№9.2020. Дина Козырева. Игорёша.Рассказ

ИГОРЁША

На улицы маленького города надвигалась весна. Снег уже покоился только на газонах грязными островками. Промерзшая земля черпала тепло тусклого, ускользающего в облачный лабиринт солнца. Прохожие всё ещё кутались в шарфы и надвигали на уши шапки.

Игорёша сидел на бордюре напротив маленькой выбеленной церкви. За его спиной покоилась клумба, где заледеневшие листья раздавали багрянец почве. Десятилетний мальчик отчаянно ждал, когда возле железной ограды появится знакомый силуэт.

Голод, мучивший его двое суток, отдавал болью в животе. Поднятый ворот тонкой светло-голубой куртки не защищал от набегов ветра. Первый час литургии он измерял шагами вокруг прицерковной территории. На втором часу священнослужения сил поубавилось, и Игореша расположился на бордюре. Неожиданно в теле появился очаг тепла, он стал обволакивать грудь и плечи. Худощавый ребенок маленького роста поддался дрёме против своего желания, и голова его грузно повисла над коленями.

Внутри церкви было тепло. В воскресенье народу было столько, что стало душно. Иконы и расписные потолки заполняли помещение золотисто-оранжевым светом. Дрожали свечи и голос духовника. Полная женщина средних лет стояла в левой части зала. В её больших синих глазах мерцали слёзы, когда тонкие голоса певчих тянули «А-а-а-ми-инь» или «Бла-го-сло-ви». Она поглядывала на семейную пару с невзрачными, но светлыми лицами. В храме Светлане было необыкновенно спокойно. Она знала молитвы, стояла обязательно на женской половине, нетерпеливо ожидала, когда духовник пройдет с кадилом мимо неё. Она жадно всматривалась в движения, в глаза. Ей было необходимо, чтобы кто-то разделил с ней духовный восторг, признал, что она часть паствы. На службе всё шло своим чередом, в своё время, поэтому до самых последних минут она упорно стояла, благоговейно причащаясь. Здесь она казалась себе самой лучше того мира, где ей приходилось жить.

Игорёша открыл глаза, когда тело его почти соскользнуло на холодный асфальт. Возле церкви уже одиночно стояли бабушки-попрошайки. Мамы среди них не было. «Пропустил», – горько выдохнул мальчик и побрел по знакомой до аритмии дороге.

В день накануне побега сына Светлана спешила домой, буквально на ходу набрасывая на себя пальто. Её рабочий день в школе с особенными учениками подходил к концу, и это рядовое событие так радовало учительницу, что она, округлив грудь, проворно шагала в сторону вестибюля.

Когда-то педагогический университет стал для неё единственной альтернативой техническому училищу. Из-за бюджетных мест, из-за местного престижа, из-за близости к дому. Она была весьма исполнительной и потому не обратила внимания, как жизнь прошлась по её личности с девизом «надо». Надо высшее образование, надо работать, надо выйти замуж, надо родить ребенка. И в тот момент, когда супруг решил её оставить в социальном статусе «брошенки» и «матери-одиночки», она ужасно разозлилась на себя, на жизнь, на педагогику, на работу, на бывшего мужа, на «надо» и на обаятельного, голубоглазого, улыбчивого малыша, в котором теперь она видела только свою губительную наивность и отсечение всех дорог, ведущих к счастью.

Как последний барьер в эстафете, она преодолела лестницу пятого этажа, и грузным телом ввалилась в прихожую цвета охры. Ненадолго Светлана залюбовалась своим выразительным и уставшим лицом. Лишний вес никак не умалял красоты её больших глаз. Однако прохожие редко обращались к ней с вопросом о времени или маршруте автобуса, потому что в зрачках её леденели айсберги, способные погубить не один лайнер.

Игорёша услышал шум ключей и шарканье обуви. «Мама, мама», – он радостно бежал обнять самого родного и близкого человека на свете. «Не подходи ко мне! Не видишь, я устала!» – Светлана закричала так, что было слышно на лестнице другого этажа. От любви сына ей становилось тошно: как будто это обязывало любить в ответ. Это единственное «надо», от которого она отказалась. Сын оторопел, чувствуя, как его сердце раскрошилось в пыль. Только что он смотрел мультфильмы о мудрой маме Крошки Енота, о милосердной слонихе, усыновившей мамонтенка. «Ничего непонятно. Наверно, я Бармалей какой-то. Нет, не может быть. Меня любил дед. Любит бабушка. Но почему тогда?» – размышлял Игорёша, направляясь из коридора в комнату, понурив голову.

«Уроки сделал?! Дневник неси!» – свирепо распоряжалась мать. Игорёша нёс картонное изделие, исписанное красными чернилами, сжимая в потных ладонях. Спустя минуту загремел голосовой локомотив: «Бездарь неблагодарный, лентяй, дурак». Как мелькающие вагоны проходящего поезда, посыпались оскорбления и попрёки.

Поздно вечером Алексей, гражданский муж Светланы, как обычно вернулся домой. Чуть не с порога жена ввинчивала в него свои проблемы: «Уж с какими тяжёлыми учениками я общаюсь. Больные, с дефектами, и те стараются изо всех сил. Понимают, что и так им в жизни ничего хорошего не светит, так хоть образование хотят хорошее получить. А этот здоровый, крепкий, кушает вон как, хоть телеги на нём вози, а всё без толку. Позорище. Уж как только не билась я с ним. Хоть ты иди с ним по-мужски поговори».

Игорёша сидел в своей комнатке за потрескавшимся темно-коричневым письменным столом, с подбородка падали капли, размывая чернила в тетради. Алексей грубым толчком распахнул дверь. Увидев его, Игорёша стал дышать чаще и сразу высушил глаза рукавом кофты. Низкорослый и худощавый мужчина с узкими глазами и острым носом стоял в дверном проёме. «Ко мне подойди!» – скомандовал он. Набрав воздуха в лёгкие, ребенок ответил: «Нет!» «Ты, что, щенок, с кем спорить собрался?» – раздувая ноздри, заводился отчим. «Уроки делаю, не видишь? Не встану!» – детским бунтарским запалом отчеканил Игорёша, чувствуя, как пульсируют виски. «Сейчас ты у меня поговоришь, двоечник!» – угрожал Алексей, быстрыми шагами приближаясь к школьнику. Резко подняв за подмышки пасынка, мужчина бросил его на кровать и стянул со своих брюк ремень. Не имея сил ответить или сбежать, Игорёша вопил что есть мочи после каждого удара. В этом отчаянном вопле и боль, и страх, и мольба о пощаде и защите. Алексею нравилось, когда мальчик кричал. В это время он чувствовал, как приятная нега всевластия колыхалась под грудью, нисходя к рукам, как тяжело было остановить это удовольствие. Руки надувались жилами и мстили за своё детство, за ремень и палки отца, за пьянство матери, за своё беспутство. Светлана стояла в проёме комнаты и наблюдала сцену, скрестив руки на груди. В глазах также леденели айсберги.

Ночью Светлана и Алексей пили чай на кухне. «Хотела тебе плетку принести, а не нашла. Сколько плеток об этого дурака изломала. Какой толк. Как отец, такой же никчёмный. Тварь», – не утоленная местью заключала женщина. Она раздражалась, потому что из комнаты Игоря до сих пор слышались всхлипы и рыдания. «Лучше бы уроки делал, чем подушку мочить!» – не успокаивалась мать. «Подлить кипяточку?» – кривя улыбку, обратилась Светлана к сожителю.

«Я его убью. Сегодня ночью убью. Достану нож на кухне и воткну в сердце, как вампиру. Не хочу больше его видеть. Не хочу слышать его голос, шаги, мамино “Лёшенька, чаю налить?” Тьфу, тошно. Ненавижу. Убью его», – решил Игорёша своим детским существом, состоящим из боли, ненависти и отчаяния.

Глубокой ночью он раздобыл оружие и на цыпочках пошел к себе. В комнате мамы заскрипели полы. «Надо подождать», – подумал малыш, спрятав нож под подушкой и уснув таким вязким и теплым сном, какой бывает только после сильных переживаний.

Игорёша проснулся оттого, что что-то мокрое касалось его лица. Словно кто-то из знакомых ребят брызгался водой. Сквозь мутные глазные щели он различил фигуру матери, махавшую над ним чем-то белым. Всё громче и яснее он слышал её слова: «Опять обоссал всю кровать. Дрянь! Не можешь проснуться! Лень сходить в туалет? Ноги отвалятся? Позорник!» Она прошлась по сыну испорченным постельным бельем, задевая щёки и подбородок. «Проспал», – огорчился Игорёша, не обращая внимания на привычную брань.

Утром мама покидала дом раньше сына. Игорёше это было на руку. Не зная куда, к кому, на сколько, он решил сбежать, потому как знал, что всё, что было вчера, всё, что было с тех пор, как он стал пятиклассником, – несправедливо, неправильно.

В подъезде Игорешу обдало веянием северного края. Но это не испугало юнца. Он вдохнул холодного воздуха, пропуская его до самого низа живота, и почуял дух свободы, как отчаянный мореплаватель, доверивший судьбу попутному ветру. Озорные воробьи бодрили беглеца частушками: «И-ди, и-ди, бе-ги, бе-ги».

Каждый шаг – это надежда на чудо. Может, кто-то приютит его, может, мама испугается, что потеряла свою кровиночку, и больше никогда, никогда не станет бить его, может, она обнимет его так, что два сердца соединятся и родится в них трепетное тепло, может есть где-то другой мир, где нет школы, ведь это именно она, считал малыш, разбудила в маме жестокость и беспощадность. Он улыбался этим мечтам, шагая быстро им на встречу. Чем дальше от дома, тем ближе любовь.

Городок начинал пульсировать. Вот уже бакалейщики на рынке, укутанные шалями поверх курток, раскладывали солнечные лимоны. Букеты укропа и петрушки сочились на железных столах красками лета. Вот ловкая рука с широкими запястьями сыпала крупу, заточая баловливые зёрна в полиэтиленовые темницы. Сновали грузчики, гремя металлом тележек. Торговцы развешивали джинсы, угрюмые куртки больших размеров и пестрые костюмчики для малышей. Пирожковый аромат назойливо впивался Игорёше в ноздри. Он напомнил ему о доме, и мальчик тут же пошёл прочь.

Корявые ветви парка грозили указательными пальцами. А он показывал им язык так же, как учительнице, когда она, побурчав, отворачивалась к доске. В школе Игорешу называли Ералаш из-за сильного сходства с главным персонажем киножурнала. И он, конечно, этому званию соответствовал. Он не стеснялся отвечать учителям без хамства, но с иронией. «Савельев, что это у тебя под столом?» – спрашивал преподаватель во время самостоятельной работы. «А я вам не скажу», – отвечал ученик, пряча шпаргалки. По классу тут же прокатывались смешки. На переменах он всегда находил, чем увлечься. Однажды принёс с собой скотч и обмотал им смятые тетрадные листы, так что получились бумажные мячики. После звонка все мальчики в классе пасовали их друг другу учебниками.

Город обрастал людьми. Одиночное ворчание мотора редко мелькавших автомобилей разразилось хоровым гулом клаксонов и шарканьем колёс. Днём ещё теплилась надежда и голод не мучал так сильно. Но солнце смещалось на запад, и небо нависло синими кровоподтёками над головой. Что же дальше? Сады. Он добрел до соседских участков. Через десять разноцветных заборов нашёл незакрытую хибарку. К счастью, там пустела кровать из железных прутьев без белья и матраца, и путник, прижав колени к груди, обрёл ночлег. В сумерках он часто просыпался: стучали зубы, и тело пробивала дрожь. Он приседал, прыгал, растирал себя и снова ложился.

Утром Игорёша отправился на поиски тепла. Шагал без торопливости, смотря под ноги. Чёрные кожаные ботинки, избрызганные остатками зимы, то и дело проваливались в кремовую грязь. Покидая нежилые дома, он вышел на дорогу, где маячило солнце. Оно обратилось к нему лучами. Игорёша подставлял им то правое, то левое плечо, спину, отогреваясь короткими импульсами звёздного проводника.

В городе мимо также проплывали здания, ограды, голые ветки, пальто, куртки, чужие люди. И голод журчал неистово.

Его не нашли. И, скорее всего, не искали. Или оттого, что знали – вернётся, или ждали, что пропадёт. Прошлой выдержки хватило на день. Обида, гордость, боль, надежда растягивали силы ребятенка на второй день побега.

Игорёшу тошнило от голода. Тело предательски усмиряло гордость. Это злило и вместе с тем придавало сил для ходьбы. Он считал шаги до дома, с трудом отрывая ступни от земли. Маленький страдалец давно привык измерять цифрами всё, что трудно перетерпеть: шлепки, удары, секунды маминого ора, минуты до перемены, ступеньки. То, что можно сосчитать, не может длиться вечно – это он хорошо усвоил.

Светлана открыла дверь сыну и молча впустила маленького бродягу. Поджимая губы, она смотрела, как он разувается. Чуть погодя резко развернулась и пошла на кухню. Нехотя она ставила на стол тарелки, которые приземлялись позвякивая.

«Так и будешь молчать?» – рявкнула она на ребенка. Игореша понял: ждёт извинений, и продолжал есть. Быстро насытившись малой порцией, он двинулся в сторону кровати. Но тут раздался дверной звонок.

«Бабушка, бабушка, бабулечка моя!» – ликовал внук, махнув рукой на сон.

Она приходила по воскресеньям проведать дочь и единственного внука. Остальные дни принадлежали железнодорожным путям, бессонным ночам и коротким отсыпным. Ребенок припал к взрослому, цепляясь за широкую спину, насколько хватало длины худеньких ручек. Впиваясь пальцами, как хрупкий котенок коготками, он боялся разомкнуть объятия. Ноги вдруг подкосились, и он повис на той, которую часто от сердца называл мамой. Крашеные рыжие волосы щекотали лицо, а мягкое свечение зеленых глаз согревало сердце Игорёши.

Бабушка знала, что мальчонку бьют, но не вмешивалась. Она чувствовала ужасную вину перед Светланой за то, что когда-то настояла на скором браке, но, невзлюбив зятя, способствовала разрушению семейных уз. Однажды, когда перед ней затрещал ремень, терзавший душу и плоть ребенка, она выбежала из дому в холодный декабрь, не в силах внимать оглушительным воплям Игореши. Не в силах остановить зло.

– Ну что, мой голубчик, как поживаешь? – хитро спрашивала она после подробного рассказа Светланы о самом неблагодарном сыне на земле.

– Как, как. Убежал опять. Дядя Лёша снова лупил, – отвечал мальчишка, хмурясь и уводя взгляд.

– Ну что ж ты, миленький, не расстраивай маму. Почему не пришел ко мне?

– Нашли бы сразу. А я не хотел, чтоб нашли.

– Игонька, Игонька, – вздыхала бабушка, подпирая рукой подбородок. А двойки почему схлопотал? Опять выгоняли из класса...

– Ну и что? – стал защищаться малыш.

– Как что?! – сменила женщина ласковый и игривый тон на строгий. Игорёша, ты кем стать-то хочешь? Беспризорным? Вором? Преступником? Не бывает хорошей работы без школы.

– А вот и бывает. Найду, – осмелел малыш от возможности говорить о себе.

– Нехорошо спорить со старшими, – оборвала внука бабушка. – Ну, скажи мне, милый, кем ты мечтаешь стать?

– Футболистом, – утвердительно отозвался мальчик, слегка улыбнувшись, представляя себя в яркой форме спортсмена.

– И что, думаешь, им школа не нужна? Думаешь, тренеры берут двоечников? Нет, дорогой. Если плохо учишься, значит, верить в тебя не будут. Будут думать, что ты и тренировки начнёшь пропускать, плохо стараться, – убеждала женщина.

Мальчонка слушал бабушку. Его коробило от того, что она пыталась внушить ему то же, что и мама. Но он сидел смирно, потому что ему давали возможность отвечать и разговаривали с любовью.

Под негромкое улюлюканье телевизора, под лаской бабушкиных рук, под теплом мягкого одеяла Игорёша сомкнул веки.

Когда его разбудили, на улице темнело, а бабушка уже ушла, оставив на кухне мешок любимых конфет. Мама подвела его к иконам. «Стой и слушай», – повелела она. Игорёша стоял и слушал. Незнакомые слова, непривычно грустный мамин голос. Когда-то он пытался дергать за руку и звать маму, чаруясь мягким звучанием её молитв, в надежде, что и ему перепадет кусочек добра, но каждый раз глаза-айсберги стреляли осколками льдин, так что слабели ноги.

Игорёша всматривался в икону, пытаясь понять что-нибудь, найти хотя бы единый ответ на немой вопрос. Ребенок, не знающий ничего о Боге, видел перед собой картину, а на ней женщину с большими, печальными, как будто виноватыми глазами, а на её руках светящегося младенца.

Игорёше казалось, что она говорит: «Вы меня простите, уж я его и так и эдак, ничего не помогает, он всё равно... светится».