+12 °С
Дождь

Подписывайтесь на Хронограф в Яндекс. Дзен! Подписывайтесь на наш канал Яндекс. Дзен!КоРифеи

Все новости

Проза

7 Октября 2019, 17:44

Алина ш... Хор и Ко. Роман

Алина ш... люблю я жизнь когда она полна/когда мгновений я не замечаю/когда она бушует, как волна - это Мирра Лохвицкая и мои предпочтения в… в литературе, не знаю точно, как пишу сама, слишком часто меняется стиль, но читаю именно такие тексты, слова, звучание, звуки меня завораживают, как глупых детей дудочка крысолова. О себе: пока что немного на 2019 — 2 романа, пишу третий, полгода нонфикшн, а до этого стихи всю жизнь наверно, как научилась.Предисловие Экспозиция: Как читать «Хор и Ко»? Лучше меня об этом сказала Ксения Рождественская: «…ритм, а сюжет подтягивается сам — из этого ритма, из пустот между абзацами. У вас уже есть стиль, абсолютно узнаваемый, жесткий, не жалеющий читателя, есть «ваши» темы и ваши фирменные приемы, умение понимать людей в пограничных ситуациях и толкать своих героев в эти пограничные ситуации.» «Хор и Ко» роман в рассказах. Его можно читать кусками-главами. Можно читать не по порядку, в романе две сюжетные линии. Одна начинается в СССР в 80-е, действие второй происходит в мультивселенной Хью Эверетта. И чем дальше, тем эти две сюжетные линии сливаются и переплетаются. Для «Бельских просторов» убрала главами секс и мат. 10 главных героев — 7 мальчиков и 3 девочки, подростки, ученики 8 класса. У них есть, конечно, свои индивидуальные черты, но юнгианская архетипичность и фрейдисткие мотивы делают из них идеальную стаю. Эти 10 символизируют собой человечество «сегодня». 3 девочки – триединая Ева, идеал женщины: друг, любовница, мать. 7 мальчиков, 7 гномов, 7 дней недели, 7 планет — мифологический Адам. Культурные шаблоны, избитые фразы за ними теряется смысл и значение слов. Конфликт: Перестройка, крушение всего привычного, «лихие 80-90-е», мои герои «потерянное поколение». Каждый мальчик должен стать мужчиной. И они пройдут через армию, военное училище, через войну. Советский Афган, о котором не говорили вслух, а сейчас забыли и не вспоминают, Чечня, Донбасс, Сирия. Войны отличаются только датами. Каждая девочка рождена для любви. Ива-Лана и Лейла будут биться за нее буквально до последней капли крови. Человек создан для счастья. Как его найти? Этому в школе не учат. Кульминация: Я люблю своих героев и даю им второй шанс. Переиграть что-то для них важное, что-то без чего человек превращается в гумус. В мультивселенной 3-го уровня существует множество вариаций. Ты проживаешь свою жизнь снова и снова. И везет тебе не всегда.

Алина ш...

люблю я жизнь когда она полна/когда мгновений я не замечаю/когда она бушует, как волна - это Мирра Лохвицкая и мои предпочтения в… в литературе, не знаю точно, как пишу сама, слишком часто меняется стиль, но читаю именно такие тексты, слова, звучание, звуки меня завораживают, как глупых детей дудочка крысолова. О себе: пока что немного на 2019 — 2 романа, пишу третий, полгода нонфикшн, а до этого стихи всю жизнь наверно, как научилась.

Хор и Ко

Алина ш…

Самое

страшное после проигранного сражения —

это выигранное

сражение.[1]

Часть 1. Оратория China

1. 1. Аэлита

1. 1. 1.

1. 1. 2. Половой

инстинкт и другие проблемы

— У меня не встал…

— Чево?!?

— У меня не встало.

— Блин… Ты че был пьяный?

— coito

ergo

sum[2].

— Да нет. Слегка выпил…

для смелости.

— Блин, — и перед кем Ян

так обосрался? — Ну бывает… в первый раз.

— Не в первый…

— И кто?

— Ива… — вот лох, — и

Донцова, — попал.

— Ты поэтому в школу не

ходишь?

— Ну.

— А что делать

собираешься?

— С кем?

— С обеими.

— Ничего. Если Ива

болтать не будет.

— Будет, ты же девчонок

знаешь. Разболтает подружкам. А с Донцовой трахаться передумал?

— Ну не знаю… Прикроешь

меня? — ей-то все равно.

— Ок. С тебя «Большой

атлас по анатомии человека».

— Ок. В пятницу стрелка с

инкубовцами, — Серый в пролете, если ментам настучат, загремит в колонию. — К

6-ти Панфилов, — у Макса кишки до сих пор болят, двинули подковой в живот.

— Ок.

Прежде чем разойтись по

домам Ива с Ланой остановились на перекрестке. Сотканные из воздуха, весны и

солнца фигурки. Белый батистовый фартук, школьное платье со стойкой и

кружевными подворотничком и манжетами, и юбкой в складку. Изящные колени и

лодыжки, точеные ступни с высоким подъемом, белые носочки и балетки с

бантиками. Ослепительное пятно на переднем плане панельных домов, асфальтовых

засраных воронами и заплеванных семечками тротуаров, и бурых от пыли кустов

барбариса.

— Как ты его не боишься?

— он же больной. — Будешь конфетку?

— Давай, — выбирая из

зеленой жестяной коробки блескучую желтую монпансье. Лимонная. — А что он мне

сделает? — убьет что ли?

— Вот оно лицо «Перестройки»!

— желеобразная тетка с одышкой побитому молью мужичку.

— Очки протри. Старая

перхоть. Эт не лицо, а задница, — Лана погладила Иву по попе в ультракоротком

мини. Обняв поцеловала взасос. — М-м-м, — вкусно. Клубничная.

— Ужас! Ужас! И куда мы

катимся!

— Хромай дальше. И сынка

своего держи, — а то он счас слюной захлебнется, — Или ментов позвать?

— Молоденькие девушки не

должны так выражаться, — уржаться.

— Скажу, что ты, —

прервавшись, — лапал меня, — продолжая облизывать Иву. — Педофил.

Прохожие от них

шарахнулись.

— Он и убить может. Он

того, — хрустя пальцами.

— А пофиг, — я и сама

могу… Ян просто корчит из себя крутого. — И вообще, главное, ко мне лично

относится хорошо, — а там хоть Джек Потрошитель.

— Против толпы он и ради

тебя не попрет. Говорят, Яна с Донцовой видели.

— Ну и дура, —

озабоченный акселерат с мозгом эмбриона. А Донцова шустрее, чем кажется.

— Она симпатичная и

одевается классно, — и не такая уж старая, лет 25.

— Старуха. С галифе и

целлюлитом, — переступая стройными ногами породистой арабской кобылки из

позиции №1 в позицию 3. И руки у нее жирные, и ноги, и пузо торчит. Гадина

ползучая. Допрыгается.

— Говорят, она с мужем

развелась.

— Муж ее импотент

вонючий, — а у жены бешенство матки. 50 оттенков. Для домохозяек.

— Дэн зовет на шашлыки. В

эту субботу.

— Одна не езди… Девчонок

позови.

— А ты не поедешь?

— Неа. В эту субботу не

смогу, — третий лебедь. И танец живота. Ей же слух отшибло, а не ноги. Еще

четыре свадьбы и Электроника моя. — Ну ладно, созвонимся.

— Пока-пока, — по очереди

поцеловав воздух у обеих щек.

— Одна не езди, — Ива

обернувшись согласно качнула тяжелой темной гривой. Она же не самоубийца.

1. 1. 3. Страсти мордасти

— Аэлита Федровна у моего

брата в субботу день рождения. Он Вас приглашает.

— Ян, это будет неудобно,

— еще один школьник.

— Аэлита… Он не из нашей

школы. И будут только свои.

— Ну не знаю…

— Я вас подожду после

уроков. На нашем месте.

— Хорошо.

— Как брата хоть зовут?

— Лева.

После 7-го урока Ян с

Донцовой приехали к Арсавиным. Сталинский ампир на набережной.

— Входите, открыто! — Лев

возился на кухне. Он подготовился: купил розу, шампанское, коньяк, фрукты и

торт; воткнул свечки. Под бархатного Элвиса.

— Ты где? Я не один! И с

подарком, — неподъемная книга с фото — радостью для каннибала и на английском.

— Извините. Лед выковыривал.

Я брат этого балбеса, Лев, — протягивая руку Донцовой.

— Аэлита… Федоровна,

можно просто Аэлита.

— Очень приятно. Садимся

за стол, — пододвинул Донцовой стул.

— А что больше никто не

придет?

— Я вообще никого кроме

Яна не ждал, а он захотел прийти с вами.

— Давайте поздравим

именинника! — звонко хлопнула пробка «Нового света». — Берите шампанское, —

разливая по фужерам.

Богемское стекло

дин-дон-дон дуэтом дзинь-дзинь со столовым серебром, и шелест накрахмаленной

белой скатерти фоном. Салфетка сбежала на пол вслед за шершаво-оранжевой

корочкой мандарина. Свечи сгорели, желание загадано, а торт «Сказка» присох к

тарелкам с пастушками.

— Ян спой, — Лев поставил

на перемотку и подал ему гитару.

— Что спеть? — Донцовой.

— Свое любимое, — «Новый

свет» бьет в голову мгновенно. Смачно хрустнув яблоком.

Проигрыш. Ян попробовал

гитару.

Маски,

маски, маскарад,

— взвыл, подражая Саруханову.

— Можно Вас, — Лева взял

Донцову за руку.

надену костюм домино,

— Я плохо танцую.

Будут

танцы и будет кино, —

я Вас поведу,

Под

веселым дождем конфетти, — не

бойтесь…

Будут

розы на платьях цвести… — они

быстро завертелись на месте.

по правилам этой игры, — облегченная

версия свинга.

Будут

счастливы все и добры,

Фонари,

фейерверк, мишура

От

вечерней зари до утра… —

Лева подхватил Донцову.

Маски,

маски, маски,

— и несколько раз опрокинул…

Маски,

маски, маскарад, — навзничь

справа и слева от себя.

Маски,

маски, маскарад… —

совершенное бревно.

с опаской встречаю зарю, —

повезло, что не бегемот.

на снимок вчерашний смотрю, — живой

вес.

Бесконечно

опять и опять, —

килограмм 55.

надеюсь кого-то узнать.

полумраке не высветил блиц

Наших

скрытых под масками лиц, — у

Донцовой намокли подмышки.

висит, —

гиря, — на стене домино,

Как

костюм из немого кино, —

груша.

Маски,

маски, маски, —

нос Донцовой блестит.

Маски,

маски, маскарад…

— видя Левины страдания, Ян включил магнитофон. Квартиру заполнил lovemetender, гипнотизирующий темно-синий с

хрипотцой.

— Можно разбить вашу

пару, — areyoulonesometonight. Они снова поменялись и допили

шампанское, andiloveyouso,

letitbeme,

itsnowornever.

Only You и предыдущую песню Донцова, обливаясь потом, танцевала с Левой.

— Голубая роза? —

собственноручно изуродовал белую розу синим лаком для волос.

— Под цвет твоих глаз, —

хорошо, что не зеленые. Зеленого лака не бывает.

— Прервитесь ненадолго, —

маленький трюк. — Внимание! — Ян отбил горлышко бутылки ударом ребра ладони.

— Вау! — круто! — Какой

ты сильный.

— По-гусарски.

— Ловкость рук и никакого

мошенничества, — спирт, толстая нитка, спички и мокрое полотенце. Спецом для

девчонок. — Коньяк пьют на брудершафт, — Ян.

— Неа, я еще не настолько

пьяная, — поправляя Леве галстук.

— Так напьемся и сыграем

в бутылочку.

— Ян, лучше спой.

— «Воскресение» и «Город

золотой».

— Пьем и я спою.

Донцова напилась до

состояния влюбленности во всех и все живое.

— Аэлита, так не может

продолжаться!

— Что?

— Тебя не бывает дома!

Наш сын, твой сын попал из-за тебя в больницу!

— Боря, я же не нарочно,

— кто ж знал, что дети пьют французские духи.

— Он выпил две Шанели №5,

— по 35 рублей за флакон.

— Виновата, это не

повторится. Мне в школу пора, — прячась в гардеробную.

В школе она считалась

тихой домашней девочкой. Тощей плоскогрудой шваброй. На филфаке мальчиков тоже

было мало и ей никто не достался. На пятом курсе за Аэлитой стал ухаживать Боря

— друг отца и старый холостяк. Смешной толстоватый маленький, но очень богатый

еврей. Директор репродуктивной клиники. В клинике делали ЭКО, лечили бесплодие,

венерические болезни и половое бессилие у мужчин. А также торговали

израильскими лекарствами от всех этих новых болячек: микоплазмы, уриаплазмы,

хламидий и т.д., и т.п.

Свадьба на 700 человек в

лучшем ресторане города, свадебное путешествие в Париж. И мальчик через год —

копия мужа. Ей завидовали все одноклассницы и одногрупницы, срочно записавшиеся

в подружки. Она бы тоже позавидовала себе.

Идя на первый урок Аэлита

Федоровна тряслась от страха. После каждой беременности мозги усыхают на 15%, а

она и раньше стеснялась учеников, тупела, пыхтела, краснела и несла несусветную

чушь.

— Дети сложные, с

гонором! Сами понимаете образование для «элиты». И ведут себя соответственно, —

прошлая классная нравилась завучу гораздо больше и опыт у нее был, но вела себя

слишком скромно и интеллигентно. Затравили.

— Класс встать! 8А,

знакомьтесь — это Ваш новый классный руководитель Донцова Аэлита Федоровна, —

представила ее завуч, забыв предупредить, что она будет третьей классной с

начала учебного года.

— Я буду вести у вас русский

язык и литературу, — розовый с белой окантовкой шанелевский костюм и леденцовые

лодочки в цвет внушали некоторую уверенность.

Первый урок прошел вяло,

ученикам было начхать на Великую русскую литературу, но Донцову радовала их

пассивность. Хотя бы не агрессия.

— В школу! — Аэлита

вздрогнула. — В этом! В красном вечернем платье? Мы поживем у моей мамы, —

бабушка присмотрит за единственным внуком, — а ты подумай… Ага.

— Ян! — после урока. —

Задержись пожалуйста.

— Я вас слушаю Аэлита

Федровна, — отвернувшись, закатил глаза до белков.

— Лева не берет трубку и

не перезванивает, — родители уже узнавали Аэлиту по голосу.

— Он учится в школе с

химическим уклоном. Там много задают.

— Скажи, что я буду ждать

его вечером.

— Обязательно. До

свидания!

— Обязательно скажи. Я

бу… — бубухнула дверь.

— Блииин! Ты где? — через

час.

— Здесь, — с кухни. Опять

химичит.

— Донцова… — Лева

скуксился. — Ну чего ты ломаешься? Телка, — ладная. — Хата, — бесплатная. — И

влюблена, — как кошка.

— Некогда мне, — надоела.

Прилипала. Вот с Ивой он бы пообщался поближе, да Ян и сам не… и другим не дам.

— Я обещал, что ты

придешь завтра.

— Кто тебя за язык

дергал, — или за другое место. Редких медицинских книг в библиотеках Яновских

одноклассниц больше нет

— Ну брось, — врезав по

плечу кулаком. Зануда.

— Ок, — врезав в ответ. —

Но это последний раз.

Лева всегда спереди, а Ян

сзади. Почему? Так нравилось Аэлите. Их отделяла друг от друга тонкая мышечная

перегородка между анусом и влагалищем. На какой-то миг эта перегородка словно

исчезала, и они чувствовали себя единым целым. Одно сердце, тело и ни одной

мысли. Что-то зовет, притягивает, тащит, заставляет корчиться, то ли от

наслаждения, то ли от боли. А когда все заканчивается, остается лишь усталость.

Actum ne agas.[3] Зря потраченное время.

— Здравствуйте, Елена

Михайловна! — сквозь решетку.

— Здравствуй Аэлита, —

мама не в восторге. Но Лев бросает трубку или не берет.

— А Лев дома? — улыбайся

Аэлита. Улыбайся…

— Лева, Лева! Выйди. К

тебе пришли.

— Аэлита! — прошипел

Лева. — Какого хрена ты приперлась! — закрывая за собой дверь.

— Нам нужно поговорить! —

каков!!! Словно его вымыли, вычистили и выставили в витрину Галереи[4]. Грудь, как бронзовый греческий

нагрудник, выпуклая, гладкая, загорелая. И джинсы… на голое тело.

— Иди домой. Говорить не

о чем.

— Поговори со мной!

Пожалуйста, поговори, — молчание. — 2 минуты.

— 2 минуты, — лязгнул железный

затвор. Он спустился со второго этажа. Она следом. — Какого ты творишь? Зачем

ты ждешь меня у школы?

— Нам нужно поговорить.

— А камни зачем кидала в

окно, — в 12 часов ночи.

— Нам нужно поговорить.

— Ну, — сел на детскую

качалку. Аэлита в красном мини-платье напротив. Когда-то покрашенная в красный,

качалка заржавела, краска облупилась, а издаваемые ультразвуки мертвых поднимут

в судный день.

— За что? — отталкиваясь

ногами, вверх.

— Что за что? — проседая,

вниз

— Что я сделала не так? —

вверх, скрип.

— Ничего, — запарила. —

Ты взрослая, — замужняя, — женщина, — вниз, скрип.

— Я люблю тебя, я жить

без тебя не могу! — скрип.

— У тебя муж, семья,

ребенок, — скрип. Хули тебе надо?

— Я помню, — вниз, вверх.

Скрип, скрип.

— Вот, и иди к ним, — вали,

и не жуй мне мозги. Вниз. Скрип.

— Я жить не могу без

тебя… — скрип. Вокруг суетились воробьи, один с зашитым черной шелковой ниткой

светло-серым брюшком.

— !!! — заело. Когда это

закончится. Скрип. Летать воробей не мог, но не сдох.

— Я сегодня шла и

надеялась, что не дойду, — сквозь слезы. Скрип.

— Давай без истерик, — у птиц

не бывает заражения крови. Надо бы проверить шов.

— Я хотела, чтобы меня

сбила машина или бы я просто исчезла, — и всем будет хорошо.

— Бл., — негромко. —

Прекрати, — тебе не пять лет, и я не твой престарелый муж.

— Извини. Я не права. Я

пойду, — Донцова встала, и качалка заткнулась.

— Поймать тебе такси?

— Нет, мне нужно

прогуляться, — развеяться. Быстрее. Подальше отсюда.

Второй раз в ловушку

воробей не полезет. Надо найти сачок. Визг тормозов. Лева буквально выдернул

Аэлиту из-под колес зеленого москвича.

— Ты специально!? Или

тупая!?

— Прости, я его не

увидела, — чокнутая. Мать меня убьет. Пусть кидается, но не перед его домом.

— Пообещай мне…

— Все что угодно.

— Ты не кинешься под

машину и ничего с собой не сделаешь, — достала!

— Нет, конечно. Не

волнуйся, — я просто вернусь домой. А завтра на работу, а потом снова домой и

снова на работу, домой, на раб… А ну ее…

— Эдуард Феликсович. Я

хочу уволиться.

— Аэлита Федоровна, до конца

учебного года осталось 2 месяца.

— Я хочу уволиться… по

семейным обстоятельствам. У меня ребенок болеет.

— Ребенок…

— Ребенок.

— Хммм, — подписывая

заявление. — Отработаете 2 недели. — Аэлита идет в класс.

— Ян! — они братья и так

похожи. — Задержись пожалуйста.

— Я вас слушаю Аэлита

Федровна…

— Лева не берет трубку и

не перезванивает… Скажи ему, что я буду ждать вечером, — хорошо, что Борька у

бабушки.

— Он просто дурак! Вы

такая красивая!

— Ты меня любишь?

— Конечно люблю Аэлита!

— Ты меня не обманываешь?

— чево придумать? Целуя Донцову взасос. — Ты меня любишь? — если ты меня

обманешь… Я тебя убью.

Тем же вечером.

— Аэлита тебя ждет, — lupus in fabula[5].

— Сам иди, — фак пальцем.

Надо к экзаменам в институт готовиться, а не последние мозги проебывать с

престарелой шалавой.

— И пойду, — фак по

локоть. Убьет. Если поймает. И догонит.

1.

2. Белоснежка

Она была ему по

грудь, она подходила ему,

как

еврейская женщина, подходит еврейскому мужчине.

Мать Ивы была красавица,

которой достался не тот мужчина.

— Мам, в пятницу собрание

в школе!

— Што? — мать мазала

ногти крупноватых холеных рук красным лаком. Лицо стянула клубничная маска

чингачгука.

— У нас в пятницу

собрание в школе.

— Мне некогда.

— Мам, классная опять

ругаться будет. Это же новая школа.

— Отстань!

— Все ходят на собрания,

кроме тебя.

— Делать мне нечего,

терять время с этими клушами. Скажи, что я занята.

— Ну, сходи, хоть один

раз. Меня будут хвалить.

— Нет!!! — мать легла на

диван и накрыла веки кружочками огурца.

— Зачем ты меня родила,

если я тебе мешаю жить? — Ива скрещивает пальцы рук, выгибает и щелкает

суставами.

— Прекрати портить

суставы. Ты должна быть благодарна, что не родилась в семье алкоголиков!

— Да алкоголики больше

думают о своих детях, — продолжая щелкать.

— Опять вредничаешь.

Назло кондуктору куплю билет, пойду пешком. И чего тебе не хватает? — неблагодарная!

— Магнитофона, который вы

с отцом обещали мне на день рождения, — глаза у Ивы влажно блеснули.

— Я выросла без

магнитофона.

— Зачем было обещать, что

купите, если закончу на одни пятерки.

— Женщина не должна быть

умной, мужчинам это не нравится. И вообще отец обещал, а не я.

— Ты согласилась, не ври.

— Мам, дай чирик! — Мишка

вернулся из школы.

— Зачем тебе? Господи! И

в кого ты такая? Вроде в детстве была хорошенькая, — недовольно разглядывая

побледневшую дочь.

— Не знаю, — нечего

ответить.

— На протеин.

— Ты же брал недавно.

— Этот лучше!

Американский привезли.

— В сумке возьми.

— Я 20 возьму! И мне

нужны новые кроссовки! — Мишка теперь с нее не слезет, он и мертвого

изнасилует.

— Ива Гольдберг! Где твои

родители?

— Отец в командировке, а

у мамы дежурство.

— Снова?

— Она работает на полторы

ставки.

Классная хорошо

относилась к Иве и «верила», что Ивины предки горят на работе, но и ее терпению

пришел конец.

— И прямо не найдет для

тебя полчаса? — достала Жирафа!

— Можно вместо родителей

придет двоюродный брат? — классная задумалась. — Он студент политеха.

— Хорошо, пусть зайдет.

— Че за брат? — подруга

пихнула Иву локтем.

— Дэна попрошу.

— И он придет?

— Я сильно попрошу.

Старую деву Денис обаял.

Такой приятный и воспитанный молодой человек. В мамином вкусе: высокий и с

высшим образованием.

— Что вы мне совсем не

трудно.

— Подростковый возраст

сложный период и требует внимания со стороны взрослых.

— Конечно, конечно, я

понимаю, вы волнуетесь за каждого ученика. Редко сегодня найдешь человека, так

болеющего за свое дело и искренне любящего детей!

— Что вы, — сморщившись в

улыбке, — что вы это моя святая обязанность. Ивочка хорошая девочка и учится

отлично, но иногда стоит появляться в школе.

А-ха-ха, ах, ах, ахала

Жирафа.

— Фу! Еле отвязался.

— Мерси.

— Но больше не проси.

— Неужели тебе жалко для

меня полчаса?

— С тебя поцелуй. И к Ван

Дамму на дачу.

— Мать не отпустит с

ночевкой, только до 10 вечера.

— Какая ночевка? Я

привезу тебя к 10.

— Ок, — мокро чмокнув в

нос.

— Перестань!

— А я не люблю лизаться,

— брезгую. — Сейчас домой. Отпрошусь.

— Купальник надень, там

сауна и бассейн.

Ван Дамма она знала по

рассказам Дэна. Тонированный мерседес и двухэтажная дача на Панораме. Туда

только на такси. Яблоневые сады разбили на дачные участки по 4 сотки, новые

русские скупали их десятками. Чистый горный воздух недалеко от города.

В резной деревянной

беседке обвитой виноградом жарился шашлык, шестеро мужчин пили пиво и крутили

рок.

— Мужики привет!

— Привет…

— А кто с тобой?

— Ива! Знакомься это Ван

Дамм!

— О! Какие люди! Ян, —

вальяжно склонившись над худеньким запястьем, поцеловал сразу вспотевшую

ладонь. — Какое чудесное имя и так Вам подходит. Ива! — Ива застеснялась и

попыталась вырвать свою руку.

— Очень приятно

познакомиться.

— Джон, Влад, Сергей,

Алекс, Игорь, — представил гостей хозяин.

— Вагнер, Макс, Серый,

Алекс, Гаррисон, — представились гости. Короткостриженые и практически

одинаковой комплекции.

— Штрафную Дэни! Ты

задержался на два часа.

— Штрафную Иве! — Серый.

— Я не пью!

— Ну, что ты Ивушка, — Ян

зыркнул в сторону Серого, — Сережа шутит.

Ей выдали палку шашлыка,

лаваш, тарелку с нарезаными помидорами и маринованным луком и стакан колы со

льдом. А Дэну 100 грамм водки и бутылку «Туборга». Потом еще водка и «Туборг».

И косячок.

— Дэни, а ты трепло! —

Серый наезжал на Дениса, остальные с интересом наблюдали.

— Она-а не с-согласит-ца!

— заплетающимся языком.

— За базар надо отвечать!

— А давай спросим, — Ян

сел на перила напротив Ивы.

— Не согласится! — Денис

начал трезветь.

— А мы уговорим!

— Уговорим, — Серый.

Похабный жест.

— О чем это вы? — Иву

пробрал нервный смешок.

— Да за Дэни должок, —

Серый.

— А я причем?

— А ты ему поможешь.

— Если захочешь Ивушка.

Серега. Не пугай девочку, какой ты все-таки грубый, — Ян.

Все заржали.

— А если не захочу? — у

нее дрогнул голос, и опять взмокли ладони. Мятная конфетка. Молочная ириска.

— Ноу проблемс. Дениска

сам ответит, — Джон. Тянучка, жвачка-липучка, Дениска-редиска, нехороший

человек.

— Вы чего мужики?

— Я не хочу…

— Влад. Серега.

Как два зеркальных

отражения Макс и Серый встали. Макс подошел первым и ударил под дых, выбив из

Дениса воздух. Он заломил ему руку, а Серый спустил джинсы с трусами до колен.

— Тащите его в

биллиардную. Громче сделай, — Алексу.

Ван Дам схватил Иву за

руку и поволок. Вниз в полуподвал. Денис пытался сопротивляться, но его

наручником приковали к биллиардной лузе. Серый врезал ему по почкам и уложил

грудью на стол. Денис согнулся и застонал.

— Видишь детка, Дэни и

сам свой долг отработает. Жопа у него ладная, а сзади разницы нет баба или

мужик.

Ван Дамм держал бьющуюся

Иву, а Серый погладил Дэни по заднице. Нежно. Задница была белая-белая и

круглая.

— Гладкий, — Серый

примерился. — Блин, узкий какой, — Денис замычал от боли и задергал прикованной

рукой.

— Покоцаешь лузу, я тебя

кием отымею.

Денис замер.

— Ян, ты, чего? Я

отработаю! — Ива не узнала его голос.

— Отработаешь. Кто

первый? — Серый вытер пальцы об денискины трусы.

— Что жим-жим? — Джон.

— Да я его порву нафиг.

— Гаррисон, давай ты.

Гаррисон у нас умелый, — Ван Дамм выдохнул Иве в ухо. — Раскупорит, Дэни даже

не заметит.

Игорь, расстегивая

ширинку пристроился сзади. Денис заскулил.

— Презик надень.

— Ты што? В резине ничего

не почуешь, — прицельно сплюнув. — Кишка внутри шелковая. Расслабься, — Денис

заткнул себе рот кулаком и трясся. — Расслабься, говорю! — шлепнув по заднице.

Ива, не веря своим глазам

и ушам, оглянулась по сторонам. Они выпили. И выкурили косяк, но не были

пьяными или укуренными. Они улыбались. А Дэн был очередным развлечением. Чем-то

между пивом и ужином.

— Я согласна! — с хрустом

выгибая пальцы. — Я согласна, я отра… — слезы, которые она сдерживала не дали

договорить.

— Брэк. Тихо-тихо, мы пошутили.

Это была шутка.

— Ну, блин, Ван Дамм

Такой кайф обломал, — Игорь шлепнул Дэни по заднице и натянул на нее трусы с

джинсами. — Полотенце кто-нибудь мне даст? И поменяйте, наконец-то, кассету.

Запарил ваш Цой.

Джон

заржал и кинул в Игоря коробкой влажных салфеток. Серый отцепил денискину руку.

Денис сполз на пол. Игорь чертыхаясь вытирался. Все вернулись в беседку.

Доедать и допивать. Денис куда-то пропал. А Ива и шестеро мужиков пошли в

сауну. Купола, ангелы, кресты, звезды, черепа, скорпионы, серпасто-молоткастые

якоря. У Макса восточные змеи, карпы, драконы и иероглифы на смуглой коже, а у

Игоря свастика и скандинавские руны на золотой.

—

Сколько времени? — Ван Дамму. — Дэн обещал меня в 10 домой отвезти.

—

Семь. Успеем.

—

Ой, горячо! — на купальнике были кольца из желтого металла.

—

Кто ж такое в парилку носит? — Макс.

Алекс,

потрогав пальцем раскаленное кольцо:

—

Блин! И правда, горячо.

—

Снимай, обожжешься! — Серый дернул купальник за лямку.

Ива,

стукнувшись об Алекса и Серого, выбежала из парилки, хлопнув дверью. Мужики

заржали.

—

Шуганая девчонка. Зря мы Дэни отпустили. Он и то помягче, — снова гогот. — Да

ну тебя Гаррисон, совсем опедрилился. Грудь качаешь и бреешь.

—

Ян тоже бреет.

—

Говно месить только на зоне и можно. Там выхода нет, а шашка дымит.

—

Да ладно вам! Девчонка маленькая еще.

—

Два мосла и ложка крови.

—

Самый смак. Через пару месяцев спасибо мне скажите.

Ван

Дамм пошел искать и утешать Иву. До 10 осталось 2 часа 55 минут.

—

Ну, блин дамский угодник, Ван Дамм! Ты ей шею сломал.

—

Да, прям. Так придушил слегка. Кусается, — лыбясь на 32 фарфоровых зуба.

—

Ива! Ива! — Серый прыснул ей в лицо холодной водой.

—

М-м-м, — Ива замычала, приходя в себя. — М-м-м, — мычала теперь уже от боли.

Она не могла закрыть рот.

—

Ян, ты че челюсть ей сломал?

—

А х.. его знает. Вывихнул наверно. Я же говорю: кусается.

—

Ты ее душил что ли? Вся шея в синяках.

—

Ну, милая поработай ротиком, плииз! И не кусайся, я это не люблю, — кусаться

Ива сейчас не могла при всем желании. Ей запихали член в глотку. Ива молча

давилась слезами и членом. Когда Серый ее отпустил, Иву вырвало спермой и

желчью. Шашлык с помидорами тоже достался ковру. Ива молчала и плакала. Джон

дал ей носовой платок.

—

Ты это… Не плачь… Ян вставь ей челюсть на место, — вразнобой.

—

Давай ты Влад, раз дока нет.

—

Гаррисон, держи. Ив, потерпи немного, — зафиксировав челюсть. Противный щелчок

и рот закрылся. — Несколько дней будет болеть и опухнет, ничего страшного,

просто растяжение связок, — Макс успокаивающе потрепал ее по макушке и налил

грамм 30 водки в стакан апельсинового сока. — Пей!

Ван

Дамм притащил пакет со льдом. Алекс завернул лед в махровое полотенце. Игорь

подарил шелковый шарф Армани с орлом, а Серый 100 баксов. В полдесятого Ван

Дамм выгнал из гаража мерседес и повез, как и обещал, Иву в город. По пути он

купил ей ведро бордово-черных роз. И целуя дрогнувшие пальцы предупредил:

—

Еще раз щелкнешь пастью, трахну!.. — не слышно. — В жопу насколько влезет.

Матери

Ива ни о чем не рассказала. Денис исчез с ее горизонта. А Ван Дамм с друзьями

задержались. Ей очень шла школьная форма с белым фартуком, белыми гольфами и

пышными белыми бантами. Училась она на тройки. Травилась и резала вены.

Лечилась. 2 криминала. После Ван Дамма, у нее появился поклонник.

—

Мам, я в кино!

—

В 12 чтобы была дома, — маме он нравился. И суббота.

—

Предков нет, поедем ко мне, — полночь. В машине.

—

Неа, мать будет волноваться.

—

А мы позвоним.

—

Она не заснет, пока я не приду домой.

—

Моя мне тоже всегда угрожает.

—

И што?

—

Дрыхнет.

—

А моя ждет.

Мальчик

из приличной семьи с ума сходил от миньета.

—

Агххх! Какой у тебя ротик! Возьми поглубже! — невеста взяла до гланд.

ее перемкнуло. Слева на виске билась голубая жилка. Жених отделался мелким

испугом, но свой поганый отросток, куда попало больше не совал. Шестерка

несчастливое число.

—

Грязная шлюха! — врезав дочке по роже. Ива хрустнула суставами. — Нельзя было

подождать до свадьбы.

—

Наследственность плохая, — чья бы мычала! — Сама-то вышла замуж под тридцать и

на шестом месяце.

—

Я была беременной от мужа.

—

Угу, — а бабка утопила в помойном ведре нагулянного от немцев выродка.

Отец

от них ушел. Мать снова выскочила замуж. Отчим стал подбивать под падчерицу

клинья. Ива пожаловалась на него матери. Кому нужна ваша грязная правда. Они

вдрызг разругались, и дочка загремела в психдиспансер.

—

Да она сама на меня вешалась с первого дня! Нимфоманка озабоченная.

—

Она молодая, не то, что я.

—

Подстилка! — скривив мокрые красные губы. — А тебя я люблю.

Мать

и не вспомнила, что дочка сидит на прозаке. Из диспансера Иву никто не забрал.

Выписали на вокзал с биполярным расстройством и частичной амнезией. Игорь по

привычке ее крышевал, он и порекомендовал Иву в «Роден».

Таких кроватей, как у нее

6. Ей отсюда не вырваться три зарешеченных окна и дверь, которая запирается

снаружи. 6+3=9. Плюс дверь 10. 3 и дверь. 31. И как в кошмарном сне она хочет

закричать, но нет сил даже открыть рот. Она там, куда так боялась попасть. Вот

только за что?

— Гольдберг отказывается

есть.

— Кормить принудительно,

— на третий день.

Воняло свежей мочой и

хлоркой. А еще блевотиной и говном, как в вокзальном сортире.

— Гольдберг молчит.

— Перевести в 22-ю, — на

четвертый. 22 минус дверь. 21. 22 плюс дверь и минус койки. 17.

Зондом энтерального

питания ей покарябали горло, от капельниц все ноги и руки в синяках. Ее

привязали ремнями к кровати, а судно приносили раз в сутки.

— Гольберг не срет и не

мочится, — сами попробуйте, лежа на спине.

— Гольберг катетер, — на

пятый.

— Гольберг клизму по

утрам, — через неделю.

За окном клетки вставало

и садилось солнце. В один из дней пошел снег, а ее навестили двое.

— Флора! Флора! Ты меня

слышишь? — светленький. Я — Адонис, а это Багоас, — на темненького. Она их не

вспомнила. — Флора, говорят, ты ничего не ешь. Наши собрали передачу, но

разрешили только жидкое. Соки, йогурты.

Адонис, Багоас — странные

имена, как и Флора.

— Ива, — молодой врач в

синем халате и чепчике. — Ива, — она его не знала. — Лева, помнишь меня?

Он протянул руку к ежику

на ее голове, хотелось заорать: «Уберите его, помогите!!!», — вышло лишь

мычание.

— Ого, на тебя реагирует.

А то валялась трупом, — кто-то сбоку в белом халате и чепчике.

— Марина, чем ее лечат? —

белое подошло к кровати.

— Литий дают, если не

очухается к концу недели, отправят на электрошок.

— Ей нужны стимулирующие

антидепрессанты и ламотриджин, ЭСТ^{^[6]} противопоказана, у нее итак амнезия.

И капа обязательно.

— Дорогих лекарств давно

нет. Капу найду.

— Марина, ты же старшая

медсестра, выкинь ее из списка ЭСТ. А лекарства я принесу.

— Да без проблем, она же

тихая, лежит никому не мешает, на людей не кидается. Зачем ее током пытать. А

студенты на Красной поэкспериментируют.

— Ива! — она вспомнила

его руки. У Марины руки жесткие. У Мишки липкие. Ива громко хрустнула

суставами.

— Ива! — она вспомнила

его. За окном тарабанит капель. Монотонно. По мозгам.

— Ива! — она вспомнила,

сейчас можно не бояться.

— Ива! — Лева — значит

утро, а не вечер.

К ней стала возвращаться

память. Ива Гольдберг. Для Адониса — Флора. И чувства. Она ненавидела каждого клиента,

каждого мужчину, мальчика и старика, который приходил, покупал, лапал как кусок

мяса, совал свои мерзкие вонючие причиндалы… Проще сказать, что с ней не

делали: не жалели. Она ненавидела свою мать и своего отца за то, что родили.

Она ненавидела Мишку, он занял ее место. Она ненавидела весь мир, но больше

всего ненавидела себя. Свою трусость, малодушие, глупость, которую путают с

наивностью и чистотой, свою звериную преданность, веру и жажду любви, которую

нечем утолить. Свое тело, такое живучее и здоровое. И безмозглую голову,

забитую тупыми мыслями, идиотскими мечтами и несбывшимися надеждами. И свой

страх.

1. 2. 1.

1. 2. 2.

1. 3. Мальвина

Моя мать стерва, а

младший брат урод, испоганивший всю мою паршивую жизнь. И тащиться с ними в

этот колхозный пансионат я не хочу. Мне уже 13, у подростков в 13 есть чем

заняться, кроме «семейного» отдыха. Какой блин совместный отдых, я их

лицемерные рожи видеть не могу, а здесь придется 14 дней и ночей дышать ноздря

в ноздрю, от такого свежего воздуха не окочуриться бы раньше времени в одной

комнате 8 кв.м., при том, что дома неделями не разговариваем. Озверев до

звездочек, она закатила истерику, но ехать все равно пришлось. С распрекрасным

настроением.

Место сбора главный вход

Министерства здравоохранения. Полчаса на загрузку в три «Икаруса» и

шестичасовая дорога на Северный берег. Слава богу, нет маленьких детей и на

удивление много молодежи, в основном девушки чуть постарше ее, на год-другой.

Из парней брат — отрыжка человечества, сын замминистра и незнакомый очень

высокий (слишком), но симпатичный парень — племенной бычок с печальными серыми

глазами. Построила ему глазки, а что теряться, впереди 2 тоскливых недели вдали

от цивилизации. Всю дорогу тупо дрыхла, не просыпаясь.

Домик, который им

достался, оказался на самом отшибе, кто бы сомневался. А вот с соседями повезло

— сероглазый с бабушкой, через неделю ее сменила Лида — его мама. Интересно

сколько ему лет? И на этом везение окончилось. Дожди. Май-июнь — мерзкая погода, в комнате сыро и холодно, а в

столовой дважды в день манная каша с комками и маргарином. Ни дискотек, ни

культурной программы, даже телевизора, и библиотека не работает. Оставалось только

целыми днями валяться в кровати и резаться в карты. Молодежь бегала на танцы в

соседний пансионат, ну она и не просилась, мать не отпустит — зарежется, чего

зря унижаться. И Денис — сероглазый сидел в домике безвылазно, неужели и его

здорового лба, как выяснилось студента четвертого курса МФТИ, — бабушка тоже

держит на коротком поводке.

Через неделю, когда она

продула 38 кругов в подкидного дурака, не везет ей в карты, выглянуло солнце, и

очумевшие от скуки и безделья отдыхающий хлынули на мокрый холодный пляж,

усыпанный бумажными стаканчиками, целлофановыми пакетами, пользованными

презервативами, алюминиевыми банками от пива и бутылками. За неделю прибоем

вынесло весь мусор, выброшенный с экскурсионных пароходов. А течение как раз в

нашу сторону. Не дерьмо, так щепка. На этом несчастья лишь начались.

— Вечером мы идем в кино,

— тоном, не предполагающим возражений.

— Ок, — какого хрена…

— Оденься прилично!

— Ну, мам…

— Надень сиреневый

костюм, я тебе говорю! И белые босоножки! — спорить бесполезно, взрослые всегда

правы.

Фильм назывался «Однажды

в Америке». Не дублированный с субтитрами. Она впервые услышала голос Де Ниро.

И влюбилась не в актера, а в его голос. Позже будут Аль Пачино и Сталлоне,

Кевин Костнер и другие — низкие с придыханием от них холодеет и вибрирует в

животе.

— Классный фильм.

— Ага, — два ремешка на

шпильке, камни и пара кэмэ до пансионата. — Мужики козлы, — а бабы дуры.

— Я его понимаю. Но я…

— Я тоже, но… —

перебивая. — Оххх! — пиздец, в позвоночник ткнули ржавым шилом.

— Что с тобой?

— Все нормально,

стукнулась немного. Что ты там говорил?

— Я бы так никогда не

сделал. Господи, у тебя кровь!

— Кажется, ноготь отбила,

— на большом пальце. — Давай где-нибудь посидим.

— Лида, Инесса

Михайловна. Мы тут задержимся, воздухом подышим.

— Хорошо. Только недолго,

Денис.

— Лида, составим детям

компанию.

— Инна, пускай молодежь

без нас прогуляется, — утащив маман за собой.

С помощью Дениса Ива

доползла до ближайшей лавочки и села.

— Вот дерьмо, —

расстегнула босоножку и сняла. — Бутылку найди и принеси воды! — Денис молча

зеленел или в свете луны показалось. — Эй! Ты чего крови боишься?

— Нннет.

— Лей потихонечку.

— Пппросто много очень, —

не останавливается.

— Смотри в обморок не

хлопнись. У меня наследственно плохая свертываемость, — видок конечно страшный,

кровища хлыщет, ноготь висит на ниточке, а босоножка одна белая, а другая

красная. Мать ее сожрет.

— Больно? — голос охрип и

приятно ласкает слух.

— А сам как думаешь? —

надо отвлечься. — Ты бы так не сделал, в смысле не изнасиловал? Она сама

виновата, — улыбочка. — Он же уголовник и убийца вообще-то, а она с ним, как с

котенком игралась.

— Он же ее любил.

— И что? Любовь дело

жестокое, — оторвав ноготь. — Ну все, идем потихоньку.

— Я тебя донесу!

— Не надорвись, —

шварц-и-негер.

— Обижаешь принцесса.

— Ну, неси.

— Какая ты легкая, прямо

пушинка, — зарываясь носом в темные волосы. — И пахнешь вкусно, — свежими

огурцами.

— Ты неси, не отвлекайся,

уронишь еще.

— Не уроню. Пойдем завтра

в кино?

— А что идет?

— Ночной портье,

Ностальгия Тарковского и Жестокий романс.

— Оптимистично, — однако.

— Последний сеанс Ночной портье?

— Ага.

— Ок, маму только не

бери.

— Почему?

— Арт-хаус. Я уже видела,

— на французском. — Мамам не понравится.

— Она на тебя плохо

влияет! Армия, — ать-два, — это не твой уровень.

— Бабуля. Я сам так

решил. Сразу получу квартиру в Подмосковье.

— И на всю жизнь

застрянешь в почтовом ящике. Ты же гений — призер международных олимпиад по

физике и математике.

— Бабуля, знаешь сколько

таких призеров в школах учителями работают?

— Не смей даже думать о

таком, — тем более говорить, накаркаешь. — Это она тебе сказала? — мерзкая

девчонка

— Нет, нет и еще раз

нет!!! — почему бабуля считает его подкаблучником. — Малюша меня поддержала, на

следующий год она переедет в Москву, поступит в МГУ, мы поженимся и будем жить

в этой самой квартире.

— Куда спешить, —

женятся, рожать начнет. — Она еще совсем девочка, а у тебя карьера.

— Вот именно девочка! —

была. — Мы же договаривались, что поженимся сразу после 10-го класса, — ее

10-го, он-то на 7 лет старше. — Мы уже 4 года встречаемся. Мы любим друг друга.

— Ты любишь Денис! А

она?! Она еще совсем молоденькая, не нагулялась…

— Мне пора, мы в театр

собрались, — не выдержав уходит, хлопнув дверью.

Денис спешит к ближайшему

цветочному киоску. Пока ругались с бабулей чуть не опоздал.

— Дэн, ну ты где так

долго? — Малюша под громадной афишей «Мадам Батерфляй — новый спектакль

Владимира Пази».

— Прости Малюша! Прости

родная, — отдавая букет. — Дома задержали, — целуя руку.

— Опять бабушка пилила? —

чего ей неймется. — Что на этот раз?

Да армия! — вцепилась

хуже бультерьера. — Мои считают меня гением, — Ломоносовым.

— А ты и есть гений.

— Ох, Малюша, и я раньше

не сомневался! Но Серый…

— А ты не сомневайся,

Серый хороший, только добрый чересчур и не хваткий, —ему дорога в дыру рядовым

инженером.

— Значит я не добрый?

— Ты самый-присамый.

Только у тебя я есть.

— Да, — бережно обняв

хрупкие плечи. — А я у тебя.

— Эээ… Веник свой сам

потащишь.

— Неужели не понравился?

— Понравился, — в

чем-чем, а в цветах Денис разбирался, и вообще в подарках и знаках внимания —

милых женскому сердцу. Сын Лидии Денисовны первой красавицы города. — Не дуйся,

колючие они.

— Идем, последний звонок.

Полный зал.

— Дэн.

— Что?

— Подари букет Пази, а то

неудобно, цветы зажали на премьере.

— Ок! — Дэн поднялся.

Гибкий высокий светловолосый светлоглазый вышел на сцену и подарил этот чертов

букет. А Пази его облобызал, не растерялся.

— Не злись. Знаешь же: я

цветы не люблю.

— Могу перейти на

конфеты, плюшевые игрушки, украшения…

— Сладкое терпеть не

могу, игрушки — пылесборники, а побрякушки не ношу. Не обижайся.

— На остальное у меня нет

денег и не скоро появятся.

— Ну снова ты

депрессуешь. Я не люблю цветы, детей и животных, как говорит моя мама — сама

хуже собаки, а дети — колючки, сорняки и незабудки — не дадут о себе забыть —

пусть растут на чужом подоконнике. Но мне, мне нравится, когда ты даришь мне

эти долбанные цветы. Тебе приятно и другим на зависть.

— Тогда терпи колючки.

Гвоздики и каллы — на похороны, ромашки и подсолнухи — сено, а у меня сенная

лихорадка, хризантемами пусть японцы восхищаются, гладиолусы просто отстой. А

роза — символ любви и страсти.

Парочка препиралась всю

дорогу до ее дома.

— Завелся. Разве я спорю,

— ущипнув Дэна за попу. — Спой, лучше для меня, — пока чайник вскипит.

— Какая же ты

сентиментальная живодерка. Чего тебе спеть?

— Романс под гитару.

— Ужас, еще и мещанка, —

взяв несколько аккордов и прислушиваясь. — Не пишите мне писем, дорогая графиня,

— Дэн поет, опустив длинные каштановые ресницы, а у нее в груди нежно ноет и

замирает.

После финального

проигрыша:

— Ты чего плачешь? Не

плачь Малюша. Я стану великим ученым — Нобелевским лауреатом, вакцину от СПИДа

придумаю и подарю тебе виллу на Гавайях или нет остров в Эгейском море. Не

печалься маленькая, я так тебя люблю, что у меня сердце перестает биться, когда

ты грустишь.

— Какой ты у меня

красивый Дени, — всхлипнув. — Спой Воркута-Ленинград.

В каждом фильме ХХ века

есть поезда. Стальные магистрали. Летят, летят года, уходят вдаль поезда. По

тундре, по железной дороге, где мчится поезд «Воркута-Ленинград».

— Московский поезд

отходит через 2 минуты.

— Малюша, потерпи. Зимой

я не приеду, диссертацию буду защищать. Я буду ждать тебя сразу после

выпускного.

— Ты уже защитишься и

будешь у меня кандидатом наук!

— И старшим лейтенантом!

— Денискины брови на мгновение нахмурились.

— Если не уверен,

оставайся на гражданке. Я здесь поступлю в политех, а ты будешь приезжать, —

дважды в год. Бабушка описается от радости.

— Нет, я не могу, не хочу

без тебя, — шепотом: — После всего, что между нами было… — шепотом, жадно целуя

в губы. — Люблю.

— Люблю, — одними губами.

— До свидания. Лида.

Бабуля. Инесса Михайловна, — обнявшись и расцеловавшись со всеми. — Михаил, —

крепко сжав руку. Уже с подножки: — Люблю. — Малюню, — до июня.

Провожающие попрощались

друг с другом и разбрелись.

— Ладно, мне на

тренировку! — брат свернул к гостинице, у которой его ждали два одноклассника.

— Вы что, переспали?

Дрянь малолетняя! — как только сын отошел.

— И что?

— Ну и дура! Смотри, а то

придется на аборт бежать.

— Не придется, — они

поженятся.

— Не говори гоп, пока не

перепрыгнешь.

— Он меня любит.

— Ага! Все так лапшу на

уши вешают: мать родную похоронят, чтобы в койку затащить.

Такую мать и похоронить

не жалко… не правда. Дэн не такой, и он ее не тащил, это она его… Чтобы было,

чтобы было что вспомнить, если у них ничего не получится. Полчаса украденного

счастья, пусть оно просто будет.

Денис торчал на перроне с

белой клумбой в руках, в голубой водолазке и с глазами голубее южного неба.

— Дэн! — закричала она в

открывшуюся дверь.

— Малюша! — и выскочила из

тамбура первая, забыв огромный зеленый чемодан. Стоявший следом мужчина средних

лет — сосед по купе вынес его вместе со своими вещами.

— Спасибо вам большое, —

поблагодарил парень, и девушка повторила слова благодарности следом за ним, не

сводя с жениха влюбленного взгляда. Совсем дети, такие наивные.

— Да не за что, —

девчонка, вчера школу окончила, а смотрит… Брр, аж мурашки по спине бегут

табунами. Черная бездна. Без дна. Везунчик ее жених.

— Ты волосы покрасила? —

из брюнетки в платиновую блондинку.

— Специально для

выпускного, — обесцветилась и затонировала голубым миксом. — Не нравится?

— Да нет, тебе очень

идет. Непривычно просто, — она отрезала 2\3 длины, теперь волнистая

блондинистая шевелюра спускалась чуть ниже плеч, а раньше был высокий хвост до

попы.

— Тебе точно нравится? —

с подозрением. Родные не оценили парикмахерских изысков. Брат, встретив на

пороге фыркнул: «Понимаю, что это протест, но не настолько же. Проще словами

сказать». И мать придралась: «Обчекрыжилась по самое не могу. Одна красота и

была волосы». Мама у них женщина монументальная, как и брат. Она пошла в отца.

Астенического телосложения — не тощая, просто кость тонкая, да и мясо не успело

нарасти, по причине юного возраста.

Парочка на попутке

доехала в аспирантское общежитие МФТИ. Денис жил здесь, пока учился в

аспирантуре, а теперь его оставили в докторантуру. А вот невеста не была ни

разу. Скромная малосемейка, но зато своя еще на три года. А дальше они не

загадывали.

— Какой ты у меня умница,

— промурлыкала, почесавшись щекой о его плечо. — Так уютно.

— Мы с Серегой обои новые

наклеили и посудомоечную машину поставили, — Серый в аспирантуру не попал,

устроился инженером на кабельном заводе, снимал углы, и периодически гостил у

Дэна.

— Ух ты, —

посудомойка-автомат, это ж запредельная роскошь, даже для Москвы. Дэн в отличие

от нее хозяйственный.

— Устала? Голодная с

дороги?

— Нет. Грязная и

провоняла вагоном.

— Тогда в душ, а я чайник

вскипячу.

Чаепитие прошло как-то

скомкано, торт «Птичье молоко» они и не разрезали. Денис затянул невесту в

постель, опробовать толстый ортопедический матрас. Такой напор удивил. Он

обычно не настаивал, а она не рвалась в койку. А здесь… Тем более не виделись с

августа — девять месяцев.

— Ты изменился, —

задумчиво.

— Обиделась? Извини, я

наверно плохой любовник…

— Ну чего ты. Я же тебя

люблю, — а по-другому Дэн не кончал. Обрезанную головку его красивого длинного

ровного толстого члена можно наждачкой тереть. Он и стирал себя и рвал ее.

— У меня в четыре встреча

с куратором, — кандидатская тянула на докторскую и научный руководитель остался

прежний: членкор и академик академий. — А чтобы ты не скучала Серый сводит тебя

на «Юнону и Авось» с Караченцевым и Шаниной.

— Какой ты чудесный! Я всегда мечтала услышать

Юнону вживую.

— Это — не я, а Серый. Он

завзятый театрал, — даже в Большой билеты достает. На премьеры.

— Неважно, он твой

чудесный друг, — потому что ты — чудо.

К трем часам тонкую до

прозрачности кожу на ее бедрах украсила 3D карта вселенной. Отпечатки пальцев

сливались в сине-фиолетовые акварельные разводы, синяки проявлялись быстрее,

чем фотографии. Она похудела, трогательная цепочка позвонков тоже пострадала,

особенно на копчике и чуть выше поясницы. Дэн приласкал каждый синячок и

потертость.

— Прости, — отлюбил.

Сегодня дал себе волю. — Прости, — целуя ее в прихожей. — Без тебя мне было так

плохо.

— Да иди уже. Опоздаешь.

— Да, иду, иду, — ему

было тяжело уйти, пришлось выпихнуть жениха на лестничную клетку. Они еще

постояли разделенные железной дверью. Ворковали.

Потом Дэн все-таки вызвал

лифт. На седьмой последний этаж он полз, заикаясь с надрывом. Рядом с кнопкой «8»

Серега написал черным маркером «крыша», а «9» — «луна». Она слышала денискины

шаги, скрежет дряхлого лифта, и как двери открылись на первом этаже. Прячась за

занавеской, проводила его породистую фигуру в подземный переход. Вздохнула и с

горя решила принять ванну с миндальной пенкой. Серега нарисуется примерно через

час. Долго кисла в ванне, добавляя горячую воду. Она всегда купалась чуть ли не

в кипятке, любила жаркую русскую баню, и нырять в прорубь голышом. Серый

приехал через час раньше минут на 15. Поболтали о новой экспозиции в Пушкинском

и «Трамвае «Желание», на который купил билеты, хотя видел трижды — все в том же

неизменном составе — Джигарханян и Немоляева. А у Дэна докторантский минимум по

английскому языку, каждый день лекции и практикумы в МФТИ и лабораторная работа

в каком-то закрытом полувоенном научно-исследовательском институте.

Ее ждали. Любили. Хотели.

Идеальность зашкаливала.

…

Ты меня на рассвете разбудишь,

Проводить

необутая выйдешь.

Ты

меня никогда не забудешь,

Ты

меня никогда не увидишь, —

вторил артистам зал.

…

Я тебя никогда не увижу,

тебя никогда не забуду...

— и она подпевала.

Серега проводил ее до

квартиры.

— Ты звони, — записывая

на листик номера домашний и рабочий. — В любое время, если меня не будет,

оставь сообщение, — он был любимчиком и на заводе, и у хозяйки, сдававшей ему

угол.

— Да что звонить,

послезавтра увидимся, сходим в Маяковку, — а Дэн пусть зубы ломает о фундамент

науки.

— Ты не стесняйся, если

что.

— Может зайдешь, съедим

по куску торта.

— Нет, нет. Поздно уже,

завтра рано на работу.

Денис в ту ночь не

вернулся. Она оборвала телефоны во всех больницах и моргах, поставила на рога

милицию.

— Что вы девушка

прицепились. Вернется ваш благоверный, — ржали в трубку. И совсем уж собралась

в ближайшее отделение разобраться с хамоватыми ментами. Но вдруг поняла, что

заявление у нее примут через 72 часа, не раньше. А Серегу дергать не хотелось,

словно он знал и не сказал, а она не хотела знать правду.

Утром Денис позвонил сам:

— Задержали в институте,

а там телефон не работал, — и т.д., и т.п. Веселым фальшивым голосом. Тупо

соглашалась, только несколько раз переспросила:

— Когда придешь домой?

— Что?

— Домой, когда придешь?

— Вечером, не волнуйся

очень много дел. Лекции… — когда Дэн научился врать не краснея? Или он врал и

краснел. — Лучше документы сдай в МГУ.

— Конечно, сегодня сдам,

— документы на факультет вычислительной математики и кибернетики собирались

отнести вместе.

Запихала в чемодан пижаму

и вчерашнюю ношеную одежду. Вещи она не разбирала, сначала не успела, а позже

не смогла. Проверила доки в белой сумочке через плечо — паспорт, свидетельство,

аттестат, справка о здоровье, выписка. Хотела забрать чемодан с собой, а потом

плюнула и бросила в прихожей. До МГУ так и не добралась, гуляла по Тверской,

Охотному, по Театральному проезду доползла до ресторана Метрополь, просадила

там все деньги на скромный обед из борща и киевской котлеты с пюре. На обратном

пути заблудилась, долго плутала по кругу. На Новый Арбат вышла уже в сумерках,

незаметно оказалась на Кутузовском проспекте. И пошла неизвестно куда.

Подальше. Сзади катились и гудели авто. Она шла не по той стороне, чтобы свет

фар не слепил. И до колик в желудке испугалась поста ГАИ, так испугалась, что

кинулась под колеса, через сплошную полосу на противоположенную сторону.

Гаишники за ней не погнались, и она побрела теперь уже навстречу потоку машин.

И даже не обратила внимания на визг тормозов за спиной.

— Куда спешишь красавица?

— обошла прилипучего по широкой дуге. — Садись красавица, подвезу! —

промолчала. Снова дал задний ход и тормознул. — Так куда идешь? — вот

привязался.

— На Казанский вокзал.

— Это в противоположенную

сторону!

— Ну и что.

— Садись, не бойся.

— А я и не боюсь, —

гаишников боялась.

— Тогда садись,

договоримся. Я на Тверскую ехал, а тут такая красота на дороге, — не дождавшись

ответа, мужик вылез и сунул ее в машину на сиденье рядом с собой. Машина была

странная, очень низкая и широкая, она стукнулась коленом, пока уселась.

Проезжающие мимо возмущенно сигналили наглецу, не прижавшемуся к обочине.

— Ко мне заедем, а завтра

я тебя на вокзал отвезу. Меня Игорь зовут, можешь называть Гор.

— Лана.

Тащились по пробкам почти

час. Охраняемая зона с будкой сторожей, кирпичным забором и белым шлагбаумом на

въезде.

— Кофе, чай. Напитки

покрепче? — с порога.

— Нет.

— Душ? — мотнула густой

тяжелой гривой.

Гор спешил, а гостья

медленно перебирала ногами. Он поднял ее на руки. Весила гостья… всего ничего,

и дурманно пахла влажной травой. Прошибло сквозь хронический гемор.

— Hi Гор!

— Доброго вечера

Мессалина!

— Новый мальчик? — «облизываясь»

на хрупкого раба в ошейнике рядом с Гором.

— Наш третий.

— А Мальвина согласна?

— А вот сейчас узнаем.

Мальвина! — обдолбанный Гор оборачиваясь к девушке с голубыми волосами до пояса

за его спиной. — Тебе нравится… — Как тебя там? — дернув за цепочку.

— Тоби, Господин!

— Мальвина! Тебе нравится

Тоби?

— Все равно, — шипит

Мальвина.

— Ты чего такая злая

сегодня? Извини Мессалина, — поднося пальцы Домины к губам.

— Пока-пока Гор, — блин,

своих семейных разборок хватает.

— Не нравится? Куплю

другого. Пошел вон! — Гор отталкивает Тоби, тот падает на пол. И ползет на

коленях к его ногам.

— Господин! Накажи меня,

только не гони! — вцепившись руками в черные кожаные джинсы с заклепками.

— Вон! Я говорю! — пинок

по ребрам. Тоби охнув забился в угол.

— Сука ты Гор, — не

повышая голоса Мальвина.

— Ах ты тварь

неблагодарная! — пощечина обжигает бледную кожу. — Быстро забыла, где я тебя

подобрал?

— Да катись ты.

Гор криво улыбаясь

завсегдатаям клуба «Роден» садится за ближайший столик и заказывает виски со

льдом. Шлюха. Номерки от верхней одежды лежат в кармане его пиджака. Он и не

вспомнил, точнее вспомнит, к обеду следующего дня.

Мальвина в блекло

сиреневом шелковом платье, с айфоном на шее и в замшевых фиолетовых туфлях

бежит по мокрым улицам. Блин. Опять все повторяется, только в прошлый раз был

июнь, а не октябрь. Промерзнув, как цуцик, заходит в сияющий неоном

супермаркет. Ну что ж судьбу не обыграть.

— Эд. Эт-т-то Мальвина, —

прижав телефон щекой к плечу.

— Я узнал. Что случилось

детка?

— Заб-б-бери меня Эд.

— Где ты лапушка?

— В Аз-з-з-бке на

Комсмльском.

— Жди. Еду.

— Мальвина, — Эд

поднимает ее лицо за подбородок, прикладывает к покрасневшей скуле пакет со

льдом, завернутый в вышитое красными петухами полотенце. — Мальвина!

— Что Эд? Я уже 23 года

Мальвина.

— Бросай своего ебнутого

садиста. Он тебя убьет в один прекрасный день.

— Ну, брошу, а дальше? —

к ее берегу не дерьмо, так щепка. — Думаешь, следующий будет лучше?

— Куда уж хуже? — на

почве ревности Гор сломал ей руку.

— Нет предела

совершенству.

— Оставайся со мной.

— Эдичка. Я тебе не

нужна. Спасибо за лед, — клюнув Эда в нос.

— Мне 48 Мальвина, я уже

вышел в тираж, — и давно потерял надежду устроить свою личную жизнь. — Разве

что кто-то позарится на мои деньги.

— Не набивайся на

комплименты Эдичка. Ты еще очень даже, — ей такого мужа не видать. — Да и бабок

у тебя валом.

— Одна радость, — фыркнул

Эд. — Подумай, я от чистого сердца предлагаю. Ужин и спать?

— Спать, — после шести не

ем.

Под утро дверь в спальню

Эда приоткрылась. Мальвина скользнула в его кровать.

— М-м-ммм, — спросонья.

Что случилось, тебе плохо?

— Плохо, кошмары снятся.

Обними меня. Холодно.

— Конечно холодно, голая

на шелковых простынях.

— Зануда, — прижимаясь к

мужчине. — Ты бы еще водолазный костюм напялил, — про пижаму от Derek Rose. — А

голой спать классно, ничего не трет и не…

— Тише ты, не ерзай и не

пинайся, отобьешь все самое ценное.

— Да обними меня. Чего ты

как отмороженный. Не буду я к тебе приставать. Еще предлагаешь жить с тобой.

Даже обнять не можешь, я не люблю спать одна.

— Ок, договорились.

— О чем? — сквозь сон.

— Спать вместе и

обниматься. И ты живешь у меня, — а Гора посылаешь на хуй. Мальвина вырубилась

и не услышала, но согласно муркнула.

Ее разбудил запах кофе и

корицы. По воскресеньям Эд отпускал прислугу и священнодействовал у плиты. На

этом его достоинства не заканчивались. Эд был интересным холеным щедрым. Не

снижал лимит на золотой карте, подарил на годовщину студию и не язвил на ее

счет; чувство юмора у Мальвины пропадало, как только дело касалось себя

любимой.

— Новенькая? Твоя?

— Мальвина…— Эд не спешил

их разочаровать. И спали они вдвоем. У нее была горячая, мягкая, как атлас кожа

и пахла странно — йодом и солью — морем, раем.

— Эд, — не ломайся. —

Давай в Роден.

— Да ну, твоих тематиков,

— фрики похуже, чем в гей-тусовке.

— Эдичка!

— Давай лучше в Амстердам

слетаем, — квартал «Красных фонарей», — Париж, — Сохо, — или Таиланд.

— Далеко, а ты вечно

занят. И они же нерусские, а мне и пообщаться охота, — по душам.

— С кем? С этими не

адекватными верхними и маргиналами нижними? Не насилуй мой мозг, Мальвина.

— В Родене бывают очень

достойные экземпляры, — редко, но бывают. — Эд! Мне скучно! — Мальвина надулась

и оттолкнула руку, попытавшуюся взъерошить ей волосы, сейчас она стриглась

почти под «0» и в блондинку не красилась.

— Володя. В клуб, —

сдался.

Жить с Мальвиной было

комфортно, капризничала нечасто и по мелочам. Рога не наставляла, а ведь он на

такую «самоотверженность» не претендовал, просто темпераментная на вид штучка

оказалась инфантильной и фригидной. Секс и мужиков, кроме Эдички, презирала

всеми фибрами своей души.

В клубе она сразу

испарилась в неизвестном направлении. Когда Эд уже решил прошвырнуться по Vip-закоулкам «Родена», нарисовалась с

любопытным субъектом по имени Слава. Мальвина баловалась феминизацией,

предпочитая сабов, а парень явно относился к тяжелой весовой категории. И

внешне и судя по биографии. Профессиональный военный с ранениями, медалями и

орденом Красного знамени. Слава искал «тихую гавань» в лице хорошенькой молодой

Домины. Мальвина подписала его на лайфстайл и бытовое рабство.

Эд не возражал, все равно

ей нужен личный водитель, и после многоуровневой проверки в штат СБ «ПрофМедиа»

ненавязчиво влился Вячеслав Константинович Максимов, капитан Российской Армии в

запасе. К тому времени Эд с Мальвиной обосновались в Кощеевке.

Славик развозил Мальвину

по магазинам, сопровождал на великосветских тусовках, если Эда не было в

Москве. Исполнял роль массажиста и маникюристки, закончив с отличием

соответствующие курсы. Носил за хозяйкой сумочку и пакеты с покупками. Варил

турецкий кофе на песке и готовил завтраки в постель. С подачи Мальвины украшал

и холил свое тело. Качался на тренажерах два часа в день и плавал по 100

олимпийских бассейнов. За год обзавелся татуировками: шестикрылым серафимом на

всю спину и скандинавскими узорами на предплечьях. Лишился боевых шрамов и

загорел до бронзового оттенка. Джинсы D&G, костюмы Хьюго Босс и рубашки

Армани. Стрижка от Тодчука, обязательная эпиляция и прочие спа-процедуры на

Покровке и голливудское отбеливание зубов. Хозяйка заботилась о своей

собственности.

1. 3. 1.

1. 3. 2.

Блог женщины

Кто ты? О, кто ты?

Кто бы ты ни был,

Город

— вымысел твой.[7]

1. Сегодня у нас опять

сочинение по русской классике.

— Первая тема: Наташа

Ростова — идеал русской женщины, — Донцова в своем репертуаре.

— Жирная тупая курица —

эта Ростова, — терпеть ее не могу.

— Я тоже хотел упомянуть

этот образ, — сосед по парте.

— Не нравится Наташа,

пишите сочинение по Достоевскому. Вторая тема: Морально-… — у Донцовой крошится

огрызок мела^{^[8]}, — этические…

— Давайте я за мелом

сбегаю, — чем выбирать ничто или нечто из ничего^{^[9]}.

— Спасибо Лана!

…проблемы… — продолжая диктовать. 5 минут, больше прогуливать неудобно,

все-таки Донцова тетка добрая и знает наизусть «Венец сонетов»^{^[10]}.

— … слезинка ребенка,

дети хорошие — это затертые штампы романтизма.

— Ваш максимализм понятен

и оправдан. В вас бурлит тот самый презираемый вами романтизм. В русской

литературе всегда культивировалась «проблема отцов и детей» — конфликт, а не

преемственность поколений.

— О! Пусть третья тема не

«Отцы и дети», только не Базаров, — дайте любую, но свободную.

— Не будьте такими

инфантильными. В этом году годовщина рождения и смерти Льва Николаевича

Толстого, годовщина первой публикации «Идиота» и Тургенев…

— И первое посмертное

издание Пушкина, и годовщина смерти Некрасова, и «Тихий дон», и Блок…

— Пушкин был в прошлом

году и в позапрошлом, — как и Некрасов, Шолохов три года назад, а Блока дают по

седьмым годам.

— Ну, Аэлита Федровна… —

взвыл класс.

— Хорошо, но будете

писать, а не ныть!

— На свободную тему,

достали эти устаревшие нравоучения… — налобаю хоть про г…

— Записывайте: свободная

тема «Мой любимый город», — возмущаться нет сил. Третий класс. Из принципа не

стала изгаляться над любимой женщиной Толстого.

«Мой любимый город… Когда

мы переехали (в третьем классе) из почтового ящика под Воркутой, где лето

максимум 2 месяца в году, а зима от 8 до 12, то собиралась прожить в этом

городе всю жизнь. Пусть меня похоронят под этим высоким небом цвета ультрамарин

в солнечный безветренный день^{^[11]}. И чтобы на небе не было ни одной

тучки, как и в моей жизни», — вера страшное дело. Люди охотно верят тому, чему

желают верить^{^[12]}, но легковерие до добра не доводит^{^[13]}. Впрочем, к сочинению это не

относится.

«Я урбанист и люблю

большие города^{^[14]}, в них какая-то магия. Лондон,

например…»

— Понты, — шепотом,

заглядывая через плечо в мою тетрадь. — Типа свобода и демократия. Но все, что

я слышал о Лондоне, было хорошо с так называемой городской среды. Но и о

Бостоне я тоже ничего плохого не слышал.

— Я урбанист, потому

только столицы. И природу не люблю, особенно дикую, — снег прекрасен у Грабаря,

зима с гололедом и сосульками по радио^{^[15]}, небо в звездах, подсолнухи,

пшеница, трава и бабочки^{^[16]}, — в городе спокойнее, никому нет до

тебя дела.

— Понты! Урбанист.

— Ну да. Меня фото NY и

Токио просто ошарашили. Представляешь, как это в реале!

— Ну, вероятно, провинция

компенсаторно толкает к урбанизму. Не к урбанизму как к отрасли практического

знания градопланировщиков, конечно, а к относительно сложноорганизованной

среде. Ага... Нью-Йорк, Токио, Москва. Кокаин.

— Кокаин — для

художников, у врачей барбитураты и коаксил.

— Я вспомнил о кокаине,

имея в виду иллюзивные, искусственные, наведенные энергии мегаполиса... Как

абсент в конце XIX — начале XX века в Париже.

— Вторая парта, — Донцову

мы своим шебуршаньем запарили, — еще одно замечание и за дверь.

— А ты, о чем мечтаешь?

— Мне лично мало нужно —

дом, море и библиотеку. И городок неподалеку, ездить в кафе и супермаркет. В

духе виллы старшего Лучникова^{^[17]}.

— Кстати, про «магию»

абсента читала у Хеминга. Сама, сколько ни пыталась, не поняла, горько.

— Ну, представлять и

пробовать — разные вещи. Орнитологи, знаешь, тоже не летают.

— А ты пробовал?

— Москва — Лучший Город

Земли^{^[18]}, уверен один мой знакомый. А Питер

надменный, как Медный всадник^{^[19]}. Пробовал, в смысле?

— Галлюциногены… Москва —

огромная деревня, а питерцы мне нравятся.

— А вот относительно

Москвы не соглашусь, поскольку критериев, ограничивающих город от не города,

почти нет. Питерцы по-своему симпатичны, но закрыты и сдержанны.

— Говорят на литературном

русском языке без всяких аканий и в метро уступают место женщинам.

— Много раз сталкивался с

таким в Москве.

— Туристы из Питера.

— Просто более

расконцентрированный, в отличие от Питера. С менее читаемым образом. Туристы из

Питера в Москве? Немного смешно, — практически одновременно.

— Питер очень красивый, а

от Москвы остались рожки да ножки, — Сталин с Лужком постарались. — Почему,

приезжают по работе и учебе довольно часто. Нашел куда свалишь на пенсии?

— В этом городе

призраков.^{^[20]} Я исчезаю. Пить кофе и отбывать

публичное присутствие. Нет. Сдохну на помойке. Как написал И. Бродский:

Ни креста, ни

погоста

Не хочу выбирать.

На Васильевский

остров

приду умирать.^{^[21]}

— Дурной тон,

отвратительные бытовые условия. И животным на помойке плохо.

— Питер люблю, особенно

Мойку. И все загородное. Правда, берег у Балтийской, запад ВО испортили. Но...

что делать.

— Мысли, в том числе

шутки, материализуются^{^[22]}... Спас на крови, как голубой мираж

ночью, в домах после реставрации хорошо, мне понравилась квартира Чайковского.

— Мысли материализуются —

не про меня. — Одним словом, не про меня... — смской через час.

— А что тогда

материализуется?

— А зачем чему-то

материализовываться? Вообще, магия какая-то древняя))). Нет, ну, вот, скажите,

что лично Вы «материализовали»? — 3 щелчка смартфона подряд.

IPhone,

IPad,

Apple

MacBook

— последней модели. Стерильно-белые стены, серебристые римские шторы в тон

серовато-белой мебели, на полу беленый дуб, на потолке по восемь светодиодов в

три ряда. Ни одной закругленной линии, только перпендикуляры и параллели^{^[23]}, никакого разноцветия и голубой

шестипалый кастрированный британец^{^[24]} с оранжевыми глазами — яркий штрих

интерьера. 2,17 элитных сотки с террасой и панорамными видами на

Лонг-Айленд-Сити, Ист-Ривер и мост Куинсборо^{^[25]}. Бойся своих желаний.^{^[26]}

2. Я не люблю кошек, мне

нравятся большие собаки. Да знаю я, что сказал бы любой знакомый с теорией

озабоченного Фрейда. Я не люблю кошек, я люблю одну кошку — Афину Мерисабель и

еще 9 или 10 имен, Финика по-домашнему. В 3 месяца она пахла, как самый

изысканный парфюм. Я влюбилась в этот запах, он до сих пор преследует меня. До

нее я была влюблена в 17-летнего мальчика, который пах медом и молоком, и в

свою сестру она пахла праздником — ванилью, корицей, лимоном и кедровыми

шишками. У моего первого мужчины была туалетная вода в матовом темно-красном

флаконе. Мне нравилось ею душиться, как и Rochas Men с лавандой и сандалом.

Розовый Эскада подходит девушкам с очень белой кожей и холеным блондинкам. А

голубой Кензо идет всем — молодым. Молодость вообще странная вещь: в

четырнадцать ты кажешься себе очень взрослой, на втором курсе института

28-летние не вызывают ничего, кроме жалости, а когда тебе «дают» на вид столько

лет, сколько по паспорту ты решаешь, что старость уже наступила и выскакиваешь

замуж.

Свадьба. Белое платье.

Счастливые невесты красивее несчастливых. Я смотрела на мужа и думала, что

жизнь кончена. Это будет ходить тут вечно. Вечно. Вечность. Гладкому булыжнику

из придорожной канавы минимум 2,5 миллиона, а может он со дна Кембрийского

моря, тогда ему 500 миллионов, примерно столько же примитивным рыбам, акулам на

50 млн. меньше, птицам и крокодилам 250. Кошачьим — моей кошке — 10, а Человеку

максимум 2,5. Но человек считает себя царем природы и нашу планету прекрасной и

голубой, а траву изумрудной. Мы слепые, глухие и вымираем. Тупиковая

ветвь. Земля грязно-бурая, и трава

скорее цвета хаки. Нас подводят органы чувств. А ведь мы так кичимся своей

чувственностью и чувствительностью. Своей способностью любить. Хотя Всемирная

Организация Здравоохранения классифицирует любовь, как психическую болезнь F

63.9 или «Расстройство привычек и влечений неуточненное».

Обсессивно-компульсивное расстройство высшей нервной деятельности и длится она

не более 4-х лет. Вечная любовь и 4 года. Брешет ВОЗ))). Кошку я люблю и

сейчас, ей 11, и она давно не пахнет, как в детстве и я тоскую по тому

плюшевому розовому комку шерсти, с нимбом из остевых волосков. Но лапки у нее все

такие же подушечки, а каждый пальчик круглый, как у кошек из диснеевских

мультиков. ВОЗ обозвала любовью — страсть, либидо, сексуальное влечение в

чистом виде. То, что было нормой лет 100-150 назад теперь просто опасно для

человечества в целом. У больных животных инстинкт размножения снижен.

Размножаться — атавизм. Есть ЭКО и клонирование. Беременеть и вынашивать

ребенка — атавизм. Есть суррогатное материнство. Вся проблема в цене вопроса.

Привести в этот сумасшедший мир беззащитное существо, бросить одного,

оправдывая свою ненужность и биологическую несостоятельность своего рождения.

Зачем? Дети наше продолжение, дети не повторят наших ошибок, дети добьются

большего, чем мы. Наши дети будут счастливее нас. Счастья оно или есть, или его

нет. Я или есть, или меня нет. А вот кошка точно существует, в двухмерной

системе Эверетта — в эту секунду в этой квартире. Она точка отсчета — якорь.

Якорю моего бывшего мужа перебило позвоночник. Врач, который прошел три войны и

по много раз в день оперировал умирающих, не смог усыпить парализованного

котенка.

— Она же все-равно умрет.

— Я даю ей шанс…

— Усыпи. Зачем ты ее

мучаешь?

— Я даю ей шанс.

Шанс настрадаться. Она

сдохла на третий день в машине после приема у очередного коновала.

3. За что я не люблю

Лейлу? В 8-ом классе нам подсунули новенькую. Мы сбежали с уроков, а новенькая

нас заложила. Все видели «Чучело» Быкова? В 9-ом она написала военкому

Среднеазиатского военного округа, чтобы ее призвали в армию: отдать

интернациональный долг братскому афганскому народу. Наша классная прочитала

этот псевдопатриотический бред на школьной линейке в честь Дня Победы.

Бедные ее родители. Двери

в их дом не закрывались. Контрольные, экзамены, смотры школьной

самодеятельности, спортивные соревнования, «а ну ка парни», «а ну красавицы» и

все советские праздники. Финский сервелат и глобусовское ассорти были на их

столе каждый божий день, как и ананасы. Весь советский народ стоял в очередях

даже за хлебом, а моя одноклассница не слышала, что такое очередь от слова «вообще».

Весь советский народ сдавал макулатуру, чтобы получить талончик на очередной

том проклятых королей, Фенимора Купера, Пикуля или Золя. А ее бабушка

бессмертный директор городского бибколлектора подарила им на новоселье 12

шкафов с антресолями до потолка — забитых книгами в два ряда, подобранных не

только и не столько по размеру и цвету обложки. У них были абсолютно все

писатели и поэты серебряного века, и «Библиотека современной фантастики» 67-го

года. Фрейд, Ницше, Сартр, Отто Ранк, Мережковский, Шаламов и нелюбимый

Солженицын. В их библиотеку можно было зайти и потеряться. И если на шоколад,

цитрусовые и ананасы у меня нашлась аллергия, а также на консерванты, молочное,

икру и копчености, то отказаться от пиршества интеллектуального мой ослабленный

организм не мог.

Какое наслаждение открыть

новую книгу, задохнуться запахом хорошей бумаги и типографской краски, ласкать

страницы, как руки любимого, слушать их шелест, как осенний листопад. Новая

книга — это новый незнакомый прекрасный мир. История, которая рождается заново

на твоих глазах. Герои, которые живут, а не собираются жить. Возможность

убежать от уродской реальности.

Она прочитала все 12

шкафов с антресолями до потолка. Сонеты Шекспира в переводе Маршака стали ее

настольной книгой. Мы поспорили о смерти Аксиньи в «Тихом Доне». Мне, казалось,

что Шолохов убил Аксинью из сострадания. Бешеная, звериная страсть с возрастом

проходит, вместе с молодостью и здоровьем. Моя одноклассница придерживалась

версии общепринятой. Они бы умерли в одной постели, лет в 100, если бы не

ужасная гражданская война. Меня раздражали ее ограниченность, пафос и постная

мина отмороженной пионерки и золотой медалистки.

— Ты чего придираешься? —

Ива, хрустнув пальцами.

— Она фрик.

— Да нормальнее половины

челов в нашем классе и семья у них хорошая.

— Она ку-ку. А семья

крутая.

Спустя надцать лет мы

встретились на корпоративе НацБанка.

— Светлана!

— Лейла!

— Ты все такая же, совсем

не изменилась.

— А ты изменилась.

— С кем из наших

общаешься?

— Да как-то ни с кем.

— А я Линк видела год или

полтора назад.

— Мы с ней с 9-го класса

не разговаривали (с мая 1900-го года), — она же в другую школу перешла.

Изменила имя-фамилию, когда получала паспорт.

— Замужем? — и в институт не поступила и замуж не вышла.

— Дважды. А ты?

— Один, надеюсь, он будет

не только моим первым, но и единственным, — блин всерьез.

Она даже не превратилась

в полное дерьмо, как большая часть «золотых деток» родом из совка. Ей просто не

хватает воображения, тонна великой литературы удачно так отдавила. Я, конечно,

ерничаю открыто, у нее очень легкая форма аутизма или социопатия. Свой

афганский шедевр она хранит и никому не показывает, и без него ее почти все

время хочется удавить. А тут обед, в банке наваяли новую прогу, внедряют.

Рядовые без перерыва, а начальство в режиме 100% телефонной доступности — и в

сортире, и в душе, и в койке. Приехали в любимую чайхану, заказали по половине

первого и по салату.

— Хлеб?

— Нет, хлеб не едим.

Не успели чаю попить, на

работе аврал, три платежки, пропали найти не могут. Клиент бьется в нервной

истерике, фронт офис в голодной агонии.

— Лейла Батьковна! Хелп!

Мужчина прекратите стучать в стекло, — оно бронированное, уберите от меня этого

больного.

— Куда вы дели мои

деньги? — SOS

грабят. — Уже неделю, как ушли со счета. Где ваше начальство?

— Начальство обедает, но

я сейчас пытаюсь выяснить, куда пропали ваши деньги.

Мужик бьется, судя по

звукам головой. Девушка за перегородкой не знает, что делать, их там, в ряд 10

рыл сидят, остальные клиенты напряглись. Зам пытается всех построить. Лейла на

громкой связи:

— Бардак. Как ваше имя? —

девушке из фронтофиса.

— Как Ваше имя? — девушка

клиенту.

— Ты что издеваешься!!!

Мой паспорт лежит перед твоим носом.

— Ваше имя? — Лейла

железным тоном девушке из фронтофиса. — Я же с вами разговариваю.

— Аида.

— Паспорт верни, а то и

его посеешь!

— Аида. Повторяйте за

мной слово в слово. Извините глубокоуважаемый имя, отчество — по паспорту, —

пауза.

— Извините

глубокоуважаемый Сергей Николаевич, — медленно Аида. Спасибо, не переврала, а

то ждал бы ее очередной спазм праведного гнева.

— в банке тестируется

новая программа, а ваши платежи зависли в Америкэн Экспресс. Будьте так

любезны, подождать буквально 2 минуты, пока я переговорю с куратором проекта, —

Аида вдыхает.

Лейла переключается на куратора,

it-ишник,

в платежках не шарит и сидит в другом месте.

— Денис. Загрузите из

базы: Погребняк Сергей Николаевич. Движения по счету. 60 дней. Ввод. Отсчитайте

7-ую строку сверху, — Денис начинает перечислять все бики, бины, цифры и

английские слова.

— Визуально отсчитайте, а

не вслух, — лоханувшийся замолкает.

Лейла не знает ни одного

языка, кроме русского, но она единственный сертифицированный специалист в

стране. Обучение проводилось на английском и немецком, в США, Австрии и

Германии. Она вызубрила, как учат не знающие латынь врачи — 50 000 рецептов,

каждую цифру и букву кода свифтовки и программы двойной бухгалтерии с сервером

в Нидерландах.

— Нашли 7-ую строку, а

теперь по буквам, что написано в последнем столбце.

Денис диктует по буквам.

— 35-ая строка, последнее

предложение. В самом низу стрелку, видите?

— Вижу!

— Нажмите, — и так 5 или

6 раз.

— Спасибо Денис, —

переключаясь. — Аида вы меня слышите? — Аида булькает. — Погребняку дважды за

этот месяц и трижды в прошлом переводились средства из офшора. Он в черном

списке Америкэн Экспресс, и его деньги уже висят на нашем корр. счету.

— А что же делать, ему

надо срочно…

— Аида внимательно

слушайте то, что я вам говорю. Через Америкэн Экспресс он работать больше не

сможет. Проплатит через Коммерцбанк. — Аида слово в слово. Возмущенный клиент

неприятно удивлен. Отбой.

— Ну ты монстер, —

смеясь.

— Дай палец, оттяпают

руку.

Вагнер смотрел на нее не

отрываясь. Хоть бы хны. Она сидела у окна, подперев голову рукой. Абрис

подбородка, небольшой коротковатый носик и круглый упрямый лоб четко

вырисовывались на фоне ослепительно-белого пятна. Такая же, как и 2,5 года

назад, когда совсем зеленым, сразу после окончания института, он проходил

практику в самой крупной юрфирме города. Его взяли, минуя собеседование, по

звонку, откуда следует. В приемную, рядом пара общительных секретарей:

— Шефиня? Типа дочь

генерала,

— Любовница мэра.

Приезжая, — блестящий адвокат, а теперь директор известной юридической

компании. Сейчас она не выглядела надменной стервой и жутким снобом. Да и он

уже не стеснительный практикант, двухлетняя служба в прокуратуре повлияла с

плохой стороны. Он привык везде махать красной коркой, решавшей как по

мановению волшебной палочки все возникающие проблемы.

— Здравствуйте, Светлана

Эдуардовна! — пауза.

— Здравствуйте, — слишком

сухо, холодно рассматривая ту букашку, что им помешала.

— Я работал у вас

несколько лет назад, — пялясь на ее ноги, прикрытые до колен юбкой-карандаш.

Бывшая начальница и не попыталась вспомнить.

— Светик, чего так не

любезно? — подруга облизнула яркие губы. — Садитесь, юноша! — проворковала

нежно, не дождавшись ответа. — Составьте компанию.

— Господин Вагнер спешит,

— резко оборвала Светлана Эдуардовна. И пускай была возможность задержаться...

Не рискнул, словно протирал штаны в ее конторе, а не в совершенно другом месте.

И виной был взгляд, полный искреннего равнодушия, и голос человека, утомленного

вечными просьбами; только камикадзе осмелится на подобное. И даже то, что она

произнесла его фамилию, не давало никакой надежды. У Светланы Эдуардовны

фотографическая память таможенника. Она никогда ничего не забывала.

— Извините, что отвлек,

ноу проблемс.

— Светик, чего

отморозилась? — разочарованно вздохнула. — Мальчишка прелесть!

— Тебе мало всей банковской

системы, — Светик? — И как тебя Ванька терпит? — вытягивая длинные породистые

ноги с узкими щиколотками и ступнями с высоким подъемом. Ноги неудавшейся

балерины в черных замшевых туфлях на шпильках.

— Терпит, — ласково

улыбаясь и разливая по пиалам чай. — Ага, — мечтательно.

Нынешний ее муж —

индийский махараджа привычками, а внешностью и интеллектом питекантроп.

Предыдущего Лейла вышвырнула из уютного коттеджа в элитном поселке и с

должности главы казначейства.

— По диким степям

Забайкалья, — хор имени Пятницкого.

— С работы. Чаю не дают

попить.

— Где золото роют в

горах,

— Ты иди, я сама

рассчитаюсь.

— Ага, я тебя подвезу.

— Бродяга, судьбу

проклиная, тащился…

— Да, слушаю.

— Зачем? Такси вызову.

— Секунду, — телефону. —

Жду в машине, — итак видятся раз в неделю.

4. Забанили, посеяла

телефон. Она не оставила никаких координат, даже электронного адреса. Появился

другой ник и новый список контактов, другие сайты. А неделю назад нашелся на «черном»,

фото старое на фоне белых тюльпанов в Никитском ботаническом саду и новое в

сбруе.

Анкета

Основное

186 см, спортивно

сложенный раб

Интересы

ЛС

Сексуальная ориентация

Гетеро

Табу

Нет

Позиционирование в Теме

Подчинение, мазохист

Партнером может стать

Кто угодно

Материальная поддержка

В спонсоре не нуждаюсь

Онлайн. Москва.

— Ты натурал?

— Да, Хозяйка, — не

узнал, здесь нет моего фото.

— Сколько в Теме?

— Два года.

— ЛС.

— Да, Хозяйка.

— Контракт с передачей

всех прав. И дань.

— Сколько?

— 1000 в месяц.

— За год вперед. Больше

нет.

— А потом?

— На помойку.

— Ок. Муж тоже хочет на

тебя посмотреть.

— Да, Хозяйка, — видео на

секунду зависло.

— Глеб иди скорее! Лицо

не надо. Ниже пояса.

— Ампутация верхняя треть

бедра обеих ног, — Глеб присвистнул. — Мина?

— Сухая гангрена, — офигеть.

— Порог боли высокий?

— Высокий.

— Договаривайся, —

обернувшись.

— Деньги…

— Деньги налом, всю

сумму.

— Я встречу тебя в

Найроби.

— Вы и правда в Гане? —

мы и эбола.

— А ты в Москве? Не

любопытно к кому летишь?

— Как прикажет, Хозяйка.

— Хотя зачем. В Найроби увидишь.

[1] Веллингтон.

[2] Трахаюсь значит

существую (от Cogito ergo sum (лат.) — Мыслю следовательно существую).

[3]С чем покончено, к

тому не возвращайся (лат.).

[4] Лафайет в Париже.

[5] Легок на помине

(лат.).

[6] Электросудорожная

терапия.

[7] Б. Пастернак.

[8] В игре

«Троецарствие» крошащимся мелом красят указатели, и это очень тормозит процесс

прохода на следующий уровень.

[9] Латынь и реп.

[10] Волошинский

«Corona astralis».

[11] Отсыл к

«Колымским рассказам» Шаламова.

[12] Цезарь

[13] Петроний.

[14] Би-2.

[15] Эдварг Григ «Пер Гюнт».

[16] Ван Гог.

[17] Из аксеновского

«Остров Крым» (см. первый десяток страниц).

[18] Песня и сериал.

[19] Петербург.

Надменный всадник. Людмила Максимчук.

[20] Яна Богданова.

[21] Бродский.

[22] Отсыл к НЛПишным

техникам программирования успеха.

[23] Нео-гео, неогеометрический

концептуализм Питера Хелли, только он очень яркий, цветастый.

[24] Кот Хэмингуэя

«Снежок» был шестипалым и все его 44 потомка унаследовали его шестипалость.

[25] Пентхауз Мерлин

Монро и Генри Миллера, где была написана пьеса «Неприкаянные» —последний фильм

Монро.

Мост Квинсборо в романе Фиджеральда «Великий

Гэтсби»: «Вот и мост Квинсборо; солнце сквозь переплеты высоких ферм играет

рябью бликов на проходящих машинах, а за рекой встает город нагромождением

белых сахарных глыб, воздвигнутых чьей-то волей из денег, которые не пахнут.

Когда с моста Квинсборо смотришь на город, это всегда так, будто видишь его

впервые, будто он впервые безрассудно обещает тебе все тайное и все прекрасное,

что только есть в мире».

[26] Конфуций и

Булгаков «Мастер и Маргарита».

[А1]Обложка:

Абельмановский двор. Москва. Пак Мария

Часть 2

Semper in excremento, sole profundum qui variat.^{^[1]}

2. 1.

2. Мистерия

Международный

аэропорт Дж. Ф. Кеннеди. 1 терминал. 1 этаж. Табло. Приземлился рейс ТК-1.

Турецкие авиакомпании.

Вышли

практически первыми, только ручная кладь: небольшая сумка на колесах с летними

вещами и черная туба для холста. Немного волнуюсь. Медведев мой сравнительно

долгий знакомый по онлайну и теме. Причин согласиться было море, но главных две

— его настойчивость и депрессия Глеба.

Муж

вернулся. Очередная неудачная авантюра. Поиск собственного места и цели. И

приступ хронического романтизма, а он заразен. Такой мужчина не принадлежит

тебе. Он общее достояние. Каждый хочет за него подержаться. Измены — фигня. А

вот неумение и нежелание, какое-то высшее равнодушие и отсутствие навыков вить

гнездо, заботиться, переживать, ну хоть за себя и свое будущее. Ему не нужна

семья, дети, жена. Одиночка. В средневековье Магеллан или Джеймс Кук, в начале XIX адмирал Колчак Арктический или

Николай Гумилев — исследователь Африки и поэт, а сегодня бывший харьковчанин,

по паспорту — еврей, по состоянию же души русак из русаков отвоевался на

Юго-Востоке Украины. Российское ТВ клеймит хохлов фашистами, а руинское в

точности до наоборот. Россия аннексировала Крым. Крым исконно русская земля

предательски отданная. Предатель? Ельцин? А ВВП тогда кто? Его ставленник и протеже

и самый лучший адвокат. Тупые политические диванно-кухонные измышления, аж

вздрогнула, прочитав плакат: Госпожа Стайгер. Размером метр на полметра — для

слепошарых. Держал его мужичок в бордовой униформе и фуражке. Явно не

Медведев...

—

Добрый вечер, — кто мог выбрать бордо для шофера? Откровенный колхозник или

обслугоненавистник.

—

Пливет! — грассируя и поднося пальцы к черному лаковому козырьку. — Вы госпоша

Стажел?

—

Угу, — куда Шурик запропастился и почему не приехал в аэропорт, как обещал?

—

Александл Владимилович задешался в командиловке и плосит Вас побыть его гостьей

дня 2-3, — беря вещи и отвечая на молчаливый вопрос.

Ошалеть,

похоронил друга, набрехал, а сам даже не явился вовремя. Легко он меня развел.

—

Он очень сошалеет! — плюнуть бы и укатить на Гавайи или Карибы... 11-часовой

полет. Пересадка в Стамбуле. В пути уже сутки без продыху. Наорать на него что

ли?

—

Окей, — взял инициативу Глеб. — Идем, не торчать же здесь.

—

Долго ехать? — бордовый, заподозривший в тишине с моей стороны угрозу, радостно

расслабился.

—

25 км? Минут 40. Центлал палк, 59-я стлит.

—

Кудряво живет, — Глеб попытался улыбнуться. И одно это успокоило. Потрепала бы

его по макушке, но выше без каблуков не допрыгнуть. Дернула за ухо. Вытерпел

стоически, чуть ускорив шаг, пришлось повиснуть на левом локте. Бордовый бежал

впереди с багажом. Барашек Марко Поло.

—

Не спеши. Говорила же, будет весело, — прозвучало нечаянно оптимистично.

Оглянувшись бордовый добавил:

—

Я и плодукты закупил по списку. Алманский коньяк. Класная и челная икла. Манго,

киви и залдскую дыню. Отбивные из мламолной телятины. Подламник и обивочный

пистолет.

—

Ты у меня гурман? — Глеб удивлен. — Как вас зовут?

—

Когда-то обожала вкусно поесть. В прошлой жизни, — пока не ушла из дому.

—

Стас. Я тоше из СССЛ. Лига.

—

Глеб, — здороваясь за руку, — а это Светлана — моя жена. Мы из Ташкента, —

удивила его подчеркнутая предупредительность к совершенно постороннему человеку

или именно чужим он показывал свою парадную маску.

—

Доедем быстло, если в плобку не попадем, — он бы еще продолжил, но уловив

холодное:

—

Хмм, — затаился. Глеб отрубился и дрых.

Добирались

час. Стас довел их до двери и передал ключи.

—

Александл Владимилович оставил вам телефон на кухне, в контактах есть мой номел

и его. Звоните. Не стесняйтесь, — и не шепелявит почти.

—

Спасибо, — в унисон. Приняли душ и сразу легли.

Вернувшийся

поздно ночью в субботу Медведев осторожно шарахался по квартире. Душ, кухня,

спальня. Так прислушиваясь и уснула.

—

Доброе утро, — Глеб просыпался с первыми петухами.

—

Доброе утро, — застыдившись рассматривать гостя в упор. От одного мельком

брошенного взгляда свело скулы. Мужчине

лет 25 и он шедевр Канова из плоти. — Александр, — представился Медведев,

протягивая открытую ладонь.

—

Глеб, — они крепко пожали друг другу руки. — Ничего, что я не одет? — Глеб

выскочил, в чем мать родила, в спортивных трусах Адидас. Синих с лампасами,

подчеркивавших прекрасные мускулистые ноги юного боксера и классическую

callipygean^{^[2]}.

—

Нет. Ходи как тебе удобно, — прятать такое! — Кофе или чай?

—

Сок если можно.

—

Бережешь здоровье? — черт, на диету и прекратить курить.

—

Дурная привычка. Беречь уже нечего.

—

На завтрак салат «На опушке» и тосты. Могу поджарить блинчики или омлет.

—

Лучше глазунью. Проще.

Мужчины

чесали языками о том, где были, жили, учились, короче метили территорию.

—

Ну, наконец-то пропажа нашлась, — раздвинув стеклянные створки.

—

Ты сегодня рано, — выдал.

—

Разбудил?

—

Нет, просто на новом месте неуютно. А ты мало спишь, — блин, проболталась.

—

Ага, — сверкнув отбеленными зубами. Американцы зациклены на внешнем. — Извини

за опоздание и за то, что не встретил, как обещал!

—

Оооо! Разборка, — Глеб поднялся из-за стола.

—

Нет-нет, — хотел задержать его Медведев.

—

Я уже сыт. Сейчас не моя очередь, а твоя, — усмешка.

—

Не злись, — вслед.

—

Да чего вы все ведетесь, — подпирая стенку. — Ну, помчись за ним, ломая

копыта... — вот от кого не

ждала подобных эксцессов. Едва не кинулся вдогонку. Только зря.

—

Ты не писала, что он...

—

Красив, как Давид из Ветхого Завета? — или избалован, как свинья?

—

Великолепен! Аж дух захватывает...

—

И что покормишь свою Хозяйку?

—

Да-да! Садись дорогая. Прости! Я ужасно воспитан. Кофе, сок, чай?

—

Чаю, черного с лимоном и сахаром, — Медведев роется в холодильнике.

—

Лимонов нет... — не его день.

—

Тогда с молоком.

—

Не бегай. Не поможет, — консультации бесплатно.

—

Я и не думал... Твоя сестра талантливый художник.

—

Думал, не ври. У тебя фары на лоб полезли. Как, впрочем, у каждого нормального

педика. Да, она у меня лебедь, — а я бл…!

—

Я не педик. Мы это обсуждали, — оскорбила.

—

Не грузись на моего мужа стояк у всех, — ты не единственный. — И мужчинам он

нравится больше, чем женщинам, — женщинам, девушкам, девочкам исключительно

юным и невинным, которые и мужика не видели, а трахаться не из их лексикона. —

Нормальные боятся его и правы. Ладно психопат, он кровопийца.

—

А вы? Вы, почему с ним...

—

Втюрилась, — попала. — Дура. И чего мы все обо мне и обо мне? У тебя же

проблемы, — и у Глеба. — Может, выпьем? По коньячку за новоселье.

—

Прямо с утра?

—

Прямо, прямо, — за тобой.

—

Ок. Желание гостя на Кавказе закон.

—

А ты откуда родом? Я, например, из Владивостока.

—

Тбилиси, но с тринадцати лет жил в Севастополе, — разливая в пузатые бокалы. —

После школы поступил в МГУ на философский, — дальше знаю. Бросил. Физфак.

Ракеты. Гагарин неудавшийся. Повезло, пристроился на Байконуре. Отишачил

десятку за идею, пока протон не уронили в декабре 2010. А нашел меня в сентябре

или в августе. Рэй Чарльз. Хит.

—

Извини, нужно ответить, — чокаясь с бутылкой, поморщила нос. — Слушаю! —

длинная пауза. Говорила та сторона. — Я не один... Теперь мне это не

интересно... Хорошо... Как скажешь. Привет Энн, — нажимая отбой. — Извини,

пожалуйста! Если бы не взял, он бы не отстал! — испортил настроение.

—

Пойду, приведу себя в божеский вид.

Крутое

стерео. Грюндик. Выбор музыки, правда, слишком классический. Травиата Каллас —

ее тоже люблю. Полная джакузи горячей воды. Включила, легла и забылась.

Стук в дверь прервал любовные терзания в 1

акте. Стефано похож на крестного отца, гораздо больше, чем потюрханный Марлон

Брандо.

—

Можно войти?

—

Нет, — мужа бы пустила. Потереть спинку.

—

Сорри, — обиженно затих.

После

ванны старался ее задобрить.

—

Не броди кругами. Уже в глазах от тебя рябит. И вообще тоска.

—

Не хотите в Роден?

—

Неа... Покажи, что у тебя дома?

—

Как прикажете. Пройдемте в кабинет? — пожав плечами, иду за ним. Интерьер

представительского класса — «рухлядь» дубовая, скорее всего, XIV-XV век. Вроде

шифонер.

—

Откуда шифонер?

—

Из библиотеки Ватикана, — трехметровый угловой шкаф.

—

Похож на гроб, — резной

створки с гербами и четырехлистным клевером, — но стильно.

—

В нем хранили запрещенные книги. Персидские и греческие.

—

Тогда же свитки были...

—

Иезуиты народ креативный. Для них древние рукописи копировали и переводили, —

европейцы редко владели фарси.

—

Ты иезуит? — улыбка.

—

Друг моего отца — мозаичист работал в соборах Ватикана почти 30 лет. Иоанн

Павел II

его ценил, а он собирал антикварную мебель.

—

Как буду в Риме, обязательно гляну.

—

Его подсидели. На папу «выпал» камешек из мозаики. Все выбили подчистую. Ничего

не осталось, только шкаф.

—

Неприятные воспоминания, а выбросить жалко?

—

Да нет, — смешок. — Квартиру родительскую продал, а вещи некуда было девать. Я

его купил и дорого. Еще был рояль, но слишком большой.

—

Ты и музыкалку закончил?

—

Владимир Александрович научил, —

Владимир Александрович — самоучка! Играл с душой. Фугу Баха любил

и орган.

—

Грустная история с

мозаиками.

—

Такова жизнь, — щелкнул ключ в замке. Восемь рядов полок с кляпами, масками,

наручниками, плетьми, страпонами и обувью на шпильках Manolo Blahnik и Jimmy

Choo.

—

Отлично приспособил папскую мебель.

—

Мне показалось символичным использовать его для девайсов, — выбрал пару алых

туфель на золотом 12-сантиметровом каблуке стилет. — Примеришь? — целуя и

облизывая узкие ступни с маникюром nude. Угадал с моделью и размером.

—

И готический стиль тематишно. Вот эта хороша, — приятная тяжесть и гладкость

отполированной рукояти девятихвостки. — И этот, — отличный стек для верховой

езды. — Новый? — блин.

—

Yes.

Все новое, не опробованное, — если не антиквариат.

—

Трусливый фетишист.

—

У меня еще не было садистки. И вообще Домины, — одни фантазии.

—

Что ж мы тебя высечем. Ты же плохой мальчик, — Глебу будет, на чем

потренироваться.

—

Очень плохой. И меня надо пороть.

—

Ты меня раздразнил, — а я тебя раздраконю, приковывая к металлическим скобам в

полу и стенах. Изыски БДСМ-дизайна.

Забрало намордника вниз.

—

Без меня? — явился.

—

Присоединяйся. Нужно выпороть этого говнюка.

Вполсилы.

Кнутом наотмашь слева, устав справа. Глеб добавил от себя кошкой. Почувствовав

мужскую руку, захрипел, но стерпел. Для

первого раза перестарались, украсив кожу спины синяками, а жопа превратилась в

этюд багрово-фиолетовых тонов.

—

Красный. Больше не могу.

—

Милый это был аперитив, — пощекотав подушечками пальцев шею сзади, лизнула

мочку уха, куснула губы. — Хочешь трахаться? — попытался обернуться. Глеб

покачал головой. Опять. Даже не шелохнулся. Жаль после СБУ у него не стоит.

Такая Планида. — Не шугайся. Мужики вымерли, — на игле. Длинный ребристый

силиконовый фаллоимитатор цветом и толщиной с палку брауншвейской колбасы.

Толкнула, толкнула, толкнула.

—

Ммм, — страдальческое мычание. Колени задрожали и подогнулись, повис на

браслетах наручников. — Ааа! — протяжнее дольше. Вдох, хриплый стон. Выдох, сперма

вытекла с мочой. Вдох, выдох, вдох...

Сняла

намордник и наручники. Тело стекло на пол.

—

Давай сладкий! — взяв за волосы, опрокинула навзничь. — Порадуй меня. Пей! — захлебываясь

сглотнул. Вдох, выдох, вдох...

—

Уезжаешь. Может все-таки, заберешь?

—

Нет. Здесь ему лучше, — Нью-Йорк не захолустный кишлак, и Шурик не хило запал.

—

А вещи, платья? Тебе не понравились подарки?

—

Бог с тобой милый. Подарки чудесные. Замшевые Zanotti возьму! Еще один повод

вернуться. Разрешаю носить платья, когда соскучишься, — Медведев смотрел на

нее, как будто ему врезали по роже.

—

Это приказ?

—

Конечно, нет. Просьба, — с усмешкой. — Тем более, такой фасон тебе подойдет.

Провожать не надо! — не люблю душещипательные прощания. Стаса довольно. — Есть

кому чемодан таскать и ладно.

—

Я тебя обидел? — не ты, муженек.

—

Все отлично. У тебя надеюсь тоже.

Погиб

его младший братишка — приемный сын Нины Васильевны. Он не смог его защитить.

Ничего не помогло. Ни сбитый над Торезом Боинг с 298 пассажирами и экипажем, ни

личные связи в АНБ.

Женя

был скорее его ребенком — Нина Васильевна болела раком, а с 6-ти лет, лишь его.

В 13 они переехали в Семипалатинск. А позже в Крым.

Странный.

Жесткий и с приветом. Как-то ночью Медведев проснулся, а в его постели Женька.

Совершенно голый.

—

Ты чего? Что ты тут делаешь? — сдержался и не вышвырнул из кровати, пинком по

зад.

—

Я люблю тебя... — юношеский спермотоксикоз. — Люби меня!

—

Пошел вон! — дернулся, словно его ударили, но не отцепился.

—

Я люблю тебя! — поворачиваясь спиной, вжимаясь в пах округло-компактными

ягодицами.

—

Женя отвали, — иметь — это любовь?

—

Не гони меня... — печально-печально, глупый. — Можно я останусь...

—

Хорошо, но только сегодня, — все-таки недавно потерял мать.

—

Обними меня, — замотав одеялом, Медведев лег сзади. Обнял за талию. — Не

сердись.

—

Спокойной ночи.

—

Ты меня любишь?

—

Люблю... — драть надо было в детстве, мозги прочищать. — Не делай так больше.

—

Не буду.

Женька

не соврал и с подобным дерьмом не совался. Но вот последствия были. Задиристая

напористость переросла в безрассудную дерзость. Экстремальные хобби. Уличные

драки сменила аутоагрессия — роупджампинг^{^[3]},

скалолазание без страховки, фрирайд^{^[4]}.

Адреналиновый выброс. Учился с ленцой. Не поступив в институт, загремел в

армию. После срочной — контракт ВСУ 25-я моторизованная.

Жалел

ли Медведев о том, как все сложилось? 1000-1000000 раз. Сожалел, обмывая то,

что осталось. Сожалел, закрывая голубые глаза, не желавшие закрываться. Сожалел

ровняя непослушные выгоревшие до серого пряди. И по-христиански целую в лоб. Но

кому нужны опоздавшие сожаления.

Заверещал

домофон. Кого принесло?

—

Кто?

—

Лейла. Привезла вам письмо от Светланы.

—

Входите??? — ждал на пороге. — Добрый вечер! Что-то случилось? — что могло

случиться. Правда, после Нью-Йорка практически не общались.

—

Читай.

—

Хотите выпить с дороги?

—

Бейлис. Или Дайкири.

—

Гранатовый? Клубничный?

—

Все равно.

Приготовил

любимый напиток Хемингуэя, не считая абсента. Пока гостья цедила через

соломинку рубиновый коктейль, второпях порвал не заклеенный конверт.

«Здравствуй мой дорогой... P.S. Прощай. Ты ничего не мог изменить.

Так будет лучше.»

—

Когда?

—

10 дней назад.

—

Похоронили?

—

Похоронили.

—

Почему мне не сообщ...

—

Я о вас и не знала толком, посмертную записку нашла позже, — стакан опустел.

—

Помянем?

—

Давай!

—

Не этим компотом. Водкой! — Медведеву захотелось нажраться.

—

Лучше коньяком.

—

Ок. Под николяшки, — смолол кофе, нарезал дольками лимон, посыпал сахаром и

кофейной пудрой. Разлил по 50. — За упокой ее души.

—

Вздрогнем, — Лейла подняла бокал. Между первой и второй…

Невольные

знакомые приговорили полутора

литровую оплетенную бутыль Ноева Ковчега^{^[5]} с

отпечатанными под копирку николяшками.

—

Александр, где он? Куда ты его прячешь, — или он сам от меня прячется?

—

Кто?

—

Глебушко-хлебушко. Гнида. Где он? Глеб! Выходи подлый трус.

—

Ах, Глеб! В спальне конечно.

—

Веди. В спальню так в спальню.

Они

шли по коридору, опираясь друг на друга. Штормило нехило. С трудом заползли по

лестнице.

—

Милости просим.

—

Глеб вылазь. Сука! — чуть не упала, заглянув под кровать.

—

Мадам не туда смотрите, — Медведев развернул Лейлу в противоположенную сторону.

—

И где? — поправляя очки.

—

Да вот, — на стену.

—

Не ори. Я не глухая. Вижу не слепая, — а плохо видящая. — Где этот гаденыш?

Удрал трусло.

Дошло.

—

Ты Веткиного мужа ищешь что ли?

—

Ага. А кого ты думал?

—

Нет его, — пауза.

—

И не было?

—

Не было! Погиб он под Славянском, — 4-го июля.

—

А картина, почему висит?

—

Так Вета решила. И вещи свои подарила, — когда тоскливо ношу ее платья. Пахли

они сладко. Чем-то домашним. — Хочешь, надену?

Лейла

улетела на следующий день. Она не спорила, и Медведев отвез ее в аэропорт. В

зале вылета стояли молча. Привычный гул Кеннеди баюкал на всех языках.

—

Я скажу…

—

Я просил…

—

Подожди, скажу! Светлана копила деньги на протез бионический. Верхней

конечности, — Медведев попытался ее перебить. — Подожди, а то собьюсь или

забуду. 18 тысяч. А потом решила, что честнее не напоминать, — потихоньку

сходила с ума.

—

Я просил ее дождаться.

—

Теперь неважно... Удачи. Гуд бай. Дай бог не встретимся.

—

И тебе удачи. Bye.

Портрет

во весь рост в натуральную величину. Античный прототип, воспетый Праксителем и

Микеланджело Буанорроти. Идеальные пропорции тела, теплая кожа цвета

благородного старинного мрамора. Он был прекрасен и вечно жив, а его хозяин

мертв и холоден, как декабрьский чернозем Украины. Здесь похоронены его деды и

прадеды, а теперь похоронен и он сам. Всех сравняла и упокоила война. 3 куба

одиночества, от которого не убежать. Но хуже тем, кто остался. Тем, кто держит

удар, сознавая ничего нельзя изменить. Жизнь пишут набело без запоздалого

прости и сослагательного наклонения, без черновиков и помарок.

Легионер,

03-10 в 10:44

Здравствуйте…

Дорогая!

Ада,

03-10 в 10:48

???

Легионер,

03-10 в 10:48

Здравствуйте,

здравствуйте, здравствуйте!

Как я вам рад!

Не

молчите…

Легионер,

03-10 в 12:58

Вы

— Лейла?

Ада,

03-10 в 12:59

что?

Легионер,

03-10 в 12:59

Вы

приезжали ко мне в феврале.

Ада,

03-10 в 13:05

привет,

че надо.

Легионер,

03-10 в 13:08

Ада

общий ник?

Ада,

03-10 в 13:08

догадливый…

Легионер,

03-10 в 13:09

Т.е. мы с вами переписывались с 2010 года?

Ада,

03-10 в 13:09

ага)))

временами со мной.

Легионер,

03-10 в 13:09

У вас все общее?

Ада,

03-10 в 13:19

мужчины, привычки,

секреты.

что

думаешь о нобелевке?

Легионер,

03-10 в 13:20

Как к Вам обращаться?

Если позволите.

Нобелевка,

как нобелевка. На этот раз ее дали антисоветской литературе.

Ада,

03-10 в 13:28

Домина, не люблю свое

имя.

ближе к делу, бросай китайские реверансы.

Легионер,

03-10 в 13:28

Мальчик 14-15 лет.

Ада,

03-10 в 13:28

в прошлом году вообще

неизвестно кто. Я надеялась, что премию присуждают все-таки профессионалы.

главное видимо, чтобы

выдвинули? И настоящих писателей не пускают.

не

боишься, посадят))), лет на 50-100.

Легионер,

03-10 в 13:29

А они и есть профессионалы. Премия по литературе — явление социальное,

а не литературное. И ее распределением занимаются те, кто считает: искусство

принадлежит народу и должно служить народу. То есть обычные европейские левые,

наделенные правом премировать. Все чаще в последние годы Нобелевская премия по

литературе присуждается не за литературу, а «за мужество», как в случае с

Алексиевич. И взглянув глубже, премиальность, изобретенная в XIX веке, симптом кризиса культуры, симптом ее

упадка.

И не думал даже))).

А если у него первый.

Ада,

03-10 в 13:37

смысле изнасилование?

Легионер,

03-10 в 13:38

… Вы считаете, насилие обязательным…

Ада,

03-10 в 13:38

ну, тема же.

революционер Лимонов?

Легионер,

03-10 в 13:38

Не слежу за его озарениями. Но если попадаются вдруг, то мне его

становится жаль. Он написал несколько хороших книг, пусть и не в моем вкусе, а

в последние годы попросту свихнулся. Печально. Однако, в истории русской

литературы он, безусловно, займет свое место. Прочее — это скорее по ведомству

медицинскому. И очень грустно, что Прилепин ему подражает: и без того

слабенький, а все эти «внешние проявления» и вовсе добивают его же потуги.

Когда

и сколько?

Ада,

03-10 в 13:45

да хоть завтра!

подражать юродивому...

Мне кажется, он удачно пристроился. Фамилия соответствует. Читала лимоновское

«Это я — Эдичка». Очень понравилось.

ты же его не…

кажется ты нижний-мазохист?

Легионер,

03-10 в 13:48

Дорогая. Обожаемая Домина.

Я — просто мазохист! И калечить, тем более убивать никого не

собираюсь. Когда-то не захотел, а теперь хочу попробовать.

Лимонов — писатель, остальное — шелуха.

Неизвестно до чего мы допляшемся в 70 с лишним. А Прилепин и Сенчин, и

некоторые другие гордятся тем, что «Дед их заметил и приблизил». Дедом они

Лимонова называют. Им бы еще его талант.

Ада,

03-10 в 13:48

не

хотел мальчика?

Легионер,

03-10 в 13:48

Мальчика-подростка, и не представлял. Был в

шоке.

Ада,

03-10 в 13:49

теперь созрел.

Легионер,

03-10 в 13:50

Прикажите.

Ада,

03-10 в 13:55

легко.

пятницу, за субботу найдем. Есть и младше.

Легионер,

03-10 в 13:58

Нет.

14-15, блондин.

Ада,

03-10 в 13:59

гей,

не целованный? Ясно.

Легионер,

03-10 в 13:59

В вопросе звучит осуждение?

И я не гей.

Ада,

03-10 в 14:24

твой мальчик — гей))).

осуждаю??? С какого перепугу.

Медведев

ее плохо запомнил. Усталая с дороги, в очках, джинсах, кроссовках, а сейчас

единственная подходившая одинокая дама сидела на высоком барном стуле, нога на

ногу и трепалась с симпатичным барменом.

—

Лейла? Добрый вечер!

—

Добрый. Алекс, если память не изменяет?

—

Извините, я Вас сразу не узнал.

—

Неужели постарела с февраля? — напрашиваясь на комплимент. Женщина — хоть и

Домина.

—

Что Вы, что Вы… — пытаясь, подобрать слова.

—

Ладно, шучу. Давай к делу. Заир, где тут кара-балтинские мальчики?

—

Вон те крайние столики, и на танцполе в белых джинсах и в оранжевых, — Заир

ткнул в них шейкером.

Медведев

молча разглядывал, подростков, кривлявшихся под хип хоп.

—

Это все или еще придут?

—

Постоянные все. Новеньких пока не видно.

—

Ну, — прищемив Медведевское ухо. — Съездим в другое место?

—

Как Вам угодно, — малолетние кроссдрессеры не поражали воображение.

Лейла

слезла со стула, даже на здоровенных шпильках ему по плечо. Но задница что надо

— прямо африканская, с крутым изгибом от талии — компактная, узкие бедра и

тонкие икры. Она шла, покачивая аппетитной попкой и пружинно вышагивая, —

норовистая кобылка, ставя каблучки, словно втыкая гвозди, сверкая алыми

подметками. Догнал лишь на выходе, накинул на ее плечи песцовую разлетайку,

распахнув дверь, предложил руку.

Свой

Лейла вела так же кокетливо, как и двигалась. Вдоль трассы на мосту, мерзли

почти раздетые девушки, изредка парни. Машина, замедлив ход, осторожно ползла

от ямы к яме.

Увидев

кучку пацанов, притормозила, опуская окно с правой стороны.

—

Выбирай.

—

Да они же мелочь пузатая.

—

Выбирай. Или я выберу, — Лейла оскалилась.

—

Меня возьмите, меня, меня… — писклявые и не очень голоса набросились сворой

бродячих псов. — Меня, я все умею, а у меня первый раз, а мне шесть всего.

—

Едем отсюда, вернемся в клуб, — там по крайней мере им лет по 15. Он сглупил,

подписавшись на эту авантюру. Мальчишки смекнув, что от мужика ни бэ, ни мэ, ни

кукареку облепили водительское стекло. Лейле пришлось и его опустить.

—

Ты, да ты, — расспрашивала она пацанов, — сколько тебе?

—

8, 9, — неслось в ответ, — 11, а это мой братишка младший. Сегодня в первый

раз.

—

Прям так и в первый? — хмыкнув.

—

В первый, сами проверьте, — жалобно.

—

Бомжуете? — озабоченно морща переносицу.

—

Неа! Мы с хатой. Мамка пьет просто.

—

Сколько за двоих?

—

2000 — ночь, 1200 — час.

—

Ну как созрел?

—

Прошу, не надо…

—

Садитесь мальчики, — двери бесшумно приоткрылись. Братья оккупировали заднее

сидение.

—

Ух-ты везде кожа, тут даже сзади подогрев.

—

Куда едем?

—

К нам можно, — галдят пацанята. Оба беленькие и худенькие до голубизны.

—

В следующий раз. Тише-тише, — успокоила возню Лейла.

—

Где остановился?

—

В Золотом тюльпане, — Медведев прочитал на визитке адрес, — Исанова, чуть выше

Токтогула.

—

А поняла, — кроссовер лениво вырулил на нормальный асфальт без ухабов и

колдобин.

Было

00.30. Консьерж за ресепшеном не удивился постояльцу из люкса Хан с семейством.

—

Доброй ночи! Утром завтрак на 4-х?

—

Спасибо. Конечно, — Медведев дернул к лифту.

—

Папочка соскучился по деткам, — братья на сыновей не тянули. Тощие — плохо

кормленые и одеты в сэкондхендовское тряпье. Но Vip-клиентам щекотливых

вопросов не задают. Работник гостиницы лучезарно улыбнулся.

—

Мыться, вещи сразу в стиралку, — с порога, вынимая из необъятной сумки Гермес

Паранит^{^[6]}.

— Ты тоже им волосы помой, на всякий пожарный, — Медведев не знал куда деться.

С горя позвонил на ресепшен:

—

Хан №1. Ужин на 4-х — континентальный. Корзину фруктов и сок апельсиновый

свежевыжатый — литр.

—

Континентальный готовится час.

—

А побыстрее?

—

Ваниласкай, итальянская кухня, полчаса.

—

Ок, тогда Ванила, только полегче, пару овощных салатов, рыбу… и куриную лапшу,

— добавил. Подумав, загрузил Травиату. Какая тут шумоизоляция? Соседей вроде не

слышно.

—

Зачем врубил на всю мощь? — убирая звук. Нетребко ласкова зажурчала. —

Испытываешь соседские уши?

—

Я здесь не ночевал…

—

Сейчас ничего не будет. Завтра. — Медведев вздохнул свободно. — У меня. Блох и

вшей не хочу травить после твоих гостей. — Идем! — Лейла взяла его за рукав и

повела ванну. — Идем!

Смотреть

не на что. Старшему всего 11, кожа да кости. А младший хорошенький, пухлощекий,

беленький, но ему лет 7, максимум 8. Птенчики.

Ужинали

допоздна, мальчишки во взрослых халатах клевали носами, засыпая над тарелкой.

Лейла уложила их в гостиной на диване. Стираную помятую, свою и его одежду,

обрызгала спреем, видимо от насекомых.

—

Ты где ляжешь?

—

С тобой милый. Чур, я первая в душ, — ополоснулась быстро, шелковая змейка в

белом пушистом полотенце.

Медведев

плескался, наслаждаясь финалом, Нетребко все не могла умереть.

—

Брысь под лавку, — цыкнула на него Лейла. Вырубился практически мгновенно. День

был длинный, а предыдущая ночь прошла в кресле самолета. Рейс ТК-2. Пересадка в

Стамбуле.

Дрыхли

до обеда. Подниматься не хотелось совершенно.

—

Вставай, — прошелестело во сне. — Вставай, дел много.

—

Каких, какие дела? — спросонья.

—

Башку помой от вшей и блох, — мелодично промурлыкала Лейла над ухом, копируя

Виолетту, очень неплохо, кстати. Светлана подругу обожала и пела ей дифирамбы.

Возможно, не преувеличивала. Машину водит и ходит она эффектно.

—

Уже встаю. Какие планы на сегодня?

—

Шоппинг, прошвырнемся по детским магазинам. А на ужин приглашаю к себе. Шмотки

собирай и выселяйся, в аэропорт я тебя отвезу.

—

А меня потом не найдут в канаве с ЧМ и без документов?

—

В смысле: не грохнут ли за бабки и чемодан? — запрокинув смеющееся лицо, Лейла

хохотала до икоты. — Шугливый ты. Не знаю даже, чем тебя утешить. Пропуск с

работы пойдет? — пошарив на дне сумки, метнула в него бейджиком с фото.

—

Председатель правления РКФР^{^[7]},

— хлебное место. Да, это она отвязная банкирша. — А мужа закопала?

—

Прям. Муж на сафари укатил.

—

Сплавила подальше?

—

Угу, — ей мешали шпильки, ими она закалывала две толстых косы вокруг головы.

Рогатая мать олениха.

—

Ты же на лыжах катаешься? Давай отпустим мальчишек и махнем на турбазу.

—

Под голодом снег плохой, а в Калакол далеко, — шпильки закончились. — Вчера

надо было извилинами шевелить.

—

Вот я и передумал.

—

Тормоз.

—

Так точно товарищ генерал.

—

Нет. Ты что пацанов пожалел? — удочеряй, добренький мой. — Лучше ты, чем кто-то

другой!

—

Я просто не хочу.

—

А тебя и не спрашивают, мне плевать, чего ты там хочешь. Жопу поднял и марш

выписываться. Не беси меня, — Лейла наотмашь ударила его по щеке, Чавк, Чавк,

Чавк. Три раза подряд. — Топай! — резко и зло.

—

Извини, — поймав покрасневшую ладонь, поцеловал внутреннюю сторону запястья. —

Извини, — не глядя в глаза, выпал в коридор.

2.

3. Афган

Иван

родился в маленькой деревеньке на Припяти. Отец его работал электриком, и он

поступил в электротехнический техникум. А в 18 ему вручили повестку: явиться

сегодня в 23.00 на ж/д вокзал для отправки в армию по спецкоманде 20а. 5

месяцев в Термезе, и путевка в Афган. В марте 1984 здесь комплектовался 682-й

мотострелковый полк из командиров частей уже воевавших под Кабулом и в Баграме

и срочников осеннего призыва 83-го года. Иван попал старшим стрелком в 1-й

батальон (Королевский), 1-й роты, 1-го взвода. Они везде были первые.

вот после учебки он в Чирчике на перевал базе. Середина марта. А жара как на

Украине в августе. Пили немеряно, шароб[8] продавали местные по 3

руб. литр. Деревянные за речкой не нужны, и их пропивали. За шаробом ходили

через заднюю ограду, а за оградой кладбище все в звездах, почти каждая вторая

могила из Афгана. Бежать надо. Бежать? А куда?

Полк

доукомплектовали в Баграме.

—

Серый Подойницына и Белова видел, как я тебя! — Макс возбужденно блестел

глазами. — Идешь!

—

Иду, — все развлечения магнитофон, да чарс.

Баграме Ваня сошелся с хохлами-земляками и впервые попробовал афганский чарс.

Улетел капитально. По гражданке он знал, что такое трава, видел, как ее курят и

балдеют, хотя сам и не курил. Но чтоб так развезло, да еще с непривычки хапнул

лишку. Не трава, а взрыв мозга. Начались измены, и тараканы в голове

зашебуршали разные, и стрельба снаружи и все вокруг чужое и странное. Решил до

своих добежать, а встать не смог. Пацаны поймали ха-ха.

—

Не грузись, у нас переночуешь, — а он:

—

К своим надо, к своим, — и все. Согнувшись буквой «зю», разбросав руки по

сторонам, проковылял мелкими шажками 5 метров и упал.

—

Ниче привыкнешь! — лишь бы гоготать, а ему бы воды, сушняк замучил.

—

Попить бы.

—

Терпи, — пить бесполезно.

когда же это кончится, даже посетила трусливенькая мысля, а вдруг не пройдет, и

он будет тормозить вечно. Хохлы врубили «Мы уходим». Все, кто был в Афгане

заслушивались «Каскадом». И он уплыл под кайфом и «Виват, шурави». Вот так

обкурившись чарса, слушая автоматные очереди и песни «Каскада», уснул. Добро

пожаловать…

апреле полк перевели в брошенный местными поселок Руха. Условия собачьи.

Казармы-ямы для личного состава, штаб, столовые, клуб, лазарет, мастерские,

склады — буквально вкопаны в землю. Руха — дно каменного мешка, окружен по

периметру горами и духами Ахмад Шаха Масуда. Душ у шаха Масуда в два раза

больше, чем в 682-ом. В темное время суток, когда спадала жара, им напоминали о

том, кто тут хозяин. Ежедневные перестрелки на сторожевых постах. Обстрелы территории

реактивными и минометными снарядами. 682-й фактически оборонял собственный

пункт дислокации.

14-го

апреля. На трассе Кабул — Хайратон взорвали два моста. 1-й ротой, в составе

которой был Ванчо (армейское погоняло, очень уж грузинистый хохол), усилили

охрану трассы.

1-го

мая. Вернувшийся из рейда, Ванчо зашел в свою казарму. Увидел пустые матрасы,

на них письма. Из Союза от родных. А их мужей и сыновей уже нет в живых. З0-го

Королевский батальон попал в засаду. В ущелье Хазар. По ним стреляли наемники и

агенты из зеленых в спину. Ждали несколько дней и хорошо подготовились. Вырыли

в горах пещеры, чтобы укрыться от встречного огня. Ориентируясь по антеннам

радиостанций, снайперы выбили командиров.

1-й взвод вывозил раненых и убитых. Со стороны

Рухи низко-низко над ними парила армада, другого слова не подобрать, вертушек,

и крокодилы, и восьмерки. Штук 150, как в «Апокалипсисе сегодня». Они летели

бомбить Хазар.

Долго

искали виноватых. Вешали и на комбата Королева. Мертвые молчат. Но остатки

Королевского батальона взбунтовались и в штабе нашли крайнего — командира полка

подполковника Петра Сумана. Если бы не показания начальника отдела связи

Васюкова, подполковнику светил бы трибунал. Сумана понизили в должности. А

генерал-майора, отдавшего приказ идти в ущелье без поддержки с воздуха,

перевели на другое, не такое хлебное место.

новым командующим лучше не стало. Антисанитария и отвратительное питание,

снабжали Руху от случая к случаю, то погода нелетная, то очередная Панджшерская

операция, 9 за 9 лет, косили людей быстрее душманских пуль. Гепатит,

дизентерия, малярия, брюшной тиф, глисты, амебы, а то и полный букет по кругу.

октября 86-го. Обычная для Панджшера погода. Снега почти не видно. Солнце

прогревает ущелье до +10 — +15 градусов. 682-й патрулировал участок трассы

Пули-Хумри — Кабул и без потерь возвращался в Руху. Скорее домой! Цэу,

поступившее от командующего армией, не прибавило оптимизма — уничтожить

пакистанских моджахедов, якобы засевших в ледниковой зоне Шутуль. Усталые,

сдавшие накануне теплые вещи подразделения начали подъем в горы.

тоже время на дороге в Гульбахор скопилось много порожних машин из Барака,

Базарака и самой Рухи. Не дождавшись 682-й, колонну отправили практически без

сопровождения. Десяток саперов и пара БМП. Командование поручили двум прапорам,

из офицеров в колонне был один еле дохлый лейтенант, пожелтевший от гепатита.

Духи

просочились к дороге и заняли позиции не сверху, как обычно, а снизу, за

дувалами тянувшегося вдоль трассы разрушенного кишлака. Даже умудрились нанести

на скалы над дорогой разметку. И несколько минометных расчетов за линией наших

постов. Подбив из гранатометов первую машину с саперами и замыкавшую БМП, расстреляли

колонну из минометов. Пока сообразили, куда стрелять. Пока посты вызвали и

скорректировали артиллерийский огонь на позиции минометчиков... Оба прапора,

ехавшие на броне ранены. Лейтенант сгорел в одной из машин.

вечеру того же дня отправленная на ледник группа не прошла и половины

намеченного по плану. Комбат послал запрос комполка: спуститься на ночевку ниже

уровня ледника. Тот обратился к майору Г*. Г* к комдиву, комдив в штаб армии.

За несколько часов переговоров никто и словом не обмолвился о том, что у

застрявших на леднике, только летнее обмундирование и один спальный мешок на

двоих.

Ночью

температура опустилась ниже нуля. К холоду добавился голод. Ми-24 с сухпайком

разбился при посадке и сгорел вместе с экипажем. В итоге 17 человек замерзли

насмерть и 33 получили обморожения. Их доставили в Баграм — уже на другом

вертолете. Ванчо с остатками батальона еще неделю прочесывал Шутуль. Началось

расследование. Командира первого батальона сняли. Он не был героем, как

Королев, но виноватым себя не признал.

За

месяц до увольнения, Ванчо вызвал к себе замполит батальона.

—

Можно хоть форму новую получить? — спросил Ванчо у шмыгавшего носом

дневального.

—

Приказано срочно явиться! — сопливый молокосос скорчил важную рожицу.

Ну

и хрен с вами, сами напросились. Был он из очередного горного рейда, чумазый в

афганском перухане и паколе. На 5 тысячах по ночам минус, круглый год, а зимний

бушлат в сентябре по уставу не положен. Даже не скинув паколь, попэрся в

политуправление.

—

Разрешите войти товарищ майор! Сержант Колобродо по вашему приказанию явился! —

гаркнул Ванчо прямо с порога красного уголка.

—

Вольно сержант и не ори так, — у Грача гудела башка. — Присаживайся, — майор с

трудом приоткрыл вампирские глаза. Видок у бойца. Душман душманом, а считается

хорошим стрелком. — На сверхсрочную не собираешься? — обрадовал.

—

Никак нет товарищ майор! — снизив на тон.

—

А ты подумай.

—

Так точно.

—

У тебя жены и детей нет. И счастливчик ты Ваня. Подумай! И оставайся, если не

ты… — то кому-то другому не повезет.

—

Есть товарищ майор! Разрешите идти!

—

Иди, иди.

Ванчо

и подумал. Стрелял он лучше любого снайпера, здоровьем мать с отцом его не

обидели. И на гражданке не ждали семеро по лавкам. Подумал и написал заявление.

Сверхсрочная, еще 4 года, там и война кончится.

феврале 89-го полк с боями вывели в Термез.

—

Обидно, столько ребят полегло и все зря… Раз ушли, значит сдались.

—

И как встретила Родина? — пусть кричат уродина!

—

По-скотски. Ни цветов, ни чистеньких городков с лекарствами и питанием, как

показывали по телевизору. Есть нечего, без хинина чуть копыта не склеил. 3

полка. В/ч покидать запрещено, — горожане от «афганцев» итак шарахались. —

Знаешь, что мы жрали? Прелую сечку. И капусту, я ее до сих пор терпеть не могу.

За порцию несъедобной бурды, — moden,

— выстаивали очередь в километр. Скидывались и отдавали последние чеки местным

водилам, а те привозили человеческую еду. Утром и вечером переклички, целыми

днями слонялись и дурели от безнадеги, — три недели и госпиталь. Малярия

доконала.

—

А чего больше всего не хватало в Афгане?

—

Сигарет и спичек, — хмыкнув.

—

А наркотики употреблял?

—

Йеcc-тественно!

Война. Крышу рвет капитально. У каждого. И я употреблял. Подкинет бача[9] коробок плана и блок

сигарет. Все, день удался.

—

И героин?

—

Неа, под ширевом с автоматом по горам не поскачешь. Тяжело. Его тыловые

уважали, — наши даже броники не носили (лишних 30 кг), чем приводили НАТОвцев в

аут.

—

А чего боялся больше всего?

—

В плен попасть! И не я один — большинство. Со мной в палате лежал пацан. 18

лет. Выстрелил себе в сердце. Пуля прошла рядом с сердцем и духи приняли его за

мертвого. У него с другом сержантом закончились патроны. Осталось по одному для

себя, а духи уже подошли вплотную. Первым застрелился сержант, — в голову, и

ему снесло полчерепа. Потом он выстрелил себе в сердце, очнулся в госпитале, —

есть вещи и пострашнее смерти.

—

А дедовщина была?

—

Особо неа. Напасть могли в любую секунду, за кишлаком Руха советских войск не

было. Будешь измываться, и салага зеленый в спину пальнет.

—

А с местными общались?

—

С мирными жителями?

—

Ага!

—

В Панджшере их не было. Днем лыбится, чай приглашает пить, а ночью винтовку в

зубы, и басмач из «белого солнца».

—

А что в свободное время делал? — шестиренки в мозгах Ванчо заскрипели от

натуги.

—

Свободное время? Не было его, спал вполуха. Анашу курили, кассеты крутили.

—

А женщины?

—

Ближайшие женщины были в госпитале! А я малярию подхватил в самом конце, перед

выводом войск. Потому и в отпуск не ездил, — раненым полагается, — только в

увольнительную, на похороны.

—

Ну мужчин-то валом? Неужели за 5 лет…

—

Мужиков я на дух не переношу, — в этом смысле. — Серьезно.

—

Вы же молодые!

—

Ладно, не ржи только, — Ванчо округлил глаза. — А то будешь прикалываться год.

—

Давай! Расскажи! Интересно же.

—

Все тебе интересно. Зимой 88-го разведка прихватила на задании пару языков.

Больше было, но рука поднялась и довели лишь двоих, — в подарок натовским

союзникам. — Удачную операция, решили отметить и меня позвали. Курнули чарса и

понеслось.

—

Меня от анаши на пожрать пробивает. Просто жуть.

—

А меня на попить. А кого на потрахаться. Не сбивай.

—

Извиняюсь.

—

Тащи снайперов, клык даю, — Тарзан, а у самого зубы давно железные, — никакие

они не снайперы, а снайперши! — в разведке все с погонялом, и чем заковыристее,

тем лучше. — Шашка дымит, сил нету терпеть!

—

Да пацаны это, мелкие еще, — всегда спокойный Гюрза.

—

Девки! Я ж не слепой! — шумели, пререкались, орали друг на друга. Тарзан

уперся. — Веди, проверим!

—

Меня торкнуло, и я себе кумарил благостный в углу. «Девок» не видел, спорить не

о чем. У старшего из пацанов, борода уже синела. Его сразу увели назад в

зиндан. А вот из-за младшего чуть не перегрызлись. Красивый, как девчонка.

Глаза огромные, черные, ресницы длинные бархатистые словно крылья бабочки. Губы…

про такие говорят: бадахшанские лалы и жемчуга.

—

А ты поэт. Омар, — туда его, — Хаям! — Ванчо пихнул жену в бок пальцем.

—

Баба, по запаху чую!

Что

и чем он там чуял, но хрен у него торчал ломом в полной боевой. Содрал с

мальчишки одежду, а он снайпер. Левша. На плече характерная потертость от

тяжелой винтовки, — явно ни дешевенькая и легкая трехлинейка или БУР.

—

Ну убедился, — Гюрза. Член аккуратно обрезанный, пах лысый с узким красноватым

шрамом внизу… — Нифигасе пацан без яиц!

—

Плевать, дырка везде найдется! — Тарзан повернул его спиной к себе и воткнул

носом в стол.

—

А он и не сопротивлялся? Этот Тарзан симпатичный?

—

Тарзан приставил ему нож к горлу, чтоб перцем не мелькал. Вид не портил, —

пацан затих. — Пока Тарзан боролся с калиткой, он вырвался и попытался сбежать.

Только возле него взвод разведчиков толпился.

—

Ах ты паскуда, — это он Гюрзу за руку цапнул.

—

Хули ты с ним чикаешься? Баб нам не светит, — как минимум год. — Мне лично бл…

пох.. девка, парень. Выебу и с концом! Будет дергаться, прирежу и выебу

тепленьким! — Ванчо замолчал.

—

Дальше что! Изнасиловали его? — пауза тянулась. — Изнасиловали по кругу? И ты,

— затаив дыхание.

—

Я Тарзану ногу прострелил. Его в больничку. Меня на губу. Пацана обратно в яму.

—

Зачем стрелять? Врезал бы тяжелым предметом.

—

Все бы его… А труп в ущелье скинули. Если бы Тарзан остался в Рухе, они с

Гюрзой завалили бы меня. Кенты они были, куда один, туда и другой.

—

Что ж они тебя первым не уложили?

—

Я у выхода окопался с гранатой без чеки. Капитан у нас хороший был,

справедливый. Его и позвали. Он и рассудил.

—

Тарзан не послушал капитана.

—

Угу, под кайфом. Борзый. Я ему колено и контрольный в ступню.

—

А пацана не встречал больше.

—

Почему? Несколько дней вместе сидели. Побоялись, что Гюрза до его, вот и

перевели ко мне.

—

А дальше?

—

Дубак был по ночам, у него штаны да рубашка, рваные на голое тело. Спали

вместе, в обнимку под моим одеялом. Я его обнимал, — пах он и впрямь, сладко.

—

А он?

—

Когда перевели ко мне, обрадовался, руки целовал. Когда я его в первую ночь

прижал, сердце у него оборвалось… Шугался он меня страшно. Аж трясся. И потом

не доверял, но терпел.

—

Стояло на него, когда обнимал?

—

Стояло… — цветом липы от него пахло с молоком.

—

Ну что ж ты так лоханулся! Кастрированный значит пидорас^{^[10]}.

—

Не из таких он. Истинный мусульманин. Элгази. Молился 5 раз на дню. Да и

девчонок я люблю, с круглыми маленькими задницами, — играючи навалившись на

жену. Лейла ущипнула его за кончик носа.

—

А если бы девчонка была? Снайперша? — Ванчо поморщился и флегматично продолжил:

—

Ненавидел он русских. В Баграм его не довезли, удрал по дороге, конвойного

зарезал.

—

Ученый. А я дура была. Наивная…

—

Спи дура, поздно уже.

2.

4. Бесноватый Абди

катта буви[11]

шершавые руки и выцветшие серые глаза.

—

Абди, Абди! — зовет катта буви. — Обедать пора, — это в воскресенье, — или в

школу опоздаешь, — в остальные дни недели.

Чтобы

катта буви ни говорила, Абди нравился ее голос, и нравилось учиться. А в

молодости она была другой красивой в длинном белом платье с высокой прической и

жила в беломраморном дворце с колоннами. Из той жизни сохранилось одно

черно-белое фото и странное имя Аделаида. Ада буви.

Революция.

Гражданская. В Смольном жил Ленин, а катта буви на Соловках. Там же на Соловках

в лагере она встретила катта бобо[12]. Но об этом она

рассказывать не любила. Она сидела за то, что эсерка (незнакомое слово), а

прадед за то, что мулла.

43-м Ада буви с сыном Искандером приехали в Ош. Вдова — русская по национальности,

принявшая ислам в 37-м, поселилась в узбекском селе Маданият. Она прекрасно

говорила по-узбекски и вышивала золотом и шелками. Смольнянкой шила облачения

для иерархов Русской Православной Церкви и архиерея Тихона Белавина. В махалле

золотошвейку знали и уважали. Бухарские халаты, сюзане, тюбетейки, свадебные

румча и платки для юных невест носили по всей Средней Азии. Рашидов племянник

бывшего эмира бухарского подарил ею вышитый халат Брежневу. Искандер вырос,

закончил медресе Мири Араб и Высший исламский махад в Ташкенте, женился,

посетил Мекку и Медину, как и отец, он — мулла в мечети Рават Абдуллахана, у

подножия Сулейман горы.

Тахт-и Сулейман гора, где

ступали ноги 366 пророков и посланников Божьих, где молился и сам Соломон,

великий царь иудейский. По преданию, ему подчинялись джинны и ифриты, и он

летал на них в разные страны. Однажды со свитою навестил и Ферганскую долину,

страдавшую без воды. Пророк Сулейман (Соломон) построил на верблюжьем молоке

мечеть, в которой, молил Аллаха дать воду. Так появились и река Ак-Буура и

священный Джаннат-Арык, огибавший подножие горы с юга.

Сулайман покинул эти

места, но на них благодать Аллаха. Когда-то Священная гора Соломона (Трон

Сулаймана, Тахт-и Сулейман) соперничала по числу паломников с Меккой. В

хрущевскую оттепель мечеть Тахт-и Сулейман взорвали, как объект религиозного

культа.

июня 2010-го в Оше начались погромы. Люди только стали забывать 90-й год.

Думали все изменилось, пришло другое время. Может быть, они были наивны или не

желали видеть правду.

—

Ада буви! — закричал с порога черноглазый Абди. — По улице ездят бусики без

номеров, а на нашем заборе кто-то написал черной краской: «Озбектерге олум!^{^[13]}»

—

Аллах им судья, — успокоила Ада правнука.

—

Искандер. Ты должен уехать и увезти семью.

—

Мама, не волнуйтесь. Я только-только из мэрии. Мэр обещал не допустить

беспорядков.

—

Не верь ему бото^{^[14]}.

Карасуйский бандит твой мэр и сын бандита.

—

Что вы говорите мама…

—

Вор — он. Раньше у власти были убийцы, а сейчас крохоборы.

—

Нельзя же так, времена смутные…

—

Я никогда не отмалчивалась, за то, и сидела. Увези хотя бы детей.

—

Если вы поедите с ними.

—

Стара я Саня. Умру скоро. Куда мне? Человек не лист на ветру.

Утром

11 июня бобо Искандер посадил старшего внука бесноватого Аби и двух правнуков в

машину к соседу таксисту и отправил в Бухару к Хайрулло, с которым учился в

медресе.

Вечером

в махаллю прорвались киргизы. БТРы снесли заградительные баррикады и полчища

аульных мырков под предводительством уголовников и ментов кинулись обчищать и

поджигать узбекские дома, если попадались люди, то и людей обливали бензином, и

они вспыхивали, как факелы, как дервиши Ярсан.

—

Шайтан! Шайтан! Будь проклято чрево, породившее такого сына! — чокнутая белая

бабка ковыляла, постукивая палкой.

—

Пшла на хю.! — ведьма не успокоилась. Замахнулась на джигита, он выдернул у нее

палку и продолжил, вспоров брюхо, вырезал матку. Другие джигиты нашли еще одну

беременную свинью, по крайней мере, визжала она даже громче свиньи. Абди

спрятался и не смотрел. Но как не затыкай уши, они приходят к нему по ночам.

Слепая старуха сидит на земле, из белых глаз текут кровавые слезы.

—

Звери! Звери! — мимо несутся машины без номеров, поднимая облака тончайшей

глиняной пыли, пепла, праха, не упокоенные души невинных.

дом знаменитой вышивальщицы сгорел, и все соседские — дотла. Женщин похоронили

в один день 7-го июня. Все молодые и Ада буви. Искандер на похороны не успел. В

Ошской области объявили чрезвычайное положение. Мучила его совесть, не проводил

мать в последний путь.

—

Стара я Саня. Умру скоро. Куда мне? Человек не лист на ветру, — ответила она на

его уговоры переехать к нему в Ош.

Больше

200 дворов сожгли в Черемушках. А где их хозяева? О них перешептываются

выжившие. Мулла Искандер вышел навстречу обкуренным и пьяным подросткам:

—

Аллах свидетель, остановитесь! Остано… — он единственный пытался остановить

мародеров, но призыв муллы никто не услышал. 14-15-летние пацаны забили его

обрезками труб. Мама-мама не зря ты мне приснилась. Предупреждала. Убили тебя

киргизы, а я смолчал и не отомстил. А они не поверили, что мы забыли. Не

простили. Враги мы навеки, отвернулся от нас Аллах.

75% погибших в июньских

событиях 2010-го и 80% обвиняемых — узбеки. А их ларьки и придорожные

забегаловки, заправки, ковровые и ткацкие фабрики, гостиницы и рынки,

перерабатывающие заводы, газеты,

«пароходы», торговые центры, радио и

телеканал, театр и университет теперь принадлежат киргизам.

—

Абди.

—

Слушаю бобо, — старший внук Искандера вбил себе в башку, что Хайрулло его

двоюродный дед.

—

Молись Абди. Бобо Искандера Всевышний призвал к себе! — Хайрулло специально

выразился так витиевато, пока не слишком умный Абди переварит и поймет смысл

дурной вести, он намается и горе станет не таким горьким.

Искандером они не просто учились вместе в Мири Араб. Их отцы были молочными

братьями. Отец Искандера поднял свой голос в защиту реквизированных «объектов»

религиозного культа. Старинных зданий, в которых даже камни намолены тысячами и

тысячами паломников. Веками. Мечетей и медресе, превратившихся в скотобойни,

общаги для рабочих, валяльные цеха, бани, тюрьмы. Отец Хайрулло смолчал и

остался жив. А в 90-м два друга опять промолчали. И прожили 20 лет. Какие это

были годы? Тяжелые. Они не виделись и не писали друг другу. Не хотели лгать

себе, как лгали другим.

Мири Араб Хайрулло — Абу Бакр аль Бухари преподавал юриспруденцию и

этико-правовые нормы ислама — иджтихад. Он консультировал и главу духовного

управления мусульман Узбекистана, и верховных имамов из Бухары, Самарканда и

Ташкента. И сейчас ДУМ должно принять фетву, поддержать действия властей «по

пресечению межэтнических столкновений на юге Киргизии в 2010 году». Наврать для

сохранения мира. Абу Бакр аль Бухари не готовился заранее, столько раз он

повторял одни и те же слова, с одним и тем же выражением смирения. Каждый

сидевший в зале слышал его и не единожды.

—

Аллах дал нам жизнь и возможность выбора! Мы уповали на Всевышнего с 22-го

года, когда наши святыни отобрали, осквернили, разграбили, сожгли, когда лишили

возможности молиться открыто, когда землю наших отцов раздали язычникам. Нас

ссылали и расстреливали, а мы молчали, — засунув язык в жопу. — Но разве пророк

Магомед не учил правоверных добывать «хлеб насущный» любыми дозволенными

способами бороться за свою жизнь. Но что, в сущности, жизнь тела по сравнению с

верой и чистой совестью? — сегодняшняя речь отличалась. — Мы должны осудить

правительство Киргизии, позволившее сжигать дома, насиловать и убивать.

зале переругивались и спорили. Старики проповедовали спокойствие и терпение,

молодежь возмущалась. В Узбекистане 10 000 политзаключенных, их пытают и казнят

без суда. Проректор медресе старался всех перекричать, чтобы Абу Бакр аль

Бухари закончил свою мысль, бедный подхалим трясся за свое место и надеялся на

изворотливость выступавшего. Юрист-исламист матерого алабая сожрал на

крючкотворстве и фарисействе. «Мудрейший» избежал репрессий и лагерей,

отсиделся в Мири Араб и у нынешних предержащих на хорошем счету.

—

Тише! Тише! Ведите себя прилично! Дайте слово уважаемому Абу Бакру аль Бухари!

— с трудом, но противники заткнулись.

—

Вчера кяфиры пришли в Ош и Джалал-Абад, а завтра будут жечь наши махалли. И не

уповайте на Аллаха, он создал вас мужчинами, а мужчина, — истинный мусульманин,

— обязан защищать свой дом и свою веру, — бей неверных. — Священный Джихад

русским и России! Священный Джихад киргизам — тупому орудию истребления

мусульман! Джихад!

—

Перерыв, перерыв!!! — заверещал грязно-зеленый проректор.

По

мечетям пронесся обжигающий самум. Бухара: Джихад киргизам. Самарканд: Джихад

России. Каждая махалля в Узбекистане: Муджтахид Абу Бакр аль Бухари,

последователь Абу Ханифа. Джихад неверным.

Хайрулло

уволили из Мири Араб. Он ждал ареста.

—

Учитель, — кто-то скребся в калитку и шептал. — Учитель, — Хайрулло открыл не

спросив. — Доброго вам дня учитель! Пусть благословит Аллах этот дом и его

хозяев!

—

И тебе удачи мальчик, — знакомые внимательные глаза. Но кто он Хайрулло не

вспомнил.

—

Мой отец мулла и я был на собрании в ДУМ, слышал ваш призыв! Искал Вас в

медресе, там и узнал, что вас уволили.

—

Проходи, как твое имя?

—

Искандер.

—

Моего друга, так звали. Он был смелый, как и ты, — юноша покраснел.

—

Вам надо уехать.

—

Куда же мой мальчик?

—

В Мосул, в ИГИЛ.

—

К этим убийцам?

—

Западная пропаганда! Мой старший брат амир Самаркандского вилоята — командир

Катибат, когда ИГИЛ победит на Ближнем Востоке, они придут сюда. Узбекистан

будет частью Всемирного Халифата.

—

Я — ученый Искандер и не возьму в руки оружие.

—

Вы — факих и судья. Посланник моего брата ждет на границе с Афганистаном. Я

отведу Вас учитель, — мальчишка упал на колени и поцеловал землю у его ног.

Бесноватого

Абди Хайрулло увез с собой. Идейный гуманист, муджтахид Мири Араб ввел в ИГИЛ

шариатский суд. Поддержал секты Ахл-е Хакк и Элгази. Написал фетву,

оправдывавшую убийство и пытки стариков, женщин, детей, священнослужителей и

всех мирных граждан, не принимающих участия в боевых действиях. Публичные

массовые казни стали обычным делом — инструментом пропаганды, а также женские,

подростковые и детские отряды воинов джихада. Туда набирали, как добровольцев,

так и пленных.

—

Абу Бакр аль Бухари обезглавлен «Бригадой мучеников Сирии» за преступления

против ислама и сирийского народа.

2.

6. Биш

Ранен

Ванчо так ни разу и не был, и холод не взял, и солдатские кирзачи не терли,

сослуживцы кровь из сапог выливали, а вот малярия подкосила. Только солнце

пряталось за горизонт, у него начиналась лихорадка. Кишечное кровотечение.

Месяц в ташкентском госпитале. Тропическая малярия.

Комиссовали

по состоянию здоровья. Поехал навестил могилки родителей. Домик на Припяти —

это теперь зона отчуждения. После аварии многих Чернобыльцев отселили во

Фрунзе. Теплый климат и торпедный завод Физприборы. Помыкавшись по съемным

углам без прописки и встретив однополчанина, поступили дембеля по афганской

квоте в Политех. На электропривод.

Учился

на вечернем, работал на заводе. Женился. Купил вишневую шестерку. Получил

однушку. Родилась дочь. Зарплату на Физприборах задерживали больше года. Жена

торговала турецким барахлом, Ванчо попивал. В Турции и познакомилась с барыгой

из Оша, который мечтал переехать в столицу. Он не стал спорить с женой, покидал

в армейский рюкзак белье, бритву, кое-какие вещи и ушел жить в гараж. А завод

приватизировали, так и не выплатив трехлетние долги по з/п.

Жена

с новым мужем переехала в Ростов-на-Дону. Он там не прижился, да и доча

подросла, стеснялась лохматого громадного, как медведь, вечно под шафе отца.

Ванчо вернулся в Бишкек, бывший Фрунзе, таксовал в аэропорту, все на том же

стареньком жигуле.

—

Ба!!! Лейла! Какими судьбами? — крупный, с проседью и прокуренными зубами мужик

прилип к холеной невысокой брюнетке.

—

Вы ошиблись, — спокойно обрезав его бравурную тираду.

—

Лейла! Я Иван! Помнишь меня?

—

Простите, не припоминаю…

—

Секция по стрельбе… — пауза.

—

Господи Ванька! — неужели тот молоденький и скромный парнишка, следовавший за

ней тенью. А она — гордячка и юная чемпионка, почему-то позволяла сопляку

провожать себя домой. И поступив в институт на прикладную математику, закончив

Губкина, устроившись в ЮКОС, вспоминала его густые темные кудри и жгуче-черные

глаза. Думала, как у него жизнь и почему уезжая в Москву не оставила

координаты. И жив ли он вообще, говорили: призвали в Афган, а потом Чернобыль и

их пути разошлись навсегда.

—

Лейла! Ты надолго в Биш?

—

Родной мой. Я здесь живу. 4 года. Подожди меня. Провожу мужа и подойду. Подожди

обязательно.

—

Ок! — Ванчо сел на скамейку со свежим номером «Дело №». Приземлились два рейса

и бомбилы ринулись охмурять клиентов. Он и не заметил, как толпа поредела и

рассосалась.

—

Дождался. Земля-то круглая.

—

Я тебя с 15 лет жду… — что час-два.

—

Едем ко мне. Выпьем, поболтаем, вспомним молодость.

—

Едем! Я подвезу, — она вела себя, как и раньше, и это грело.

—

Мерси, я за рулем. Давай за мной, а если заблудишься, вот адрес, — протягивая

визитку.

—

Кудряво живешь! — тонированный инфинити, элитка в центре города.

—

Муж не любит деревню и частные дома, — крутой. Двухуровневый пентхауз на

верхних два этажа. Ванчо едва не присвистнул.

—

Проходи. Садись, не стесняйся. Неужели ты меня не видел? Я же по ТВ каждый день

свечусь, такие бабки за рекламу плачу.

—

Я телик не люблю, одни расстройства. Войны, да теракты с катаклизмами, —

слишком чисто, слишком пафосно. Понравилась ему одна кошка. Мордатая. Розовая

(лиловая) с золотыми надменными глазищами и вислыми маленькими ушками. Сидя

толстой косолапой халявой, наблюдала за людьми. И, задрав хвост, дернула,

стоила Лейле коснуться ладонью ее приплюснутой головы.

—

Вредина, — гордость хозяйки. — Встречает и провожает меня, как собачонка, но на

руки не идет, не переносит, чтоб тюлькали.

—

Красотка! Как звать?

—

Афина-Мерисабель и еще 9 имен. Финик по-домашнему.

Старые

друзья сели. Накатили. Вспомнили. Афина вернулась и бродила то под столом, то

на столе. Нюхала его брюки. Чихала. Диван непривычно пружинил и прогибался.

Хотелось курить, и вискарь не пошел. Он не пьянел, а лишь больше и больше

грузился. Зато Лейлу развезло. Она рассказывала и рассказывала о своей жизни,

нелюбимой работе, нелюбимых мужьях. О боге, который не дал детей, а усыновить

она боится.

—

Плохие гены, плохая наследственность. Тут своего воспитываешь, и неизвестно

какой кровопийца вырастет. Вдруг в мужа пойдет?

—

А ты прямо идеальная? — фыркнул Ванчо.

—

Никто не жаловался до сих пор.

—

Боялись просто. Ты же за критику порвешь.

—

Да, прав наверно. Цыц разговорчики в строю. Я мужиков итак еле терплю, покуда

молчат носом в стенку.

—

А зачем замуж сто раз выходишь?

—

Боюсь одиночества. Заболею и воды некому будет подать, — ох и занесло. — Давай

о тебе.

—

А не о чем… — и вывалил все. И про гараж, и про дочь, и про то, что пьет

запойно лет 10. Надеялся, выставит его Лейла. А она молча вцепилась ему в руку.

Аж пальцы побелели.

очередным Лейла разошлась. Он пыжился, старался нагадить по мелочам. И она

вышвырнула его из фонда по статье. За халатность, чуть мошенничество не

пришили.

—

Может не надо, ты ему всю жизнь поломаешь…

—

Не лезь! Не твоего ума дело! — подлянки она не прощала. Пожировал нахаляву,

скажи тете спасибо и помахай вежливо ручкой! — Не обижайся. Человек человеку

волк. Знаешь сколько у меня врагов. Так и ждут слабины.

—

Так уйди. Денег у тебя… на старость хватит, — Ванчо ее не понимал. Возвращалась

за полночь мрачнее тучи. Временами пахала и в выходные и в праздники.

Ненавидела понедельник и держалось за свое место зубами и когтями. — Ты же

несчастнее самой задрипаной поломойки.

—

А ты сделай меня счастливой. Женись. Сам пел: мол жду тебя одну! — с неба

звезду, в ночи луну. Деву вечную юную недоступную. Тук-тук-тук. Тишина в ответ.

Входа нет-нет-и-нет. Обед. Только по пропускам буфет.

—

Нафиг тебе замуж? Тем более за меня.

—

Женись и узнаешь.

—

***, — а плевать. — А ты секс хоть любишь? Я не святой и не евнух.

—

А то ж.

Женился.

Разве он мог ей отказать. Брачный контракт подписал: не претендую на движимое и

недвижимое.

Характер

у Лейлы испортился окончательно. Протухла она изнутри. И не заметила. Но

бросить ее силы воли не хватало. У нее нижние, Домина БДСМ. У него девчонки. И

пьют на пару. Ссорились каждый день, чаще дважды, на ночь и утром. Дрались,

точнее Лейла лупила его подручными средствами, что под руку попадет, он

уклонялся. Выпивали и в койку мириться.

—

Че за пацаненок? — вернулся из Сомали, а тут прибавление в семействе.

—

Тебе подарочек.

—

Я согласен! Давай усыновим мальца, — вдруг Лейле полегчает, и он детей вроде

любит.

—

Женька, иди сюда, — мальчишка осторожно подошел. — Знакомься это Иван

Леонидович. Он здесь главный.

—

Евгений Вагнер.

—

Поздороваемся, — ладошка напряженная — лодочкой.

—

Ладно, ведите себя хорошо. Я на работу.

—

Завтракать бум?

—

Бум, — резво согласился Женька.

—

Идем, — длиннющая пауза. — Наелся?

—

Угу.

—

Ну рассказывай чей, откуда?

—

С моста. 2000, — продолжая жевать.

—

Здесь чего потерял?

—

Дядя Саша… — трубейные новости под бешпармак из конины: лейлин хахаль, оттрахал

11-летнего пацана у них дома. В гостевой на 2 этаже. — Мы взяли деньги и

вернулись домой, ноу проблемс. Через 2 дня Влад пошел на мост и пропал, а я

сюда. Вдруг дядя Саша опять... — офигеть.

—

Лейла! П..ла! Ты чего творишь сука! — от злости у него в глазах лопнули

капилляры.

—

Е… плохо алкаш долбаный! — он влепил ей пощечину, и жена кубарем скатилась по

лестнице. Целый пролет — 20 ступенек. — Слабо бьешь! Х… не стоит, хоть вмажь,

отведи душу! — Лейла царапалась, плевалась и кусалась, пока ее тащили наверх в

спальню. — Ну докажи, что мужик! Пиздюк твое имя!

—

Лейла! Лейла! — гладя по волосам. — Прости меня. Успокойся. Скажи, что все не

правда. И ничего не было.

—

Правда. Все, правда. И извиняться я не собираюсь.

—

Ты чокнутая блин! Бабки тебе горизонт застят!

—

Бабки? А чем мои деньги плохи? Тачка у тебя шикарная. Сафари в Ботсване. 1 слон

— 50 штук. Бивнями, рогами и шкурами весь дом захламил. Кто тебя отмазывал,

когда спутался с малолеткой. Сидел бы щас. Педофил.

—

Да ты ее видела, телка 20-летняя, кто ж догадается, что ей 15! — ругань

перетекла в привычное русло, Лейла наезжала, Ванчо оправдывался.

Утром,

целуя мужа предупредила:

—

Ты больше меня не бей, в тюряге сгною. Или убей уже, — надела темные очки в

пол-лица и уехала.

Ванчо

баб не бил никогда. Закинув пожитки в старый рюкзак, вернулся в гараж и Женьку

с собой забрал. Голливудское отбеливание пожелтело, и вся жизнь с Лейлой

вспоминалась странным чужим сном. Он в завязке, пацана растить надо.

Лейла

поначалу скучала и расстраивалась — муж бизнес-леди таксует и бомжует. Даже

навестила их разок. Звала назад, но он не купился, попросил лишь прописать

Женьку, в школу без регистрации не принимали, а в первый класс пора.

Через

несколько месяцев Лейла подсела на мет, и собутыльник стал ей не нужен.

Мавританский дворец, вилла в Сан Себастьяне, 2 пентхауза, 4 дорогих авто, тонна

ювелирных украшений и брендовых часов, шубы, туфли, акции, счета в зарубежных

банках после ее смерти прихватизировали неизвестные личности. Их с Женькой

послали лесом, да они и не претендовали. На похоронах не были, и о передозе

прочитал в пожелтевшей газете, восседая на очке.

июне повез знакомого узбека в Ош. Там волнения какие-то начались, революция

очередная оранжевая. А у парня семья — родители, беременная жена. Ванчо из Оша

не вернулся. Женька бросил школу, жил в гараже и тусовался на мосту. К лету

перебрался на рынок, завел себе кошку и подружку. Землю гаражного кооператива

новый мэр продал туркам под строительство микрорайона Юг-7.

2. 7. Вагнеры

—

Посмотри, какая красивая женщина! — совсем молоденькая девчонка дернула

стоявшего рядом парня за рукав.

—

Што? Где?

—

Да тише ты! Не ори, — заговорщицким шепотом. — Вон, вначале очереди стоят, с

мужем.

—

Не вижу, — голос парня не выражал ничего, кроме ленивой скуки.

Очередь

за мороженым двигалась медленно. Девчонка оказалась настырной и долго объясняла

«где», тыкая пальцем в ларек и единственную у ларька пару: мужчина и женщина.

—

Видишь?

—

Вижу.

—

Правда, красивая?

—

Хмм, — парень хмыкнул. — Глаза красивые.

Со

стоявшими у киоска Вагнерами Ян не был знаком близко, хотя и сподобился

присутствовать на их свадьбе. 8 марта гуляла вся общага, все пять этажей. Ну, а

как же иначе? Женился его однокурсник Стас — звезда института и капитан команды

КВН на «Самой роскошной груди» политеха Анюте. Сейчас Нинкин бюст не особо

впечатлял, она была беременна, и огромное пузо выпирало из расходящихся пол

пальто. Она вообще потолстела и казалась гром-бабищей с уродливыми коричневыми

пятнами на лице, опухшими пальцами и двойным подбородком. Да и хваленые глаза,

вовсе не были красивы. Она как будто смотрела внутрь себя. Странное отрешенное

выражение. На свадьбе ее глаза запомнились. Ярко-синие. По-поросячьи мелкие с

черной слипшейся щеткой ресниц. И такая же поросячья влажно-гладкая кожа.

Сиськи, ноги от гланд и белобрысая коса до задницы в руку толщиной.

следующий раз они со Стасом встретились через много лет, случайно столкнулись в

кабинете ректора по организационной работе. Губернатор, при котором Ян числился

советником, так же заканчивал местный политех, и припряг его отвезти

спонсорскую помощь. В 90-х ее давали «в конвертах».

—

Знакомься Станислав. Это Ян Платоныч! — представил проректор. — Он от Владимира

Владимировича и будет курировать нашу команду в этом году.

—

Привет. Мы знакомы.

—

Мы знакомы… Привет, — кивнул и повторил за ним Стас.

—

Учились вместе… — Стас опять вяло кивнул.

—

Вот и прекрасно, — прервал их дружный дуэт проректор.

Бывший

однокурсник руководил институтским клубом КВН, и они втроем сели обсуждать

смету: игры, гостиницы, билеты, командировочные и премию за четвертьфинал. Ян

Платоныч не боролся за каждый рубль, и потому уложились в 2 часа.

—

До свидания! Было приятно иметь с вами дело Ян Платоныч.

—

До скорого. Это не моя заслуга, а Владимира Владимировича.

—

Станислав ты домой? Подвезти?

—

Нет, я не успел…

—

Да ладно, столько не виделись, — Стас засомневался. — Выпьем по пиву за

встречу, — включив обаяние на полную мощь. Напору Яна Платоныча не могли

сопротивляться даже строгие синие чулки, заплесневевшие в своем девичестве и

лишенные кормушки партократы, ненавидевшие прихвостней западного либерализма,

развалившие, распродавшие, растащившие великую страну. И Стас не выдержал.

—

Хорошо, — зубато улыбнувшись. — Но только по одной, — от алых рубах официантов

и нолей в меню у Стаса зарябило в глазах. Пиво приятно холодило горло и

согревало живот. По второй, — зрение прояснилось, посыпались анекдоты. Ян

ненавязчиво разливал и к месту смеялся.

—

Пиво без водки деньги на ветер! — прикончив в любимом ресторане Яна Платоныча

по четыре бутылки «Туборга».

—

Душевный ты человек Платыч! — полирнув пиво поллитрой «Финляндии».

Ян

и Стас пили без закуски. Стас не мог позволить, чтобы Платыч платил и за него,

а они итак уже просадили месячную стасову зарплату.

—

Ага, — его душевности хватает на «общение» с сосульками по вызову и

еженедельные телефонные звонки матери.

—

Душевный, — таких не осталось. — Деньги, деньги, деньги, — еще через поллитру.

— А как же социалистические идеалы? Любовь, наконец?

—

Тебе грех жаловаться. У тебя семья и жена-красавица, — оба окосели, но

заплетающимися языками пытались вести связную беседу.

—

Была красавица! Да сплыла! Дважды! — уткнувшись лицом в руку, сжимающую

салфетку.

Ян

растормошил заснувшего Стаса.

—

Так вы с Нинкой развелись что ли? — Стас оглядел стол, заставленный бутылками,

смотря мимо Платыча.

—

Бабам кроме бабок ниче не надо! Все они корыстные суки… — и снова отрубился.

Этот

год стал последним для губернатора-мецената, и последним годом существования

клуба КВН при политехе. После выборов губернатора сняли и посадили. Стас

перебивался репетиторством, натаскивал школьников по физике и математике, пока

не спился совсем. Ян уехал в Москву. Нинкиного мальчика забрала бабушка, то ли

из Фрунзе, то ли из Ташкента. А Нина умерла той осенью в родах.

[1] Все время в

дерьме, только глубина меняется (лат.).

[2] Узкие бедра с

высокими, выдающимися ягодицами (лат.).

[3] Экстремальный вид

спорта, прыжки с верёвкой с высокого объекта при помощи сложной системы

амортизации из альпинистских веревок и снаряжения. Прыжки бывают нескольких

видов: со свободным падением и без свободного падения (маятник). Во время

прыжка опытные джамперы часто выполняют зрелищные акробатические трюки и

элементы.

[4] Спуск, как

правило, с естественных возвышенностей и гор вне подготовленных трасс.

[5] Армянский коньяк

«Арарат» 50-летней выдержки.

[6] Шампунь от

педикулеза — блох и вшей.

[7] Российско-кыргызский

фонд развития посредством него правительство России финансирует КР.

[8] Вино(фарси).

[9] Мужик(фарси).

[10] По мусульманским

обычаям геев кастрируют по приговору суда и по собственному желанию. Также

добровольную кастрацию юношей-воинов Аллаха практикуют сектанты (элгази),

сохраняя у них «чистоту помыслов».

[11] Прабабушка.

[12] Прадедушка.

[13] Смерть узбекам!

(кирг.).

[14] Верблюжонок.

[А1]Сон

Марии

Действующие

лица: мужчина 40 лет, девочка 6-7 лет, мальчик постарше, продавец, безногий

нищий.

— Иди сюда

девочка. Не бойся. Хочешь покушать? — мужчина.

— Пиздуй

мимо! Не ходи дура! — мальчик девчонке.

— Пойду.

Жрать охота. Поздно уже, — шепотом.

— Идем!

Какая же ты сладенькая, беленькая. Идем со мной.

— А

далеко?

— Зачем

далеко, прямо здесь. В гостиницу.

— Анка!

Дура! Не слушай его! — чумазый тощий пацаненок бежит за ними, а потом, сплюнув,

поворачивает в противоположную сторону.

— Аня?

Тебя же Аня зовут? Сделаешь, как скажу, а я тебя покормлю. Что ты любишь?

— Суп, пирожки, вареники, бургеры, печенье, мороженое, колу, —

тараторит, боясь чего-то пропустить.

— Ишь ты, какая обжора. Получишь все! — гостиница в пятиэтажной общаге

возле рынка. Мужик звонит в дверь.

— Кто? — дверь чуть приоткрывается, на ширину цепочки.

— Нам с дочкой нужна комната.

— Час — 150, ночь — 800, сутки — штука.

— До утра, — сует пропитой тетке последнюю тысячную. — Сдачу оставь

себе. Комнату потише.

— У нас всегда тихо, никто даже в коридор не выходит, — выдав ключ.

— Эт хорошо.

— Закажи хавчик, — дергая мужика за рукав.

— Позже.

— Ну, хоть немножко.

— Нет, не ной, — строго. — Позже. — видел он этих беспризорников каждый

день. Чертовы маргиналы. Нажрется, а ниче не умеет. — Топай, быстрее.

Полночи

соседи стучали им в стену и по батареям. Через три часа она замолчала. И соседи

успокоились.

— Не ходи

дура!

Нашлась

Киса — любимая рыже-белая кошка худющая облезлая мокрая и с выколотым глазом.

Дуреха вечно ко всем ластилась и неслась стоило только позвать: «кис-кис».

Схватив Кису в охапку Женька побежал в «Котопес».

—

Проваливай!!! — рявкнула толстая продавщица.

—

Тетенька! — размазывая грязь, слезы и сопли. — Пусти, ради бога! У меня кошка

болеет! — Киса вцепилась когтями через рубашку в плечо. Он терпел.

— Вали

отсюдова! Прием платный. Нечего тут заразу таскать.

—

Тетенька! — в надежде ветеринарша отзовется из своего закутка. Но та решила не

связываться с работниками зоомагазина, в котором арендовала угол.

Вон!!! —

жирдяйка взяла деревянную швабру. Женьку сдуло, лишь хлопнула дверь. Зимой ему

уже врезали черенком лопаты. Сломали ребра.

— Получай!

Сука! — заехав в витрину отполированным серым голышом из ближайшей канавы.

— Ах ты

говнюк! Поймаю грабли сломаю! — даже, не пытаясь догнать.

Глаз у

кошки вытек, вокруг напухло и покраснело. Из глазницы сочился вонючий зеленый

гной. Кошку знобило. Сметаны бы, пару ложек. Торгаши в белых халатах, заманивая

покупателей, давали пробовать всем подряд, но не базарному побирушке.

Прослонявшись час и так и не высмотрев доброго лица, Женька спер у

зазевавшегося лоха кошелек, чего раньше себе не позволял. Убьют, если попадешься.

Сволочи. Блин, одна мелочь. Кошелек полетел в мусорку. Разорившись на тетрапак

ряженки, обыскал рынок.

— Эй ты, —

окликнул его безногий — местный телеграф. — Чуешь в общаге? Девчонку. Русскую.

Дай чирик, — непонятно зачем отдал остатки денег. Вернулся к Кисе.

Жрать

кошка не хотела. Пила воду и то, когда он, разжав ей зубы, заливал пластиковой

ложечкой прямо в глотку. Пошел назад к безногому, того на пятачке не оказалось.

Может не она...

Киса

мелко-мелко дрожала и не просыпалась. Женька накрыл ее своей курткой. В одной

рубашке бросился опять к безногому. Тот сидел на ступеньках подземки. Очень

хороший. И материл прохожих.

— Как

девчонку зовут? Звали...

— Нинка,

вчера с тобою торчала. Изнасиловали и задушили. Мохеровым шарфом. Свидетелей

нет. Дай чирик!

— Нету.

— Ох ты

б..!!! — грохотало вдогонку.

Кошка не

дышала, стало тихо будто кто-то выключил звук и цвет.

3. Ганси

Офицер в

камуфляже «буря в пустыня» не меньше чем в сотый раз приезжал на базар.

Методично обходил продуктовые ряды, зеленку, где торгуют овощами и фруктами,

китайский ширпотреб, на всякий пожарный заглядывал в стройматериалы и

мыломойку, в мясо-рыбу и павильоны оптовиков алкоголя и сигарет. Обшарив все

закоулки, садился в армейский бронированный Хаммер, и возвращался на базу.

Она

появлялась с первыми подснежниками. Он выловил ее на помойке. 6-7-летняя

девчонка деловито рылась в ящике гнилых помидоров. Хозяйственно полоскала

найденное в ближайшей канаве, складывала в большой синий прозрачный пакет, и

уже собралась тащить домой.

— Твоя

мама знает, чем ты здесь занимаешься? — от неожиданности она вздрагивает,

мужчина подкрался незаметно.

— Да... —

ретируясь за мусорные баки к бетонному забору. Удрать мешает тяжелый для ее

возраста и веса пакет — кг на 5. А бросить добытое жалко.

— Не

бойся. Хочешь сникерс? — отрезав пути к отступлению, заводит успокаивающий

разговор.

Девочка

качает головой, отказываясь или соглашаясь, непонятно.

— Не

бойся, — повторяя, кладет батончик в целлофановой коричневой упаковке на землю.

— Возьми! Я отойду! — какой соблазн. Не вспомнить, когда ела что-то сладенькое,

кроме нескольких кубиков сахара. Ими пытались прикормить белку. Белка не

оценила человеческой щедрости, обнюхав презрительно фыркнула. В летнем кафе ее

баловали солеными фисташками, сухариками, семечками к пиву, сыром Чечил и

кусочками шашлыка. С мая по конец октября. Нищих сюда не пускали. А тут целая

шоколадка, ей одной. Сникерс спер местный побирушка.

— Это мой!

— писк. Доменжевалась.

— Ноу

проблемс. У меня есть еще, — вынув из кармана куртки батончик чуть поменьше с

красной надписью, протягивает девчонке. — На, — бросай эту парашу. Хватит

корчить обиженную Машу. Бросив полуразложившуюся помидорную кашу-малашу,

подбегает и хватает приманку. Мужчина зажимает ее руку в своей.

— Что надо

сказать?

— Дай мне!

— умоляюще.

— И все? —

не отдавая.

—

Пожалуйста. Спасибо, — тихо-тихо, за спасибо давно ничего хорошего не получала.

— Приятного

аппетита! — улыбнувшись, отпускает крохотную ладошку. — Завтра принесу еще, —

подождав пока она проглотит две палочки Твикса.

— А ты не

врешь?

— Нет, —

мужчина сует ей смятую десятку. 5 пирожков с картошкой или капустой, или две

порции сливочного, но, поразмыслив, берет пару горячих токоча с жареным луком и

спешит домой.

— Дочка

откуда это? — голос дрожит. Весь день продавала яркие акриловые пинетки и

шапочки для новорожденных, многие подходили полюбоваться, но так и не купили.

— Пьяный

мелочь рассыпал, а я подобрала.

— Что же

ты его не предупредила?

— Он уже

ушел. Я его не видела.

— Ох, а

как же до дома доедет? — и вечно переживает, и до всех ей дело, а им жрать

нечего и ютятся в кладовке пробавляясь подачками бывших соседей.

— Он же

мужик, дойдет пехом. Пошли лучше чай пить, пока лепешки не остыли.

Утром

спозаранку Нинка отвезла мать с вязанным барахлом на рынок, а сама обыскала

окрестные мусорки, но там поработали базарные бомжи. Перепали лишь картофельные

очистки. К 11 ноги привели ее на вчерашнее место. У алюминиевых контейнеров

«для пищевых отходов» припаркован огромный черный джип с наглухо-тонированными

стеклами. Такой же размазал по тротуару двух первокурсниц возле универа. На

глазах десятков студентов и преподов.

Нинка

понимала, зачем ее окучивают, но за зиму она так устала голодать, мерзнуть,

рыться в урнах, подбирать и тащить домой какое-то дерьмо, которое они с матерью

чистили, стирали и сбывали хоть за сколько-нибудь. Но еще сильнее жаль мать,

целыми днями в любую погоду, под проливным дождем, в снег и зверский колотун,

торчала на своем пятачке, надеясь на чудо. На старт. Внимание. Марш. Заезд в

инвалидных колясках. 4 км по разбитому асфальту, поначалу стирая ладони в

кровь, теперь же образовавшиеся мозоли только царапали нежные щечки дочери. Но

обе держались, ведь даже заплакать нельзя, иначе они просто лягут в своем

подвале и никогда не встанут.

Хлопнула

дверь машины, Нина обернулась на свист. За рулем ее знакомый.

— А ты

дерзкая. Запрыгивай, — сказав «а» говоришь и «б». — Едем ко мне, — пристегивая

ремнем безопасности.

— Покорми

сперва! И деньги вперед...

— Дома, —

шаря в бардачке. — Стольник?

— Двести.

— Ноу

проблемс, — найдя две синих бумажки. — Как тебя зовут?

— Нина.

— Ну Эн,

что ты умеешь?

— Все.

Мать-калека

и 6-летняя дочь — приезжие, покупают хрущевку, сдают углы и этим живут. Но

каждый раз — взрыв газового баллона, короткое замыкание, нечистоплотный

риелтор, оформивший липовые документы или как сейчас двухкомнатная квартира

перепродана владельцем-аферистом шестнадцати лохам в течение недели. Двушка под

судебным арестом, а они бездомные.

Как-то ему

почти повезло, выследил на удивление скоро. Но мать конченая алкоголичка

сбагрила дочь за полштуки баксов гастролерам из Москвы. Он ее нашел. Через три

года 9-летняя лолита заразила его сифилисом. Ржавая селедка. Возрастной ценз

стремится к 0, по крайней мере, не расчленяет сексуальные объекты. Трупы пахнут

не аппетитно, а девочки вкуснее мальчиков.

— Чего

тебе приготовить? Омлет с ветчиной? Сэндвичи? Блинчики? Пиццу?

— Чего

побыстрее.

— Ок.

Омлет и бутеры.

Смела

шесть яиц и два клубных сэндвича с лососем и салатом руккола. Налил ей 50 мл

Бейлиса. Девчонку развезло. Что ж приступим, попытка намбэ знает которая.

— Раздену?

Не бойся...

—

«Папочка», будешь моим папиком? — пьяная лезет с поцелуями.

— Ну-ну.

Подожди. Трусы тоже сниму? — дырявые.

— Ага. К

черту трусы!

— Открой

рот? — заглядывает в нежно-розовое горло. Придавливает ложкой корень языка. —

Скажи: «А»!

— Аааааааа!

— кариес 3-х пятерок. Кладет на стол.

— Ноги

согни в коленях, — засовывая под попу диванную подушку. — Раздвинь пошире.

— Ты врач?

— Нет.

Расслабься, смелей, — принюхиваясь.

Ну

приступим, попытка намбэ — хрен знает которая. Она вешалась, кидалась с

седьмого этажа, вскрывала вены, травилась уксусом и аквариумным клеем

дихлорэтаном. Ее насиловали и убивали. И скорая помощь сбила на пешеходном

переходе.

— Чего

приготовить? — пожала плечами. Какая тощая, прямо прозрачная. — Омлет с

ветчиной? Сэндвичи? Блинчики? Пиццу?

— Чего

побыстрее.

— О`кей.

Омлет и бутеры.

Поклевала

омлет. Съела 2\3 сэндвича с лососем и зеленым салатом. Налил ей 50 мл

карамельного Бейлис. Безобразная Элис, спешу к тебе.

— Я тебя

раздену, — глаза затравленные, едва не плачет. — Успокойся... — трясется, аж

зубы стучат. — Трусы сниму? — кивнула. И все, что было не смыть. Господи, как

холодно, сердце бьется в животе и тошнит. Зачем налопалась, с голодухи было не

страшно.

— Ноги

согни в коленях, — засовывая под попу вышитую подушку. — Раздвинь пошире.

Расслабься. У тебя мальчик есть?

Безобразная

Элис, ну что ты шаришь глазами.

— Нет, —

не врет. Пахнет свежей корюшкой — зелеными огурцами на морозе.

— Кончай

трястись, — поднимая со стола. — Помоемся? — не дождавшись ответа, понес в

ванну. Посадил на дно. Включил воду. Заткнул пластиковую пробку. — Горячо? —

мотнула головой.

Вода

набирается.

— Рукава

не хочу замочить, — она его и не слышит. Мужчина снял камуфляжную рубашку. Глаза

чернеют. Мать топила слепых котят, ругаясь на Кису: рыжая прошмандовка. Смывала

их по одному, чтоб не засорился унитаз. Я спешу к тебе. Мы живем для того,

чтобы сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть.

Нина

обернулась на свист. За рулем ее знакомый.

— А ты

храбрая, — бежать! — Не бойся. Я тебя накормлю, — остановилась.

— Брешешь?

— Залазь,

— хлопнула дверь машины — Едем ко мне?

— Нет, я

лучше выйду!

— Сиди, —

ясные глаза темнеют. — Здесь за углом хорошее кафе, — программа-максимум быть к

кому-то нежным, если не чувствовать, то хотя бы говорить и делать.

Мужчина

лет сорока рассматривает база...

Весеннее

обострение. Период интерфазы затянулся на год, прогноз утешительный с

вероятностью 20-30%. И лучшие эскулапы не боги.

— Мне

придется уехать.

— Надолго?

— бродячий котенок. — Я тебе надоела? — ванга.

— И не

мечтай. Алекс за тобой присмотрит.

— Супер! —

бросив красить ногти радостно подскочила с дивана. — А как же колледж?

— Грант

Human Rights Watch, — насилие над детьми, находившимися под опекой государства,

— доучится во ВГИКе. Будь с ним поласковее...

— Папуля,

не жужжи. Все пучком, — можно передохнуть. Алекс — предмет ее девичьих грез

справится с ролью любимого мужа и любящего отца

3. 4.

3. 5. После войны

Пока

Максимов валялся в госпитале, дед совсем захандрил. Даже Алину вызвали, думали

помирает. Но дед в очередной раз вдрызг разругался с дочерью, выздоровел и

прогнал взашей родственников своей второй жены, умершей матери Алинки.

Славу выписали и комиссовали по состоянию

здоровья — черепно-мозговая травма. Получив половину заработанного в Чечне (и

то повезло), он приехал в Шкотово^{^[2]}, навестить

деда.

— Доброго

дня! Как здоровье?

Николай

Владимирович внуку не обрадовался.

— Из армии

поперли? — сплюнув. Плевок зашипел и скукожился в белесую пленку на остывающем

чугуне печи.

— По

ранению.

— Ну

заходи, если ненадолго.

Славка

вошел. Все осталось таким же, как он помнил. Стареньким, пыльным, конца 70-х

годов. Вторую жену деда внук знал плохо. Родители мачеху не любили, впрочем, и

дед называл хохляцкой куркулькой. При ней в хлеву подрастало десяток поросят, а

в коровнике столько же бычков на мясо и молочных буренок. Куры, гуси, индюки и

кролики. От былого «богатства» сохранились два седых кавказца, сыны прошлых

кавказцев, суки у них не держались. Кобели зверски грызли своих сестер и тем

более чужих сук.

— Скорее

бы околели от старости, — ворчал на сторожей дед, почему-то продолжая кормить,

и не выпускал в лес, где бродячие собаки шарахались стаями, периодически

нападая на людей, а домашнюю скотину драли немилосердно. До этого сожрав всех

диких зверей в округе.

Но

кавказцы не сдыхали, так пролетело 10 лет. По сравнению с соседями, дед

считался зажиточным. Полковничья пенсия и, несмотря на склочный характер, Алина

посылала ему переводы на день рождения и Новый год. Впрочем, тетка и Славке

помогала, пока он, положив зубы на полку, загорал в Видяево. И то, что дед

болеет написала.

Услышав

про Славку, родня стала приглашать Максимовых на именины и крестины. Причины

были разные: до зарплаты перезанять, языками почесать и по мелочам.

— Слав, ты

во Владик собираешься? — куркулькина сестра.

— На

обратном пути обязательно, там же вокзал.

— Зайди к

Нинке, — когда он уезжал в училище, Нинке было лет 5-6.

— Зачем

теть Оль?

— Скажи,

пущай возвращается, — тетка Олька смахнула слезу с морщинистого лица. — Чего

она там в городе потеряла? Люди бают работает в «Сосульках^{^[3]}».

Зайди? Скажи? — с надеждой, протягивая фото девочки с золотистыми кудряшками.

— Зайду, —

Славка вздохнул, что он может… И станет ли она его слушать вообще.

Истратив

практически все деньги, кроме НЗ, обсудив с Алиной, которая уже полгода жила в

Питере с молодым мужем, он планировал завербоваться в Югославию. Два

хохла-сослуживца рассказали про Косово, русские наемники теперь воевали за

братушек-сербов. Платили там мало, но других мест пока не наклевывалось, а

сидеть на шее у Алины с дедом совесть не позволяла.

Как и

обещал, Максимов позвонил Нинке из гостиницы на Базилевском^{^[4]}

вокзале, телефон не отвечал. Он набрал «Сосулек».

—

Сосульки! Слушаю, — важно прогундосили на той стороне телефонного провода.

— Мне

нужна Нина Ларионова из Шкотова, — настойчиво.

— Таких

тута нет.

— Девушка,

— судя по прононсу этой свиноматке лет сто. — Я ваш постоянный клиент, но я

хочу Нину, — ларисивановнухочу.

— Незна,

незна, — сглатывая буквы, упиралась гнусавая. Но отшить опасалась, цены в

«Сосульке» кусались, целых 50, а то и 100 баксов. И она имела свой % с каждого

клиента.

Ничего не

добившись, Славка заказал блондинку, решив попытать счастья у нее. За 50$ будет

приветливее.

Мерилинмунро,

окинула презрительным взглядом комнату отдыха.

— Капусту

вперед, — сквозь зубы сопровождавший ее сутенер. Максимов выдал ему 50$.

— Как тебя

зовут?

— Меня

звать не надо, сама приду!

— И

все-таки?

— А кого

не жалко? — обрыгайте.

—

Кристина. Ты Нину из Шкотова знаешь?

— Неа, —

без интереса.

— Куришь?

— Слава налил путане бокал советского шампанского.

— Неа…

— Давно

работаешь?

— Неа.

Девка явно

борзела. Совхозарякоммунизма. Наглая, совсем не похожа ни на Нинку с фото, ни

на латышку, которую он встретил в Грозном.

Высокая,

какая-то очень чистенькая, голубоглазая с льняными мягкими до пояса волосами,

привела на КПП беременную чеченку. Та еле-еле шла, опираясь на локоть подруги.

Чеченку определили в медсанбат, а латышку в штаб к духонину.

— Идем Макс

(Славкин позывной), — дернул за рукав Султан. — Там наши снайпершу разложили на

всех, красивую. Идем!

И он

пошел. На автомате. Они, конечно же, не успели. Снайпершу расстреляли, ее

отливавшие на солнце серебром волосы испачкались в крови и земле. К вечеру тело

облили солярой и сожгли.

Славка

дымил, лежа в постели.

— Че Энн

передать? — нормальным голосом, беря бокал выдохшегося шампанского. От

неожиданности Слава вздрогнул.

— Мать

пусть навестит. Болеет теть Оля.

— А от

тебя красавчик чего? — подмигнув, погладила татуировку свернувшейся

черно-фиолетовой змеи. Славка потянулся за джинсами.

— Воды

из-под крана, — девка заржала, аж гланды видно.

3. 6. Сафари на пиратов

В парке

Харгейса на севере Сомали, сохранились редкие африканские северные слоны. Так написано

в путеводителе, но Ванчо насрать в красной эти слоны книге или в зеленой.

Главное, почему он дернул в Сомали — смотаться из дома. С Лейлой и ее

травмированной психикой они пили не просыхая. Да и природа здесь дикая, не как

в Ботсване — стране непуганого зверья. В Ботсване львы бродили толпами, ни

человека, ни ружья не боялись. Стрелять в них нельзя. Туристы охотились

исключительно на слонов или антилоп. Организатор сафари, сам выберет и приведет

тебя на позицию. Никакой романтики. Один-два выстрела и через год посылка с

обработанными бивнями.

То ли дело

в Харгейсе, ни тебе евро-палаток с электричеством, вай-фаем и горячей водой. Ни

как выяснилось элементарной безопасности. Вместо охоты на слона, охотились на

него. Сомалийские пираты брали заложников в море. И на суше, если камикадзе

типа Ванчо приезжали оторваться вдали от цивилизации.

Гид-абориген

на Wrangler испарился сразу, чуть им на хвост села банда из 2-3 человек.

Разведчики. С этого момента надо было ласты в руки и в аэропорт.

— П…ец

слонам! — выразил все свои эмоции организатор. — Джон.

— Иван.

— Теперь

они с нас не слезут. Даже, если слона найдем, бивни унести не дадут, — смысл

самой охоты тает, тает, тае…

— ????? —

Ванчо флегматично отмалчивался. Не его шарашка, не его проблемы.

— Давай

изменим планы.

— Свалим в

другое место?

— Зачем?

Пусть думают, что мы их не заметили.

— ???

— Кончим

этих мумбо-юмбо. Повезет на базу свою выведут. Ты где служил?

— В

Афгане.

— Ну,

братан, мы с тобой однополчане считай! Спецназ 9-я рота. Дворец Амина

штурмовал, — Амин в 79-м, а он младше Ванчо.

— И часто

у вас тут сафари на негров?

—

Последнее время негры только и не разбежались, — согласился. Бабки не вернут.

Дома не ждут. И понеслось.

Вечером,

сидя в БТРе случайный знакомый разъяснил обстановку:

—

Гранатометы у папуасов точно есть, но палить по нам не будут. БТР им целым

нужен. А еще оружие и боеприпасы. Если ты пошутить решил, то они нас не

выпустят на БТРе. Без машины по горам км 100-110, — серьезно влипли.

— Так, где

ты служил? — возвращаясь прошлому разговору.

— Везде.

Косово, Чечня, Ближний Восток. Кандагар 2006-ой. Дворец не брал, кино видел 9-я

рота. А ты?

— Панджшер^{^[5]}. Руха, —

для мальчишки из 80-х эти название ничего не говорили.

Ночью Джон

притащил языка. В памперсе. Ширнул и оставил до утра. Языку отрезал уши, нос и

пальцы. Одним движением кучерявую голову.

Банда

оказалась мелкая — 11 мужиков и 2 бабы из соседней деревни.

— Ну батя,

со мной или в БТРе отсидишься.

— С тобой,

я дорогу назад все равно не запомнил.

— Ноу

проблемс, — Джон сверкнул глазами, он весь сиял и горел як ясно сонечко^{^[6]}. — Узи с

глушителем возьми. Как величать, по имени-отчеству? — выдав рацию.

— Стрелец,

— его позывной в Афгане. — Я лучше со своей, привычнее.

— А меня

Вагнер. Припасов на неделю. Веселись.

До лагеря

шли налегке: фляжка с водой, каска, бронежилет, разгрузка на восемь, ружье и

нож.

Увидев, как Стрелец методично расправляется с

неграми. В грудь и контрольный в лоб. Прямо взвыл:

— Не

добивай!

— Извини,

увлекся, давно не практиковал, — Ванчо брехал, просто наблюдать за вуду-танцами

нового приятеля ему не понравилось. Но женщин убивать не стал, не смог. По

отношению к ним Вагнер проявил-таки благородство. Отпустил на все четыре

стороны.

— Баб не

жалуешь?

— Не

особо, тем более черномазых. Я русский националист и расист. Папуасы не моются

и зубы не чистят, разве только в ЮАР, Кении или Намибии, там они и не такие

черные. Да и от чистых фан.

Ванчо

фыркнул. Весь БТР провонял кровью и мускусом.

3. 7. Блог 7

Комментарий Хэльдиборн.

Здравствуйте. Пытался авторизоваться в Ваших

контактах в агенте майл.ру, но Вы не авторизуете меня. Я напишу Вам на почту.

А мне...

царапает... вот жаль, я не с Вами пью на веранде у моря брют, зная, Вы примите

то, что мне бывает необходимо... Мое желание, мою минутную, может быть,

слабость. Ощущение того, что это произойдет сейчас или чуть позже, или уже

начинает происходить... я у Ваших ног, позволяющий себе быть в своем

собственном желании и его реализации, позволяющий смотреть на себя сверху вниз

и просящий Вас о снисходительности... этого мне не хватает. Ваших глаз,

говорящих, я делаю все правильно, расширяющихся Ваших зрачков... вот этого...

вот этой безнаказанной свободы...

Не все ли

равно, кто принесет тебе мед. Не все ли равно, с кем ты разделишь радость. В

конце концов, поверхность кожи, эпидермис, твой собственный, а нервная система

— она просто теоретическая конструкция физиологов, призванная отвечать на

вопрос о том, как проходит сигнал. И любой разговор о ней для того, чтобы

как-то сопроводить или разнообразить, сделать забавным в речь прорывающееся

желание. «Подвешенная» таким образом нервная система — а не проекционный ли это

экран? И где тогда неуловимая, пульсирующая жизнь?

Комментарий Хэльдиборн.

Вот и

литература — одно из пространств «человеческого

расширения».

Мои ошибки, как орфографические, так и пунктуационные, прошу считать

моим акцентом.

Обыкновенной

идиосинкразией. (Улыбнувшись.) Сегодня белое небо, белое море и белый свет...,

как копеечка. (Улыбнувшись еще раз.)

Мы выпьем бокал за бокалом

Бутылку душистого «Кьянти».

И, обозвав нахалом,

Меня заключат в объятья.

И, натерев, как парфюмом,

Кожу коркой лимона,

Сожмутся на шее руки

До боли в висках и стона.

После

прочтения одного подаренного и отнятого, напрасно убранного стиха.

Часть

пейзажа... Неотличимая от всего остального: мелкого щебня, пробившегося через

него розмарина, промоин в глинистой почве, оставленных осенним дождем... Тихий

хруст приближающихся шагов, шорох одежды, защитный запах кипариса и

можжевельника, хватаемый сдерживаемым дыханием. Напоследок. Хруст, шорох,

вдох... Хруст, шелест, вдох... Она приближается... Капли ночной влаги собрались

на металлическом ошейнике вокруг шеи — будущим контрапунктом жара ее

прикосновений. А пока доберманы, обогнав хозяйку, лижут шею, то подскакивая у

лица, то опираясь лапами на спину.

Нет личных чувств, нет субъективных мнений.

Есть пустота свистящего удара.

Открыв одну из нескольких Америк.

Я погружаюсь вглубь земного шара.

Здесь перегной, песок, тугая глина,

Хаос из камня, скалы из базальта.

Горячей лавы дьявольская сила

сохраненная от века смальта.

А надо бы

что-то написать, что-то вроде: «Уехал на две недели на Командорские острова

охотиться на котиков», — такое, слегка задиристое. А не надо... И котики не

виноваты, и сезон циклонов скоро — можно и на месяц застрять, и неправда это, и

просто: не надо... А надо сложить руки чашей, сесть в позу лотоса и ждать, пока

чашу наполнит дождь, умыться и сохнуть под ветром, шевелящим иголки ливанского

кедра. Не надо...

Она

назвала это маленьким уроком, уроком быть вещью. Два часа быть привязанным к

стулу: щиколотки и колени — к ножкам, локти — к спинке. Потом еще полчаса...

«Ты словно стул в комнате, стул, который просто стоит там, где его оставили.

Почувствуй, как ты не нужен мне».

Комментарий Хэльдиборн.

Это не бесхозность.

Комментарий Хэльдиборн.

Это не бесхозность.

Спасибо.

Как я рад любой возможности продолжения разговора.

Когда просыпаешься то ли оттраханный, то ли оттрахавший, но

просыпаешься в новое утро. Улыбка.

Такие возвращения необходимы, хоть я старательно избегаю конкретных

воспоминаний об этом сейчас. С одной стороны — кодекс, с другой — им быть

хорошо не высказанными, но быть. Это напоминает то, когда просыпаешься в

объятьях и все еще здесь, все еще живет, но уже чуть самостоятельно.

Когда

просыпаешься то ли оттраханный, то ли оттрахавший, но просыпаешься в новое

утро.

Комментарий Мессалина.

что-то изменилось...

Комментарий Хэльдиборн.

Если только в том, что «больше жизни», больше

эмоции.

Помнишь

немного. Например, правильный хват рукояти пистолета. Мизинец, безымянный,

средний плотно обнимают рукоять. Большой — прижимается к рукояти и отведен

вверх на себя. Не сильное сжатие, чтобы пуля не ушла вниз и влево, и не слабое,

иначе, вправо и вверх. Указательный — сдвинут вправо, крюком, так, чтобы только

внутренняя сторона первой фаланги лежала на спуске. Ровное дыхание и нежное

прикосновение. Словно ты должен мягко провести по лепестку цветка.

Я ушел.

Сначала через кромку прибоя, после — за бочки, определявшие расстояние для

купальщиков, потом — за ближайшие к пляжу скалы. Контрабандой перенося самого

себя, прошел зону пограничного контроля поста на Роман-Кош. Они ошиблись: я не

зверь, я рыба, рыба с холодной кровью, с плавниками, челюстями и жабрами, а

главное, с воздушным пузырем, позволявшим держать глубину и дающим

устойчивость. Привет, друзья мои: ставрида и медузы, привет зыбь, поднятая

южным ветром, изменившая представления о геометрии для любого, кто окажется на

поверхности. Для любого, кроме меня. Я, капитан-лейтенант подводного флота,

покинул территориальные воды, и увидеть меня, обросшего ракушками и

водорослями, с восстановленными жабрами, можно будет в Синопе, сдающегося

турку-рыбинспектору под видом диковинной морской твари.

Все

предыдущие слова забить в глотку, на социуме. Ничего они не выражают. Не могут.

Точка. Мы живем в мультивселенной, в которой постоянно рождается и ответвляется

множество последовательных миров, в каждом из которых присутствует другая

версия тебя.^{^[7]}

Ждать, ждать, ждать. Сейчас самое главное.

Привинченный к берущему телу словно горячими штырями, вошедшими в

спину... Вдавленный в него, обнимавшее меня, от копчика до плеч. Она забирает

все, с каждым моим движением, принуждая двигаться так, как Она этого хочет. Все

происходящее не для меня — для Нее, я материал, теряющий свою форму. Но и для

меня... напряжение, сладость... Руки, прижимающие горло, грудь, не дают

двинуться, одно движение... ноги разбегаются... Сила растворяет в себе,

толкает, заставляет действовать... забирает всего.

Вдох-выдох, вдох-выдох...

Тепло растворяет в себе, толкает, заставляет действовать...

опустошает. Руки на животе, на локтях... Ее воля толкает вперед, еще...

Вывернут наизнанку жарким телом, сковывающим, сжимающим и одновременно

дающим силу... Настоящим, знойным, живым...

Крик... Невесомость... шар воздуха перекатывается внутри тела: пустые

бедра, пустой низ...

Понаблюдав после надо мной: «Беги теперь в душ, кисочка», — спицей

пронзает горло. Беги? Как будто бы я могу бежать...

Пальцы на губах, влага. Стек. «Беги!»

P.S. Вряд

ли нужно сомневаться. Это Вам, FYCN.

Вечерняя

прогулка на велосипеде отличалась только тем, что проходила под Ее присмотром.

Круг за кругом, шурша покрышками, набирая скорость, привставая на ухабах,

чувствуя свежесть встречного ветра... Я был готов, я ждал, но все опустилось,

когда я услышал: «Снимай с себя все. Дальше поедешь голым», — ягодицы влипли в

кожаное седло. — «Эй, это не для твоего удовольствия. На старт. Внимание.

Марш!» Конечно, Она привязала бы меня веревкой, но парк большой, потому дело

обошлось фонариком в Ее руках, подсвечивавшим движение велосипеда —

раскручивание двух серебряных мировых колес. Сильнее, быстрее, быстрее... Ах,

как мне нравился велосипедный праздник свободы в стробоскопическом свете фонарных

диодов.

Адрес не известен,

Выбыл адресат.

Кончилась поэзия

Пять минут назад.

Пять минут до:

Распахнув пальто,

Развязав шарф

По маршам шурша.

Пять минут до:

Вверх, а не на дно.

В жилах трубы звук,

Радость — натянутый лук.

Пять минут до...

Я придумал игру. Театр теней: простыня в руках, на ней тень. Простыню

держит обнаженный человек (я). Одно движение, второе, третье. Голос (Вы):

четвертое, пятое...

Скрепки

прижимают простыню к доске, материал натягивается вокруг тела, обнимает,

фиксирует его — пространства для движений все меньше — формирует фигуру,

останавливает жест. Руки, туловище, голова, ноги: этот белый материал — почти

гипс, на белой поверхности которого могут появиться рот, пах, разрезы тела...

Человек

буквально повторяет... не движение, нет, сентенцию: «Жестокость без нежности

скучна». Так же скучно, как читать книжки (не изданные еще) о необходимости

монархизма в России... Но про «жестокость без нежности» — уже какой-то уровень

понимания.

Большинство людей, окружающих меня, из выживших. Копошащиеся вокруг своих

незамысловатых пожитков и накоплений. Мутанты. Кто-то мутировал в географию,

кто-то в странную смесь искаженных провинциальной призмой и пересудами

вернувшихся оттуда культурных клише, которые хороши для работ художников примитива,

кто-то в откровенное полоумие. Лишенные части нормальных органов, с фантомной

болью или без нее, с химерическими желаниями, а, впрочем, уже и без них... С

рефлексами, приобретенными в период мутации. Есть единицы, зацепившиеся за

собственное/несобственное время, причина чего — длительное отсутствие в

местечке. По моим наблюдениям — один на две, две с половиной тысячи. Для

миллионного города — не проблема, для маленького — катастрофа. Они, те, с

собственным временем, вынуждены порой возиться с другими, на которых выживание

оставило свой отпечаток, поскольку социальные отношения, как и обычное

человеческое сочувствие, в этой, фактически однородной, семейной, в силу

длительного проживания вместе, все же изредка востребованы.

Впрочем, с завтрашнего дня судьба людей будет мало меня волновать. Или

наверху, или внизу, решение принято: прекратить любые испытания на объекте.

Интересно, что сигнал об этом был получен следующим образом: под валун на краю

пляжа задуло обрывок этикетки инкермановского алиготе с круговой,

уменьшающимся, даже сходящим на нет почерком, надписью: «У попа была собака, Он

ее любил, Она съела кусок мяса, Он ее убил. И под камень положил, и на камне

написал: «У попа была собака, Он ее любил...» Или краб притащил, тоже мне,

соглядатай.

21 июля. Автор умер. Не пугайтесь, традиционная шутка постмодернистов.

Лучше

сказать, так: «Автор умер, но, разбирая его документы, мной была обнаружена

чудная записка с логином и паролем и просьбой каким-то образом принести

извинения случайным читателям». (На полях: «Вероятно, и в этих вопросах он был

ответственным человеком».)

3. 8. Из

Петербурга в Славянск

— Идиот!!!

Куда тебя несет? — она кричала так же, когда Глеб попал в лист ожидания «Врачи

без границ». Эпидемия Эболы в Западной Африке. Но там требовались вирусологи,

инфекционисты, микробиологи, и его записали в резерв. Надежды мало, разве

коллеги заразятся и передохнут в срочном порядке.

— Ну чего

ты зря... Не плачь… — Линк плачет. — Отвезу гуманитарную помощь.

Перевязочный

материал, инсулин, дексалгин, кофеин, кордиамин, пантенол, глюкозу,

дексаметазон, дицинон он купил в Донецке. Единственное окно в кольце блокады —

Семеновка. У ополченцев дефицит не только лекарств, но и хирургов, полевых

врачей, анестезиологов-реаниматологов. А у него десятилетний (с 3-го курса

института) опыт ночных дежурств в госпитале скорой помощи Джанелидзе.

Самоубийцы, передозы, криминал, бомжи. Сколько угодно навыков и никакой

морально-психологической мотивации. Спасать тех, кто хочет подохнуть! Тратить

время на тупых мудаков, которым незачем и скучно жить!

Константиновке, за 25 км от Семеновки, его задержал нацгвардейский патруль с

похмелья, но обыскав и, не найдя ничего подозрительного, пропустил. Рации

Кенвуд и глушилки жена зашила в заднее сиденье дедовской «Волги», остальное не

привлекло внимания. Паспорт у него руинский.

Асфальт

жует и жрет 15-ти дюймовую резину, мелькает черно-белая лента ограждений. Лес

обступает дорогу. Белым на ультрамарине р. Карповка, Славкурорт, Словяньск

налево. Над ним нависает Шервуд. Нескончаемые клюшки уличных фонарей и штанги

линий электропередач, связанные друг с другом суровыми нитками. Вдоль и

поперек. Воронки от снарядов. Горы старых покрышек. Блокпост. «Добро пожаловать

в Ад!!!» — красной краской на бетонных блоках.

Глеба

сразу отвели в медсанбат — медпункт иначе не назовешь, на месте фельдшер Ольга

и Надежда-невропатолог, и 20 тяжелых в больнице города после боев 7 мая. Сдал

гуманитарку. Поговорил с доктором из Корсуни. Первый добровольческий

медицинский отряд помогает пострадавшим с обеих сторон.

Вернулись

стрелковцы, они-то ему и нужны. Мужчины обмениваются рукопожатиями.

— Глеб! —

знакомые физиономии, позывные, имена. Повторяет: — Глеб! Глеб! — передавая

пакет с рациями и глушилками «завхозу». И письмо от жены. Даже не запечатала.

Адресат, пробежав взглядом каракули на конверте, чуть замешкался.

— Заходи!

— распахнув дверь в кабинет. Глеб заходит вслед за ним. — Сядь! —

по-солдафонски безапелляционно. Приземляет зад на стул. Спсб. Напротив стола

висит карта Донецкой области. Он читает, потешно шевеля губами в обрамлении

уморительных усов, словно молится. Затылок совершенно неарийский и нижняя

челюсть слабовата, такую пробьешь одним хуком. Ростом пониже него. Весом...

Судя по роликам YouTube, скинул кг 10, но и в лучшей своей форме максимум 95. А

сейчас разница между ними пара пудов. Осунувшееся лицо с усталыми глазами. Но

голос уверенный и ведет себя спокойно, не мельтешит, не суетится.

— Чего

пишет? — прервал паузу Глеб, полковник окончил «камлание».

— Просит

выслать тебя немедленно назад.

— Я

полевой хирург с десятилетним стажем реанимации, — собеседник молчит. — Евич

агитирует к ним в бригаду, безопаснее, а раненых валом.

— Ладно.

Оставайся, — ополченцам нужны свои хирурги.

Стрелок

убит!!! Убит!!! Убит!!! Не убит, ранен и контужен, вечером после интервью КП.

Как всегда, поперся сам объезжать посты, попал под минометный обстрел.

Корректировщика огня взяли и расстреляли.

— Надо

быть осторожнее, — в каждой дырке затычка. Что за характер. Если не он, то кто!

— Нудишь,

как жена, — ухмыльнулся в ответ.

Напомнил о

Линк. Имел он геройского героя — символ офицерской чести и русской доблести.

— Будь

осмотрительнее. Надоело тебя латать, — обезболивающих катастрофически не

хватает. Сегодня вынимал осколки под анестезией из спирта и барбитуратов. —

Убьют.

— Не

злись. Таких, как я, просто так не убить.

— Первый,

танки под Ямполем!!!

—

Моторола! Дверь закрой!!! Совесть имей, — вот везунчик, опять ни царапины! —

Тьфу! — двери. — Переплюнь… — Ольге.

— Глеб,

мальчик и женщина. Тяжелые. Осколочное.

— Готовь

операционную.

Июнь. Она

шла по пыльной улице к зданию СБУ в оранжевой кофточке на пуговицах, бирюзовой

узкой юбке и розово-леденцовых балетках. Глеб не встречал женщины, которую не

изуродовала бы подобная какофония цветов, а на ней все это смотрелось

гармонично, она украшала любую одежду. Не то чтобы записная красавица — черты

лица совершенно неправильны: смешной мясистый нос, губы варениками, густые

мужичьи брови, темные усики, но глаза... Хороши! И лепка высоких острых скул и

впалых щек под гладкой, казалось, чуть влажной кожей, слишком влажной, как и всегда

красный мокрый рот.

— Мужчины!

— произнесла тициановская рыжая с младенцем — двумя — девочка лет пяти-шести

вцепилась в подол, а полуторагодовалый мальчик сидел на руках. В отличие от

дородной матери ребятишки — типичные дети войны. Дохло-зеленые. Подвал не Крым,

и не Сочи. Девочка перхала, а мальчик горел чахоточным румянцем. — Мужчины... —

повторила она.

Глеб

первым отреагировал на призыв, как еще назвать хрипловато воркующее «мужчины»

вкупе со сверкнувшим голубым взглядом голубее летнего неба, ярче электрической

юбки.

— Садись

родная, — освобождая стул.

— Мне

нужен командир, — десятки голов одновременно повернулись. Будь она диверсантом,

не уйти бы герою. И завхозу. Женщина кинулась к Стрелку, он даже опешил.

Стрелковцы рассосались по сторонам, оставив их «наедине». Она что-то улыбаясь

говорила, он меланхолично слушал. Стоял с ней рядом. А через секунду, только

Стрелок так умеет, исчез за дверью СБУ.

— Че! Не

достойна? — побагровев от обиды, кричала ему вдогонку. — Брезгуешь? — в глазах

застыло недоумение: неужели такое могло случиться, отвергли, опозорили

прилюдно? Самоуверенность снесло, как легкий морской бриз сносит конфетный

фантик. За малиновым лаком прятались руки, с изломанными и коротко

состриженными ногтями. Порыв — и блестящая обертка за бортом. Ей под сорок. А

притихшая было толпа опять загудела, не обращая внимания на непрошеную гостью.

Обняв за

талию Глеб усадил женщину на стул.

— Чего

надо? — забирая малыша.

— Детей

кормить нечем... — день-то, какой теплый.

— Как тебя

зовут? — протягивая девочке барбариску.

— Анюта, —

взяв барбариску.

— А тебя?

— Олеся.

— А тебя,

богатырь? — развернув пацаненка лицом к себе.

— Женя, —

ответила мать. — Он не говорит. Испугался взрыва, с тех пор и молчит.

— У него

температура, — градусов тридцать девять. — Сколько дней?

— Три или

четыре, — женщина истратила всю энергию на неудавшийся марш-бросок и апатично

просчитывала новый план.

— Идем, —

подняв на руки обоих детей, широко зашагал к медсанбату.

— Куда?

Куда ты? Куда? — семеня следом.

— Не

кудахтай. В больницу.

Для

стариков, мамаш с детьми, больных открыли столовую. Олеська отработала и еду, и

лечение, а мальчишка все равно умер.

Стрелковцы

отступили из Славянска, Олеся осталась. Муж ее служил в ВСУ. Говорят, погибла,

а еще, говорят, «Азовцы», проводившие зачистку Семеновки, выбили ей зубы. Зубы

у нее были отпад, ни единой пломбы, правда, слегка крупноваты...

—

Кокур пр-ва Кассандра, Жемчужину Инкермана пр-ва Инкерман, Новый Свет

экстра-брат или кюве пр-ва Новый Свет, что-нибудь из коктебельских. Из линейных

— Седьмое небо князя Голицына и Мускат белый Красного камня, херес или мадеру

пр-ва Магарач.

—

сенкс с кисточкой. сопьюсь, кроме кокур масандра и брют новый свет, ничего не

пробовала. не знаю, лучше четные года или нечетные???

— Да!

Не пишите со смартфона! Экстра-брат — сильно! Как и Кассандра, впрочем.

Остается лишь надеяться на снисходительность понимающего. Ликерные вина

переименовать в линейные (ну, хоть бы в лилейные)...

—

Честность или нечестность года — роли не играет. Кстати, коньяк Коктебель чем

старше, тем суше.

—

обкурился))) (Whatsapp)

4 грамма

барбитурата. Четверть часа — и все закончится. 39,9 в обед, а к вечеру начнет

лихорадить. Вчера его бил озноб, зубы прямо клацали друг о друга. Глеб дал ему

морфий, боли прошли, а температура нет. От него несло жаром, раскочегаренная,

пышущая доменная печь. Ему бы ванну со льдом, водопровод расколошматили свои же

Грады, или на худой конец протереть спиртом или водкой.

— Жарко.

Жарко. Пить, — Глеб прикладывает к его губам влажную марлю. — Жарко, —

тихо-тихо. Африканское пекло, а на небе ни тучки.

— Потерпи,

сейчас будет легче, — раздевшись догола, Глеб ложится к нему. Больной под

кайфом и практически в бреду, умудряется соображать, удивляться и возмущаться:

— Ты чего?

— совмещаю приятное с целебным.

— Обними

меня, — несмотря на безысходность ситуации, забавляет ее комичность. — Обними.

Тебе понравится, — что бы ты сделал? Лег с ним. Но опиумное опьянение и

нереальность происходящего странно убаюкивают допотопные понятия о норме и не

норме, он почти не сопротивляется сильному, идеально прохладному телу.

— Какой ты

холодный, — прижимаясь, обнимая.

Так

славно, умиротворенно. Слышится плеск прибоя. Он, совсем юный, сбрасывает

тесную, напоенную летним зноем одежду, и полностью обнаженный, горячий,

загорелый, чистый ныряет вниз башкой. Ласточкой. Втыкается в темно-сине-зеленую

гладь. Чувствует на языке морской железисто-соленый привкус крови. Он снова

молод, свободен и счастлив. И мать кричит: «Не уплывай далеко!» А он, рассекая

волны флаем и чуть устав, брасом плывет, плывет. За горизонт... Плывет. Что бы

ты сделал? Лег с ним, а он со мной.

Ляжете

еще! На погосте его место! Он все равно умрет, не сегодня — так завтра.

Отравление фосгеном^{^[8]}, слизистые

цвета «мокрый асфальт» и холодной липкий пот. Улучшение длилось недолго.

Вторичная инфекция — крупозная пневмония и почечная недостаточность, поэтому

ограничено количество жидкости, и самое главное — гидростатический отек, плазма

в альвеолах. А если найдут... Глеб старался не думать, как с ними обойдутся,

если найдут. У него есть хотя бы шанс спастись, а их морды-лица знает каждая

собака, и ФСБ слила, и наемники охотятся. И передвигаться он не может, а доза

была последняя. Они здесь в западне. Но морфий прекращает действовать. 40

таблеток нембутала. Наверняка. И Глеба никто не остановит.

—

Минералка закончилась... — тот, которому пишут, принес упаковку кока-колы —

четыре литра, экономя, троим хватит на сутки. Позавчера нашлись полдюжины

натовских сухпайков. Гигиенические салфетки, мятная жвачка, орешки, крекеры и

консервированный суп. В бумажном пакете с надписью MRE, вместо крекеров россыпь

первых фаланг пальцев рук в селитре. Десяток из них женские — с ухоженными

ногтями, покрытыми матовым лаком.

— Чьи это?

— Белая

вдова^{^[9]}.

— А

другие? — молчание.

— Пей! — поднося стакан к растрескавшимся

губам. — Пей! Тебе нужно уснуть! — приподнимая ему голову. Больной

выпивает газировку. Прощальный дар. Целых 200 мл, обычной колы и стрептоцид.

Горечи он не ощущает, только жажду. А затем прекрасный молодой мужчина ложится

к нему и обнимает. Кожа, мышцы и сумасшедший аромат шоколада, сливок, свежей

сдобы с ванилью и корицей... И ладонь, жесткие тонкие чуткие пальцы хирурга...

Канонада

затихла. Над развалинами города кружат (теперь безнаказанно) вертушки. Рыщут

сволочи. За рядового ДРГшника, не важно — живого или мертвого — штука, за

командира или врача — 10. Темнеет.

— Спасибо,

— за что? За стакан колы, медицинскую помощь, компанию? За то, что не бросил?

Или за допуслуги сверх прейскуранта?

— Всегда

рады, — улыбается Глеб.

— Пора рассредоточиться,

— выдыхает еле-еле. — Уходи! Пробирайся в сторону Мариновки, к рассвету будешь

на границе. Возвращайся обратно в Питер

— Завтра,

— не понимая, с какого перепугу просит Глеб.

—

Свободен. Иди! — форсируя команду насколько можно при раздутых водянкой легких.

— Он прав,

— спокойный голос. — Возьми Стечкин с парой глушителей.

— Пошел, —

выхаркивая вязкую пену с сукровицей.

Глеб

нарезает цилиндр ПБС^{^[10]} на ствол

пистолета, а запасной и дополнительные обоймы рассовывает по карманам формы с

шевроном ВСУ. Поворачивается спиной, надеясь, его вернут. Стрекочут цикады. Не

замолкают.

— Как муж? (Whatsapp)

Август. С

тех пор как Глеб вернулся, они ругаются постоянно, ежедневно и ежевечерне.

Опера «Евгений Онегин» — каждый тянет свою арию, не слыша партнера.

— Трус!

Предатель! Дерьмо! — повторяет женский голос, бархатно низкий, богатый

обертонами, грудной и теплый, сейчас срываясь режет слух. Она презирает его,

убила бы, убила, да руки марать противно!

— Я бы его

не спас! — в бешенстве орет Глеб.

— ЧМО!!!

Чмо!

— Боевые

отравляющие вещества. Заман, зарин, фосген, — с наслаждением вмазать бы ей по

роже, по челюсти, выбить передние зубы, вдавить надменный носик одним ударом

левой. Не сдержавшись, лупит со всей дури кулаком по стене, в полусантиметре от

красно-мерзкого в соплях лица. Острая боль пронзает мозг.

— Бей! Ты

только с бабой и можешь! — абсолютно тупой злобный пиздеж. Жена кидает в него

все, что попадается под руку: айфон, будильник, «Хазарский словарь»,

металлический клатч под змею, килограммовую связку ключей. Хорошо хоть у нее

нет плебейской привычки царапаться и кусаться. И кричит. И матерится. Устав,

забивается в угол и теперь уже молча глотает соленую до горечи влагу.

— Руку

сломал, — пытаясь пошевелить пальцами. Кожа с головок четырех пястных костей

содрана до мяса. Левая кисть превратилась в заплывшую подушку, но вторая пясть

торчит из опухоли углом. Перелом со смещением, ставит он сам себе диагноз.

Пригладив целой пятерней волосы, спускается вниз в аптеку. Гипсовые бинты.

Упаковку кетонала для в\м инъекций. Шприцы №5.

— 4 кубика

наберите, пожалуйста, — просит аптекаршу в окошке, помахав распухшей левой.

— Где вы

так? — взяв ваткой кончик стеклянной ампулы, складно по очереди сворачивая

пимпочки выше зеленой линии, наполняет прозрачной жидкостью шприц.

— Упал.

—

Возьмите. С вас 410 рублей, — подавая пакетик.

— Спасибо.

Сдачи не надо.

Муж сделал

себе укол кетонала в бедро, а жена принесла 400 г. брокколи глубокой заморозки

и теплую воду размочить бинты. Дружно по-семейному наложили гипс. И проехали.

Они вместе

12 лет, но поженились год назад. Линк не хотела замуж, считала, что Глеб еще

молод для семейной жизни. Молод отвечать за нее. Молод и не нагулялся. Но он ее

убедил. Глеб всегда добивался своего. Золотая медаль, красный диплом и

кандидатская в 24 года, мастер спорта международного класса и чемпион

Российской Армии в тяжелом весе.

Женщина

зря волновалась. Ее мальчик, а они начали встречаться, когда Глебу не

исполнилось и восемнадцати, легко справился с ролью кормильца и материальной

опоры. У них была одна проблема: двадцати, а позже и двадцативосьмилетнего

мужчину ужасала сама мысль о беременности, и стабильно два-три раза в год она

бегала на аборты. Не помогали ни презервативы, ни противозачаточные.

— Ты

занята?

— Нет.

— Мне

пришел вызов. В Гану. На 5 лет, — лучше, чем препарировать трупы.

— Не люблю

негров.

— В Гане

эпидемия. Умерло 2000 больных. Два врача. Несколько медсестер, — как всегда,

все решил.

— Извини,

я не поеду.

Сентябрь.

— Мне

нужен миллион! — именно с такой восклицательной интонацией. Она не просила, а,

как водится, у баб требовала.

— Ты

же знаешь, у меня сейчас нет, — слегка раздражаясь, ответил Глеб. — Мы недавно

новую машину взяли.

— Не

мы, а ты! И другая машина нужна была тебе!

— Ты

хочешь, чтобы я продал Лексус и дал тебе миллион? — стараясь не повышать голоса

и не размазать ее по стенке.

— Мне

нужен миллион $! Очень надо и срочно, — вот это заявочка!

— Я

повторю: у меня нет, — и не будет. — Попроси у «дяди».

— Я

просила, просила у всех. Мне, правда, надо.

—

Дедовскую квартиру я не продам, — она же на нее намекает. Даже раньше, когда

все было таким надежным, когда жена еще любила его или хорошо притворялась,

квартиру на Адмиралтейской он бы не продал, и ради нее.

—

Жидовская морда! Чертов жлоб!

—

Стерва! Истеричка! — с ненавистью бросил Глеб

Линк

схватила сумку и плащ, сунула ноги в первые попавшиеся туфли и выскочила на

лестницу, хлопнув железной дверью. Она рыдала, ей было так жалко себя. Злые,

кусучие слезы впивались в щеки, а сердце просто разрывалось. Ей очень-очень

нужен 1 000 000. И у нее только 1 знакомый, у которого точно есть, но

разговор с ним она откладывала напоследок. Чего она боялась больше:

категоричного нет или перспективы возвращать ему долг.

Добежав

до Калитниковского пруда, села на деревянную скамейку и вынула телефон. Хоть бы

поднял. Долгие гудки.

—

Привет! Это я, — ответил что-то весело. Она сразу брякнула: — Мне нужен

миллион, — пауза, — долларов, — кровь колотилась в висках, в ушах шумело. Голос

стал серьезным. Некрасиво плакала в трубку, хрюкая носом и твердя через фразу

одно и то же. — Очень нужно, оченьнужно, оченьоченьоченьнужно…

—

Заткнись! — рявкнул телефон. — Ты где?

—

Калитниковский. Ты дашь мне денег? — поднимаясь с коричневой лавочки.

—

Дам. Я уже сказал: дам! Ноу проблемс.

— Мне

срочно!

— У

меня полная запись до вечера, — женщина бессильно села назад.

— Я

тебя, блин, умоляю...

—

Приезжай к пяти в посольство. Переведем. Или налом?

— Не

знаю, перевод наверно.

— В

полпятого напомни.

— Ок.

До

полпятого полдня. Она целый час торчала на скамейке, собираясь с духом. От слез

все вокруг расплывалось, а Sam Brown надрывалась. Господи, неужели с работы

ищут? Ткнула в зеленый кружок на экране айфона.

—

Красавица, ты где шляешься?

—

Болею.

— На

пруду?

— А

ты откуда… — кто мог ее увидеть и заложить?

— Ты

пьяная что ли? Я тебя из окна вижу. Стоишь у бутылочной кормушки и сопли на

кулак размазываешь. Бедных птичек пугаешь.

—

Маха — ты?

— Неа

папа римский. Что случилось? Заходи ко мне.

— А

Симка с мужем?

—

Сима в саду, муж у себя пишет, — хорошо. Симку она видеть не хотела, как и

Толика.

Маха

— Мария Ильинична напоила чаем и по-матерински выслушала жалобы на гадов

мужиков — жлобов и эгоистов. Слушала молча, она сама зарабатывала себе на жизнь

и ребенка. Муж только числился в папах.

—

Займи у меня, — предложила Маха.

— Что

ты? У тебя ж Симочка, а я неизвестно как отдам, — да и нет у нее столько,

однокомнатная квартира и мастерская МОСХа.

— У

кого тогда займешь?

—

Помнишь атташе из посольства? — он по-русски шпрехает лучше нас.

— Ты

с ним едва знакома, — удивилась Маха

—

Обещал вечером… — блин, холодок из живота поднялся выше. Вдруг передумает.

В 16.30

она стояла у американского посольства: «Абонент не отвечает или находится вне

зоны...». Сердце запнулось и пропустило удар. В 17.03 она вошла в здание ФСБ на

Кузнецком мосту 22.

— Ты

чего мобильник не берешь?

— Не

могла, я заявление писала в ФСБ.

— Ну

и дура, — не обращая внимания продолжила:

—

Решила ты деньги зажал.

— У

нас не принято обещать, лишь бы отвязаться.

— А

еще трубку не поднял.

— Да

разрядилась, а в запарке не заметил. Я в кофейне сижу, рядом с посольством.

— А я

дома жду звонка.

— С

мужем?

—

Неа, он в Питер укатил.

— Мне

приехать?

— Не

сегодня.

— Ноу

проблемс, не теряйся.

—

Пока-пока.

—

Пока, — отбой, — вот идиотка. Пропал твой племянник.

— Доброй ночи невидимка!

— Доброе утро, доброе утро, доброе утро!

— Смените гнев на милость!

— чего надо!

— Закопать. Я женился.

— вау! давно?

— Год.

— долго продержался.

— Маленькая еще, истеричка и сирота.

— ну ты тварь. заимел рабыню...

— Купил. По случаю.

— звереешь

— Редко. Как муж? Вернулся?

— ок

— Не молчи. Неужели «три сердца» не

понравились?

— почему, очень даже...

— Хочешь автора. Славный.

— нет. у мужа депрессняк

— И кто из нас гадина.

— )))ты сейчас где?

— Я сейчас в Киеве...

— Только не молчи.

— чего делаешь?

— Мелким миротворчеством занимаюсь.

— берегись, там убивают

— Вряд ли коснется меня.

— Я очень осторожен.

— И обычно сижу в кабинете.

— Приезжай...

— да хоть завтра

— Какое гражданство?

— паспорта два — российский и местный

— Российский выбрось и забудь, а то станешь не

въездной.

— Светлана Эдуардовна Стайгер?

— отчим наполовину голландец :-) представься

уж!

— Извините. Александр Владимирович Медведев.

— кажется, ты говорил, отца звали юра

— Да, Юрий Борисович Трифонов.

— По семейным обстоятельствам я вырос у дяди

(Владимира Александровича Медведева), взял его фамилию и отчество.

— бедняжка

— Почему? Нина Васильевна была удивительно

добрым и теплым человеком и очень любила всех нас, своих близких и учеников.

— А с

мужем… (Whatsapp)

—

Сима! Мячик! — звонок. — Глеб! Открой! Маха вернулась! — Линк ждала младшую

сестру.

—

Иду-иду, — муж не жаловал богемную родственницу, но та, спасибо, бывала редко и

ненадолго. Москвичка не фанат северной Пальмиры. А сегодня у нее презентация

персональной выставки в музее Эрарта на Василеостровском.

Не

спрашивая, Глеб распахивает дверь с сейфовым замком. На пороге стояли,

загораживая весь просвет входного проема, два незнакомца лет 30-35.

—

Доктор Эрлихман?

— Он

самый.

—

Игорь Владимирович…

Уже

когда Глеб шел по коридору, сердце неприятно екнуло, но она заставила себя

успокоиться. Вечно ей мерещатся всякие ужасы, тревожат вещие сны. Еще раз

бросив игрушку и, не дожидаясь, пока Симка, найдет и притащит ее назад, вышла

навстречу незваным гостям. Один из них заталкивал в ванну тяжелый мешок. Тень

второго в гостиной видна боковым зрением.

— Вы

кто такие? — громко. — Глеб! Глеб, здесь какие-то чужие мужики! — Второй, даже

не обернувшись на ее голос, исчез за поворотом, а Первый вынимает из кармана тонкий

черно-серебристый 15-сантиметровый брусок с непонятной гравировкой. Стальной

блеск, плавное колыхание, напоминающее движение крыльев бабочки, и у него в

руке зазубренное лезвие шириной 1,5 см. И мужчина идет на нее, и только сейчас

догадалась: мешок в ванной — Глеб. Она мигом взмокла, пот холодными струйками

льется по затылку. Леденея, не может пошевелиться, не может позвать на помощь,

хапая ртом воздух, ползет подальше-подальше, за угол, опять за угол. Еле-еле,

перебирая ватными ногами как в ночных кошмарах. Спиной чувствуя, он идет сзади,

совсем близко, не торопясь, но и не медля, с неотвратимостью Аббадона^{^[11]}, по пятам. Бежать некуда, на окнах железная

москитная сетка, а уютная кухня, захлопнувшаяся западня.

Он

атакует, целясь в подреберье, привык убивать мужиков. Лишних 700 кубиков до

сердца. Замахивается вновь, лезвие скользит по точеным запястьям, рассекая кожу

до лучевых костей. От боли и ужаса слезы градом сыпятся из глаз. Третий был бы

последним, но тут слышится низкое, едва уловимое мяуканье. Симка осталась в

манеже одна и призывает ее. Плач ребенка гипнотизирует, придавая сил, она

хватает нож голыми руками. Острый, не хуже бритвы, металл режет мясо на ладонях

и пальцах, поет, погружаясь, ликует, а кровь брызжет на пол и стол. Платье

пропитывается алым, везде, кроме плеч. Хрум. Хрум. Хрум. Загнутые насечки

цепляются за фаланги пальцев и пясти, рвут эпидермис, сухожилия и нервы.

Шинкуют словно лапшу, мелко и часто. Хрум. Хрум. Растопыренная пятерня, тянется

к ее глотке. Она прокусывает перепонку между большим и указательным пальцами.

Охнув от неожиданности, выпускает рукоять. Табурет летит прямо ему под ноги. На

секунду запнувшись догоняет, стискивает нежную шею. Живот, пах, еще живот,

режет правое бедро — внутреннюю его сторону, пах. Такой высоченный, все ниже

пояса. Молча, плоть за плоть, зуб за зуб. Откуда в человеке столько крови, куда

она там помещается. Черная жижа подбирается к ее босым ступням. Она роняет нож.

Симка уже не урчит и мявкает, а басит, ревет, будто паукообразный ревун,

обитающий в амазонской сельве. И передвигается так же медленно и размеренно,

как и рыжий примат, вперед, по-лягушачьи подпрыгивая, назад рачком. Пухлыш с

глазками черными-пречерными изюминками, носик ма-а-аленькая картошечка, щеки

большие яблочки, ямочки и складочки. Поздняя единственная дочь. Не думая, не

соображая, не прячась выскочила навстречу Второму.

— Не

спеши, красотка, — однако Беркут животное, ухайдокал хорошую бабу. Всю изрезал

садюга. Женщина притаилась в простенке за дверью. — Ах, ты бл.!!! — в полумраке

заехав во что-то мокрое, неужели хозяйка обоссалась со страха. — Лярва! Па…! —

споткнувшись о труп. Вот шлюха, просто так не отмажется. Тащит за косы из щели,

в которую она забилась. Прежде чем замочить, он ее оприходует, уделает, как бог

черепаху. Пожалеет, что не сдохла сама.

Бил,

бил и бил, блин не трепыхнешься, а Симка кричала и кричала.

— Ну,

сука! Счас доберусь и до твоего отродья! — зубы вгрызлись в правую подмышку,

рыча, кулаком левой крушил ей ребра. Разомкнув челюсти, выплюнув шмат мяса

величиной со средний овальный пряник, заглазурированный огрызком покрасневшего

хбшного трикотажа, снова вцепилась в него. — Бл…! — сжав хлипкое горло, но и,

теряя сознание, не отпустила добычу, вися на его правой груди питбулем на шкуре

бурого медведя. — Пи… е…..! — в шоке стараясь подняться.

Очнувшись,

Глеб и не вспомнил, где он и кто? Трехэтажный мат и плачь ребенка. С трудом, не

соображая, идет на шум, машинально неся глянувшую на него из-под доски для

карвинга 5-ти кг гантель… Симка заливается баском, но возня и крики в коридоре

привлекают его внимание. Здоровенный бугай валяется на полу, пытаясь оторвать

что-то от себя. Женщину, всю в крови, с разбитыми губами, надутыми веками,

всклокоченными темными волосами. Мертвую. Незнакомую. Не рефлексируя, вмазал

круглой гирей мужику по макушке. Пляски Матисса. Имя. Алина. Жена.

Второй

выкарабкался, провалявшись месяц в коме с черепно-мозговой травмой, и схлопотал

11 лет строгого. Беркута Линк убила. В УгРо ни разу не видели ничего подобного,

да и не слышали тоже. 18 колото-резаных ран, 5 из них смертельные. Бледный и

плоский, как пергаментный лист. И кто поверит, хрупкая женщина весом 50 кэгэ

обезоружила громилу в 2,5 раза тяжелее и почти на 30 см выше себя. Выписавшись

через четыре недели из Пироговки, полгода ходила на допросы сначала в РОВД,

потом в ГУВД, а под конец в прокуратуру. Родные убитого подавали апелляцию за

апелляцией, доказывая, слабая женщина не завалит мужика в одиночку.

Опять

лето. Глеб опаздывал и потому поехал на метро — Маяковская, пересадка на

Пушкинской — до Международной, а там на попутке. Бежал к улице Белы Куна, когда

его окликнули.

— Доктор,

— Глеб обернулся. У него куча знакомых бывших пациентов, а к больным он

относится с гораздо большим пиететом, чем к здоровым, даже родным и близким. Из

черной пасти Призмы вынырнул полковник. Совершенно не такой, как на Донбассе.

Моложе, выше, увереннее. Сбрил усы, по-голливудски ослепительный оскал,

маникюр, стильная стрижка. И тембр голоса вкрадчивее.

—

Здравствуй, — приветствуя ошарашенного Глеба.

—

Здравствуй, — напрочь позабыв, что задерживается на четверть часа.

— С меня

кофе и Эрмитаж.

Обещанного

ждут год. В «крысиной норе» под

Славянском Глеб поддержал полумечты-полувидения. Коллективный психоделический

трип. А сейчас набрал ординаторскую, соврал про ОРВИ и температуру. Вернулся в

метро.

Мужчины

вышли на Гостином дворе. И до открытия музея оккупировали «Буквоед» на Невском.

Сев за столик в углу, заказали по латэ. Его пила Линк, Глеб за 13 лет привык, а

полковник за компанию.

— Жив, —

первым заговорил Глеб. — Долго пропадал.

— Утрясал

дела.

— Алинка

чуть с ума не сошла.

— Как она?

Как здоровье?

—

Очухалась...

— А

племянница?

— Симка?

Нормально.

— Чего

разъехались? — уладила с прокуратурой и укатила в Москву к племяннику.

—

Развелись. Официально, — второй и последний раз.

— М-да...

Общаетесь?

— Нет, —

трубку не берет, на смски не реагирует, в интернете не появляется... — Поймала

тишину, — да такое уже случалось, но теперь все по-взрослому. Сломалось что-то

у нее и у него.

— Идем.

Эрмитаж открывается через 5 минут.

Прогулялись

пешочком по проспекту. В холле купив билеты, напялили бахилы с тапками. Мимо

итальянцев, фламандцев, голландцев, испанцев на втором этаже Большого Эрмитажа

поднялись наверх к импрессионистам и постимпрессионистам. Под влиянием сестры

Линк их не любила, разве только Дега

Восемь

картин Клода Моне («Дама в саду», парные панно «Уголок сада» и «Пруд в

Монжероне» и др.). Шесть полотен Ренуара («Портрет артистки Жанны Самари»,

«Девушка с веером» и др.). Одиннадцать Сезаннов («Берега Марны», «Натюрморт с

драпировкой», «Фрукты» и др.). Пастели Дега, его голубые балерины. Четыре

поздних Ван Гога («Воспоминание о саде в Эттене», «Арена в Арле», «Куст» и

«Хижины»). Пятнадцать Гогенов («Таитянские пасторали», «Женщина, держащая плод»

и др.). Тридцать семь Матиссов, среди них всемирно известные «Красная комната»,

«Танец», «Музыка». И столько же Пикассо, относящихся к ранним периодам:

розовому, голубому, кубистическому («Любительница абсента», «Свидание»,

«Мальчик с собакой», «Женщина с веером» и др.). Девять Роденов (крупнейший

скульптор второй половины XIX — начала XX) в мраморе, бронзе, гипсе «Вечная

весна», «Грешница», «Бронзовый век» и др.

Полковник

рассказывал и рассказывал. Подробный обзор политической и экономической

ситуации в мире, стране, семье и личной жизни художников, друзья, родные, дети,

жены, любовницы и любовники. Говоря о вещах ему интересных — музыке,

литературе, истории, искусстве, он обращался в непреодолимый по мощи лесной

пожар, его холодность — маска, за которой он прятался, слетала, словно

зачарованный странник, плутавший в сомнамбулическом сне, возрождался Фениксом —

мифической багряной птицей — символом вечного обновления. Информация лилась с

его губ сплошным потоком Ниагарского водопада! А потом так же резко, как и

начал, прервал свою ураганную по скорости и эмоциональному накалу речь.

— Зайдешь

ко мне, — не приглашение и не просьба, а констатация свершившегося факта.

— Думал, и

не позовешь, — хмыкнул Глеб. К чему тратить время на глупости, в музей он мог

сходить и один.

В толпе

или на вечеринке полковник не привлек бы его внимание. За сорок, не красавец и

даже не метросексуал. Обыкновенный мужик среднего возраста и внешности — ни

рельефных мышц, ни аристократических хобби. Но там, под пулями, где они спасали

друг друга, проверив свою мужественность, оценив по достоинству мужественность

соратника по оружию, боевое братство — не абстрагировано избитый лозунг,

книжная заумная фраза. Дух товарищества — сила, надежность, верность —

харизматическая притягательность опасности, половой инстинкт, возбуждаемый

запахами пороха и крови, оргазм за секунду до смерти. Ты видишь яркую вспышку

света, не зная, что это эйфория чувственного наслаждения или прямое попадание

гаубицы.

Глеб

опускался на колени не перед мужчиной или женщиной, а перед символом. Так

верующие падают ниц пред ликом Единого в храмах и на иконах. Он поклонялся не

полковнику и не Стрелку и тем более не сентиментально-патриотическим идеалам

«Последней весны». Космополиты не имеют Родины и не связаны с ней неотторжимо

сыновьей пуповиной. Глеб заворожен сакрально-магически-древним мужским и

женским началом, величием человеческого духа, торжеством воли и разума над

повседневной суетой, двойственностью — слабостью, конечностью тела и

безграничной невещественной составляющей. Тонкая субстанция, для которой не

определена стоимость — в баксах, зелени, капусте, золоте, почестях, славе, —

без цены, бесценна. Он пил кровь и ел плоть, приобщаясь к вечному. И то, что в

глазах непосвященных остается грязным, непонятным, пугающим и потому

извращенным, было не столько удовлетворением физических потребностей (люди не

ангелы, к счастью), а смыслом его бытия. И тысячи лет назад задолго до

техногенной цивилизации, до христианства, торы, зороастризма, во времена

варварства, идолопоклонничества, язычества, мужчины восхищаясь, любили...

обожествляли других мужчин. Отдавали и отдавались. Жертвовали и приносили в

дар. И Бог, называющий обряд, появившийся вместе с первым воином и героем —

содомским грехом, владеющий сонмами прислужников, настроивших пышных соборов,

мечетей, костелов, часовен, церквей, синагог, ослепший и оглохший от молитв и

сур, горящих свечей и воскуренного фимиама, грозящий библейскими напастями и

геенной огненной, сочинивший заветы и запреты, априори завистник. Мужчины

неспособны к деторождению, они лишь берут и принимают частицу мужественности,

ставшею теперь их безраздельной собственностью.

— Заходи,

— вкрадчивый щелк стальных ригелей.

Уютная

чистая квартира в трехэтажном доме после реконструкции рядом с Дворцовой

площадью. Такие выбирали состоятельные туристы из Метрополии, пандемийцы

селились в гостиницах, не гоняясь за аутентичным декором. 2/3 часа — и они

разошлись как парусно-крейсерские яхты, мастерски управляемые лоцманами-виртуозами

в хаотичном ералаше старта кубка Пандемии.

День

начался отлично. Глеб уходил довольный собой. Словно буквы с записки на

бумажной салфетке, под действием пролившегося чая c лимоном, стерлось выражение затаенной

нежности и грусти. Испарился страстный любовник и «вшивый» интеллигент,

подпорченный моральными принципами, понятиями чести и долга. Взгляд из

меланхоличного, слегка внутрь себя, с готовностью отражавший людей, мир барашки

облаков, ласковую синь небес, июльское солнце превратился в остро-хищный — удар

гарпуна в брюхо, в нем пропадало не хуже, чем в черной дыре антиматерии все

живое и неживое, провожая Глебовскую спортивную походку. А тот лихо не

обернулся, не почуял, как и в прошлый раз, когда полковник решал: выстрелить

ему в спину или пусть идет...

— Идем,

говорят это бывшая квартира Чайковского и князя Мещерского…

— Эрмитаж

подождет.

—

Подождет, — набирая смс: Док в круизе.

Полковник.

Директору резидентуры ЦРУ в АПБП^{^[12]}

Д. Брайту. Считаю не целесообразным использовать агента Асклепия на территории

Лимба и Руины. Гри…

Любитель в

тяжелом весе. Ничему тебя жизнь не учит. Обмякший и расслабленный Глеб

понадеялся на второй раунд, а гость сломал ему шею. Тело положил в бочку,

засыпал негашеной известью и залил водой. Через 2 недели то, что осталось,

спустили в канализацию.

2017

[1] Читай по губам

(лат.).

[2] Поселок в

Приморье.

[3] Первое во

Владивостоке агентство эскорт-услуг.

[4] Ж/д вокзал в г.

Владивосток был построен архитекторами П. Е. Базилевским, и В. А. Плансоном в

1893 г.

[5] Панджшерское

ущелье разрезает Афганистан на две части и тянется от западных границ страны

почти до Китая. Находится в 150 км от Кабула.

[6] Как ясно солнышко.

[7] Параллельные

вселенные 4-х уровней Хью Эверетта.

[8] Боевое

отравляющее вещество. Смертельная концентрация 0,01 — 0,03 мг/л (15 минут).

Контакт фосгена с легочной тканью вызывает нарушение проницаемости альвеол и

быстро прогрессирующий отек легких. Антидота не существует. Защита от фосгена —

противогаз.

[9] Снайперша, жена

завербованного ею террориста-смертника. Погибла на Донбассе.

[10] Приспособление

для бесшумной стрельбы.

[11] Губитель, демон

истребления, разрушения и смерти.

[12] Athas после

Большого Пиздеца.

Читайте нас:

Выбор редакции

Синематограф

25 Июня , 11:02

Владимир Жерехов. Малое кино как поворот к новому

Литературоведение

26 Июня , 12:26

Игорь Савельев. Огонь, сжирающий макеты

По страницам былого

29 Июня , 10:51

Азалия Илимбетова. Культ коня в мифологии башкир

9 мая

25 Июня , 10:33

Райса Каримова. И штыком, и пером...

© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».

Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.

____________________________________________________________________________

Антитеррор

Свидетельство о регистрации средства массовой информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное Управлением Федеральной службы по надзору в сфере связи, информационных технологий и массовых коммуникаций по Республике Башкортостан от 31 октября 2016 года.

Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович

_________________________________________________________

Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).

Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.

Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.

Телефон

(347)292-77-62

Эл. почта

[email protected]

Адрес

450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923

Рекламная служба

(347)292-77-62

Редакция

(347)292-77-62

Приемная

(347)292-77-62