Все новости
Проза
30 Июля 2019, 17:16

№7.2019. «КОРИФЕИ»: СТУДЛИТО. Розалия Вахитова. Мама. Рассказ

Розалия Вахитова БГПУ им. М. Акмуллы, ИФОМК, 4-й курс Мне было двенадцать, когда мама заболела. Как-то пришла домой и прямо с порога сказала: «У меня опухоль мозга». А потом разрыдалась. Я смотрела на неё и не знала, что делать. Разве такое может быть? Со мной? С моей мамой? Мамино обычно строгое лицо искривилось в плаче, из груди вырвался глухой стон. Что делать? Мама раньше никогда не плакала. Только когда умерла ненейка. Тогда я также смотрела на маму и не знала что делать. Да и разве можно было что-то сделать? Что-то сказать? Я даже не могла понять, отчего мама плачет. Я любила ненейку. Но не знала, что такое смерть. Никто не рассказал, что это такое. Как же это? Был человек, а теперь его нет. Куда-то делся. Исчез без остатка.

Розалия Вахитова
БГПУ им. М. Акмуллы, ИФОМК, 4-й курс
Мама
Мне было двенадцать, когда мама заболела. Как-то пришла домой и прямо с порога сказала: «У меня опухоль мозга». А потом разрыдалась. Я смотрела на неё и не знала, что делать. Разве такое может быть? Со мной? С моей мамой?
Мамино обычно строгое лицо искривилось в плаче, из груди вырвался глухой стон.
Что делать? Мама раньше никогда не плакала. Только когда умерла ненейка. Тогда я также смотрела на маму и не знала что делать. Да и разве можно было что-то сделать? Что-то сказать? Я даже не могла понять, отчего мама плачет. Я любила ненейку. Но не знала, что такое смерть. Никто не рассказал, что это такое. Как же это? Был человек, а теперь его нет. Куда-то делся. Исчез без остатка.
Как сейчас помню холод того дня. Автобус долго не подъезжал. За полчаса на остановке собрались люди. Все ужасно толстые в огромной зимней одежде. Несчастные, раскрасневшиеся. Стоят, переминаются с ноги на ногу. Вглядываются в дорогу, чтобы, заметив старый чихающий пазик, ринуться к нему. Вот и он, легко катится по скользкому проспекту. И все уже встрепенулись, запрыгали ещё пуще. Толкаются, как моржи, чтобы поскорее усесться на тёпленькие места. Мама – профессионал в этом деле. Она всегда знала, где остановится автобус. Расталкивая всех локтями, отправила меня первой, чтобы я заняла место.
Мы сели, я и протёрла тёплой рукой заиндевевшие окна. Темнота над городом отступила, и на смену ей пришло унылое серое небо. Таким же серым был вокзал, на который мы приехали.
Потом долгая дорога в промёрзлой электричке. Весь этот путь мама молчала. И я молчала. Иногда мама тяжело вздыхала, и тогда клубы тёплого воздуха вырывались из её рта, как у паровоза, и тут же таяли.
Я смотрела в окно и ждала Салавата Юлаева. Я ждала памятник так же сильно, как его боялась. Салават означал, что город позади. Поезд вступал на железный серый мост и начинал греметь. Я прижималась к маме, потому что мост не любила. Сердце сжималось от страха. Казалось, в любой момент поезд полетит в пропасть. Разве может какой-то мост выдержать железного зверя? Я то зажмуривалась, то мельком глядела на гигантскую фигуру Салавата… были времена, когда люди были такие же большие, как Салават, а река была белая-белая... Жил на свете храбрый батыр по имени Салават. Он восстал против царицы, чтобы его народ был свободным. Но ничего не вышло, батыра отправили на каторгу. Злые люди вырвали ему язык, ноздри, а потом посадили на коня, засунули в камень и поставили над Белой.
И теперь его дух следит за ними из каменных оков. И однажды наверняка вырвется, и могучий конь его встанет на дыбы и, разъярённый, перетопчет весь город.
Проехав станцию «Дёма», я заснула у мамы на коленях и проснулась через полтора часа, когда объявили «Чишмы». Мы вышли из вагона, я не узнала платформу. Погода ухудшилась. И небо, и земля, и пространство между ними – всё смешалось в один белый ком. Снег лез в глаза, в рот, в нос. Через белоснежный мир приходилось пробираться вслепую. Мама крепко держала мою руку. Но ветер дул так сильно, что казалось, ещё немного, подхватит меня и унесёт, как Элли с её домиком.
Вдруг что-то оттолкнуло нас. Вдалеке появилось два огонька, и поезд с горящими глазами пронесся прямо перед нами. Он был бесконечным. В тёплых вагонах горел свет, и люди в них совсем не замечали нас, дрожащих от холода и занесенных снегом.
Поезд прошел, но его страшный рёв продолжал гудеть в голове. Мама посмотрела вправо, потом влево. На счет «три» мы перебежали железную дорогу. Дальше стали спускаться по узкой натоптанной тропинке. Мама пустила меня вперёд, а сама, не спуская глаз, шла следом.
– Осторожно, – закричала сквозь ветер мама.
Но я уже с восторженным визгом побежала по крутому склону.
Внизу начиналась деревня. Мы прошли через узкий переулок и вышли на нашу улицу.
Калитка во двор была открыта. Мы вошли в деревянный дом. У порога как попало валялись несколько пар сапог. На зеркало в коридоре наброшено покрывало. Людей в доме непривычно много. Многих я видела впервые.
– А где ненейка? – спрашиваю я, но никто не отвечает.
– Хочешь увидеть ненейку? – говорит Фатима-апа.
Затем – яркое, как вспышка, воспоминание – открывается дверь в зал. Сначала я слышу странную песню – три старухи монотонно читают молитву. А посередине лежит ненейка, не такая, как обычно, веснушчатая, в цветастом платке, из которого выбиваются седые кудри, и в старом халате, а другая – с белым лицом, укрытая белыми простынями на стульях. Из неё сочится вода, каплями стекает в тазы под стульями.
– В доме жарко. Её снегом обложили, чтобы тело не испортилось, – говорит Фатима-апа.
– Прям как Кархылыу¹, – вырывается у меня.
– Аллах забрал её на небо, – объяснил картатай. – Ей там будет хорошо.
Картатай обманул. Вечером ненейку забрал грузовик.
Теперь при мыслях о бабушке передо мной возникает её холодный безжизненный образ. Разве такой была моя ненейка? А какой она была? Доброй? Ворчливой? Не могу вспомнить. Всё поглотило последнее впечатление. Но даже увидев её такой, я не могла плакать. Потому что ничего не чувствовала. Я просто стояла и смотрела.
И сейчас мало что изменилось. Я всё также беспомощна. Всё также не могу помочь. Если я подойду к маме, начну обнимать и говорить «всё будет хорошо», то получится как-то фальшиво и нескладно. Это как сказать «я люблю тебя». Мы всегда были близки. Но ни разу не произносили эти три слова.
Господи, зачем всё это?! Разве мама сделала что-то плохое? Или это потому, что я не слушалась? Потому, что я прогуливала уроки и ругалась с мамой? Потому, что недостаточно сильно любила маму?..
Мама плакала, и сквозь рыдания я слышала, как она жалеет меня.
А я стояла и не могла понять, почему в такую минуту надо обязательно думать обо мне.
В голове вертелась одна мысль. Надо что-то сказать. Надо непременно что-то сказать…Наверное, я плохая дочь.
Читайте нас: