие годы она отталкивала мать, находя тысячи причин и объяснений... И ещё она вспомнила, что Толик сумел уговорить её не делать аборт. И что родилась девочка, как и хотел муж.

Изабелла Петровна медленно перевела взгляд с варежки на вжавшуюся в стенку незнакомку.

– Таточка! Дочка! – и упала без чувств.

Когда спустя месяц Изабеллу Петровну выписали из больницы, она не помнила ни одной поэмы, ни даже самого короткого стихотворения, не угадывала названий опер и не могла завершить ни одного афоризма. Кроссворды ушли в прошлое, ибо семьдесят процентов словарного запаса было безвозвратно утрачено. Сериалы перестали интересовать Изабеллу Петровну, потому что каждый раз она сбивалась с сюжетной нити и не помнила имён героев. Подруги, видя такие перемены, сами собой отпали.

Зато Изабелла Петровна теперь помнила главное. Что у неё была мама Зина. Что был муж Толик, который полвека преданно её любил и, пожалуй, любит до сих пор, раз так часто является во сне. Только теперь он не мучает её расспросами, а просто улыбается в зеркале. Изабелла Петровна знает наверняка: у неё есть дочь Тата – и совсем неважно, кто она и какая. Главное, что это Тата.