№12.2020. Камиль Зиганшин. Хождение к Студёному морю. Третья книга летописи «Золото Алдана». Окончание. Начало в №№ 7-11

Камиль ЗиганшинФАКТОРИЯНаткнувшись через пару дней на вынырнувший сбоку нартовый след, чуть припорошённый позёмкой, скитник долго раздумывал: ехать по нему или нет? Смущала привычка юкагиров в каждую поездку прокладывать новую колею. Она могла увести за сотню километров в сторону или в любой момент потеряться на спрессованном ветром снегу. В данном случае след вёл на восток, и Корней решил рискнуть.И не ошибся: след вскоре превратился в торную дорогу, или, как тут говорят, в тракт. Отшлифованная полозьями дорога поблёскивала на солнце. На ровных участках выпирала «коробом», а в ложбинках, наоборот, западала «корытом». Собаки, смекнув, что люди близко, заметно оживились.Километров через десять впереди в морозной дымке проступило тёмное пятно. Над ним кучерявился дымок. Чуть в стороне – небольшое стадо оленей.Странно! Для чума пятно маловато. Что же это? Пятно всё ближе. Уже очевидно, что это не чум и не зимовье. Лежащие возле необычного сооружения лохматые собаки подняли головы и внимательно наблюдали за приближающейся упряжкой. Только оказавшись совсем близко, Корней сообразил, что это покрытая оленьими шкурами кибитка, установленная прямо на грузовые нарты. Собаки, рассудив, что чужаки переступили границу их владений, залились дружным лаем.Из странного домика показалась голова молодого юкагира.Скитник поздоровался, с удивлением оглядывая столь своеобразное жилище – такого он ещё не встречал. Хозяин, видя изумление путника, пояснил:– Надоело жерди возить, собирать, разбирать чум. Нас двое. Места хватает. Не верите? Посмотрите.Корней подошёл и заглянул внутрь. Каркас «кибитки» из прутьев тальника. На полу на оленьих шкурах два спальных мешка. Сразу за ними миловидная хозяйка, стоя на коленях, возилась возле железной печурки. Тут же сложены полешки. В другом углу – коротконогий столик, полочки с посудой и мешочки с продуктами.Корней, чтобы не обижать молодых, попил с ними чай и, убедившись, что нартовая дорога ведёт к посёлку на побережье, продолжил путь.В тот же день ещё раз видел белого медведя[1]. Он вынырнул из полыньи, выбросив перед этим на лёд нерпу. Поев, принялся кататься по снежному покрову. Хватая снег передними лапами, старательно тёр морду – вытирал кровь.***Впереди показались дома. Из большинства труб столбом поднимался дым. Стоящее на бугре полузанесённое снегом здание сильно отличалось от построек, в беспорядке сбегающих к морю. Как позже узнал Корней, в этом здании до войны находилась американская фактория[2].Один из домов выделялся открытой террасой и двускатной крышей с истрёпанным красным флагом на коньке (у всех остальных построек крыши были плоскими). Над крыльцом лист фанеры «Заготконтора». Снег вокруг утрамбован людьми, оленями и собаками. Подойдя к обитой потёртой шкурой двери, Корней обнаружил «замок» – воткнутую палочку. В конце террасы – вторая дверь. Постучался в неё.Раздался недовольный голос:– Обед. Приходи через два часа.– Я только узнать. Могу ли подкупить провиант? Песцов нет. Лишь медвежья шкура.– Тупой, что ли? Сказал, через два часа, значит, через два часа.Спускаясь с террасы, Корней увидел на здании, стоящем наискосок от заготконторы, вывеску «Пункт приёма пушнины». Обрадованный, направился туда. Подойдя, осторожно приоткрыл дверь:– Есть кто живой?– Заходи, но предупреждаю: спирта нет, – донеслось откуда-то из глубины.– Да я не за спиртом.В большом помещении вдоль стен широкие полки-стеллажи, забитые объёмными пачками песцовых шкур, кухлянками, меховыми чулками. На отдельной трёхэтажной полке небогатый ассортимент товаров повседневного спроса: рулоны ткани, сахар, чай, кули с мукой, крупой, табак, оружие, боеприпасы и разная хозяйственная мелочёвка вплоть до иголок. Три угла в инее, а в четвёртом отгорожен небольшой закуток с печью из железной бочки. Возле неё на топчане сидел гладко выбритый человек с журналом в руках.– Что хотели?– Соли да крупы подкупить.– Что-то голос ваш больно знаком… Никак Корней Елисеевич? – оживился, приподнимаясь, собеседник.– Батюшки, Роман (он пополнил команду «Арктики» в Тикси)! Вот сюрприз! Откуда ты здесь?Тот захохотал:– Вас поджидаю.– А если серьёзно?– Я в Лаврентии сошёл на берег. Старший брат там директор заготконторы. Попросил выручить: мой предшественник к спирту пристрастился, до горячки дело дошло. Думал, ненадолго, а уже второй сезон.А вы, Елисеич, герой! Честно говоря, думал, что дальше Колымы не пройдёте. Всё же с одной ногой в этих краях не разбежишься. По всему побережью дичь! От Индигирки до Колымы вообще пустыня – ни души.– Да я потихоньку. Куда мне спешить?– Зря вы с корабля сошли. Так бы ещё в прошлом году в Уэлене были.Скитник улыбнулся:– Это неинтересно. Хотя, врать не буду, тяжеловато пришлось.– Кремнёвый вы мужик. Уважаю! Садитесь, у меня хороший кофе есть. Мигом сварю.– Спаси Христос!Вскоре в помещении завитал неповторимый аромат кофе. Корнею он был знаком – пару раз пил на «Арктике».Отхлёбывая крохотными глоточками обжигающий напиток, Роман рассказывал:– Прошлым летом и семью перевёз. Вон в том доме на берегу живём. Ваш друг Географ расписался с буфетчицей в Нижнеколымске. Там и сошли. На обратном пути, может, увидитесь.За окном смеркалось. На террасе заготконторы стали собираться охотники.– Специально под вечер идут – думают, что при слабом электрическом свете приёмщик не заметит дефектов, – пояснил Роман.– А зачем в одном месте два приёмных пункта?– Так мы ведь от разных контор. Он с Якутской потребкооперации, а я от Чукотской.– А почему к тебе не идут?– Посмотрели бы, что тут творилось два дня назад! А как спирт кончился, так ни души. Им ведь, главное, чтобы «весёлая вода» была.С улицы донеслись шум, ругань. Судя по характеру перепалки, один из промысловиков остался недоволен вчерашним расчётом.– Обманщик! – кричал он. – В твоём сердце одно зло. Дождёшься, все от тебя уйдём!– Ну-ну! Хвалились телята волка съесть. Вали домой! – огрызнулся Правдун и исчез за дверью.Корней нахмурился.– Не обращайте внимание. Рядовое дело. Скорей всего, по пьяни продешевил, а теперь шумит. Да что толку – в ведомости-то расписался. Да и спорить с Правдуном бесполезно. Это у него только фамилия такая, а на деле пройдоха ещё тот. Больно корыстный, а жадность, сами знаете, хворь неизлечимая.– Негоже людей обманывать, – с укором произнёс скитник.– Это не всегда обман. Я ведь тоже срезаю. Если по-честному оценивать, то сам в минусах будешь: на меховой базе ой-ёй как занижают. Дело в том, что наш песец против лесного помельче и ость не такая длинная. Потому нам никогда высший сорт не дают.– И всё же людей жалко. Труд-то тяжёлый.– Согласен. По полгода на морозе. Но не надо их идеализировать. Особенно чукчей. С ними вообще непросто. Это сейчас их огненной водой одолели, а раньше были самым дерзким и драчливым племенем на Севере. Старики рассказывали, что на Колыме и в Анадыре они немало русских повырезали.– Может, оговаривают? Я за всё время пути с кем только не общался. Все добрейшие люди. А эвены, дай Бог им здоровья, вообще спасли от смерти.– Корней Елисеевич, не будем углубляться. Как говорила моя мама, «кто старое помянет, тому глаз вон». Мы ведь тоже не без греха. Сейчас всё поменялось, времена другие. Кстати, у меня для вас хорошее предложение. На днях должна прилететь «Аннушка» за пушниной. Могу попросить, чтобы вас взяли. Два часа, и в Лаврентии.– Благодарю, Роман! Но всё-таки хочу дойти сам.– Конечно, вы можете дойти. Не так много осталось. И время с запасом. Но тут такая возможность поглядеть на Чукотку с высоты птичьего полёта. Вы и представить не можете, какая это красота.– А Аляску будет видно?– При ясной погоде будет.– Хорошо, подумаю. Самолёт ведь не завтра.– Я, Елисеич, не настаиваю, но ежели согласитесь, не пожалеете. Ещё благодарить будете.– Ладно, ладно, я же сказал – подумаю… Роман, ты не забыл, зачем я зашёл? Денег у меня, правда, нет, только шкура белого медведя, – сменил тему Корней, с удивлением разглядывая себя в засиженном мухами зеркале. (Не ожидал, что за полтора года так сильно поседел).– Не вопрос. Шкуры мы тоже принимаем, тем более медвежьи. Несите, не обижу.Когда Корней развернул роскошную слегка желтоватую «шубу», Роман присвистнул от восхищения:– Хороша!!! – и, окинув критическим взглядом изношенную Корнееву одёжу, добавил. – Тут не только на еству, но и приодеться хватит.– Приодеться не мешает, – согласился скитник. – Что-то собаки расшумелись, похоже дерутся. Пойду гляну и покормлю. Пора.Минут через пять дверь распахнулась, и ввалился гладковыбритый, довольно упитанный мужчина лет сорока – Правдун.– Привет, Рома! – поприветствовал он, щуря серые плутоватые глаза и усаживаясь на отполированный чурбан. – Простаиваешь?– Одолжишь спирту – поработаю.– Сам последнюю флягу разливаю. Одноногий у тебя?– Вышел к собакам. Тебе-то он за какой надобностью?– Охотники баяли, будто он сильный шаман.– Я его хорошо знаю. Не шаман он, а грамотный лекарь.– Да мне без разницы, лишь бы помог. Суставы замучили!– Об этом с ним сам толкуй.Когда Корней вернулся, Правдун встал:– Здравствуйте, мил человек, за помощью к вам. Хвалят вас юкагиры. Говорят, повезло Роману, знатный шаман у него гостит. У меня проблема. Суставами мучаюсь, мочи нет. Сделайте что-нибудь, – он показал узловатые пальцы.Корней по голосу сразу узнал человека, который не стал с ним разговаривать. Смерив его холодным взглядом, посмотрел на руки:– К сожалению, поздно. Уже не поправить.– Вы же лекарь, так научите хотя бы, как боль ослабить? – с раздражением в голосе потребовал Правдун. – Я отблагодарю.– Сделай мазь из равной смеси растёртой в порошок коры ивы, плодов можжевельника, листьев брусники, медвежьего жира и втирай несколько раз на дню. А в благодарности вашей я не нуждаюсь.Роман, зная, что Корней – человек сострадательный и отзывчивый, с недоумением слушал этот диалог. Когда Правдун ушёл, Корней, повернувшись, сам объяснил:– Как он ко мне, так и я к нему.– А вы что, встречались?– Вроде того.– Понятно.***Прошла неделя, а самолёта всё нет. На небе ни облачка. Солнце уже припекает. С моря всё чаще доносится треск зашевелившегося льда. На припёке южных склонов холмов появились чёрные пятна первых пропарин: снег не растаял, а испарился. Роман испереживался: если поднимется ветер, ледяные поля пойдут трещинами, появятся разводья.Корней уже склонялся к тому, чтобы продолжать путь на собаках. Ведь ещё неделя-другая, и снег «поплывёт».На восьмые сутки, ближе к полудню, над бухтой пророкотала оранжевая «Аннушка». Покачав спаренными крыльями, она пролетела на запад.– Сначала в Ванкарем к соседу – после к нам, – пояснил ободрившийся Роман. БУХТА ЛАВРЕНТИЯ. ОХОТА НА КИТОВ – Борис Орлов, – представился широкоплечий, среднего роста мужчина в кожанке. Черты его лица были настолько резкими, что казались вырубленными из камня. Крепкое пожатие жёсткой руки выдавало в нём сильного мастерового человека.– Судя по собакам, вы издалека, – сказал он, обращаясь к Корнею. – Если не ошибаюсь, индигирские.– Верно. Собаки индигирские, а сам я с Алдана.– С Алдана, говоришь? И какими судьбами? – с сомнением переспросил, пропуская между пальцев длинный ус, Орлов.– Не верите? – Корней достал из висевшего на груди кожаного мешочка справку от Шорникова.Орлов внимательно прочитал. Взгляд потеплел:– Другое дело! Сами понимаете, граница, а обличье у вас, прямо скажем, разбойничье.– Товарищи, кофе остывает! – Роман гостеприимным жестом указал на дымящиеся кружки и стопку галет.– Погоди, Рома, пока ветра нет, погрузимся. Шкурки пересчитывать не буду. Верю. Давай акт, подпишу… Да, фляги со спиртом привёз. Ещё от брата тебе посылочка.– Борис, я тут взял на себя смелость предложить Корнею Елисеевичу до Лаврентия с тобой лететь. Он на одной ноге уже большой путь прошёл. Хочется, чтобы на Чукотку ещё и сверху посмотрел. Возьмёшь?– Вот тебе на! Из такой дали на протезе!? Теперь понятно, почему даже Шорников за вас просит. Конечно, возьму.– У меня ещё собаки, – заволновался Корней.– А сколько их?– Семь.– Ладно, ужмёмся. Кстати, на них пушнину и шкуры к самолёту и перевезём, а сюда спирт. Пусть отрабатывают перелёт, – засмеялся Орлов и, раскрыв портсигар из китового уса, предложил:– Закуривайте, «Казбек».Роман вынул одну, Корней отказался.– Елисеич у нас некурящий и непьющий, – пояснил Роман.– Дело хозяйское, – обронил Борис, но, затянувшись, невольно выпустил дым в сторону.Корней, получив расчёт за медвежью шкуру, приобрёл суконную куртку, штаны и кое-что из продуктов, включая махорку для чукчей. На это ушла половина суммы. Оставшиеся деньги отложил на жизнь.Труженица «Аннушка» надсадно взревела и, набирая скорость, понеслась по льду, оставляя позади клубящийся шлейф снега. Перед грядой торосов взмыла, и земля стала быстро удаляться.Корней прилип к иллюминатору. Под ним белая пустыня с оледенелыми змейками речушек и мраморными пятнами озёр. По этой слепящей белизне ползла серая тень, похожая на крест. «От самолёта», – догадался скитник.Справа – заснеженные хребты, затейливо изрезанные ущельями. По их склонам метались искорки красного, синего, зелёного, жёлтого света: казалось, кто-то пересыпает драгоценные камни.Слева – обширные ледяные поля, гладь которых нарушали вздыбленные торосы – результат столкновения льдин.Над всем этим сиял неестественно большой диск солнца и огромная полупрозрачная луна. Странно было видеть их на одном уровне с самолётом. На гранях торосов солнечный свет тоже дробился и сиял мириадами алмазов. Внезапно всё погасло – это облако закрыло солнце, и торосы приобрели обычный зеленовато-белый цвет.Ритмичный рокот двигателя невольно напомнил Корнею Чванова, Светлану, золоторудное гнездо, изгнание из общины, проклятие отца, лагерь, разлад с Дарьей... Давно это было, а кажется будто вчера…– Корней Елисеевич, поглядите, какая красивая лагуна. Название, правда, язык сломаешь: «Нешкенкильхын», – прокричал Орлов, указывая на отделённый от моря широкой полосой торосов залив, покрытый блестящим льдом. Это были даже не торосы, а целые архипелаги из нагнанных ураганными ветрами льдин.– А вон те тёмные пятна – это кто? Тюлени или моржи?– Ни то и ни другое. Это камни вперемешку с землёй. Когда ледник сползает, он тащит с собой всё подряд. Возможно, скопление подобных «земляных» айсбергов и приняли за Землю Санникова. Слыхали про такую? – перекрикивая грохот двигателя, спросил Орлов.– Не слыхал. В российском атласе такой не попадалось.– Так её и нет ни на каких картах. Эту землю так и не нашли… Смотрите, смотрите, это мыс Сердце-Камень! На нём родилась моя мама.Самолёт вдруг словно провалился в пропасть. У Корнея внутри всё сжалось, к горлу подкатила тошнота. Орлов заметил это:– Воздушная яма. Ещё не одна будет. – И протянул Корнею бумажный пакет. – На всякий случай.Чем ближе Тихий океан, тем меньше снега. Вот сквозь дымку показался Берингов пролив с чёрными разводьями открытой воды. Сверху льдины напоминали клочки белой ткани, разбросанные на чёрном бархате. Аляска, к сожалению, была скрыта туманом. Видны были лишь острова посреди пролива.– Вон тот – остров Ратманова, он же – Большой Диомид. Это самая восточная точка России. На нём наша погранзастава. В четырёх километрах от него расположен остров Крузенштерна, или Малый Диомид, – он американский. Между ними происходит смена суток. У нас 30 апреля, а у них 29 апреля.– Как так?– Там линия перемены дат. У нас день уже начался, а к ним он ещё не пришёл.Ветер над проливом был посильнее, и лёгкий самолёт стало бросать из стороны в сторону. Собаки заскулили. Впереди показалась длинная узкая коса с рассыпанными вдоль неё кубиками домов и яранг[3]. Это был Уэлен – самый восточный населённый пункт не только Советского Союза, но и Азии. А чуть ниже самая восточная точка – мыс Семёна Дежнёва. Этот отчаянный казак, пройдя тут в 1648 году, доказал, что Азия не соединяется с Америкой. (Экспедиция Беринга это сделала на восемьдесят лет позже).– Видишь маяк? На нём укреплена чугунная плита с барельефом знаменитого морехода, неподалёку деревянный крест… А тут самое узкое место пролива. Ещё в прошлом году здесь было эскимосское село Наукан. Прежде наши и американские эскимосы зимой по льду, а летом на байдарах регулярно ходили друг к другу. Когда выяснилось, что американцы вербуют их для разведки, всех жителей Наукана переселили: кого в Уэлен, кого в Нунямо, кого в Лорино. Ниже – Берингово море, а дальше Тихий океан.Покрытое тяжёлыми, словно маслянистыми, валами море показалось Корнею более мрачным и суровым, чем Чукотское.Самолёт тем временем сделал разворот в сторону узкой, похожей на звериную пасть бухты Святого Лаврентия. Своим названием она обязана (не совсем заслуженно) англичанину Джеймсу Куку. Землепроходец Тимофей Перевалов нанёс этот залив на карту за тридцать лет до него.Сделав пару кругов, «Аннушка» зашла навстречу ветру и, снизившись, заскользила лыжами по снегу. Когда Корней спрыгнул на землю, его повело в сторону: болтанка всё-таки сказывалась.– Что, качается землица?– Качается, – сознался он. – Будто на палубе в шторм.– Это с непривычки. Скоро пройдёт.Ошалевшие собаки повыскакивали следом.– Борис, благодарю вас и Романа. Сверху и в самом деле всё так необычно и красиво! Кажется, увеличенную карту разглядываешь.– Рад, что вам понравилось. Вы тут подождите чуток, сдам пушнину, помогу устроиться.Когда машина с мехами отъехала, Корней огляделся. Перед ним приземистое здание аэропорта, рядом несколько «Аннушек» и вертолёт. Метрах в ста от взлётной полосы темнело море, обрамлённое лентой припая. Бриз нёс оттуда запах йода.Посёлок, состоящий в основном из двухэтажных зданий, тянулся длинной улицей с другой стороны. В центре возвышались два внушительных строения. Видимо, больница и школа. Вместо тропинок – деревянные мостки. Где-то тарахтела дизельная электростанция. Между домами трубы тепло- и водоснабжения, запрятанные в дощаные короба. У котельных – горы угля и шлака. Снег вокруг них чёрный от угольной пыли.– Эх! – невольно подумал Корней. – Как всё-таки чисто и красиво там, где нет людей!За улицей начиналась тундра, упирающаяся в лысые сопки с заплатами снега. На берегу на опорах из китовых рёбер с десяток больших и малых байдар[4]. «Ставят повыше, дабы собаки моржовые шкуры не погрызли», – догадался скитник. Отдельно четыре больших вельбота, подпёртых деревянными столбиками. Там же причал для морских судов. Возле него зиял ещё не обшитый моржовыми шкурами ребристый остов новой байдары.Во время войны посёлок Лаврентия был важнейшей перевалочной базой доставляемых из Америки грузов по так называемому «ленд-лизу». Для их переброски от причала к аэродрому была проложена узкоколейка. (Судя по заржавевшим рельсам, ею давно не пользуются). Здесь же осуществляли дозаправку самолёты, перегоняемые на фронт.В стороне от пирса стояли катера, судя по серой окраске, военные. Обдуваемые ветрами, орошаемые постоянными штормами, снегом и дождями они выглядели заброшенными: металл от морской соли поржавел, краска на бортах облупилась. Время от времени на реи садились чайки и, оставив очередную порцию помёта, улетали.На припае[5] сновала ребятня. Они ловили через многочисленные продушины морских бычков. Костлявых, но чрезвычайно вкусных.До Корнея наконец стало доходить:– А ведь я уже там, куда так стремился последние годы – на самом краю Матушки России! Дальше океан, где-то совсем близко Аляска. Место тут, конечно, не больно приветистое, но ведь главное не в этом. А в том, что я дошёл, преодолев все трудности, туда, куда мечтал попасть многие годы.Его охватила нервная дрожь и небывалая радость.«Спасибо Господу Богу и моему покровителю Николаю Чудотворцу за эту милость!» – шептал он.Корней задрал голову и, глядя в глубину неба, прокричал:– Отец, ты меня слышишь?! Я здесь! Я исполнил нашу мечту!Проехав и пройдя по Крайнему Северу многие сотни километров, Корней с грустью понял, что истинно старообрядческих общин на Севере не сохранилось. Только старые книги напоминали об их присутствии в этих краях. Большинство уехало, а те, что остались, отошли от веры. Вроде места потаённые, а веру не сберегли. Странно! А вот в их общине вера крепка по сей день.Отвлёк Корнея от этих размышлений Орлов, подошедший с плотным невысоким чукчей лет тридцати. Его лицо лоснилось то ли от жира, то ли от пота.– Корней Елисеевич, познакомьтесь, бригадир зверобоев – Оттой. Он устроит вас в общежитие.Чукча повёл Корнея к длинному зданию. Над дверью вывеска «Колхоз «Заря Чукотки».– Товарищ Корней, извините, у нас тут разные запахи, – предупредил Оттой.– Я привыкший, лишь бы крыша была над головой.Пройдя тамбур, они оказались в просторном помещении, заваленном свежими шкурами тюленей, клыками моржей.– Здесь участок подготовки шкур к выделке.– А это что такое? – Корней показал на серые пластины.– Китовый ус. Из них делают щётки, из нитей плетут особо прочные сети.На низеньких табуретках сидели смуглые миловидные женщины. Одни счищали скребками жир со шкур. Другие замачивали их в чанах с какой-то жёлтой жидкостью. Среди шкур одна выделялась очень большими размерами. Заметив удивлённый взгляд гостя, Оттой пояснил:– Лахтак, или морской заяц. Тоже тюлень, только очень большой. Если вес самого маленького тюленя – нерпы, редко превышает девяносто килограммов, то этот может весить и триста, и четыреста. Мясо его тоже съедобно, а толстая шкура лучший материал для изготовления подошв.– А почему такую громадину назвали морским зайцем?– Они пугливые, как зайцы, и по суше передвигаются прыжками, отталкиваясь задними ластами.Поднявшись на второй этаж, вышли в коридор с десятком дверей по обе стороны.– Наше общежитие.Распахнув последнюю дверь, добавил:– Свободных комнат нет, будете жить со мной. Располагайтесь, я вам сейчас кипятку принесу.Через пять минут на столе лежал нарезанный хлеб, стояла миска с тюленьим студнем, банка сгущёнки и чайник с кипятком.– Вы уж извините, присоединиться не могу – работа, – бронзовое лицо бригадира сразу стало серьёзным.– Оттой, мне бы собак покормить.– За них не беспокойтесь, – махнул рукой Оттой, – на берегу после разделки туш остаётся много отходов. Все наши собаки там кормятся. Вашим тоже хватит.Ночью посёлок накрыл тайфун. Трёхметровые волны, обрушиваясь на побережье, с такой яростью крошили береговой припай, что осколки льда и солёные брызги долетали до ближних к морю домов. Жизнь замерла.На вторые сутки напор ветра стал ослабевать. На метеостанции подтвердили: тайфун уходит. Оттой повеселел и дал команду готовиться к охоте. Как раз наступила пора, когда серые киты, ежегодно мигрирующие из Берингова моря в Чукотское, проходят мимо бухты Лаврентия.Корней, никогда не бывавший на китовой охоте, попросил бригадира взять его. Тот поначалу отнекивался, но в конце концов уступил.Ещё не совсем рассвело, а китобои уже толпились на берегу. Кто с веслом, кто с гарпуном, кто с бухтами канатов, кто с кожаными буями[6]. Сложив инвентарь и несколько карабинов на дно двух байдар, перетащили их, подкладывая деревянные катки, к месту, свободному от припая. Одолев вал из выброшенных штормом водорослей, столкнули судёнышки в воду. Волна гулко забила в борта из тюленьих шкур.Длинные вёсла в ремённых уключинах выметнулись вперёд. Несколько слаженных гребков и байдары устремились в открытое море. Благодаря эластичности шкур, обтягивающих деревянный каркас, лодки обладали хорошим ходом, а главное не боялись столкновения с льдинами.Для увеличения зоны поиска байдары вскоре разошлись. Хотя ветра почти не было, по морю гуляли размашистые волны. Лодки то скатывались по долгому склону, то плавно «взлетали» вверх.Пробарражировав до полудня, не засекли ни одного фонтана. Лишь однажды мимо них стремительно пронеслась, распарывая рябь, стая касаток. Зверобои приуныли. Оттой уже намеривался сменить место поиска, как вдруг впереди взметнулась белая, расширяющаяся кверху струя. Сомнений не было – кит!Теперь важно угадать направление, в котором он плывёт, и постараться, когда вынырнет за очередной порцией воздуха, оказаться как можно ближе. Опытный бригадир не ошибся: следующий фонтан с шумом выметнулся всего в метрах ста. Гарпунёр, сжимая отполированное руками прочное древко, встал на носу. В третий раз кит вынырнул на расстоянии, позволяющем метнуть остро заточенный гарпун с раскрывающимся наконечником[7].Бросок получился удачным. Линь, привязанный к гарпуну, сдёрнул лежащий в байдаре буй в воду. (В этот момент кольцам линя ничто не должно мешать: если он обовьёт чью-либо ногу, человека стянет в воду.)Подоспела вторая байдара. Вскоре уже три гарпуна торчали в громадной спине. Волоча за собой гроздь кожаных шаров, прыгающих на волнах, исполин терял скорость, а главное не мог надолго уйти под воду. Один раз он вынырнул так близко, что едва не опрокинул байдару: сквозь полупрозрачные тюленьи шкуру было видно, как зеленоватый фон воды сменился на серый. Лодка приподнялась и накренилась, к счастью несильно.Наконец все гарпуны брошены, и оставалось ждать, когда раненый гигант ослабеет настолько, что его можно будет взять на буксир. Напоследок кит издал предсмертный вопль, напоминающий вой ветра в печной трубе, и, из последних сил забив хвостом, зацепил-таки борт байдары. Верхний брус с треском переломился. Не будь он таким высоким, вода хлынула бы внутрь. А так обошлось ледяным душем.Корней, глядя на маленькие, немногим больше, чем у оленя, глаза, подёрнутые смертной пеленой, прочёл в них укор. Он, конечно, сострадал бедняге, но успокаивал себя тем, что этот кит спасёт от голода сотни людей.Жестокая охота, но у береговых чукчей нет иных способов добыть кита. А без его мяса и жира на этой промёрзшей бесплодной земле, где девять месяцев зима, им не выжить.Буксировали многотонную тушу обе байдары. Приближаясь к бухте, зверобои выстрелами известили об успешной охоте. Когда подходили к причалу, жители посёлка уже собрались на берегу. В ожидании пиршества они пели и пританцовывали.Перед тем как вытащить кита лебёдкой на берег, Оттой забрался на его спину и, опустившись на колени, исполнил обряд благодарения:– Ръэвыт[8], ты наш прародитель. Спасибо тебе за то, что кормишь чукчей. Прости, что делали больно, но без твоего мяса и белоснежного сала чукчи умрут.Как только морской исполин оказался на берегу, рабочие приступили к разделке. Ловко орудуя острозаточенными кривыми ножами, насаженными на длинные черенки, рассекали эластичную шкуру на квадраты и вынимали её вместе со слоем жира. Открыв доступ к мясу, вырезали его такими же квадратами. Помощники наполняли ими принесённые жителями посёлка мешки и вёдра. Раздавали без ограничения – кто сколько унесёт. Довольные люди тут же спешили с «добычей» домой. Самые нетерпеливые на ходу отрезали кусочки и, не жуя, глотали. Но всё же первые куски мяса по традиции отведали сами китобои.– Китовая шкура со слоем сала для нас самый любимый деликатес, – пояснил Оттой. – Едим сырым. Попробуйте, это очень вкусно, – бригадир протянул Корнею бурую полоску с белоснежным салом.– Действительно вкусно, – согласился тот, съев её.Рабочие артели тем временем вырезали из громадной пасти сероватые, невероятно гибкие и прочные роговые пластины китового уса[9]. Они, словно листья книги, были плотно прижаты друг к другу. По краю пластин свисала бахрома, образующая подобие щётки. Через неё киты отцеживают моллюсков, мелких рачков, рыбёшек и планктон. Когда все пластины были вырезаны, их связали в пачки и сложили отдельно.Некоторые подходили к ним и, соскоблив ножом белый налёт, с наслаждением слизывали его языком. Эту «вкуснятину» Корней пробовать не решился.Сумерки сгущались. Мгла, подсвеченная багровым закатом, заливала берег, но артельщики не прекращали работу. Когда взошла луна, на берегу остался лишь голый скелет с торчащими рёбрами (их потом используют при строительстве яранг).Большую часть мяса и жира на тележках перевезли в ледник, вырубленный неподалёку от берега. Этот запас, ещё не раз пополняемый в течение лета, поможет жителям посёлка пережить долгую зиму. Внутренности забрала звероферма для голубых песцов. Почти всё оставшееся мясо отправили в цех для засолки в бочках. Туда же перевезли китовый ус. Из него изготовят щётки, сувениры, заготовки для защиты полозьев нарт.Самые нежные куски с хвостовой части туловища сложили в леднике отдельно – для общего праздничного стола. Его накрыли на следующий день. На берегу запалили костры, повесили котлы. Вскоре в воздухе завитал призывный, соблазнительный аромат. Берег наполнился звуками бубнов, песнями, танцами. Со звонкими криками носилась ребятня.Глядя на всеобщее веселье, Корней подумал: «Какой стойкостью, каким характером надо обладать, чтобы, родившись на голой, промороженной земле в окружении льдов, не только выживать, но и сохранять способность так радоваться жизни».После китовой охоты минуло десять дней. За это время окружающие посёлок холмы преобразились. Снег сошёл. Сквозь бурую прошлогоднюю траву из оттаявшей земли выстрелили синие, красные, белые, жёлтые цветы, образовавшие красивый пёстрый ковёр. К сожалению, эта красота оказалась недолговечной. Уже через пять дней от неё осталась лишь однотонная зелёная щетина.Скитник к тому времени успел обследовать весь посёлок и его окрестности. Поднимался на ещё заснеженные сопки, где видел отпечатки медвежьих лап. На расползающемся снегу они казались особенно огромными. На протаявших участках краснела сохранившаяся с осени брусника. Побывал на метеостанции, звероферме, проведал Орлова, познакомился с братом Романа.Прошёлся и вглубь залива. Узкие карнизы, уступы, расщелины, пустоты, ниши скалистых берегов были усеяны гнёздами птиц. Резкие крики кайр, пронзительные вопли маёвок, хриплые голоса бургомистров, свист чистиков сливались в глухой, далеко слышный гвалт, заглушающий даже шум прибоя. Небо было серым от тысяч пернатых, беспрестанно снующих к морю и обратно в поисках корма для своих птенцов. Все обитатели птичьих базаров – отличные ныряльщики, и без рыбы или рачков никто не возвращается. Среди скал мелькали чёрные косматые головы мальчишек. Размахивая сачками, они ловили птиц на лету.И теперь Корней не знал, чем ещё заняться. Ему были в тягость царившие в посёлке скученность, слякоть, угольная пыль. А до прихода «Арктики» ещё не меньше месяца.Скитник развернул свою замусоленную, потёртую на изгибах карту и нашёл на ней залив Лаврентия. Хорошо изучив ломаную линию его берегов, решил, вместо того чтобы маяться в ожидании парохода, ехать в Уэлен и поджидать «Арктику» там.Когда бригадир вернулся с работы, Корней, несколько смущаясь, обратился к нему:– Оттой, я вам всем очень благодарен за гостеприимство. Люди у вас хорошие, добрые, но хочу отправиться в Уэлен, чтобы по дороге посмотреть, как чукчи в стойбищах живут. В Лаврентии ведь даже настоящей яранги нет. До парохода ещё долго, добраться успею. Думаю завтра выехать.– Корней Елисеевич, я вас понимаю, только как вы через залив переправитесь? По берегу далековато. Бухта у нас языкастая – километров на шестьдесят в материк уходит и берега крутые.– Да как-нибудь, не привыкать.– А знаете что? Мы послезавтра опять на охоту идём. Вас на байдаре можем переправить.– Спасибо, Оттой! Отличный вариант. ЧУКЧИ. УЭЛЕН Волны с ленивым шуршанием накатывали на косу, заваленную тёмно-зелёными водорослями вперемешку с поплавками от сетей. Здесь особенно сильно ощущался запах йода. Байдара, подняв донную муть, мягко наехала на эту мешанину. Зверобои помогли Корнею выгрузить нарты, поклажу. Через полчаса собаки уже везли его по мшистой тундре.Впереди, на высоком берегу, показались приземистые яранги Нунямы. Возле одной белело что-то похожее на арку. К селению с моря подходила большая байдара. Смуглолицые рыбаки в брезентовых бушлатах и непромокаемых штанах из нерпичьей кожи спрыгнули в воду и, подхватив причальные концы, вытянули судёнышко на берег. После чего стали переносить нерп и мешки с рыбой в ледник. Добытый ими огромный морж плавал, привязанный верёвкой, сзади байдары. Из него торчала трубка, через которую в живот закачали воздух (чтобы туша не утонула).Корней остановил упряжку и подошёл к ним. Командовавший разгрузкой, невысокий, ловкий в движениях, черноволосый, несмотря на почтенный возраст, бригадир приветливо улыбнулся:– Еттык![10]– И вам здравствуйте.– Табацёк на головочку ниту?Корней достал из котомки пачку махорки.– Угощайтесь.Чукча вытащил из голенища костяную трубку, заправил её и протянул пачку обратно.– Нет-нет! Это вам. Я не курю.Бригадир удивлённо заморгал глазами:– Как так – не курю?– Вера не позволяет.Обрадованный зверобой быстро сунул пачку в карман и с наслаждением затянулся.– Откуда и куда едешь?– Сейчас из Лаврентия, а еду в Уэлен. По пути хочу посмотреть, как живут настоящие чукчи.– Гаврила! – окликнул бригадир атлетически сложенного парня, нёсшего на плече мешок с рыбой, и продолжил что-то по-чукотски. А повернувшись к Корнею, сказал: «Пошли, покажу, как живём».Тем временем Гаврила, подойдя к корнеевским собакам, высыпал им полмешка рыбы.Белая арка оказалась китовой челюстью. Под ней мясная яма, прикрытая огромной китовой лопаткой. Хозяин открыл дверь. (Ручка двери была из моржового бивня).– Заходи!Яранга представляла собой шатёр из тюленьих шкур, натянутых на каркас, вертикальный в нижней части, конусообразный в верхней. В центре дымовое отверстие. Основа для нижней части яранги деревянная, а верхняя из китовых, уже сильно прокопчённых рёбер. За счёт того, что стены на высоту человеческого роста вертикальны, яранга, при одинаковом диаметре основания, вместительней чума. Одно плохо: в ней довольно дымно (в чуме, благодаря конусообразной форме, дым лучше вытягивается).Внутри два помещения: чоттагин и меховой полог. Чоттагин – холодная часть жилища. В нём горел костерок, над которым посипывал чайник, а рядом, на гудящем голубым пламенем примусе[11], стояла большая кастрюля с аппетитно пахнущим варевом. В центре яранги на крючках две керосиновые лампы. Повсюду висят связки сушёной рыбы.На приспособленной под стол ещё одной китовой лопатке два железных подноса. На одном – гора варёного мяса, на другом – рыбы. Рядом пучки дикого лука, лепёшки, алюминиевые кружки и две бутылки спирта. Хозяйка хорошо подготовилась к встрече мужа и членов его бригады.Земляной пол застелен моржовыми шкурами. Они хорошо защищают от холода вечной мерзлоты, и с них ?