№1.2020. Гульнур Якупова. Малая вселенная – Большая Вселенная. Роман. Книга третья из трилогии «Женщины». Авторский перевод с башкирского

Гульнур Мидхатовна Якупова родилась 24 июня 1948 года а д. Саитбаба Гафурийского района РБ. Окончила филологический факультет БашГУ. Работала в редакциях журналов «Башкортостан кызы», «Агидель». Автор более десятка книг поэзии и прозы. Член Союза писателей РБ и России. Заслуженный работник культуры Республики Башкортостан. Кавалер ордена Салавата Юлаева, лауреат государственной премии им. Хадии Давлетшиной, литературных премий им. дважды Героя Советского Союза Мусы Гареева, им. Джалиля Киекбаева, лауреат журнала «Бельские просторы».

Включила компьютер, открыла сайт «Одноклассники» и обнаружила, что какой-то незнакомец по имени Иркен Янычаров предлагает мне дружбу. И фотография есть: короткие, стриженные под ежик волосы, скуластое восточного типа лицо, дружелюбный взгляд. Приняла дружбу, любопытно же! Вскоре он, уважительно обращаясь ко мне «апа» как к женщине старшего возраста, сообщил, что у него есть важная информация для меня, и дал для переписки свой электронный адрес. Кто бы это мог быть? Фамилия и имя звучат не по-башкирски. Слово «янычар» означает «новое войско». Не стала ломать голову понапрасну, послала на его почту приветствие. Иркен ответил тут же. Вот это новость он мне преподнес! Как говорится, челюсть отвисла от удивления, когда я узнала, как он вышел на меня.

Мое давнее письмо, написанное еще в прошлом веке – в год 50-летия ВЛКСМ и брошенное в бутылке в маленькую речку Курэнле, попало в руки этого самого Иркена Янычарова. Чудеса – он-то живет в городе Туркменбаши, бывшем Красноводске. «За кого вы вышли замуж: за Кабира или Фатиха? – интересуется первым делом (я доверила письму свой секрет, видно, не очень веря, что кто-либо прочитает его). – Прошло больше года с тех пор, как я откопал в прибрежном песке бутылку с посланием, все не решался написать, сомневался, что могли переехать, да, как сами понимаете, нас теперь разделяют границы. И вот наконец нашел вас через интернет. Посчитал, что должен откликнуться – ведь это послание из прошлого, вдруг не успею, наступит конец света, весь мир только о нем и говорит!»

К каким далеким берегам прибилось письмо моей юности! Волны Курэнле, затем Агидели, Камы и Волги бережно, словно бесценное сокровище, донесли заветную бутылку до самого Каспийского моря.

Кстати, в 1987 году мне довелось побывать в Красноводске. Совершала-то я путешествие в Баку, оттуда нас, группу туристов, на железнодорожном пароме переправили на туркменскую сторону, на экскурсию в Красноводск, в музей «Двадцати шести бакинских комиссаров». Привезла я оттуда много дополнительной информации для своих учеников. Незабываемые впечатления... До сих пор помню, и почва, и песок в тех местах имеют красноватый оттенок, словно перемешаны с кровью, что вполне возможно! Чингисхан, Хромой Тимур – Тамерлан… С содроганием сердца восприняла легенду о том, как Тамерлан отрубил головы семидесяти тысяч туркмен и сложил из них минарет. Говорят, что и сегодня есть люди, к которым в летний зной, когда температура воздуха в пустыне повышается до 44–45 градусов, являются размахивающие саблями всадники.

И вода в Красноводском заливе в солнечный день кажется красной: это, очевидно, отражение камней на высоких скалах вокруг, похожих на красный мрамор. Тем не менее, думается, что это цвет крови, пролитой в годы Гражданской войны: красные, белые, басмачи, англичане – кровь у всех она красная…

Прервав воспоминания, вновь зашла в интернет. Захотелось посмотреть на сегодняшний Туркменбаши. На мониторе тут же появились как исторические районы города, так и застройки новой архитектуры. Раньше там можно было найти памятник Кирову – он на месте, не тронут и знакомый мне музей. Поразил воображение вид современного аэропорта, как-никак это крупный город с развитой нефтяной промышленностью, принадлежащий государству, граничащему с четырьмя странами – Узбекистаном, Казахстаном, Афганистаном и Ираном.

Как учителя географии, меня всегда тянуло на новые места, и я рада, что много поездила в свое время. Есть еще страны, которые мечтаю посетить. И тут мысли снова вернулись к Иркену, к одному его слову в письме, которое ударило как током: конец света. Да, о нем в последнее время разговоры ведутся так часто, что поневоле забеспокоишься... О Всевышний, я верую, что все мы в твоей власти, но все же подай людям какой-либо знак: неужели так близок Судный день?! И тут же получила ответ из подсознания, своеобразный выговор разума и совести: у тебя есть глаза – смотри, есть уши – услышь, есть знания – вникай! О Аллах, ты явно предупреждаешь нас, вижу, слышу и понимаю…

Помимо воли задала вопрос Всемирной паутине и о конце света. Прочитала, что наследие индейцев племени майя, живших на американском континенте до нашей эры, заканчивается 21 декабря 2012 года. То есть в этом году?! Что еще? Обнаружила еще одну любопытную информацию. Немецкий ученый Риттсшайг нашел рукописи, подтверждающие, что законы племени майя были записаны на 2 156 золотых табличках, и подсчитал, что их общий вес приблизительно мог бы составить 8 тонн, а стоимость – около 290 миллионов долларов. Во время землетрясения, погубившего племя майя, эти таблички остались на дне озера Исабель. В настоящее время господин Риттсшайг ищет спонсоров для снаряжения экспедиции по исследованию дна озера.

Мирские заботы этого немца вернули меня в сегодняшнюю действительность. Я ведь с головой ушла в свои бэйэны, перебирала их, написанные и еще не изложенные на бумаге, в памяти – не стану отвлекаться от них.

Да, будучи представителем старшего поколения нашего рода, считаю своей задачей составление шэжэре – родословной, а также описание истории родного края, отчизны. Хорошо понимаю, что должна оправдать ожидания своей картэсэй, Мудрой Райханы, которая называла меня «бэйэнсе» – писательница.

Погоди, сначала надо написать ответ Иркену. Мне, разменявшей седьмой десяток бабушке Нурие, он годится в сыновья. Поблагодарила его, рассказала, кто мой спутник жизни, раз это его интересует. Из вежливости расспросила и о нем самом. И без всякого умысла поведала Иркену о своей тайне – сочиняю киссы, рассказы о своих односельчанах, делюсь раздумьями о жизни, о духовных ценностях своего народа. И на этот раз Иркен тут же прислал ответ: «Апа, я попал в эти края из-за своей профессии инженера-нефтяника, а родился в городе Уральске на берегу реки Урал, или, как называют ее казахи, Жайык. У меня башкирские корни. Мой дед в войну попал в плен к немцам, после освобождения из плена был отправлен в ссылку на шахты Казахстана на восемь лет. Не смог вернуться в родные края, обзавелся семьей, женился на казашке, так и остался жить там. Я уже представитель третьего поколения. Дедушка старался учить меня башкирскому языку. Мечтал, что когда-нибудь с него снимут ярлык предателя родины, и он вернется в родные места, на берега Юрюзани. Не дождался: его реабилитировали лишь в 1998 году. Апа, доброе дело вы задумали, память – это святое! Когда допишете, дадите почитать мне? Поверьте, ваше послание разбередило мою душу, вызвало живой интерес к отчизне моего деда, я будто услышал зов крови...»

* * *

Долго я лелеяла надежду и теперь надеюсь, что хватит у меня сил и вдохновения, чтобы осуществить мечту всей жизни. Вот настанет час, положу перед собой чистый лист бумаги, возьму ручку и… перенесусь в иной, таинственный мир – в мир творчества. Мне ведом вход туда, я не раз бывала там и путешествовала во времени, вне времени – еще будучи ребенком. Там, в просторах моего воображения, раскинулся мой мир, который создала я, рисовала в нем свои мечты, строила сказочные замки, разводила чудесные сады, соловьиные рощи, оберегая от чужих глаз. В том мире растет волшебное Древо души, корни которого уходят так далеко и глубоко, что переплетаются с былью родной земли, родного народа, всей планеты, а его цветы и плоды – это мои радости и печали, детские фантазии и мудрость зрелости, а листья – судьбы людские… Думаю, пора Древу души открыть окно в мир реальный, показать его свету, людям. Пусть народ рассудит, каким я его взрастила!

…Ночь. Тишина. Сижу я за столом, за которым много лет корпела над тетрадями учеников и, не зажигая света, перебираю свои мысли. Уже который день, которую ночь на столе неприкосновенно лежат чистый лист бумаги и авторучка. Почему-то вспоминается птица, вьющая гнездо, как она несет на клюве веточки, былинки, комочки глины, роняет перья, скрепляет все найденное собственной слюной, приглаживает крылом – наблюдала. А мне предстоит не гнездышко свить, а соорудить на крепком фундаменте большое светлое здание, и пусть оно будет красивое, теплое и навека! Это я о будущей своей книге – киссы о любви, бэйэны, сочиненные мною на основе услышанного, увиденного и пережитого, легенды, исторические предания родного края, рассказы о судьбах людей, преломленные через призму личного восприятия, схваченные в полете фантазии этюды – все, что написано уже мною, и все, что пока хранится на лентах памяти, пригодится в моем «сооружении».

На небе – луна. Чувствую, сегодня она безразлична ко мне. Долго караулила и ждала того момента, когда я в одну из магических лунных ночей в окружении тишины сяду за стол и... нет, не свершилось. Потому, наверное, и всевидящее око ночи – луна – потеряла ко мне интерес.

Нет, я не забыла о своих обещаниях! Но… Всякий раз в утренние часы, просыпаясь еще до первых лучей солнца, в эти божественные минуты я непременно вспоминала о начатых сочинения и думала: вечером обязательно сяду, вот только закончу кое-какие дела и продолжу с того места, где остановилась. Кого я так обманывала? Саму себя...

Луна наконец-то вспомнила обо мне, посеребрила нетронутую авторучку, осветила неисписанный лист бумаги, залила светом все вокруг, как бы свидетельствуя о важности момента. В эту минуту я взглянула на спящего в дальнем углу комнаты любимого человека и ахнула: его волосы струились серебром, а лоб отливал золотом. Это луна решила подчеркнуть его достоинства – как будто я сама не знаю о них. Спасибо! А теперь, пожалуйста, не отвлекай.

Включила лампу с абажуром, открыла запертый на ключ ящик стола, где хранятся мои сочинения, или, как их называет картэсэй, бэйэны. Шуршу бумагами, листаю странички памяти. Мои записи остановились на словах:

«В дверях появился Акман Черный:

– Сынок, ты привел невестку в наш дом? – удивился он и почти вскрикнул, узнав меня: – Нурия?!»

Недремлющие мои внутренние «я» стали напоминать, перебивая друг друга: «…Сын Акмана Черного – Арсен…», «На узком мосту шел навстречу…», «Ты спрыгнула в ледяную воду!..», «Затяжная осень 1973-го…» Да-да, осень, холодные воды Курэнле и… Я вздрогнула, словно в эту минуту вновь ощутила на щеках чье-то горячее дыхание. Каждая клеточка помнила силу крепких рук, жар, полыхающий из расстегнутого ворота парня, который перенес меня через реку. А я девчонка, которая никогда до этого не испытывала подобных ощущений…

Похоже, птица вдохновения взяла меня под свое волшебное крыло: передо мной предстала вся моя жизнь с ее мечтами и разочарованиями, находками и потерями, радостями и печалями…

* * *

…Не помню, как ушла со двора дяди Акмана, как миновала мостик. Когда очнулась, я сидела в старом доме олэсэй, обнимая двух новорожденных ягнят. (Чтобы они не замерзли, с утра сама же затопила здесь печку.) Сижу и считаю в уме снова и снова: один, два, три, четыре. Это я парней считаю, которые когда-то заставляли трепетать мое сердце, и в голове крутятся их имена: Кабир, Фатих, Чингиз, теперь – и Арсен…

Быстренько переоделась и побежала к бабушке Гульшахуре, во все глаза вглядываясь в сторону того мостика.

– Куда ты несешься, чуть не сшибла?! – передо мной стояла ошарашенная Асма. – Постой, тебе говорят! Я как раз иду к тебе. Есть новость!

– А?

– Новость!

– Говори быстрей, не видишь, я спешу?

– Вижу.

– Ну, раз видишь…

– Тогда не скажу.

– Ладно, не говори.

– Кабир приехал!

– Кто?

– Говорю же, приехал Кабир-Торопыжка! Я зашла в магазин за сахаром, а они пришли вдвоем – похоже, с женой, городской вертихвосткой. Подошли к дяде Сахи, рассмотрели товар и купили отрез из черного бархата ей на юбку. Я лишь издалека молча наблюдала за ними.

– И не поговорила?

– Ага, как ты это представляешь? У Кабира глаза на лбу, никого вокруг не видит.

– А девушка его?

– Светловолосая, с завивкой. В такой холод оба без головных уборов. Кабир оброс бородой…

– Постарел, что ли?

– Дань моде, наверное, многие же художники носят бороду. Представил свою фифу дяде Сахи: «Это – моя Даная». Наверное, он сказал «Дания», просто я не так услышала.

– Нет, точно Даная. Ее портрет писали всемирно известные художники – Рембрандт, Тициан… Как-нибудь расскажу подробнее и покажу – у меня есть открытки с репродукциями картин из Эрмитажа.

– А куда ты неслась?

– Утром отвела олэсэй к ее сопернице, бабушке Гульшахуре, теперь надо домой ее забирать.

– Пошли вдвоем.

– Пошли. И у меня есть новость: к дяде Черному Акману в гости приехал сын из Харькова.

– Арсен? Сын Фроськи-Файрузы?

– Да.

– Уф, какая была любовь – Акман и Файруза! – После такого восторга подруга добавила упавшим голосом: – Отчего-то настоящая любовь бывает несчастной…

– Я как-то читала и, кажется, уже говорила тебе, что человек способен влюбиться восемь раз.

– Сказки!

– Вот прямо перед тобой пример – влюблена в четверых. До восьми осталось совсем немного.

– Ну… Кабир – это раз? Пусть Фатих – это два, он и сам в тебя влюблен по уши. Чингиз – что ветер, пролетавший мимо… А еще кто? Неужели? Арсен?! То-то, я смотрю, бежишь, как оглашенная – оказывается, влюбилась!

По правде, в этот момент я думала о Кабире и его Данае. Резко остановившись, взяла Асму за руку и повернула в сторону магазина.

– А тот бархат еще остался?! – обе разом спросили мы у дяди Сахи.

– Черный или темно-синий?

– Мне синий, на платье, – ответила Асма.

– Мне тоже, – добавила я.

– Хватит только на одно платье. Материал дорогой, поэтому заказал мало, думал, в деревне никто не купит. Есть черный на одну юбку, – сказал продавец. – Тяните жребий, чтобы не было обидно.

– Ладно, пусть достанется Нурие, – быстро передумала Асма. Подруга без слов понимает, что я задумала: надо утереть нос той блондинке – деревенские тоже не лыком шиты!

Выйдя из магазина, увидели объявление: «18 ноября днем в сельском доме культуры состоится персональная выставка известного художника Кабира Загидуллина. Вечером – танцы».

– Время не указали, наверное, картины будут висеть весь день, – отметила Асма. – Пойдем?

– Мне надо пойти в любом случае.

– Хочется посмотреть работы любимого, да?

– Должна повести туда учеников, ведь я классный руководитель. Директор непременно обяжет.

– Еще три дня до выставки, давай, сшей платье из этого бархата. Чем мы хуже его вертихвостки, так ведь?

– Так!

Сходила за олэсэй и сразу побежала с отрезом к Жанкисэк – Татар-эби, мне не терпелось скорее сделать заказ.

Три дня пролетели быстро. Сегодня – выставка. Предстоял урок в своем девятом классе. Тема для нас несложная, о притоках великой реки Волга. Прикинула, о чем буду говорить, составила план, приготовила дополнительные материалы. Заодно отыскала «Данаю» среди открыток с фоторепродукциями из Эрмитажа и положила ее в сумку. Только еще не представляла, как она мне может понадобиться.

В классе царило волнение. Не успела начать урок, а ученики уже тянули руки, явно желая быстрее завершить занятие и пойти, куда собирались. Я думала так же, поэтому сразу дала слово «лучшему географу», как он себя называл.

– Агидель, Кама… – затараторил ученик, выстреливая всю информацию из учебника. Это младший брат того Сафуана Туктарова, который и раздражал, и восхищал меня в первый год преподавания географии. (Кстати, он попал служить в морфлот и остался там по контракту, говорят, уже дослужился до мичмана.) – Апа, это, давайте пойдем туда! – завершил он свой ответ.

– Это… Туда… А нормально сказать не можешь – на выставку? Запишите домашнее задание… Контурные карты… – я не успела закруглить свою мысль, как со всех сторон посыпались вопросы:

– Апа, вы с этим художником… это… учились вместе?

– Дружили, да?

– А почему за него... ну... замуж не вышли?

– Вот и привез откуда-то какую-то Данаю.

– А хотите знать о Данае? – спросила я, и класс замолк. Сейчас я вас удивлю, порадовалась я. А то нашли, что спрашивать… Поставила на стол заранее приготовленный диапроектор и продолжила: – Я вам покажу картину «Даная» великого голландского художника Рембрандта. Хочу вкратце рассказать вам об истории ее написания. Художник очень хорошо знал древнегреческую мифологию. – Увидев лес рук перед собой, успокоила класс: – Знаю, что вы тоже много читаете и, конечно же, знакомы с мифическим героем Персеем. Даная была матерью того самого Персея.

– Персей мечом отрубил голову Горгоне Медузе! – добавил один, и класс вновь загудел. Другой подхватил:

– У него были крылатые сандалии!

Наконец все успокоились. Я продолжила:

– У нас в запасе еще почти сорок минут, но если будете так шуметь, не успеем на выставку. Дайте договорить, потом будем обмениваться мнениями по пути в клуб. У нас не урок, а свободная беседа. А вы ведете себя как маленькие дети, не забывайте, что вы старшеклассники! – По опыту знаю, что последнее замечание возымеет действие. Больше никто меня не прерывал.

– А Даная была прекраснейшей девушкой – дочерью царя Акрисия. Ее сватали именитые женихи с самых разных уголков страны. Царь не знал, кого выбрать в мужья для единственной дочери, и обратился к оракулу. Тот предсказал, что дочь родит сына и царь погибнет от его руки. Акрисий испугался, велел построить высокий терем и запер там Данаю. Девушка видела небо, солнце и луну лишь через окно, общалась только с прислуживающими ей женщинами. Как-то Данаю увидел бог Олимпа Зевс и влюбился в эту златовласую красавицу. Нет никаких преград для Бога небес Зевса, и однажды на рассвете он обернулся дождем и проник в комнату Данаи… – здесь я замолкла в сомнениях, стоило ли говорить на такую тему с детьми? Но отступать было поздно. На выручку ко мне пришел все тот же Туктаров:

– И родился Персей, да? Апа, покажите уже вашу открытку!

Я включила проектор. Появилось изображение: полунагая дева проснулась от волшебного света утренней зари и нежится, сбросив одеяло. За окном – дождь, за ширмой – старая служанка. Маленькая комната полна какого-то божественного таинства, словно у каждого предмета есть глаза и уши, но все они молчат, скованные неведомой волшебной силой…

– Апа, а я знаю притчу про Зевса! – нарушил тишину Туктаров. Он поднял руку, как на уроке, подпрыгивая от нетерпения, и начал рассказывать, даже не дождавшись разрешения: – Однажды Зевс пригласил всех животных в гости. Не явилась только черепаха. Зевс потом спросил у нее: «Почему ты не пришла?» Черепаха ответила: «А мне хорошо в своем доме». Зевс рассердился и сказал: «Отныне ты никогда не расстанешься со своим домом, будешь вечно таскать его с собой».

Все дружно рассмеялись, в хорошем настроении вышли на улицу и направились в клуб.

– Получается, эта московская Даная не настоящая? – возник у кого-то вопрос. Но и ответ не заставил себя долго ждать:

– Это, наверное, просто образ. Говорят, что у нее тоже светлые волосы, якобы златовласая, как Даная с картины… А как к нам попали картины Рембрандта? Он же жил в Голландии. – Уф, спасибо этому ребенку, выручил меня. Тут же ответила, ведь не зря интересуюсь искусством, живописью, опять же под влиянием Кабира:

– Когда Рембрандт скончался, родственники начали распродавать его наследие. А в 1770-е годы, когда Екатерина II основала Эрмитаж в Санкт-Петербурге, туда стали набирать картины самых знаменитых художников мира. В эту пору и попала «Даная» в Россию.

– Интересно, а дядя Кабир написал какую-либо картину на этот мифологический сюжет?

Между тем мы уже добрались до Дома культуры, и ответ на последний вопрос оставалось искать на самой выставке. Хотя сельчане по-прежнему это учреждение называли клубом, великолепное здание, открытое всего год назад, оправдывало свое официальное наименование. Выставка разместилась на пустующей стене большого зала музея, специально оставленной для таких случаев. Мне хватило одного взгляда, чтобы понять: Кабира тут нет! Вместо него нас поджидала сухопарая девушка с указкой в руках. Одета в брюки, и на первый взгляд ее можно было бы принять за высокого подростка, если бы не распущенные до плеч светлые волосы… Грудь плоская, как доска! Тоже мне, Даная...

Не увидев самого художника, ученики обратили все внимание на нее.

– Как вас зовут?

– Вы тоже художник?

– Вы наша сноха, да?

Совсем засыпали ее вопросами, прямо как следователи на допросе. Я уже обдумывала, как их приструнить, когда один из учеников воскликнул: «Идите сюда, посмотрите – Даная!» Блондинка даже выронила указку из рук – с перепугу или от удивления. Похоже, другие классы, что были до нас, вели себя более сдержанно. А я, наверное, распустила своих, пытаясь держать себя с ними на равных, стараясь воспитать их личностями. Все поспешили в ту сторону, откуда донесся голос. Ой! На большом холсте изображена голая девушка, стоящая на берегу реки и стыдливо прикрывающаяся листьями ветлы… На груди спутанные, как пакля, светлые волосы. Все узнали ее. Вот же она – подошла к нам со своей указкой и начала рассказывать:

– Кабир Загидуллин. «Даная». Художник написал эту картину в Италии.

– Неужели в Италии тоже есть Курэнле, где растет желтый рогоз на берегу? – то ли удивился, то ли подколол один из учащихся. – Знакома нам и эта ветла.

– А у этой «Данаи» есть легенда?

– Где же Зевс, проникший дождем в окно терема? Где бог Олимпа? Без него…

– Разве может каждая голая женщина быть Данаей?!

В это время кто-то нарочито громко кашлянул за нашими спинами. Кабир! Все обернулись к нему.

– Сходил к дедушке Бурехуккану. – Хотя было ясно, что он слышал вопросы ребят, повернул разговор в другое русло. – Одну из первых своих работ я подарил ему и вот попросил, чтобы показать ее и вам. – С этими словами он развернул сверток и повесил картину на стену. Все ахнули, увидев ее: величавый седовласый старик сидит верхом на коне, а на плечах у него – беркут. Дедушка Бурехуккан с Ыласыном! Вот улица Анки, где вполне узнаваемо изображен дом дяди Хайруллы. Далее – хлебные нивы, похоже, что время летнее – рожь еще невысокая, отливает голубоватым цветом. А среди поля по колено во ржи стоит черноволосая девочка в розовом платьице.

«У меня же нет розового платья!» – чуть не вскрикнула я, как тогда, когда впервые увидела эту картину. Легким дуновением из детства тут же дошел до меня ответ дедушки: «Значит, он думает, что этот цвет идет тебе. Художник сам решает, какую краску выбрать…»

– У деда на голове бобровая шапка, совсем как у Салавата-батыра!

– А почему у старика такие длинные волосы?

– Это же беркутчи!

– А конь – Гнедой аргамак, наш тулпар!

Время, отведенное нам, пролетело быстро, на выставку пришли десятиклассники. Выйдя на улицу, ребята не спешили расходиться, продолжали делиться впечатлениями. Из двадцати выставленных картин им больше понравились те, что Кабир объединил под общим названием «Первые работы». У меня, кстати, тоже искреннее восхищение вызвали именно они.

Не скрою, посещение выставки взбудоражило мою душу. Но меня больше всего взволновали не Кабир и не его лже-Даная, а совсем другое: я осознала, как понимают и уважают меня мои ученики. Их попытки уколоть словами московскую блондинку были проявлением своеобразной мести за меня. Мол, на кого променяли их учительницу! Уловила я и другие слова одного из учащихся: «Ничего, у нашей тоже будет жених. Приехал сын дяди Акмана Черного, говорят, он носил учительницу на руках». Это же про меня?! Значит, весть разошлась по деревне… А, пускай. Если дойдет до Кабира? А, пускай!

* * *

Вечером с Асмой отправились на танцы. Жанкисэк Татар-эби за сутки сшила мне платье. Не зря работники недавно открытой в деревне швейной мастерской с некоторой завистью говорят: «У нее же “Зингер”, поэтому и шьет хорошо». Хотя теперь Жанкисэк редко у кого берет заказы. Объясняет, что и годы не те, да и не хочет перебивать заказы у молодых портних. Как будто зарабатывает очень уж большие деньги! Она же шьет для души, чтобы только не потерять навыки да и порадовать людей.

Когда я предстала перед ней в новом платье, швея сама восхитилась своей работой:

– Картинка! Нурия, милая моя, ты красивее, чем иные царевны, такая ладная фигурка, собханалла – кабы не сглазить! – С этими словами она открыла сундук и начала там что-то искать.

– Лоскутков не надо, – пошутила я, так как в детстве она часто доставала для меня разноцветные обрезки тканей из этого сундука. Я расчувствовалась и, не сдержавшись, погладила ее по спине. И она, видимо, нашла то, что искала, закрыла сундук с довольным выражением лица. В руках она держала ожерелье из белого жемчуга.

– Жемчуг тут не очень крупный, но и не мелкий, зато – самый настоящий. Его достают со дня моря, однако не каждый может нырять так глубоко, поэтому счастье улыбается немногим, рассказывала мне бабушка – это ее память. Ну-ка, пожалуй, оно подойдет к этой лебединой шее.

Я онемела на мгновение, то ли от прикосновения к телу холодных жемчужин, то ли от своего отражения в зеркале. Из глаз брызнули слезы. Вот уж чего не ожидала от себя! Жанкисэк провела маленькими худенькими ладонями по моим щекам, утирая мне слезы. Жемчуг быстро согрелся от моей разгоряченной кожи. Я глубоко вздохнула и вновь посмотрела в зеркало: оно большое, видишь себя во весь рост – ничуть не хуже знаменитого московского зеркала моей олэсэй. Его откуда-то привез дядя Сагадат и подарил Татар-эби в знак благодарности дедушке Адисаю, спасшему ему жизнь. А в зеркале, честное слово, отражалась какая-то незнакомка, красивая и изящная, в синем платье с глубоким вырезом и слегка зауженными рукавами. Как будто Жанкисэк срисовала фасон из модного журнала! Правда же, в каждом ремесле важно иметь вдохновение и божий дар.

– Не слишком ли длинное? – засомневалась я.

– По самую щиколотку. Ты же будешь в туфлях, знай, такое платье требует высокие каблуки. Видишь, слева есть складка почти до колен.

– Нет, еще не видела. Ой, там же вырез!

– Он не бросается в глаза, запах довольно глубокий, зато удобно, не мешает при ходьбе. Иначе тебе пришлось бы ходить, как японкам, мелкими шажками.

– Какая шея, а кожа – как мраморная…

– У кого? – улыбаясь каждой морщинкой, Жанкисэк подошла ко мне. – Лукавишь, ведь сама знаешь, какая ты красавица. Тем не менее не зря говорят, что дерево красит листва, а человека – одежда. Цвет бархата напоминает ночное небо, оттого твоя смуглая кожа светится словно белый мрамор. А жемчуг еще больше подчеркивает это изящество. Нурия, оставляю тебе эту память – о моей отчизне, о море. Пользуясь моментом, хочу еще сказать, что на дне этого сундука хранится мое завещание…

– Жанкисэк, не надо про это!

– А кому еще могу сказать, ты мне ближе всех, Нурия. Не печалься, как говорят тулпарлинцы, скрипучее дерево два века стоит.

По пути к Дому культуры завернула к отчему дому, чтобы дальше идти с Асмой, которая все еще живет у картэсэй. Подруга уже поджидала меня у ворот. Увидев довольно большую сумку у меня в руках, она обеими руками шлепнула себя по бедрам (никак не отучится от этой некрасивой привычки):

– Ты что, на базар собралась?

– Платье длинное, не стала надевать под пальто. Еще и туфли взяла. Зайду в кабинет заведующего клубом Зульфара и переоденусь. Он же мой ученик, мой октябренок. Помнишь, я по секрету рассказывала тебе, как он вдруг описался, когда слишком усердно изображал мяуканье кота из сказки «Хорокай»… – Знаю, конечно, что Асма прекрасно помнит этот случай, но продолжаю отвлекать ее пустой болтовней, чтобы не стала расспрашивать про Кабира.

Танцы вот-вот должны начаться. Льется музыка из радиоприемника, гармонистов пока не видно. У нас в деревне около десятка хороших гармонистов, а посредственных – полна деревня. Сабир открыл кружок в клубе, где не только дети, но и взрослые учатся играть на гармошке. Хотя их жены сначала были не совсем довольны этим увлечением мужей, теперь даже рады, что те культурно проводят досуг, а не пьянствуют.

Как только вошли, к нам подбежал Зульфар и позвал в свой кабинет. Я надела платье, собрала в пучок волосы, еще раз полюбовалась на себя – с такой прической казалась выше и стройнее.

– Красотка! – щелкнула языком Асма.

– От такой слышу! – ответила я, искренне любуясь своей подругой. Она в простеньком зеленом платье с юбкой клеш и длинными рукавами. Но узенький красный ремешок на талии и дешевая брошь в виде рябиновой кисти преобразили ее облик. Вместо привычной крупной Асмы рядом со мной стояла привлекательная девушка, как говорится, «в самом соку» – с высокой грудью, округлыми бедрами и излучающим свет лицом.

Когда мы вышли в танцевальный зал, быстрым шагом к нам подошел Кабир. Его резвые движения напомнили мне друга детства Торопыжку. Он обнял нас обеих разом, одной рукой Асму, а другой – меня. Я почувствовала мелкую дрожь на кончиках его пальцев. В тот момент мне подумалось, что Бог, наверное, предначертал ему путь художника, одаривая его чуткими, тонкими пальцами. А ведь был обычный деревенский мальчик, который не боялся никакой черной работы... Я взглянула на него – вроде он и не он. Его черные глаза глядят по-прежнему испытующе, словно стараясь разгадать какую-то тайну, но в них появилась незнакомая доселе грусть. Нет-нет, это вроде и не грусть, а что – и не поймешь сразу. Тут Кабир стал оглядываться вокруг и, найдя того, кого искал, направился в ту сторону. Я только успела отметить про себя, что борода и усы совсем не идут ему, как он уже подвел к нам свою блондинку. До этого она стояла в сторонке вместе с сестрами Кабира.

– Ната, познакомься, это мои одноклассницы Нурия и Асма, – представил нас Кабир и добавил совсем не к месту: – Завтра в Москву. – Вдруг я обратила внимание, что эта Ната (полное имя, видимо, Наталья?) смотрит совсем не на Кабира, а куда-то в другую сторону. А вот кого она увидела – Арсена, который «носил меня на руках». А Ната уже интересуется: «Кто он, тот жгучий брюнет?»

– А он наш, местный, аульский, – ответила ей Асма. И теперь все обратили взгляды на брюнета. Вот это да! Парень стоял в окружении нескольких девушек, в их числе были дочь дяди Акназара Миляуша, сестренка Минзифы, трагически погибшей на пожаре в Аюсы, и… моя сестренка Камила. Она даже не позвонила, что приедет. Любит, вообще-то вот так нагрянуть без предупреждения. Теперь автобус из Уфы делает по два рейса в день, наверное, приехала вечерним. Мне захотелось крикнуть ей: «Ты что, сестричка, крутишься там, а старшую сестру и не замечаешь?!» Но слова застряли в горле, мало того, даже голова закружилась от воспоминания о смуглом парне, так легко подхватившем тогда меня на руки. Благо, рядом – верная подруга, прильнула к ней. Я побаиваюсь этого своего состояния, когда чувствую, что могу поддаться внезапному пламени чувств – может быть, это и есть та самая страсть, о которой иногда смакуют «бабы эсвеклы»?

Красивым звонким голосом Зульфар объявил: «Белый танец!», сказал это по-русски, как было заведено. Сам тут же вышел на середину и вытянул руки вперед: сразу три-четыре девушки отозвались на этот жест, кто первой добежит до него, с той и пойдет танцевать один из самых завидных парней Тулпарлов – он пока не женат. Поговаривают, что он влюблен в Миляушу. А возможно, даже в Камилу? Девушки рядом с тем брюнетом никак не решатся пригласить его на танец – приезжий все-таки. Между тем Ната смело направилась к Арсену и, пока наши девчушки приходили в себя, увлекла его в круг танцующих.

– Увели твою Данаю! – не сдержалась Асма.

– Вот она, настоящая Даная! – ответил Кабир, смотревший на меня с откровенным восхищением. (Может, это было под влиянием бархатного платья, сшитого назло блондинке?) Удивительно, его слова меня особо не обрадовали и даже не вызвали желания ответить ему какой-либо колкостью. Приглашение на танец тоже приняла совершенно спокойно. Все же почувствовала легкое волнение, на какое-то мгновение ощутила себя в тумане. Наконец стала улавливать звуки гармони и голоса подпевающих: вижу, слышу, кружусь под музыку. Кажется, что через его тонкий свитерок чувствую сердцебиение парня. Но почему мне не хочется прильнуть к его груди, хотя рука, лежащая чуть выше моей талии, сдержанно призывает к этому? И, самое странное, совсем не ревную к той лже-Данае?! А Кабира стало даже жалко: видно, что Ната его не любит.

– Невесте понравилось у нас в Тулпарлах?

– Она не невеста…

– А кто тогда?

– Просто…

– Ты же ославил ее перед всей деревней?

Кабир не стал отвечать. Мне тоже подумалось, кто я такая, чтобы допрашивать его, и повернула разговор в другое русло:

– Это звучит песня Ашрафа на слова Мунавары.

– Ашраф? Композитор?!

– Не совсем, он сочинил только одну песню – эту. Народ называет ее «Песней Ашрафа».

Кабир стал прислушиваться к словам песни. А я в это время с восхищением смотрела на Сабира и Загиру, которые пели песню Ашрафа дуэтом, стоя на небольшой круглой сцене, и гордилась, что сыграла некоторую роль в счастливой судьбе этой прекрасной пары.

– А у меня творческий кризис, Нурия! – признался вдруг Кабир. – Чувствую, что не хватает мне тепла родной земли, ее воздуха.

– Что ж, приезжай тогда чаще. Мунавара тоже говорит, что родники ее вдохновения здесь, в Тулпарлах. Айда ты тоже…

– Нурия! Давай будем переписываться, это же ни к чему тебя не обязывает, пойми! – сказал Кабир и, остановившись посреди зала, заглянул мне в глаза.

– Пиши. Я отвечу, – сказала и осеклась: вспомнилось, как в ранней юности мы с ним говорили на эту тему – на околице, где чуть поодаль от последнего дома улицы Анки лежит памятное бревно, на котором сидели, играли все наше детство. Слова почти те же, но мы – уже другие! В тот раз мое сердце рвалось на части оттого, что своими руками выпускаю на волю беркута, готового попасть в сети первой любви. Сейчас он свободен. Свободна и я. Как говорил наш общий друг Сабир, то первое чувство, возможно, было лишь репетицией грядущей настоящей любви? Но нет, не могу так надменно лицемерить перед пытливыми глазами прямолинейной и правдивой той Нурии: я любила Кабира. Любила – когда он был Торопыжкой и когда стал Беркутчи. Испытала к нему самые невинные чувства, чистые, как предрассветная роса, как прозрачная и первозданная утренняя вода в роднике Биксэнэй. Признаю.

Прислушалась к словам песни:

Простые, но от сердца идущие слова. Плавная, задушевная музыка. И я понимаю, почему у нас в деревне так любят и эти слова, и эту музыку, почему везде и всегда исполняют эту песню. Во-первых, это плод творчества нашего парня. Во-вторых, если не у каждого, то у очень многих когда-то трепетало сердце от затаенных чувств, кто-то проливал слезы из-за неразделенной любви. А те, кто еще не испытал этого, мечтают встретить любовь, о которой поется в песнях, слагаются легенды…

Мы с подругой вышли почти последними из клуба. Наверное, долго возились в кабинете Зульфара, он дважды подходил к дверям и стучался. Торопится пойти провожать какую-нибудь девушку. Он закрыл дверь после нас, что-то сказал техничке и поспешил из клуба. Мы сначала прошли по улице, где живет картэсэй, к отчему дому. Никого вокруг не видно и не слышно. Асма заторопилась, увидев свет в окнах картэсэй: «Я пойду, Райхана-инэй заждалась». Я направилась к себе, в сторону Нового дома.

В Амбарном переулке лает собака. Со стороны улицы Аньки доносятся голоса, веселый смех молодежи. Так холодный осенний ветер разносит звуки с разных концов деревни. А что за толпа у наших ворот? Бессонная олэсэй включила дома свет и наблюдает улицу, прижавшись лбом к оконному стеклу. Наверное, не думает, что ее хорошо видно с улицы. Узнала по голосам: это Артист, Ботвинник, Таштояк, Камила и еще один – хоть он и молчал, его сразу узнала по силуэту. Невольно улыбнулась прозвищам молодых односельчан. Артист – это Зульфар, Ботвинник – младший брат Ашрафа, увлеченный шахматами, учится на математическом факультете БГУ – они всегда неразлучны, но что тут потеряла Миляуша – таштояк, проживающая на другом конце деревни? Она очень красивая, к тому же плясунья – отсюда и прозвище, буквально означающее «каменный каблучок». Танцы – ее специальность, отучившись в культпросветучилище, она осталась работать в одном из дворцов культуры Стерлитамака. Часто приезжает в деревню, помогла Зульфару организовать танцевальный коллектив. Недавно этот ансамбль одержал победу в районном фестивале с ирландским танцем, поставленным Миляушой. Мы смотрели этот номер, состоящий из ритмического перестука каблуков. Зажигательный, очень своеобразный танец, ноги сами просятся в пляс во время его исполнения. И прозвище «таштояк», первоначально данное Миляуше, со временем тулпарлинцы стали относить ко всему ирландскому народу.

Я прошла молча мимо молодежи и только с крыльца позвала Камилу: «Ты идешь? Я задвигаю щеколду!» Но разве же она побежит по первому зову?! Оставила свет в сенях и зашла домой. Погладила олэсэй по спинке и отправила в постель – она тут же успокоилась и заснула. А мысли мои на улице: тот, кого я узнала по силуэту, был Арсен. Что он тут делает, за кем пришел? Ясно, что не за мной, иначе окликнул бы. Пожалуй, вызвался провожать Камилу, а она позволила. Если бы не захотела, моя острая на язык сестренка могла бы развернуть незнакомого парня с полпути. Не развернула?

Видно, сон быстро одолел меня – даже не слышала, как Камила зашла домой. А на другой день с утра, как договорились заранее, мы с Асмой отправились в Аюсы. В Сакмаелгу теперь машины ходят круглый год, там появилась начальная школа, народу-то прибавилось. А Аюсы исчезла с лица Земли… нет ее во всей Вселенной – она же была единственная в своем роде. Мы остановились у тети Хатимы и на лошади дяди Сагадата, запряженной в телегу, поехали по едва заметной колее в Аюсы. Надо обернуться до обеда. А собрались мы сходить на кладбище, где покоились родители подруги, ее Артур, тетя Суфия и дядя Равиль.

Кладбище находится в полукилометре от деревни, на подножье горы. Оно довольно большое, теперь оно – единственный свидетель того, что существовала деревня Аюсы. Появилась новая могилка. Оказалось, дедушки Хана-султана. Теперь сюда возвращаются на вечный покой только те, кто при жизни завещал близким похоронить его на родной земле…

Кладбище ухожено, огорожено, установлены и надгробные памятники. На могиле Артура стоит гранитный обелиск с фотографией – позаботился военкомат. На снимке – молодой, здоровый парень. Именно таким двадцатилетним красавцем и останется он в нашей памяти.

Молча покрасили железные оградки. Их изготовил дядя Хайрулла, а привез и установил Ашраф. Рядом с могилкой тети Суфии покачивается молодая березка, наверное, выросла из семени, занесенного ветром. Укоренилась и сосенка, посаженная Асмой у могилы Артура. В этом месте, далеком от шумной жизни, свободном от мирских забот, кажется, что время замерло. Но именно здесь сильнее осознаешь невозможность остановить течение жизни, которая является вечностью только для Вселенной, а для человека – всего лишь мгновением. И буквально ощущаешь, как вертится земной шар, видишь, как поворачивается он вслед за полуденным солнцем.

В это время Асма вдруг упала на землю и начала рыдать: «Прости, любимый… Не суждено было нам быть вместе! Умоляю, позволь мне испытать радость материнства. Скажи, что согласен! Дай мне знак…»

Неужели она сходит с ума, уф! В голове мелькнула такая страшная мысль.

Я присела рядом с Асмой, стоящей на коленях перед портретом Артура. О Господи! По лицу солдата стекали слезы, словно он слышит мольбу любимой. Стало жутковато. Как назло, и солнце скрылось за тучей, и на кладбище, окруженном старыми березами и высокими елями, стало темно.

Но через мгновение солнце вырвалось из тисков туч, и памятник на могиле Артура осветило яркими лучами. В этот момент солдат со снимка улыбнулся и кивнул – всего лишь на миг… Асма посмотрела на меня, я – на нее, и обе поняли, что стали свидетелями чуда! Мы поверили в это, так как очень хотелось верить.

По дороге домой обе молчали, думая каждая о своем. Асма время от времени погоняет лошадь легким подергиванием вожжей, отпугивая поздних мух и слепней, которые не успели погрузиться в зимнюю спячку и облепляли бока лениво бредущей лошадки. Я не смею начать разговор, боясь, что подруга опять начнет плакать, хотя вроде уже успокоилась. Наконец она заговорила сама:

– Нурия, я буду рожать!

– Что?

– Рожу!

От неожиданности я словно онемела и кое-как выдавила из себя вопрос, который первым пришел в голову:

– От кого?

– Сама знаешь! Ни о чем больше не спрашивай.

Вот это новость… Заметив машину, готовую тронуться, соскочили с телеги и побежали к ней. Дядя Сагадат ждал нас перед воротами, мы помахали ему рукой и мигом залезли в кабину. Мы молчали, не стал заводить беседу и водитель – знал, зачем мы ездили в Аюсы, живем-то в одной деревне.

А второй сюрприз поджидал меня дома.

– Апай, я не поехала на дневном автобусе, жду тебя! – вылетела ко мне навстречу Камила и порывисто обняла. От неожиданности я выронила букет красной рябины на пол – несколько ее веток отломила от куста около бывшего клуба Аюсы, пока Асма стояла в обнимку с той сосной с двумя верхушками. В каждый приезд мы стараемся побывать у этого странного дерева. Одна из макушек развилок высохла, ее уже не так заметно, так как выжившая часть разрослась, выпрямилась и загустела. Я все еще была под воздействием этих впечатлений, тут сестренка навстречу как угорелая.

– А что, дело какое ко мне, нельзя было оставить записку и ехать? Учебу пропускать…

– Еще какое дело! Судьба решается!

– Даже так? Дай хоть дух перевести, пройти через порог…

– Проходи и быстренько ответь на один вопрос!

Ну, сестренка – огонь! Если сначала ее горячность заинтересовала меня, то сейчас даже стала пугать.

– Говори! – Я вздрогнула от своего же голоса, прозвучавшего весьма строго. Камила тут же смягчилась, стала хлопотать у стола, как бы приглашая к чаю.

Попили чай. Ни к кому не обращаясь, олэсэй зачем-то сказала, что нельзя спать в час заката, а сама тут же заснула, откинувшись на подушку за спиной. Прислушиваешься к ее дыханию и не знаешь: смеяться или плакать – она вдыхает воздух в себя совершенно бесшумно, а через некоторое время выдыхает его с громким бульканьем, как кипящий самовар …

– Апай, посмотри мне в глаза, прямо в глаза!

– Ну.

– Ты любишь Арсена?!

– Какого?

– Не притворяйся, в деревне нет другого Арсена. Говорят, что он донес тебя до отчего дома и поставил на крыльцо дома дяди Акмана как невесту. Это сплетни?

– Не совсем сплетни…

И рассказала Камиле, как это случилось.

– Ну эта деревня, ну кумушки – болтушки! Тем не менее не поверю, если ты скажешь, что не обратила никакого внимания на такого парня. К тому же вы, должно быть, ровесники.

– Конечно, обратила внимание. Симпатичный. Даже Ната, которая приехала с Кабиром, сразу приметила этого «жгучего брюнета». Сама, небось, видела, что пригласила его на танец.

– А ты и заревновала?

– Кого? Кабира?

– Арсена – речь-то о нем.

– Кабир покинул мое сердце, а Арсена… там никогда и не было.

За последние дни все мои чувства, которые давно не давали покоя ни мыслям, ни сердцу, были взвешены, просеяны, зерна были отделены от плевел. Поэтому этот мой ответ был, скорее, предназначен даже не Камиле, а мне самой.

Камила немигающими карими глазами уставилась на меня, словно пытаясь заглянуть в самое нутро, чтобы убедиться в правдивости моих слов. Ее прямой, как у картэсэй, красивый нос, белое с удлиненным овалом лицо делали ее похожей на дворянок, которых мы видели только на картинах или в кино.

– Арсен вчера проводил меня. А эта беспардонная Миляуша увязалась за нами. Я думала, что она ревнует Зульфара ко мне… Пусть забирает этого артиста себе!

– Ты говоришь, как будто делишь одежду. Зульфар – хороший парень. Мне кажется, он и вправду положил глаз на тебя?

– Похоже… Поэтому я его сильно не отталкивала. Но и близко не подпускала. На самом деле он любит Миляушу, только никак не может разобраться. А я чувствовала, что когда-нибудь встречу Арсена. Если предложит, я пойду за него замуж без оглядки.

– Не очень ли торопишься?

– Не отговаривай, сестра. Предупреждаю: я не собираюсь засиживаться в девках только оттого, что ты не торопишься.

Разговор на этом завершился. Камила прикусила себе язык, тихо подошла ко мне, обняла и положила голову мне на грудь. Я накрутила ее волосы на висках себе на палец и шутя подергала, мол, не сержусь.

– Хотела спросить адрес Арсена, не посмела, – шепнула сестренка. – Теперь вот уезжаю, уже не встретимся…

– Не надо спрашивать, захочет – напишет сам. Ведь Тулпарлы никуда не денется, и твой адрес известен.

Проснулась с каким-то тревожным чувством. Наверное, еще очень рано, около пяти, деревня пока не проснулась – не слышно ни лая собак, ни крика петухов. Нет покоя только в моем растревоженном сердце. В тот же самый момент услышала легкий стук в окно у моего изголовья. Посмотрела – Асма, знаками зовет меня во двор. Что случилось?! Вспомнила, как решительно она вчера заявила: «Буду рожать!» Не могла же она явиться спозаранку по этому поводу. Хоть и пыталась строить разные догадки, я уже поняла, в чем дело…

– Картэсэй?!

Асма без слов взяла меня за руку и повела за собой. Я бежала на безвольных ватных ногах, голова словно чугунная, и в ней бьет только одна мысль: «Успеть, успеть, успеть!»

Успела. Увидев меня, картэсэй попыталась изобразить улыбку на бледном лице.

– Нурия, колокасым, я оттягивала этот разговор, чтобы не пугать тебя. Выслушай мои наставления, не прерывай. Даст Аллах, успею высказать…

Хотелось возразить ей, но она взглядом остановила меня и сказала: «Слушай. Мое завещание – в тетради. А на словах молю: выходи замуж, Нурия! Не обрывай наш род. И ты, Асма, тоже… Прощайте…»

Не может быть! Не верю… Моя картэсэй, Зиряк Райхана со стальной волей, незаурядным умом, которая не боялась никаких трудностей, грудью вставала на защиту слабых и обиженных, повитуха и травница, врачеватель тулпарлинцев – ушла... Прошла по жизни с гордо поднятой головой ...

– Не раскисать! – Чей это голос, такой же строгий, как у картэсэй? Оказалось, это Асма. Она взяла меня за плечи и посмотрела в глаза. Я ощутила свинцовую тяжесть горячих соленых слез на щеках.

Усилием воли взяла себя в руки. Отправила Асму за тетей Фаризой: без нее мне не справиться с таким испытанием, свалившимся в этот предрассветный час. Дядя Хайрулла верхом на коне отправился в Таллы, а тетя Фариза попутно зашла к тете Рабиге… Уши у деревни чуткие, а душа отзывчивая – к утру печальная весть дошла до каждого дома.

А мое сердце пытается противиться этому огромному горю, не видеть и не слышать все происходящее вокруг. Но это невозможно. Сквозь какую-то пелену наблюдаю знакомые лица односельчан, пришедших попрощаться с моей картэсэй…

– Сходи за олэсэй, Нурия, – сказал кто-то, оказалось, мама… Я пошла исполнять поручение. Олэсэй стоит у окна, значит, уже знает. Не заходя домой, я вывела скотину из сарая в карду, дала сена… Все делала по привычке, словно робот. Зашла домой, попросила олэсэй одеться потеплее и, как обычно по утрам, включила телевизор: в этот час московский канал передает новости. Слух уловил звуки печальной музыки и слова диктора «скончался трижды Герой Советского Союза… Семен Михайлович Буденный…» дошли до разума, казалось бы, неспособного воспринять какую-либо другую информацию. На экране появился портрет почтенного человека с множеством орденов и медалей на груди. Наше поколение относилось к нему как к родному. Только в апреле в школе отмечали его 90-летний юбилей, каждый класс разучил песню «Марш Буденного». А в учительской Амин-абый заметил: «Все почести достаются этому старику, ведь без военно-патриотического примера тоже никуда! Жуков, говорят, занят мемуарами. Хрущева вообще не видать. Молодец, Буденный, превзошел и Ворошилова…» В последнее время о таких вещах стали говорить более открыто, без оглядки по сторонам. Да… Умер славный кавалерист… 26 октября 1973 года… Большая потеря для страны.

Я никогда не забуду эту дату, будут помнить ее и все наши родные, а имя Зиряк – Мудрой Райханы займет свое место в моей родословной – шэжэре и будет передаваться из поколения в поколение. И Буденного история не забудет. Народ без памяти не имеет будущего, как нет сегодняшнего дня без вчерашнего, завтрашнего – без сегодняшнего. Каждый человек должен сохранять историю своего рода, являющегося неотделимой частью страны, народа. В моей родне эта задача возложена на мои плечи – в этом я не сомневаюсь.

Асма права, нельзя раскисать. Вот и олэсэй ухватилась за мою руку, нуждается в поддержке. Надо помочь близнецам окончить институт. У мамы – своя семья, так что никто не возьмет на себя мои заботы.

Моя картэсэй ушла в мир иной, и придется принять этот факт, призвать к себе мудрость и стойкость Зиряк Райханы, которые она мне завещала. Прошли похороны по всем канонам ислама. Помянули на третий и седьмой дни после ухода…

Собралась вся родня, но ощущалась какая-то незащищенность, будто холодный сквозняк дул между нами. Папа, похоже, тоже почувствовал это и бросал на меня тревожные взгляды. Хотелось сказать ему, вот теперь и в самом деле сломалась матица нашего рода. Но посмотрела в выцветающие некогда темно-зеленые глаза отца, и сердце сжалось от жалости к нему: разве ему легко?! Поняла, каких слов ждет от меня этот седеющий мужчина, но язык не слушался меня.

Пошла провожать отца до Большака и, пока ждали автобус, он все покашливал и вздыхал, словно пытался избавиться от кома в горле. Наконец произнес:

– Нурия, в последние годы я несколько раз приезжал, звал маму жить к себе. Она отказывалась ехать.

– Знаю, папа. Ты говорил ей, что у вас, в большом городе, есть хорошие врачи. Картэсэй была благодарна за твое предложение. Но не оставила нас, внуков, и маму нашу любила, а она – ее. Дядя Самат один вел три хозяйства...

– Надеюсь, в деревне не думают, что я бросил Гаухар, потому что не любил ее, не любил детей своих?

– Наверное, каждый думает по-своему. Я знаю, что ты собирался увезти маму с близнецами – читала твое письмо. – И тут что-то произошло со мной, и я выпалила с болью всю обиду: – Я никогда не смогу забыть, как маленькие брат с сестрой называли «папой» твои посылочные ящики!

– Прости меня, дочка, – сказал папа и, резко обернувшись в сторону деревни, задержал взгляд на кладбище. Потом громко, с отчаянием выкрикнул: – Прости, мама! Прости, Тулпарлы! Не отвергайте меня, родные, односельчане! Я все тот же Баязит, любящий вас, помнящий о вас. Корни мои здесь – дети мои выросли на ваших глазах. Я вернусь... Насовсем… в объятия родной земли.

Душевное остояние и слова отца тронули меня до самого сердца. Хотелось плакать, но не могла. Неужели он прощается навсегда? Да, картэсэй покинула этот мир, но есть же мы?!

Лучи солнца, отраженные на лобовых стеклах автобуса, выехавшего из-за поворота, напомнили о быстроте текущего времени. И в эту минуту отпустил обруч, державший мою душу в тисках, и я зарыдала. Обняла отца, бессвязно говоря ему что-то вроде «мы выросли, не ощущали сиротства, знали о твоем существовании…» Мы были одни на Большаке. Мои слезы видели только отец и свекольные поля, протянувшиеся вдоль речки. Отца я не стеснялась, по его щекам тоже бежали слезы – ведь мы родные люди, искренне понимающие друг друга. А поле хорошо знает меня, хотя оно должно помнить говорливую, азартную, но никак не плаксивую Нурию.

А Большак – Оло юл опять разлучил нас, увез нашего отца в дальние края.

Большая Вселенная не изменила свой ход оттого, что земной мир покинула одна из самых уважаемых женщин Тулпарлов. Как известно, главный вселенский закон заключается в том, что все живое рождается, живет и умирает – вечный алгоритм.

А чтобы появиться на свет, надо зародиться: неразрывна связь между малой вселенной и Большой Вселенной. Неумолим постоянный зов подсознания, напоминающий об этом. Именно следуя этому зову, моя подруга Асма отчаянно озвучила крик своей души: «Рожу ребенка!» Последние слова картэсэй об этом же, и в глубине души у меня – звучит набат.

* * *

Благодарю судьбу, что работаю в школе, где нахожусь в круговерти нескончаемых дел. Учителю некогда упиваться своим горем. Даже во время каникул приходится проводить какие-то мероприятия. Директор наш, Сакина-апа, требовательная, а ее заместитель Вафич вовсе не дает покоя, постоянно что-то придумывает. На днях мне объявил: «Организуй экскурсию куда-нибудь, ты же учитель географии». Вафич – это мой друг Сабир. Обычно дети обращаются к учителям «абый» и «апа», а вот его за глаза прозвали Вафич – по отчеству. Теперь он для всей деревни – Вафич.

– Экскурсия? Давно хотела съездить в Челябинскую область. Вот и повод, Вафич! Возьму свой «Глобус» и поедем, – ответила я. Сабир насупился, приняв сказанное за нарочную игру слов. Пришлось объяснить, что, посоветовавшись с активистами «Клуба юных путешественников», поменяла это длинное название на емкое «Глобус».

– А конкретно? Челябинская область, она большая.

– Конкретно? Еще в царские времена, когда петербуржские господа танцевали на балах при свечах, на реке Большая Сатка была построена гидроэлектростанция. За счет выработанной ею энергии работал завод по переработке железной руды, горели электрические лампы в домах близлежащей деревни. Говорят, что эта электростанция существует и поныне и, самое интересное, действует. Теперь она – исторический памятник. Вот хотелось показать такую древность детям.

– Это предусмотрено учебной программой?

– Нет, но рассказываю о нем при изучении экономики России. Когда училась в университете, узнала об этом от сокурсницы с исторического факультета, которая с тех мест. Земфирой зовут, до сих пор поддерживаем связь.

– Хоп – добро! – кивнул Сабир, непременно употребив свое любимое слово. – Значит, мы с твоей знакомой коллеги, передашь привет от меня. (Он заочно учится на историческом факультете, скоро уже заканчивает, преподает в школе историю. Ведет и уроки музыки – кроме профессиональной подготовки, полученной в педучилище, у него есть способность к данному предмету.)

В клубе «Глобус» занимаются около пятидесяти ребят. Вафич разрешил взять на экскурсию только десятиклассников. Спорить не стала. Узнав о предстоящей поездке, присоединился и Туктаров из девятого. Этот «географ» так и заявил: «Не возьмете, поеду своим ходом». С него станет... Десятиклассники согласились взять его с собой, когда я сообщила, что поручу ему вести дневник поездки. Кому хочется во время каникул заниматься писаниной?

Главное в походе – держать каждого ученика в поле зрения. И важно – возложить на каждого конкретную ответственность за что-то, пробудить у них лидерские качества. Назначила командира, двух его заместителей, трех поваров, вернее коков (они захотели так называться), двое будут следить за точностью маршрута экскурсии, один станет организовывать досуг, а за Туктаровым, понятно, путевые заметки – все одиннадцать при должности. Еще раз уточнили маршрут, прошлись по списку, кто что должен взять с собой в поход и – с семи утра в путь!

Решили так: до железнодорожной станции, километров около тридцати, пройти пешком. В два часа дня мы уже сидели на вокзале в ожидании проходящего поезда на Уфу. Перекусили личными запасами из дома. Я еще раз провела инструктаж: не отделяться от группы, если надо выйти, предупреждать и не ходить по одному.

Наконец поезд прибыл. Заняли свои места в плацкартном вагоне. Народу много, особенно шумно ведут себя дети. Туктаров успел познакомиться с какой-то группой из города Салавата. Едут в Планетарий. Наши ребята похвалились, что посетили его на зимних каникулах еще в прошлом году.

Через полтора часа прибыли в Уфу, оттуда другой поезд умчал нас в сторону Челябинска. Хотя заранее не позаботились, не было проблем с билетами, и разместились удачно. Поезд ночной. Вспомнила, как Земфира говорила, что от их станции Бердяуш что до Уфы, что до Челябинска – одинаковое расстояние, около 250 километров. На рассвете должны доехать. От станции до деревни Земфиры остается три километра, это для нас – не расстояние.

…В вагоне тепло и душно. Все спят. Одна я сижу в полудреме. Прислушиваюсь к перестуку вагонных колес, и мне, честное слово, четко слышится: бу-ду ро-жать, бу-ду ро-жать! Где-то читала, что глаза видят только то, что показывает мозг, и уши слышат только то, что мозг хочет донести до тебя. Получается, это правда? Стоило мне вспомнить отчаянные слова Асмы: «Я буду рожать!», и тут же колеса стали их выстукивать. Это в ней заговорила женская природа… Вот вернусь и сведу Ашрафа с Асмой! Хватит им страдать поодиночке.

Паровоз громко засвистел и резко остановился. Даже вагон задрожал. А дети не проснулись. Станция Симская осталась позади, а эта называлась Юрюзань. Значит, ехать нам уж не так далеко. Поезд стоял недолго, и колеса вновь начали бить по мозгам: бу-ду ро-жать, бу-ду ро-жать… Ветром же не надует ребенка! Мне даже захотелось вслух выкрикнуть эти слова. У христиан есть понятие «непорочное зачатие» – богоматерь Мария именно так зачала Иисуса Христоса. Или та самая Даная? Легенда… А в историю Марии верят и мусульмане, в исламе она – Марьям-ана, а Иисус – пророк Гайса.

Так прошла ночь. Ранним утром сошли на станции Бердяуш. Оттуда я повела ребят в сторону деревни, где нас ожидает Земфира. По дороге рассказываю об этих местах.

– Мы ступили на исторические земли башкир. В XVI–XVII веках эти края входили в состав Уфимского уезда. Царское правительство всегда вело скрытую политику, чтобы урезать территории у башкир. Именно в этих целях сначала под руководством русского полковника Тевкелева на берегу реки Миас был заложен город-крепость Челябинск, а затем, в 1737 году, была образована Исетская провинция, куда отнесли и эту крепость, оторвав прилежащие земли от Башкортостана. Образ коварного полковника воссоздан в народной песне «Тафтиляу». Подробнее об этом периоде расспросите учителя истории.

– Апа, а какова площадь этой области? Превосходит территорию Башкортостана?

Ну, теперь посыплются вопросы – только успевай отвечать.

– Сравните сами: Челябинская область занимает 88,5 тысячи квадратных километров, а Башкортостан – 143 тысячи квадратных километров.

– Наших земель больше почти вдвое.

– Наша площадь равна территории Франции!

– Не говоря уже о всяких Бельгиях…

– А кто знает, какие наши районы граничат с Челябинской областью? – пытаюсь вернуть ребят к теме предстоящей экскурсии.

– Наверное, Белорецкий, мы же первоначально хотели ехать через этот район?

– Правильно. А еще?

– Может, Учалинский?

– И еще Абзелиловский и Баймакский – всего четыре района, – добавила я, а Туктаров вытащил из планшета карту СССР, сложенную вчетверо:

– Точно, смотрите! Интересно, а сегодня есть башкиры в Челябинской области?

– Есть, большинство из них проживает в Кунашакском и Аргаяшском районах. 80 процентов всего населения составляют русские. Башкиры по численности – на третьем месте.

– Могу без всяких подсказок угадать, что на втором месте – татары, – сказал Туктаров.

– В этом регионе издавна хорошо развита металлургическая отрасль. Есть крупные города: например, сам Челябинск, Магнитогорск и Миасс.

– А город Сатка, который мы проехали?

– Он не такой большой, но известный и за пределами Союза город, потому что там выпускают 95 процентов магнезита, производимого мире, и карбоната магния, необходимого для изготовления огнеупорного материала периклаз.

– Во всем мире?! А сколько в этой Сатке проживает населения?

– Около сорока пяти тысяч.

– Фи, у нас в Уфе – целый миллион! – заметил кто-то.

– Отстаешь – уже больше миллиона!

– Хорошо, не спорьте. Вам домашнее задание на каникулы: написать сочинение о нашем путешествии. – Тут мне подумалось, до чего же предусмотрительный этот Туктаров – взял большую карту в дорогу. У него в планшете еще не то может оказаться. Молодец! Кстати, планшет ему достался от брата, а тому – от отца. Отец, участник войны, привез его с фронта. Я еще маленькой девочкой слышала, как он рассказывал об этом мужчинам на крыльце колхозной конторы: «Его подарил мне комвзвода за то, что вытащил его раненого и без сознания с поля боя».

Вон уже и деревню видать, за беседой и не заметили, как добрались. Мы шли по нагорью, и она появилась перед нами внезапно. Остановились, огляделись вокруг. Я писала Земфире, что собираемся к ним, а перед поездкой еще и позвонила. Почему-то ее голос тогда показался мне грустным. Предупредила, что нас будет много, может быть, расстроилась из-за этого? А ведь я запомнила ее веселой хохотушкой с искрящимся задорным взглядом.

Она говорила, что их дом – четвертый с края. Заприметила издалека: большой пятистенок, крытый железом. Вот и женщина появилась в воротах.

Мы побежали вниз с пригорка. Та женщина поспешила нам навстречу, ведя за руку мальчугана.

– Земфира!

– Нурия, сестренка! – Хотя она и старше меня всего на два года, всегда обращалась ко мне так.

Вошли в широкий ухоженный двор. И дом оказался очень уютным. В большой комнате стоят дорогой диван, кресла, модная нынче «стенка». Все в этом доме было добротным, красивым. Но было странное ощущение холода…

– Где твой Алик? Я помню историю вашего знакомства – Земфиры и Алеко. Он же был водителем, да?

– Да. Потом… Давайте сначала позавтракаем. Приготовила полный казан плова. Попьем чаю с вишневым вареньем.

Между делом Земфира с кем-то поговорила по телефону и, прервав разговор, поинтересовалась, когда мы собираемся поехать на плотину.

– Сегодня! – загудели ребята. Я кивнула.

– Ждем, – сказала Земфира в трубку и пояснила нам: – Это звонил один из моих братьев. Работает на школьном автобусе, возит старшеклассников в Бердяуш. У нас ведь только восьмилетка. А на каникулах автобус у него во дворе – он обещал нас отвезти и привезти вас.

Школьный автобус оказался маленьким ПАЗиком, на нем мы быстро добрались до места. Для пешего, похоже, дорога довольно сложная – каменистая, к тому же яма на яме. Немного не доезжая до плотины, водитель остановил машину и повел нас дальше пешком, рассказывая о местности, как настоящий экскурсовод:

– Чуть выше отсюда Большая Сатка попадала в теснину меж высоких гор, а далее на пути ее вставали крутые каменные пороги – отсюда и название маленькой русской деревушки на берегу – «Пороги». На этом месте река превращалась в бурлящий водопад. Это – в прошлом, сейчас тех естественных порогов нет и в помине, они остались под водой: силой человеческого разума и техники еще в царские времена сооружена плотина, создан водопад в десятки раз мощнее того, природного.

– Слышен шум водопада!

– Это грохочет наша рукотворная «Ниагара», но мы привыкли называть ее просто Ниагарой, без приставки.

Мы остановились у края плотины, построенной на выходе реки из узкого горла ущелья. Стояли холодные поутру последние дни августа, но солнце светило ярко, словно стараясь показать юным путешественникам эти необыкновенные места во всей красе.

Зрелище действительно впечатляет: бурлящий в тесном ущелье поток с высоты яростно низвергается вниз, солнечные лучи, отражаясь в зеркале падающей стеной воды, преломляются во множество радуг. Сказка наяву! Затем, упав в мягкую пенящуюся запруду, стихия вдруг успокаивается, становится кроткой и смиренной.

Пока мы, раскрыв рты, наблюдали за этой красотой, по мосту над плотиной к нам шел мужчина в форменной, типа военной, одежде. Оказалось, наш водитель знал его, и он договорился, чтобы пропустили на мост. Вот повезло так повезло! Вскоре мы стояли на мосту. Высокие скалистые берега ущелья тянутся к небу, а под нами грозно ревет водопад высотой более двадцати метров. Внизу, как море, раскинулась широкая глубокая запруда. Все это невольно приковывает взгляд, буквально околдовывает. К счастью, почти стометровой длины мост надежно огорожен, иначе, заглядевшись, можно и улететь вниз.

Мужчина в форме, который пошел договориться с кем-то, чтобы нас пустили внутрь станции, вскоре вернулся и позвал нас за собой. Зашли в обычное каменное здание, оказалось, это машинный зал. Тут стучат какие-то механизмы, на их боках заметны надписи на иностранном языке. Нам объяснили, что это оборудование когда-то было завезено из Германии и Швейцарии. Завод тоже оказался под этой крышей, но туда, к печам, где плавится металл, нас не пропустили. Все же к нам вышла женщина в каске и с карандашом за ухом, привыкшая громко разговаривать из-за постоянного шума, царящего здесь. Она гордо рассказывала о древней российской индустрии, о периклазе, выплавляемом в печах, доставленных в свое время из Франции. Мои ученики отреагировали спокойно, мол, знаем, что такое периклаз. Нам показали его образец, предназначенный специально для туристов. «Сваренный» в электрической печи приплюснутый колобок с темными краями, а в середине он будто подсвечен: там, в глубине, мерцают зеленоватые нити – неописуемо красиво. Немного напоминает истончившийся, насквозь просвечивающий тающий весенний лед.

На обратном пути, поднявшись на пригорок, оглянулись и долго смотрели на памятник индустрии. Одна стена завода подтоплена водой. Стареет… Из глубин веков донеслись картины и голоса прошлого: изможденные лица первых рабочих, стук молотков, скрип телег, везущих выплавленный металл в Бердяуш, конское ржание… В эту минуту, рассеяв роящиеся в моей голове мысли и образы, раздались крики:

– Апа!!! Апа!!! – Меня словно окатили ледяной водой!

Один из мальчишек скользит по откосу вниз, к бездонной запруде. Не кричит, лишь пытается зацепиться за голую землю руками и ногами. Наконец остановился. Лежит, раскинув руки и ноги, боясь пошевелиться. Хорошо, что водитель не успел отойти к автобусу, осторожными шагами он добрался до мальчика, схватил его за ворот куртки, подтянул наверх, поставил на ноги. Сам приговаривал, пытаясь успокоить нас: «Он бы не упал в воду, берег огорожен бетонными плитами. Просто мог поцарапаться, получить травму…»

Взглянула на ребят и поразилась. Было заметно, что многие сильно перепугались, при этом один из мальчишек щелкал фотоаппаратом, снимая момент приключения. После удачной развязки оно действительно может показаться приключением. Но я ругала себя: надо быть всегда начеку, ведь я в ответе за этих детей, уф! Все же, как не восхититься нашим хладнокровным «фотографом» – его работы публикует не только районная газета, но иногда даже республиканская печать! Он научился ловить кадр и писать подходящие тексты к фотографиям. Кстати, это младший сын дяди Акназара. У него есть фотоаппарат «ФЭД» и все необходимые приспособления, отец выделил сыну даже специальную маленькую комнату для работы. Зовут его Айсуак. Вежливый, щедрый и прилежный мальчик. Бережно относится к своему фотоаппарату, но всегда дает поснимать и друзьям, а после все вместе проявляют и печатают фотографии. Удивительно, до чего разными могут вырасти дети в одной и той же семье. Старший его брат был упрямым и грубоватым, после армии уехал куда-то и забыл дорогу домой. Сестра Миляуша похожа на старшую – Минзифу несчастную (ой, не скажу плохо о покойной). А глядя на Айсуака, сердце радуется. Хотя он еще в подростковом возрасте, может быть, и рановато давать однозначную характеристику...

По дороге в деревню останавливались несколько раз – любовались природой, фотографировались, перекусили. Какое-то расстояние прошли пешком, похоже, водитель специально дал нам почувствовать походное настроение и отстал, якобы посмотреть машину. Вполне уместно, ведь мы туристы. Ребята горячо обсуждали все, что увидели и услышали за день. «А ты видел? А ты знаешь? Не знаешь!..» – звучало со всех сторон. Они спорили, слегка подталкивали друг друга, весело общались.

Когда автобус догнал нас, они уже заметно устали, притихли. И мы слушали увлекательный рассказ водителя:

– В Челябинской области насчитываются сотни озер, – услышав эти слова, ребята немного оживились и засыпали его вопросами (это же члены клуба «Глобус»!):

–А какое из них самое большое?

–А самое древнее?

Водитель снова вошел в роль гида:

– Самое знаменитое озеро челябинцев – Увильды. На нем находится около десятка островов со своеобразными названиями: Березовый, Ольховый, Вязовый, Еловый, которые указывают на виды деревьев, произрастающих на них. Длина Увильды – 100 километров! Настоящее море. А самое живописное наше озеро называется Зюраткуль, недавно оно объявлено памятником природы и находится под защитой государства. К тому же в горах, окружающих озеро, немало еще неисследованных пещер, где, по мнению ученых, обитали первобытные люди. Так что в наших краях, возможно, и берет свое начало род человеческий. Вполне может быть, это же Урал!

Накормив учеников ужином, отправили спать. Мальчики расположились в большой спальне, а девчонки – их всего три – в комнате поменьше. Наконец-то остались с Земфирой вдвоем. Сели на диван в просторном зале и посмотрели друг другу в глаза. Земфира зачесала кудри назад, лоб открыт, что особенно подчеркивало красоту ее изогнутых бровей.

– Обратила внимание? – спросила она, поглаживая ладонью шрам над правой бровью. – Ударилась…

– Никак не удосужусь опять спросить, где же твой муж, Алик-Алеко?

Земфира расплакалась горько и беззвучно. Лучше бы она зарыдала в голос, чем так терзаться!

– Ревновал он меня. Надеялась, что со временем это у него пройдет. Терпела. Но ничего не менялось, наоборот, становилось только хуже. Помнишь, еще тогда, во время лекции, я намекнула тебе, что он немного ревнует, – Земфира глубоко вдохнула и задержала дыхание. Так обычно делаю и я, готовясь прыгнуть с высокого берега в Тулпарсыккан. А эта женщина прыгнула не в воду, а в омут своей горькой судьбы и вынырнула с тяжелым грузом воспоминаний, которые тянули ее ко дну...

– Алик стал часто выпивать, да что там, дошел до грани алкоголизма. На работе держится, шофер же – за рулем, но как только переступает порог дома, сразу за бутылкой тянется. В тот злополучный день я пришла из школы позже обычного, на родительском собрании задержалась, а он уже подвыпивший. Места себе не находит, ходит взад-вперед, ищет причину придраться ко мне. Ой, как я устала от такой жизни! Отправить бы его в ЛТП – по доброй воле не пойдет, а у меня все не хватало решимости написать заявление, не хотелось чернить его в чужих глазах. Вот и случилось непоправимое...

Устраивал скандалы на пустом месте. Безо всякой причины начинал накручивать самого себя, выдумывал всякую чушь о моих якобы изменах, гонялся за мной, размахивая кулаками. А однажды вечером, когда сидела за столом и готовилась к урокам, тихо подошел и вдруг схватил меня за волосы. Закричала от неожиданности и боли. Проснулся сын, перепуганный вышел к нам, расплакался. Даже это его не остановило, разошелся грязной бранью и ударил меня так сильно, что я слетела со стула и ударилась головой об угол дивана. Пошла кровь из носа. Какая там жалость, какое отрезвление – от вида крови он, похоже, озверел вконец. Сын побежал к соседям, они прибежали и еле утихомирили Алика.

А на следующий день его словно подменили. Упал мне в ноги: «Пожалуйста, не сообщай в милицию, Земфирочка! Не сажай меня в тюрьму!» Клянется, что любит меня, потому и ревнует. Пожалела. Даже моя мама, которая до этого все уговаривала держаться за мужа, сказала: «Пожалей себя, доченька, он же может покалечить тебя». Постоянно предупреждала и подруга на работе – раз поднявши руку, муж уже постоянно будет бить жену. У нее сестра всю жизнь терпела побои ради детей, и в конце концов повзрослевший сын отомстил отцу за страдания матери, избил его. Теперь у бедной женщины двойное горе: муж после перелома позвоночника стал беспомощным инвалидом, а сын – в тюрьме.

Я с содроганием слушаю рассказ Земфиры. Неужели и меня ждет такое будущее? «Нет, я не потерплю, не допущу такого!» – твердит самая смелая из моих «я». А разве вот эта женщина передо мной не восхищала меня когда-то своим гордым, решительным нравом?! Теперь она – сломлена.

– Ребенок, хозяйство… – тихим голосом продолжила Земфира, а потом вдруг вскочила, схватила меня за руки, словно пытаясь оградить от неминуемой беды, и с надрывом произнесла: – Нурия! Испытай своего избранника, если ревнивый – оставь его! Разглядеть характер человека все же можно. Я ведь чувствовала, что Алик ревнив, но думала, что это от большой любви. Еще гордилась, глупая! Первые два года жили более или менее спокойно. Но когда я получила диплом и начала работать в школе, начались упреки: «Ты – белая кость, а я кто – шоферюга!» Неспроста, слышишь, Нурия, говорят, что надо выходить замуж за ровню.

– А это?.. – киваю на шрамы Земфиры.

– Прошлым летом… В июле. К брату неожиданно приехал друг из Сатки, без предупреждения, как снег на голову свалился. Дело в том, что брат строил дом, с семьей ютился в тесной времянке. Гостю ведь от ворот поворот не дашь, радушно приняли. День как-то прошел, на природу выезжали, рыбачили, а вечером брат привел его к нам, мол, приютите на одну ночь. Алик, он гостеприимный, щедрый, с радостью согласился. А сам… – Земфира остановилась, не смогла унять дрожь в голосе. Всем сердцем чувствую, что случилась какая-то трагедия. И хозяина дома нет до сих пор? Но не тороплю Земфиру – вижу, как трудно дается ей этот разговор. Горестно вздохнув, она все же продолжила: – Гостя расположили в комнате для гостей, дом-то большой. И этой ночью… Я проснулась, потревоженная каким-то звуком. Смотрю, на веранде горит свет, и вроде дверь наружу осталась открытой. Свет-то ладно, пусть горит, а не закроешь дверь, куры с утра на веранду пожалуют, только того и ждут. Было жаль будить Алика, сама пошла – а тут навстречу наш гость, оказалось, выходил во двор и как раз заходил обратно, чуть лбами не столкнулись. В эту самую минуту рядом возник Алик. «Попались?!» – заорал он и с размаху сбил с ног опешившего гостя. Затем схватил меня за руку и потащил во двор и прямо с крыльца швырнул меня, словно куклу. Ой, Нурия, мужики же они сильные, что мы можем против них?! За какой-то миг все произошло, успела только понять, что лечу в сторону высокой поленницы, сложенной в два ряда, – ударилась об нее, в глазах потемнело, погрузилась в мрак… Говорят, что в последнюю минуту у человека перед глазами проходит вся его жизнь. У меня этого не было – разом отключилась, видимо.

– А Алик?!

– Когда я выписалась из больницы, его уже не было.

– Сбежал?

– Да, сбежал... Я вернулась домой лишь через месяц, вся в шрамах, голова разбита, рука сломана. А самое непоправимое – потеряла ребенка, которого носила под сердцем! Алик, конечно же, знал, видел, как я мучилась от сильного токсикоза, до распутства ли мне было? Я-то выжила, а ребенок погиб от полученных травм в материнской утробе. Сделали операцию. Теперь я неполноценная женщина, Нурия, – больше не смогу родить. Я помню, как ты называла материнское лоно малой вселенной. У меня теперь нет этой самой малой вселенной, где может зародиться новая жизнь… Я только снаружи женского облика, а внутри – пустая!

– Земфира, не мучай себя, не обижай и тех, кто лишен счастья материнства – по-разному жизнь складывается. У тебя есть сын!

– Слава Аллаху, Нурия, мальчик мой подрастает. Но он тоже сильно травмирован, душа ранена... Заметила, что заикается? С той самой поры. Врачи говорят, это от перенесенного стресса. Он видел, как меня вытаскивали из-под груды дров. Гость привел брата, в ту ночь вся деревня всполошилась. Вызвали скорую, сообщили в милицию. А Алик… Алик зашел в сарай и повесился.

– Действительно, сбежал! – воскликнула я. – Трус!

– О его смерти сообщили мне спустя много дней. Не смогла проводить родимого в последний путь.

– Родимого?!

– Я и сама виновата. Не надо было давать ему повода. Ведь хотела в тот вечер предложить брату, чтобы отвел гостя к маме. Почему не сказала? Зачем нужно было вставать посреди ночи, зная, что дома посторонний мужчина? Теперь вот сын растет без отца.

В этот момент я ясно почувствовала, как во мне «заговорила» моя картэсэй. И я слово в слово повторила наставления Зиряк Райханы своей подруге, опустившей руки перед жестоким ударом судьбы:

– Прошлое надо помнить, но не для того, чтобы бесконечно казниться, отравлять себе кровь и подрезать собственные крылья! Если чувствуешь вину за собой, попроси прощения у Всевышнего и смотри вперед, чтобы не споткнуться вновь. Ревнивец всегда найдет повод, даже если его нет – сам придумает. Когда только начинали жить вместе, возможно, было еще не поздно попробовать вылечить эту болезнь. Да-да, болезнь. А теперь какой смысл корить себя?!

– Нурия, ты рассуждаешь как мудрая старуха, прожившая долгую жизнь… – заметила Земфира и, посмотрев мне в глаза неподдельной мольбой, спросила: – Как мне быть дальше?

Готового ответа на ее вопрос у меня не было, но одно сомнение так и крутилось в моей голове:

–А скажи, сможешь ли ты найти душевный покой в этом доме, в этой деревне?

– Не найду! Уехала бы куда глаза глядят, да не одна я, с сыном куда приткнусь? Старший брат живет в Уфе, ты знаешь. Сноха меня не жалует. Во время сессии ногой ступить к ним не могла. Так вот, брат вроде сумел взять бразды в свои руки. Короче, он зовет меня в Уфу, нашел дом на окраине города, предлагает купить его. Туда из центра ходит трамвай, есть огород четыре сотки, сараюшка для кур. В дом подведена холодная вода, а туалет на улице. Но это не пугает меня.

– А что же пугает?

– Найду ли работу, вот что? Ведь учителей истории там, наверное, пруд пруди.

– И обучение на русском языке. Скажешь что-нибудь не так, ученики на смех поднимут.

– У нас в деревне осталось всего четыре семьи башкир, остальные – русские. Так что мы давно ведем обучение на русском, тут я спокойна.

– Земфира, воспользуйся поддержкой брата, переезжай. На новом месте появятся новые заботы, горести отступят. Как говорится, время лечит. Будем чаще видеться, друг к другу в гости ходить, от моей деревни до Уфы – рукой подать.

На том и порешили.

По пути домой мои ученики вели себя сдержаннее, казалось, что каждый на время замкнулся в своем мире, заглядывал в себя, задумался. Шире стали для них горизонты познаний, повидали новые земли, получили массу впечатлений. Помню себя в их возрасте: узнав что-либо необычное, ощущала внутренние перемены в себе и скорей бежала к московскому зеркалу олэсэй, чтобы посмотреть, изменилась ли я внешне.

Путешествие оставило неизгладимый след и в моей душе. Одолевали философские размышления – о сложности человеческой натуры, непредсказумости судьбы, о величии природы, вечности, непостижимости Большой Вселенной...

Поезд мчится в сторону Уфы. Над миром властвует ночь. Я всматриваюсь в мелькающие за окном просторы. Вдали едва угадываются силуэты горных хребтов, отрогов седого Урала. Вдруг темное небо прочертила падающая звезда. Сердце невольно заволновалось: как бы это не нарушило гармонию в Большой Вселенной!

Дети спят. Только один Туктаров что-то продолжает писать в тетради, почти уткнувшись в нее носом. Наверное, корпит над путевыми заметками. Я тихонько подошла к нему сзади и заглянула в записи: «…Конечно, пустяк по сравнению с настоящей великой Ниагарой, но все же этот водопад восхищает». Прочитав эти строки, не удержалась и ткнула пальцем в слово «пустяк». Мальчик не стал даже поднимать головы, но перечеркнул это слово и написал сверху «ерунда». Я не стала больше придираться, пусть опишет свои впечатления, пока не поблекли их краски.

Вновь сжалось сердце, никак не удается унять боль за Земфиру. Начинаю с тревогой думать о женской доле вообще. Как не крути, получается, что главное в семейной жизни – терпение. Но почему оно предъявляется только к женщине? Слышала, что есть женщины, которые, как говорит наш образный язык, готовы своими волосами пол мести, лишь бы мужу угодить. Да неужели?! Разве можно назвать любовью чувство, которое зиждется на унижении собственного достоинства? Воспитанная в окружении женщин, без наглядного примера взаимоотношений мужчины и женщины, я, наверное, не совсем ясно представляю всю сложность семейных уз?

…Вагон мягко покачивает. Впадаю в сладкую дремоту, словно ангел сна сам убаюкивает меня. Но тревога за детей не позволяет поддаться сну. Какая-то часть разума всегда настороже. Вот рядом со мной проходит высокий парень. В его взгляде таится некий знак. Золотистые волосы до плеч – неужели Чингиз? А глаза, о мой Бог! Своим голубым сиянием они освещают все вокруг – Фатих? Но вдруг волосы парня сменили цвет и превратились в черные кудри – Кабир? В этот миг мой полусонный мозг предупредил: его имя – Счастье, проснись, хватай за волосы, иначе упустишь! Кто же не хочет поймать Счастье?! Я тоже потянулась. Но… опоздала! Едва прикоснулась к гладко выбритому затылку парня, а он уже исчез. Проснувшись от досады, поняла, что это было лишь видение… Мне часто снятся герои древнегреческих мифов, боги, так как с ранней юности много читала о них. Да и наяву, в обыденной жизни, нередко нахожу какие то связи с их невероятными сюжетами. Думаю, что это исходит от глубокой философии, заложенной в мифах. Вот и сейчас вспомнила, что у древних греков был бог Счастья по имени Кайрос – у него волосы растут только на макушке, а затылок – лысый. Увидев его, надо стараться поймать его за волосы, значит, оказаться рядом и не зевать. Бежать за ним бесполезно – за лысину не ухватишь.

А зачем, вообще, Счастье надо подкарауливать, хватать? Неужели оно не может прийти к тебе по своей воле? Если верить моей олэсэй, у него и хвост имеется. Но, как она утверждает, хвост у Счастья короток, не каждый может за него ухватиться. Да что у греков, что у нас, у башкир, одно и то же суждение о Счастье, – в шутку и всерьез, слова только разное, а суть одна – надо поймать его!

Зоркие глаза Тулпарлов всех и вся держат в поле зрения. То один, то другой удостаивается его внимания и становится главным героем хотя бы на один день. В последнее время не сходят с языка односельчан проделки Хайри-вора. Он распространил слух, что сняли фильм о нем. Ему не сидится дома – раз пять за день объезжает деревню в своей тележке на колесах, собирает новости, сплетни – все в кучу и с каждым встречным с этим делится. В свое время таким вестником у нас был Асян-дурачок. Его еще ласково называли ходячей птичкой – синичкой: по местному поверью, эта красивая зимующая птица из отряда воробьиных не зря стучится клювом в окна и дает знать о прибывающих гостях или о скорых новостях. А теперь вот ходячая синичка – Хайри-вор. И со мной он заговорил про фильм:

– Ты, наверное, знаешь, что сняли кино «Калина красная»?

– Знаю, скоро дойдет и до нашего клуба. По рассказу Василия Шукшина, он написал замечательные произведения на деревенские сюжеты.

– Речь о воре, не так ли?

– Да.

– Калина, вон она, растет за моим огородом. А главный герой – прямо перед тобой.

– Агай, ты видел фильм или читал книгу?

– По радио пересказали краткое содержание. Меня назвали Егором, оно и понятно – кино-то снимали русские. Напридумали, конечно, якобы героя убивают в конце. А я жив-здоров.

– Какой же фильм без преувеличения, – ответила я. Почему-то захотелось порадовать дядю Хайри. А он вдруг расплакался.

– Нурия, сестричка, ты одна поняла меня, лишь ты поверила, – рыдал он. – Никто не знает, сколько выпало на мою долю. Что пережил Егор – пустяк по сравнению с моей судьбой.

– Успокойся, дядя Хайри. Герою кино не к лицу лить слезы!

Я даже не успела договорить, как он раскрутил колеса своей каталки и помчался в сторону клуба – ближе к людям. Какую бы небылицу он ни рассказывал, его никто не останавливал, не затыкал рот. И, что удивительно, некоторые его выдумки со временем происходили на самом деле.

Вечером к нам заглянула его жена, тетя Гильмия. «Зачем же ты потворствуешь выдумкам моего бедолаги? Это же вредит твоему авторитету – он теперь ссылается на тебя, мол, Нурия сама читала в книге». То ли она отругала меня, то ли похвалила – я не стала уточнять, поспешила во двор, якобы управляться со скотиной. Она тоже не стала задерживаться, ушла. Понятно, что жена переживает за мужа, чтобы не посчитали его ненормальным. Как все-таки терпеливы, добродушны наши женщины!

* * *

Проснувшись, по привычке первым делом открыла занавески на окнах и выглянула на улицу. Еще не рассвело. Снег отливает нежно-фиолетовым цветом. Включила радио. Обратила внимание, что голос диктора звучит не как обычно. Что там еще произошло?! Оказывается, Солженицына лишили советского гражданства и приняли решение выдворить из страны за искаженное отражение советской действительности в книге «Архипелаг ГУЛаг», за клевету то есть. Посадили на самолет и отправили в ФРГ. На уроке ребята обязательно спросят, что такое ГУЛаг, новость до их ушей дошла – в деревне радио никогда не выключают. «Главное управление лагерей» – надо запомнить. В эту минуту зазвонил телефон. Это Амин-абый.

– Слышала? В свое время Троцкого выгнали из страны, а теперь Солженицына, – сказал он и положил трубку. А я должна ломать голову, только ли к ним двоим была применена эта мера. Чтобы отвлечься от этих мыслей, взяла в руки роман «Униженные» Зайнаб Биишевой и начала читать. Он всегда у меня под руками, хотя знаю содержание почти наизусть, часто перечитываю. Сюжет основан на нашей национальной почве, поэтому близок и понятен. А как прекрасен язык автора! Богатый, мудрый, поэтичный – проникает в самую душу. Настоящая пища для ума и сердца.

В конце июля в деревню привезли фильм «Калина красная». Киномеханик крутил четыре сеанса, для детей – днем, для взрослых – вечером. В заготконторе не знали, куда складывать куриные яйца, которые меняли на деньги. Детям билет на сеанс стоил 5, взрослым – 20 копеек, а десяток яиц – 50 копеек. Дети бежали в заготконтору, приносили по одному-два яйца и шумно галдели. А в курятниках кудахтали испуганные курицы... Словом, кино взбудоражило всех.

Я привела свой класс на дневной сеанс, предупредив, что после просмотра устроим диспут. Осталась и на вечерний сеанс – Асма уговорила. Да и сама была не прочь посмотреть еще раз эту захватывающую картину.

Взрослые, конечно, на показе вели себя спокойно, не гудели, не хохотали невпопад, как дети. Скромно посмеялись только в эпизоде, где Егор, гордо выпятив грудь, появился в зале ресторана со словами «Народ для разврата собрался!» и в нескольких подобных эпизодах.

При выходе из клуба Хайри-вор встретил людской поток на своей тележке и в красной рубашке в мелкую белую полоску (как у Егора). Все понимали, что он специально вышел из зала чуть пораньше и ждал там окончания сеанса. Поэтому некоторые хлопали его по плечу, другие улыбались, мол, посмотрели твой фильм. Пусть уж, свой ведь горемыка. Как учитель, и я была рада, что односельчане подают подрастающему поколению пример добросердечности.

А в начале октября, когда народ все еще обсуждал «Калину красную», с прискорбием узнали о смерти Василия Шукшина. Внезапная остановка сердца. В сорок пять лет. Как видно, такие произведения пишутся кровью сердца. Главного героя сыграл он сам и «умер» на экране – не заставила себя ждать и реальная кончина.

Через некоторое время деревню разбередила еще одна новость: начнут возвращать деньги по государственным займам. Люди не знали, верить этому или нет, и строили догадки. Постановление правительства было обнародовано, но еще никто не вышел из почты с деньгами в руках, поэтому всё еще сомневались. Бережливые радовались, что не наклеили облигации на стены или не отдали детям на фантики.

Дошла весть, что за сторублевый заем будут давать десять рублей. Если это правда, некоторые смогут выручить кругленькую сумму.

Об этом я узнала в школе. Почти бегом вернулась домой. Волнуюсь. У нас этих облигаций довольно много! И картэсэй завещала свои нам с близнецами.

– Олэсэй, где у нас лежит ключ от сундука? – спросила я, едва ступив на порог.

– О Аллах, что случилось? Вот он – у меня! – вытащила она из кармана камзола ключ на длинной красной ленте.

– Достань-ка, олэсэй, те займы, завернутые в старый батистовый платок! Помнишь?

– Еще не выжила из ума… Этот сверток лежит на самом дне сундука. Только вчера вспоминала, чего стоили нам эти займы. – Приговаривая, она порылась в сундуке и вытащила сверток: – Держи, про него ты спрашивала?

– Айда, олэсэй, посчитаем, сколько они могут стоить?

– Я столько и сосчитать не сумею, их же целая кипа. Неужели государство хочет вернуть наши деньги? Проснулась, значит, совесть…

Развернула платок и сложила сторублевые облигации в одну стопку, пятидесятирублевые – в другую. Заодно рассмотрела, что на них изображено. Самая верхняя облигация в сто рублей выпущена в 1949 году, когда мне был всего годик. На ней надпись: «Четвертый государственный заем восстановления и развития народного хозяйства СССР». Внизу – герб, посередине мчится паровоз, виднеются заводские трубы. Большинство облигаций было приобретено с 1941 по 1957 год. Олэсэй вспоминает: «И в годы коллективизации бывали какие-то займы, но их уже мы не сохранили… – и торопит меня, – ну, сколько получилось?»

– Две тысячи сто рублей, почти как две мои годовые зарплаты.

– Должно быть больше, – возражает бабушка, чувствует разницу.

– Заем-то фактически на двадцать одну тысячу, а возвращают сумму в десять раз меньше.

– Ну, конечно, как всегда…

В эту ночь мне не спалось, неотвязно думалось о займах. Олэсэй одно время получала депутатские деньги и в колхозе была не из последних – поэтому и займов накопила много. Сколько, интересно, в сундуке картэсэй (нам все еще было неловко разбирать ее вещи) – надо будет утром сходить и посмотреть. Если и там наберется столько же?! Даже голова загудела от этой мысли. Была готова вскочить и тут же бежать в отчий дом, но тут как будто одернул меня голос картэсэй: «Умерь аппетит!» Да, наверное, в каждом из нас присутствует доля алчности…

В сундуке картэсэй обнаружились облигации на сумму девять тысяч рублей – что означает, девятьсот на руки. От отца Асмы займов осталось мало – всего на пятьсот рублей нынешними, видно, охотника труднее было застать дома, чтобы всучить облигации. Но подружка была рада и этой сумме – на дороге деньги не валяются.

Она быстро посчитала и мою долю: «Там две тысячи сто плюс тут девятьсот, всего три тысячи рублей. Делим на троих – по тысяче рублей!»

– Будем делить на четыре, – сказала я, – тут есть и мамина доля. Наверное, олэсэй брала эти облигации для дочери, кто же знал тогда, что государство так надолго задержит выплату займов.

– Все равно разбогатеем, девчонка!

– Их еще надо получить.

В конце года, в декабре, на самом деле начали возвращать займы, правда, пока частями, а не целиком и сразу. Тем не менее, тулпарлинцы были рады нечаянным деньгам. Обидно было тем, кто не сохранил свои облигации, все-таки пятьдесят лет – срок немалый. Спасибо тете Шарифе, она довольствовалась наследством свекрови, даже не упомянула займы картэсэй.