№12.2019. Совет молодых литераторов. Мария Ларкина. Дядя Петя. Рассказ

Мария Ларкина

Наша дача в Алкино. На обшарпанном комоде (какой сейчас можно увидеть в музеях) стоят маленькие советские статуэтки, шкатулочки, вазочки… Они создают атмосферу старины и уюта. В квартирах теперь все реже встречается подобный декор. Сейчас такие вещицы продают антиквару. Тут висят и наши фотографии в рамочках. На нескольких фото запечатлена моя дочь… Сегодня ей девять лет, а на снимках ей – пять, шесть, семь… Все фотографии сделаны там, в Алкино, соседом дядей Петей. Для нашей семьи дача – священное место. Здесь радостно проводили дни несколько поколений. И фотографии из лета, сделанные в разные годы тут, в родном СНТ, представляют особую ценность…

* * *

Красота природы становилась ярче и ощущалась острее, как только дядя Петя (или, как к нему официально обращались, Петр Васильевич) брал в руки фотоаппарат и делал снимки. Вот и сегодня, приехав на дачу, решил запечатлеть любопытный момент: полосатый паук – аргиопа – сплел крепкую паутину, точь-в-точь как на картинках детских книжек – узорчатую, белую. В нее угодил серый кузнечик. Паук, как в саван, аккуратно заворачивал тельце бедолаги, а тот, пытаясь выбраться, раскачивал паутину. Дяде Пете было жаль кузнечика, но он понимал – природа есть природа, никуда от нее не денешься: пищевая цепочка… Эту сцену он и запечатлел на фотоаппарат. «Неплохо», – похвалил он сам себя и вспомнил, что в любимом дачном домике его уже давно ждет чай. В этом году дядя Петя набрал в лесу душицы и каждый раз непременно клал ее в заварник. Чай становился приятным и домашним. Дядя Петя считал, что от тоски его всегда спасало хобби – фотография. Конечно, он не мнил себя профессионалом. Когда кадр получался четкий, дядя Петя радовался ему как чуду, а когда неясный, то сильно огорчался. Какой кадр был хорошим, а какой плохим, решал только он сам. Петр Васильевич и понятия не имел о том, какая нужна композиция, какой свет… Он видел мир по-своему и не хотел совершенствовать мастерство. Порой сфотографированная лягушка казалась ему той самой лягушкой из сказки. «Ей бы еще корону и стрелу», – смеялся он, а про закат на поле говорил: «С него только картины писать… эх, туда и уходит наша жизнь, за горизонт».

В этот вечер дядя Петя наслаждался сумерками. Почему-то его так и не отпускала та самая, запечатленная сцена борьбы паука и кузнечика. А что если бы он вмешался? Помог бы прыгуну выбраться? Так вот часто говорят и по телевизору: этот прохожий, вместо того чтобы помочь, стоял и снимал все на камеру! «Что за чепуха? – сам с собой разговаривал мужчина… – При чём тут безобидный снимок о жизни насекомых?» Он взял фотоаппарат и начал прокручивать кадры. Удалить этот, что ли? Да ладно, пусть будет… для истории.

Не так давно Петр Васильевич вышел на пенсию. Раньше он работал охранником колонии общего режима. Теперь, приезжая на дачу, частенько наблюдал за играющими на зеленой полянке детьми. После вонючего запаха камер и нездоровых людей ребятишки казались ему светлой реальностью. «Как жаль, что у меня нет сына, – подумал он, – или дочки, сейчас бы выдавал ее замуж… Как будто бы все сводится к тому, чтобы выдать дочку замуж…» – хмыкнул он, подтрунивая сам над собой. «Вот мне уже 65 лет, а я одинок, никого у меня… так жить нельзя. Надо жить так, чтобы после тебя что-то осталось, след какой-то, польза…»

Тут дядя Петя задумался: а приходилось ли ему жалеть заключенных? Помнится, да. Однажды вышел со смены и побрел домой по серой дождливой улице. Настроение паршивое.

– Милок, погоди! – окликнул его кто-то. Оглянулся. Перед ним стояла ангельская старушечка с голубыми глазами. Он даже поначалу вспомнил свою бабушку, так пожилая женщина была на нее похожа. – Милок, ты оттудава? – спросила старушка, указывая на ненавистное здание. Голова ее была покрыта красным платком, сама она опиралась на клюку.

Дядя Петя ответил:

– Отсюда, да.

– Хороший мой, помоги мне, сынок, – запричитала бабка и, покопавшись в своем пакете, достала оттуда банку. – Можешь завтра сыну моему передать тушенку? – спросила она. У бабули были очки с толстыми линзами, и глаза от линз казались большими.

– Так оформите через передачу-то, – отстранился дядя Петя.

– Не могу, – заплакала старушка, – вишь скока люди тащут-то еды своим ребятам? И сигареты, и чай. А он там голодает, сыночек мой. У меня пенсия знаешь какая? А он и говорит: «Ты, мать, ничего не покупай, не надо, да и не приезжай, ты старая, больная». А в конце такой приписал, – она тяжело вздохнула: – «Тут люди тушенку едят, мамуль, эх, как жить-то хочется, да как есть хочется». От отчаяния уж, видимо, понимаешь? Я подумала, а вдруг помру, не дождусь его, у меня диабет, и ноги не ходют… Приехала я сюда, а на свидание с ним не пустили. Я, дура старая, и забыла тушенку-то передать, а сегодня поезд мой, опаздываю уже, переночевать негде, и денег на гостиницу нет…

Дядя Петя взял ее за локоть и отвел в сторону:

– Не положено, бабуль, нельзя, понимаешь?

– Ну что тебе стоит? Вот тут номер тебе камеры… мой сынок честный, ты посмотри его статью-то, он якобы браконьер… Какой он браконьер-то? Мы всю жизнь в деревне жили, ну пошел он на охоту, утку подстрелил, что теперь – сажать его? Просто те, у кого деньги есть, тех не посадят, а его, вишь, посадили.

Она достала платок и стала вытирать лицо.

Интуиция кричала дяде Пете, что старушка не врет. «А, ладно, – подумал он, что ж теперь тут следствие устраивать, что ли?»

– Где там твоя банка?

– Дай Бог тебе здоровья, мой хороший, я сейчас пойду, помолюсь за тебя, родненький мой, – заголосила женщина.

– Может, тебе двадцать рублей дать? И полезла в сумку.

– Уберите! – махнул рукой дядя Петя.

Он шел домой, и на душе у него было спокойно. Действительно, ведь случается же такое, какая хорошая бабушка, сын по глупости в тюрьму загремел… На следующий день передал ту самую банку в камеру. А через некоторое время разразился скандал: у заключенных при проверке нашли пакетики с наркотой… И как она могла туда попасть, в тушенку-то? Пытали приемщицу Танюшу, что на передаче сидела, она только руками разводила: «Не передавала я ничего и банки этой не видела!» Так и уволили ее на всякий случай. Пете было стыдно, но он не признался в содеянном. Он ведь только недавно женился и получил квартиру от колонии, а тут…

В доме стало темно, только луна освещала деревья, делая их желтыми… «И к чему вспомнил этот позор?» – подумал Петр Васильевич. После того случая было жаль не Танюшку (на самом деле, он даже был рад, что ее уволили из этого злополучного места), а себя. Ангельская бабуля подорвала веру в людей. «Это же надо было так сыграть, а? И как она только банку запаяла? – размышлял он. – А, черт с ней, наверняка это целая шайка…» С тех пор дядя Петя ожесточился, ко многим испытывал недоверие… Жене было с ним нелегко, потому что дома он все чаще молчал и заваливался спать после трудового дня. И она ушла от него. Иногда Петр Васильевич хотел бросить работу, ему казалось, что жизнь проходит мимо. Страшнее всего было то, что он замечал, как сам становится похожим на заключенных, с которыми приходилось иметь дело.

Но у дяди Пети был его сад, где, как вспышки, приходили в голову и приятные воспоминания. Тут он существовал в настоящем – брал фотоаппарат и шел к реке – рассматривал жизнь мальков, фотографировал птиц и воду. А потом, возвращаясь к дому, снимал играющих ребят. Они становились старше с каждым годом, и он, собрав коллекцию снимков, распечатывал и дарил им их. Часто дети, увидев себя на фотографии, изумленно спрашивали: «Это я? Такой маленький?» Петя улыбался. К нему заходили родители и восхищались: «Какие чудесные снимки! Сколько мы вам должны?» А он смеялся: «Что вы… Мы же соседи…» В эти моменты он был счастлив.

В прошлом году Петр Васильевич умер, а у нас на стенах в Алкино висят фотографии моей дочери.