№8.2020. Эвелина Глушкова. Васильки. Рассказ

Эвелина Глушкова родилась в городе Уфа, в 2016 году окончила БГПУ им. Акмуллы. Работает визажистом.

1

Уже было давно за полночь, свет горел лишь в одном доме. Которую ночь маленькая девочка В. не могла спокойно спать. Ей постоянно снился один и тот же сон, что терзал, разрывая сердце в клочья, – где-то у нее есть брат. Она отчетливо помнила его, бесконечно улыбчивого. Не могла только вспомнить имя. Родители и все вокруг говорили, что брата у нее нет, и этот сон – игра фантазии. Мама твердила одно и то же: «У меня только ты, ты моя дочь, никогда и никого я больше не рожала, и хватит». А В. все не могла забыть сон про мальчика с невероятно добрыми серыми глазами и русыми волосами. Со временем сон наполнялся воспоминаниями. Она вспомнила коробок спичек, в котором мальчик приносил ей изюм. Она быстро съедала отмерянные коричневые сморщенные ягодки, это его смешило, и он всегда отдавал ей свою порцию.

В одну из ночей она вспомнила, как каждый вечер дверь в комнату открывалась, слышался тихий свист – так мальчик желал ей спокойной ночи. На прощание он махал рукой. В месте, которое ей вспоминалось, было много детей, но он был важнее всех. Едва проснувшись, она бежала со всех ног искать его, боялась, что брат исчезнет. Она припомнила имя – Захар, но мальчику оно не принадлежало, просто он часто спрашивал о Захаре у взрослых. Взрослые там тоже были, но их было немного, и они часто сменялись. Девочка не могла вспомнить ни одного лица, только лицо мальчика было отчетливым. Во сне он звал ее Василек. Она просыпалась с чувством, что ее обманывают, что-то недоговаривают. Многое не сходилось. Мальчик был, и он был ее братом. В. часто накрывало чувство пустоты и отчаяния. Это был не сон, а воспоминание, как постоянно вращающаяся пластинка. Чем старше становилась девочка, тем отчетливее понимала, что мальчик остался в том месте, из сна, и это место вызывало у нее страх и беспокойство. Он будто остался в опасности. Ей нужно было его найти, мальчика, которого не существует.

2

Мама должна была прийти вчера вечером, а уже наступил вечер сегодняшнего дня. Ульяна затопила печь, и кинула вариться пару картошек. Картошка надоела, но я не жаловался, иначе опять заругает, скажет, белены объелся. Картошка была сладкая, вот и весь секрет. «Если утром не придет, на завод схожу», – сказала Ульяна, обращаясь к Кате. Ульяна была старше всех, потом Катя, я, Василя и маленький Захар. Он плакал уже второй день навзрыд, не переставая, сначала я мыл руки и давал ему пососать палец, сегодня это не помогло. «Он горит, ну где же мама?», – Катя волновалась. Уля виду не подавала, чтоб мы не плакали. Василя сидела рядом, мы с ней играли, катая картошку по полу. Я услышал громкий топот – идет наш дядя, стряхивая снег с валенок. Дверь открылась, он вошел со словами: «Ульяна, Катя, собирайтесь, и к нам быстро». Девочки подскочили, накинули пальто и убежали. «Через пять минут будем», – уверили они нас. Мне кажется, я все понял, когда они вернулись. Лица на них не было, бледные, обеих трясёт. Ульяна сразу дала молока Захару, и он уснул, видимо, тетка послала. Дядя с тетей жили в соседнем доме, у них было четверо детей, у нас на одного больше. Сестры проплакали всю ночь, ни слова мне не сказав, что случилось. На мои расспросы они плакали еще надрывистей. Я перестал спрашивать.

На утро Ульяны и ее вещей не оказалось. Она сбежала, как мне сказала Катя. Это же кричали тетя с дядей. Они пришли под утро, стали складывать наши вещи в мешки. Покончив с вещами, нас усадили за стол. Тетя сказала, что мы поедем в детский дом, потому что им нечем нас кормить. И все. Больше ни слова. Она не смотрела нам в глаза, но я в ее смотрел. Они были красные, заплаканные. Сказав это, тетя выскочила из дома, дверь осталась распахнутой, метель то и дело мотала ее, в доме стояла громкая тишина, нарушаемая хлопками старой деревянной двери. «Ну что же, – нарушив молчание, начал дядя, – пора». Плакать мне не хотелось, все внутри сжалось и натянулось, я уверял себя, что я мужчина и справлюсь, чтоб малые не расстроились. К горлу подступил ком, мне было тяжело дышать, одинокая слеза все-таки предательски скатилась, все было странно, как во сне, происходящем не со мной, будто со стороны смотрел. Дядя потянулся к кроватке, я опередил его словами: «Я сам», мне было обидно, и одновременно разъедала злость, я так разозлился на всех. Эти опускают руки – кормить, видишь ли, нечем, я бы сам всех прокормил, порвался, но что-нибудь придумал. А сестра, да как она нас бросить-то смогла!? Вот так, не попрощавшись, сбежала. А я с ней хотел, и всех мы могли бы забрать с собой!

«Не прощу», – тихонько вырвалось у меня, дядя услышал. У него подкосились ноги, закружилась голова, и он упал, ухватившись за край стула. Я даже не обернулся. Подошел к кроватке, запеленал брата, взял его на руки, младшую взял за ручку. Так мы и вышли, ни разу не посмотрев назад. Позже я узнал, что маму убило на заводе, на завод приехал поезд, из одного вагона торчал штырь, который она не заметила. Сестра сбежала во Владивосток, семь дней она добиралась туда на товарном поезде без еды и воды, ела снег. Перед этим отправила письмо родственникам, что приедет, там они ее встретили полуживую на станции. Папу мы уже не ждали, нам пришло письмо с указанием места его братской могилы.

3

Я не хотел, чтобы меня забирали в другую семью. Я понимал, что прежней семьи больше нет, но мне другой не надо было, я любил свою. В детдоме не хорошо и не плохо. Скучно нам не бывало. Утром я вскакивал с постели, быстро умывался и бежал в общий зал, там мальчишки уже ждали, до завтрака мы играли в шахматы и шашки. Я ими очень увлекся, помогало не думать о сестрах, братике, папе и конечно маме. Она в моих мыслях была постоянно. Возраст у нас у всех в детдоме был разный, а мысли одни и те же – о маме. По ночам было сложнее всего, я боялся своей подушки в голубой цветочек и выключенного света, боялся вспоминать. Вспоминалось одно утро. Мама проснулась, как помню сейчас, вышла в баню. Я тоже вскочил, налил молока, стал ее ждать. Наконец мы с ней вдвоём побудем, думалось мне. Она приготовит чего-нибудь, спросит, как у меня дела, пока остальные спят, она только моя мама. Я тихонько всем своим храпяще-сопящим братьям и сестрам показывал язык. Подходя к дому, она запела песню – такую красивую, но почему-то грустную. Вошла она в белом платье со словами: «Улымка мой проснулся». Я себя ругал, ругал, что мало целовал ее, обнимал, мало с ней говорил. Мало! Мало! От этого хотелось кричать. Я утыкался в подушку и плакал. Часто, постоянно. Надо было каждый ее пальчик поцеловать, каждую ресничку, помогать ей, не отходить ни на шаг. Надо было сказать, хоть раз сказать, как я ее люблю. А сейчас, прежде чем уснуть, я ей рассказывал новости, знаю, что слышит. Обещал найти Василю и Захара. Клялся, что найду, и сон забирал меня в свои объятия, унося далеко, в те места, где сердцу не было больно. Захара я не видел с тех пор как переступил порог дома, в котором теперь живу. Но оказавшись в нем, я понял, что он никогда не может стать родным, каким бы хорошим он не был. Василю удочерили почти сразу, она была маленькой и очень красивой девочкой; знаете таких розовощеких девочек можно встретить на рекламных плакатах молока. Волосы у нее были по пояс, глаза голубые и теплые, как небо в безоблачную погоду. Иногда я за нее радовался, наверное, она нас забудет и маму тоже, так ей будет лучше, а потом такая злость брала, сам не понимал почему, и надеяться начинал, что не забудет она нас, всем назло. Один мальчик мне сказал, что Захар умер, сказал, что видел, как взрослые его в коробку положили. Я ему не поверил.

4

Шахматы меня увлекли, да так, что меня и еще пару парней пригласили на поединок по шахматам в доме Пионеров. Это было весьма почетно, это я понял по возгласам девчонок. Я с радостью приглашение принял.

И вот мы, четырнадцатилетние, самостоятельно сели в электричку и поехали в город. Тетя Люда нам все точно объяснила и сказала: «С Богом, мальчишки, без победы не ждем». Дала она нам карту города и всех поцеловала, как она любила говорить, в темечко. Ее я знал уже шесть лет, с первого моего дня в детдоме. Я ее правда полюбил, когда младше был, в душе надеялся, может она меня к себе заберет, захочет такого сына послушного, но, если говорить совсем честно, тут все на это надеялись. Но она не могла, у нее было четыре своих сына, и пятый, как она говорила, сын это ее муж.

Мы были довольные, наконец-то сами едем, я чувствовал себя «орлом». Пока ждали электричку, сложили свои кровно заработанные деньги и купили три пломбира на пятерых. Это был наш праздник, а какой праздник без застолья?

В городе шел дождь, а мы забыли зонты. Видимо, не совсем мы еще годны были для взрослой жизни, раз шли и шлепали по улице, как мокрые курицы. В этом городе я родился, я это знал. А вот где мой дом и улица, я не помнил. Сестра Катя приезжала ко мне в детдом пару раз. Я все забывал об этом спросить. У нас тем для разговора хватало и так. Она уже работала на фабрике, жила в нашем доме. Тяжело ей приходилось одной, я обещал к ней вернуться.

Чем ближе мы подходили к дому пионеров, тем яснее я понимал, что это моя улица. Я стал узнавать места. Вот колонка, здесь мы с папой воду пили, когда жарко было. Вот магазин, я тут рубль потерял, вот тут я белену собирал с мальчишками. Меня вдруг унесло в детство. Шаги перешли в бег. Парни не понимали, что это со мной, кричали вдогонку: «Максим, нам в другую сторону». Мне было уже не до них и их треклятых шахмат. Я бежал домой. Бежал, не останавливаясь. Вскоре показался мой дом с зеленым фасадом и белой калиткой, давно некрашеной.

Я остановился хорошенечко на него посмотреть и запомнить, чтоб он ко мне во сне приходил. Все ушло, все стало маловажным, даже дорога назад, на вокзал, я ее точно не запомнил. Подходя ближе, я надеялся, что сестра дома, и мы чай попьем, может у нее пряники есть. И я останусь. Никуда не поеду.

Калитка заржавела и долго не поддавалась, но уже было все равно, дома не было никого. На двери висел старинный замок.

Я посмотрел в одно приоткрытое из-за штор оконце. Ничего не увидел, темно было.

Накатили слезы, и я не хотел их сдерживать. Они лились, крокодил бы позавидовал моему успеху в слезотечении. Эту боль я давно хотел испытать, я знал, что, когда увижу свой родной дом, буду рыдать. Хорошо, что тут я один на один со всеми своими потерями. Оказалось, что я был не один. Тетя услышала меня из соседнего дома. Она долго не могла поверить своим глазам и очень осторожно подходила к крыльцу.

– Максимка это ты? – послышался неуверенный вопрос.

– Я. – Я уговорил себя посмотреть на нее, может я ее все-таки смогу простить. Мы встретились глазами, и оба заплакали, не скрывая всей боли, что есть между нами. Она подошла и приобняла меня, я не сопротивлялся. Было приятно, жизнь меня не баловала объятиями. Мы долго сидели молча, я слушал чириканье птиц и наслаждался поднявшимся ветром, подсушившим слезы. Я заметил, что весь наш в прошлом огород заполонили голубые цветы.

– Это какой цветок? спросил я у тети.

– Васильки, родной, я ими все усадила, цветы эти как глаза...

– Моей мамы, голубые, – закончил я.

В тот день я свою тетю простил, васильков было так много, необъятно, как и нашей боли, цветы и в правду ее напоминали, и мы по ней одинаково скучали.

5

Сегодня наступил день, когда Василя увидит своего брата. Она долго мучила родителей и они сдались. Мама и папа за ужином рассказали ей, что она из детдома, но Василя удивлена этому не была. Она и так это знала. Ей не было от этой новости плохо, было плохо без брата, которого она жаждала увидеть. Ночь для нее пролетела быстро. Она лишь прикладывалась к подушке и вскакивала, вздрагивая: вдруг уже утро, а она все спит.

Папа загрузил машину, и они поехали. Как ей объяснили, брат живет в деревне, и путь туда не близкий. По пути Василя представляла их встречу, узнает ли он ее? Правда ли он такой или это все воображение? Если да, будет ли он ей рад?

Ее счастье смешивалось со страхом и неловкостью ситуации, капелькой стеснения, и все это превращалось в смесь, которая, казалось, сейчас ее разорвет. Папа говорил ей успокоиться много раз, но все в пустую. Они стали подъезжать к одинокому дому в конце деревушки. «Здесь, вот этот дом», – папа, сказав эту фразу, уже вышел к воротам, напоследок хлопнув дверью машины. Василю сковал ужас и радость одновременно. Либо эта встреча будет длинною в жизнь, либо сейчас же оборвется, потонув в холоде их душ. Она не могла пошевелиться.

Папа открыл ей дверцу со словами: «Ну давай, смелее».

Он крепко сжал ее холодные покрытые потом ладошки. Они вместе открыли входную дверь дома. Василя вошла первой. И сразу поняла, ее обманули, и она не помнила, в какой раз это уже повторилось. Молодой человек приветливо потянулся ее обнять и даже обнял, но ее братом он не был. Этот был черноволосым парнем, очень похожим на ее папу, видимо он был его дальним родственником по семейной линии. Она не сказав ни слова, посмотрела на своего отца и вышла прочь от выдуманного братца. Папа выскочил вслед.

– Ну что тебе сказать Василя? Чего ты хочешь? Я не знаю, где твой настоящий брат. Понятия не имею, где его искать, – кричал он раздосадовано.

– И поэтому снова обман? Поэтому я никогда не увижу Максима? – она впервые вспомнила имя. Ее брата зовут Максим. Она вспомнила.

– Его Максимом зовут? Мы с мамой думали, что ты его не помнишь, тебе кажется, что помнишь, тебе было два с половиной года, – папа не ожидал, что маленькая девочка запомнила своего родного брата.

– Я его найду, обещаю. Раз он приходит к тебе во сне, наверное, надо его искать.

6

Папа, Василя и ее мама, как бы последней не было трудно, приехали в детский дом, в котором Василя попрощалась со своим братом Максимом. Ее брата там не было уже четыре года. Где он сейчас и чем занимается, никто не знал. Василю снова захлестнуло это чувство: от нее оторвали кусок сердца и души. Это не просто боль или грусть, это исчезновение по кусочку тебя самого. В детдоме сказали, что ее брат поступил в ремесленное училище на токаря. Больше ничего они о нем не знали, фотографии его у них не имелось.

Было раннее субботнее утро, возможно в училище был выходной, и их туда не пустят. Но папа не сдавался, сказал, что доедут, а там будь что будет. Единственное, что его беспокоило, это то, как же Василя узнает своего брата, ведь прошло больше десяти лет, да и ей в тот день, когда они с ним расстались, было не больше трех. Василю это не беспокоило, она точно знала, как выглядит ее брат, пусть это будет считаться чудом. Странное чувство поселилось в душе девушки, как будто они не успевают, и ее брат ускользает. Казалось машина едет медленно, двери открываются медленно, люди движутся медленно, все вокруг отнимает их время. Подъехав к училищу, все трое выскочили из машины. Охранник хотел было остановить делегацию, но понял – дело срочное не терпит отлагательств.

«Второй этаж, белая дверь, возможно, там кто-нибудь задержался, сегодня все уезжают сажать морковь, бегите», – прибывшим помогла вахтер. Фраза «бегите» без остановки крутилась в голове Васили, она отвечала: «Я бегу, дождись».

Все и вправду собрались уежать, секретарь уже повязывала платок и глазами искала ключи, чтобы закрыть распоясавшуюся дверь, за окном автобус давал гудки. Василя влетела в проход так, что секретарь хотела долго и нудно выговаривать ей за скверное поведение, решив, что она одна из учащихся. Через пару мгновений поняла, что девочка младше, и ее глаза просто горят, дыхания нет – она так бежала, что теперь осталась безмолвна. «Господи случилось что?» – женщина подлетела к ней и усадила на стул. Подоспевшие родители объяснили все, сначала им хотели отказать, и попросить время на поиск информации, но вновь посмотрев на девочку, секретарь стала перебирать папки. Каждая новая открытая папка сопровождалась гудками выходящего из себя водителя. Сначала два гудка, потом три, и четыре долгих протяжных. Наконец женщина, имя которой они даже не узнали, нашла список. «Ваш брат училище окончил, сегодня в 12:00 он уезжает в армию с нашего городского вокзала. Простите, боюсь, вы не успеете, сейчас почти одиннадцать».

Сначала Василя хотела разреветься, но взяла себя в руки со словами «успеем». Родители быстро поблагодарили женщину, а она рассказала, как добраться до вокзала побыстрее.

Папа Васили гнал автомобиль, как сумасшедший, пару раз, убедившись в безопасности, разрешил себе проезд на красный свет. Каждый такой проезд очень радовал Василю, наполнял сердце теплом. Она судорожно смотрела на время, на каждую отмеренную секунду, ведь путь был неблизкий. Мама велела успокоиться, иначе у всех будет инфаркт. На вокзал они прибыли без одиннадцати минут двенадцать. Пока искали поезд и перрон, в рупор сообщили, что время без пяти двенадцать, сердце Васили бешено билось. Вот нужный перрон, усыпанный сотнями молодых парней в форме. Как же здесь найти одного?! Василя просто побежала вперед. Ребята дружно ее встречали, улыбались и подбадривали. Наверное, она влюбленная и ищет здесь своего любимого, с которым через пять минут расстанется на два года. Василя жадно заглядывала в лица, ее природное стеснение сегодня отступило. Она пыталась разглядеть в сотне лиц свое родное. Это было бесполезно. Тогда она решила кричать. «Максииим!» – сначала неуверенно, а потом с нарастающей силой понеслось по перрону. Максим уже сидел в вагоне. Его не провожали, некому. А друзья уже были рядом, они вместе отправлялись сегодня. Смотреть, как семьи провожают своих, ему было тяжело.

Сначала он подумал, что ему показалось, потом голос стал отчетливее. Странно, в тот день там было много Максимов, но он почему-то точно знал, что зовут именно его. Объявили посадку, он стал пробираться к выходу, но его отталкивали. Голос зовущий становился ближе, а он отчаянно пробивался, оглушаемый недовольствами и руганью. Он выпрыгнул из вагона прямо в тот момент, когда девочка, оборвавшая свой голос, оказалась тут же. Время для них обоих остановилось. Они сразу узнали друг друга, и все ушло: не было уже родителей, вокзала и толпы, не было провожающих и проводников, были только они двое – брат и сестра. Максим упал, колени у него подкосились, Василя подхватила его, крепко прижавшись к груди. Вот так в объятиях и слезах прошли эти бесконечные пять минут, счастливые пять минут.

– Как же это ты меня нашла? А я не смог, ты меня прости, – вымолвил Максим.

– Я тебе все в письмах расскажу, пришлю их 365. Каждый день буду писать, – пообещала сестренка.

– Придется написать их 730, – рассмеялся Максим. – Дай-ка нагляжусь на тебя.

Он внимательно, с огромной любовью посмотрел на ее заплаканное лицо.

– Ну вот, запомнил каждую ресничку, мне пора родная, – закончил он, вытирая слезы, свои и ее, поцеловал обе ее ручки и запрыгнул в уже отходящий поезд. Она долго бежала за поездом, а он долго смотрел ей вслед. Больше они не расставались, мир для них стал крохотным, а их любовь огромной. Всегда вместе, всегда рядом.