+12 °С
Дождь
Все новости
Проза
13 Мая 2019, 00:25
Вахитова Розалия Азатовна 4 курс, 401 РО (русский язык и литература). Совещание студенческих литобъединений
Вахитова Розалия Азатовна 4 курс, 401 РО (русский язык и литература) Перед смертью Не могу спать. Кажется, если я засну, то обязательно умру. Мне страшно. Удушье, настигнувшее меня на экскурсии в подземных шахтах, снова охватило меня. Это в третий раз за месяц. Возможно, последний.
Вахитова Розалия Азатовна
4 курс, 401 РО (русский язык и литература)
Номинация: «Проза».
Перед смертью
Не могу спать. Кажется, если я засну, то обязательно умру. Мне страшно. Удушье, настигнувшее меня на экскурсии в подземных шахтах, снова охватило меня. Это в третий раз за месяц. Возможно, последний.
Перед лицом смерти я совсем одна. Я лежу в полной темноте, судорожно глотая ртом воздух. Прислушиваюсь к размеренному дыханию подруги, спящей у противоположной стены. И когда мне кажется, что она шевелится, тихо зову её:
– Настя…Настя…
Но Настя сладко спит, и мои слова не могут её достичь.
Я закрываю глаза и слушаю тишину. Тишина эта обманчива. В общежитии не бывает настоящей тишины. На полу что-то еле слышно шуршит – мне сказали, это тараканы. Наверху туда-сюда ходит китаец. Если слушать каждый день, то можно понять, что у него проблемы с мочевым пузырём. Под окнами в полном молчании курят марихуану индусы. И странный сладковатый запах поднимается до нашего третьего этажа. За моей стеной перевернулся на другой бок сосед-хорват. Я легонько стучу ладонью по стене. Может быть, он услышит меня, вскочит с кровати, хлопнет дверью и спросит меня, что это всё значит.
Я бы тогда сказала:
– Йосипе, почитай мне молитву.
Я люблю, когда он читает молитвы. Я не считаю себя мусульманкой. И только иногда, по просьбе мамы, хожу в мечеть, где похотливые старые муллы предлагают индивидуальные курсы арабского.
Но когда бородатый хорват в растянутой белой футболке и отвисших до колен адидасовских спортивках садится передо мной и начинает читать суру, внутри всё переворачивается.
Вначале это всегда смущает. Ведь это же мой сосед, перестукивающийся со мной по утрам и отправляющий глупые мемы о русских. Сосед, который таскает мне из мечети книги на арабском (как будто я могу их прочитать). И ругается на хорватском, когда я жарю на кухне свинину.
Мы сидим друг перед другом. Он на стуле, я на кровати в одной сорочке. Почти плечом к плечу, голова к голове. Мои длинные волосы лезут ему в лицо, щекочут. Но он, весь такой невозмутимый и сдержанный. Пристально смотрит на меня, собираясь с мыслями. А потом между нами начинается таинство. Он поёт, на свой странный манер растягивая гласные и вибрируя связками. Хочется сложить ладони в чашу и слушать, слушать до бесконечности…
Но сейчас мы с соседом в ссоре. Глупая ссора, не стоящая обид. Днём он без стука ворвался в мою комнату, кричал и размахивал руками, потому что я ушла в кино с русским мальчиком Антоном. Сейчас это кажется сущим пустяком.
…Не хочу умирать. Сердце колотится как ненормальное. Вдруг оно остановится, а я не замечу?
Я попыталась представить, что будет, если я умру. Настя как всегда встанет пораньше и будет думать, что я ещё сплю. Ближе к завтраку она начнет меня будить и вот тогда обнаружит…Бедная моя!...
Я не верю в жизнь после смерти и прочую чепуху. Я вряд ли стану ветром или буду наблюдать за всеми с небес. Я просто умру. Выключусь как моя первая нокиа. И больше никогда не включусь. И все двадцать с лишним лет впустую, в никуда. Не узнаю, чем закончится забытая на полке книга, не выучу заданное стихотворение, так и не допишу рассказ. Не будет больше мучительных конспектов по философии, «хуже смерти», когда от ручки уже болит мозоль на пальце, веки тяжелеют, и в набухшей голове возникают странные образы. Не будет ненавистных четырех пар по субботам, когда каждые пять минут глядишь на экран телефона. Не будет больше поездок в шесть утра в промёрзлой маршрутке – стоишь, прислонившись к окну, вдыхая запах перегара. Не будет ссор со злыми вахтёрами, сновидений на жёстких скамейках перед общагой и утренних песен на хорватском. Не будет болящей по вечерам головы и мерзких тараканов, разбегающихся по кухне, когда включаешь свет.
Только тёмный экран на веки вечные. Я умру, а мир будет жить дальше, как будто ничего не случилось. Словно и не жила на этом свете. Кем я была? Куда делись галактики моей головы? И кто вспомнит обо мне? От этих мыслей ещё страшнее.
Господи, как я хочу жить!...
Пожалуйста, кто-нибудь.
Кто-нибудь. Услышьте меня. Чтобы смерть, спрятавшаяся у изголовья кровати, не смогла меня забрать.
– Настя…
Изо всех сил стучу кулаком об стену. Йосип! Проснись, Йосип! Но в ответ только скрип кровати.
Никого.
По лестнице, безумно хохоча, поднимается пьяная компания, возвращающаяся из клуба. Парень и девушка отстают, чтобы уединиться в закутке рядом с моей комнатой. Один из голосов принадлежит Косте – соседу хорвата.
Но и они не услышат меня. Страх парализовал мои руки и ноги. Я тихо плачу. Сон опускается на мои веки. И я загадываю, что если завтра проснусь, то позвоню маме, допишу рассказ и попрошу соседа научить меня молитве.
Предрассветные лучи пробиваются через щелочку между шторами и светят прямо в глаза. Сквозь сон слышу, как рабочие под общагой громко посылают друг друга. Наверное, сейчас шесть утра, ведь работают они именно в это время, и ни в какое другое.
За стеной слышатся завывания. Этот сосед то ли читает намаз, то ли поёт народную песню. Не могу разобрать слова. Только причудливый восточный мотив.
Живущие рядом украинские ребята начинают стучать по трубам. Им не нравятся утренние концерты. Но разве можно заставить молчать человека, когда ему так хочется петь?
Считаю до десяти. Вот они выскакивают из комнаты и начинают барабанить в дверь. Чтобы не случилось, они всегда говорят на украинском. А вот ругаются исключительно на русском. Тут поймет даже глухой. Но сосед упорно делает вид, что не понимает. Просыпается Настя. Хлопает сонными глазами. Голова трещит, я лежу и вслушиваюсь в бессмысленные крики. Я живу.
Мама
Мне было двенадцать, когда мама заболела. Как-то пришла домой
и прямо с порога сказала: «У меня опухоль мозга». А потом разрыдалась.
Я смотрела на неё и не знала, что делать. Разве такое может быть? Со мной? С моей мамой?
Мамино обычно строгое лицо искривилось в плаче, из груди вырвался глухой стон.
Что делать? Мама раньше никогда не плакала. Только когда умерла ненейка. Тогда я также смотрела на маму и не знала, что делать. Да и разве можно было что-то сделать? Что-то сказать? Я даже не могла понять, отчего мама плачет. Я любила ненейку. Но не знала, что такое «смерть». Никто не рассказал, что это такое. Как же это? Был человек, а теперь его нет. Куда-то делся. Исчез без остатка.
Как сейчас помню холод того дня. Автобус долго не подъезжал. За полчаса на остановке собрались люди. Все ужасно толстые в огромной зимней одежде. Несчастные, раскрасневшиеся. Стоят, переминаются с ноги на ногу. Вглядываются в дорогу, чтобы, заметив старый чихающий пазик, ринуться к нему. Вот и он, легко катится по скользкому проспекту. И все уже встрепенулись, запрыгали ещё пуще. Толкаются как моржи, чтобы поскорее усесться на тёпленькие места. Мама – профессионал в этом деле. Она всегда знала, где остановится автобус. Расталкивая всех локтями, она отправила меня первой, чтобы я заняла место.
Мы сели, я и протёрла тёплой рукой заиндевевшие окна. Темнота над городом отступила, и на смену ей пришло унылое серое небо. Таким же серым был вокзал, на который мы приехали.
Потом долгая дорога в промёрзлой электричке. Весь этот путь мама молчала. И я молчала. Иногда мама тяжело вздыхала, и тогда клубы тёплого воздуха вырывались из её рта, как у паровоза, и тут же таяли.
Я смотрела в окно и ждала Салавата Юлаева. Я ждала памятник также сильно, как его боялась. Салават означал, что город позади. Поезд вступал на железный серый мост и начинал греметь. Я прижималась к маме, потому что мост не любила. Сердце сжималось от страха. Казалось, в любой момент поезд полетит в пропасть. Разве может какой-то мост выдержать железного зверя? Я то зажмуривалась, то мельком глядела на гигантскую фигуру Салавата…были времена, когда люди были такие же большие как Салават, а река была белая-белая... Жил на свете храбрый батыр по имени Салават. Он восстал против царицы, чтобы его народ был свободным. Но ничего не вышло, батыра отправили на каторгу. Злые люди вырвали ему язык, ноздри, а потом посадили на коня, засунули в камень и поставили над Белой.
И теперь его дух следит за ними из каменных оков. И однажды, наверняка, вырвется, и могучий конь его встанет на дыбы и, разъярённый, перетопчет весь город.
Проехав станцию «Дёма», я заснула у мамы на коленях и проснулась через полтора часа, когда объявили «Чишмы». Мы вышли из вагона, я не узнала платформу. Погода ухудшилась. И небо, и земля, и пространство между ними – всё смешалось в один белый ком. Снег лез в глаза, в рот, в нос. Через белоснежный мир приходилось пробираться вслепую. Мама крепко держала мою руку. Но ветер дул так сильно, что казалось, ещё немного, подхватит меня и унесёт, как Элли с её домиком.
Вдруг что-то оттолкнуло нас. Вдалеке появилось два огонька, и поезд с горящими глазами пронесся прямо перед нами. Он был бесконечным. В тёплых вагонах горел свет, и люди в них совсем не замечали нас, дрожащих от холода и занесенных снегом.
Поезд прошел, но его страшный рёв продолжал гудеть в голове. Мама посмотрела вправо, потом влево. Насчет три мы перебежали железную дорогу. Дальше стали спускаться по узкой натоптанной тропинке. Мама пустила меня вперёд, а сама, не спуская глаз, шла следом.
– Осторожно, – закричала сквозь ветер мама.
Но я уже с восторженным визгом побежала по крутому склону.
Внизу начиналась деревня. Мы прошли через узкий переулок и вышли на нашу улицу.
Калитка во двор была открыта. Мы вошли в деревянный дом. У порога как попало валялись несколько пар сапог. На зеркало в коридоре наброшено покрывало. Людей в доме непривычно много. Многих я видела впервые.
– А где ненейка? – спрашиваю я, но никто не отвечает.
– Хочешь увидеть ненейку? – говорит Фатима-апа.
Затем – яркое, как вспышка, воспоминание – открывается дверь в зал. Сначала я слышу странную песню – три старухи монотонно читают молитву. А посередине лежит ненейка, не такая как обычно, веснушчатая, в цветастом платке, из которого выбиваются седые кудри и в старом халате, а – другая с белым лицом, укрытая белыми простынями на стульях. Из неё сочится вода, каплями стекает в тазы под стульями.
– В доме жарко. Её снегом обложили, чтобы тело не испортилось, – говорит Фатима-апа.
– Прям как Кархылыу¹, – вырывается у меня.
– Аллах забрал её на небо, – объяснил картатай. – Ей там будет хорошо.
Картатай обманул. Вечером ненейку забрал грузовик.
Теперь, при мыслях о бабушке, передо мной возникает её холодный безжизненный образ. Разве такой была моя ненейка? А какой она была? Доброй? Ворчливой? Не могу вспомнить. Всё поглотило последнее впечатление. Но даже увидев её такой, я не могла плакать. Потому что ничего не чувствовала. Я просто стояла и смотрела.
И сейчас мало что изменилось. Я всё также беспомощна. Всё также не могу помочь. Если я подойду к маме, начну обнимать и говорить «всё будет хорошо», то получится как-то фальшиво и нескладно. Это как сказать «я люблю тебя». Мы всегда были близки. Но ни разу не произносили эти три слова.
Господи, зачем всё это…?! Разве мама сделала что-то плохое? Или это потому, что я не слушалась? Потому, что я прогуливала уроки и ругалась с мамой? Потому что недостаточно сильно любила маму?..
Мама плакала, и сквозь рыдания я слышала, как она жалеет меня.
А я стояла и не могла понять, почему в такую минуту надо обязательно думать обо мне.
В голове вертелась одна мысль. Надо что-то сказать. Надо непременно что-то сказать…Наверное, я плохая дочь.
Примечания:
Кархылыу – Снегурочка.
Шапку забыл
Вернувшись из школы, Алёша разогрел оставленный мамой суп и включил телевизор. Когда мамы дома нет, можно есть прямо перед телевизором на стульчике. Главное ничего не разбрызгать. В три часа начались мультики. Зачерпнув ложкой суп, Алёша поднёс её ко рту да так и застыл, таращась во все глаза на мерцающий экран.
Самый любимый мультик заканчивался ровно тогда, когда нужно быть на полпути в музыкальную школу. Но Алёша знал короткий путь, поэтому не торопился. Не отрываясь от мультика, он медленно пошарил рукой в тумбочке в поисках нотной тетради и учебника, затем уложил всё это в рюкзак и также медленно оделся. Вот пошли титры, а Алёша уже сидел в куртке с рюкзаком за спиной. Выключив телевизор, Алёша выскочил из дома.
Дорога в музыкалку пролегала через рынок, но Алёша повернул за дом.
– Шапку забыл! – вспомнил Алёша.
Идти обратно? Слишком поздно! Учительница по сольфеджио в прошлый раз сказала, что ещё одно опоздание, и она позвонит маме. Да и на улице стоит тёплая весенняя погода. Лучи солнца на перегонки носятся по окнам домов, слепят глаза прохожим и водителям. Из подвалов на свет выбрались исхудавшие коты и, жмурясь от удовольствия, греют спинки. Все вокруг гуляют без шапок, с расстёгнутыми куртками. И так хорошо на улице, так тепло.
За домом открылся вид на Алёшину школу и гаражи. Это гаражи старшеклассников. На переменах они бегают туда выпить или покурить. О нынешних старшиках ходило много слухов, поэтому Алёша всегда прижимался поближе к ограде школы.
Чтобы пройти через школу, нужно одолеть «болото» – так в классе называют дорогу к школе. Весной и осенью там собирается такое количество грязи, что можно утонуть. Иногда кто-то добрый застилал дорогу картонками, один раз даже старый ковёр положили. Алёша привычно ступил по свежим картонкам и посмотрел в небо, просвечивающееся между двумя серыми исполинскими домами... Небо было голубое-голубое, как незабудки у дедушки в саду… Такое яркое, без единого облачка, какое бывает только весной. Алёша любил весну больше всего. За такое вот небо и за День рождения в конце апреля.
Алёша не ходил в школу целый месяц. С самого детства у него был слабый иммунитет, и он быстро подхватывал заразу. На этот раз он заболел свиным гриппом. Мальчик всё думал, как он умудрился заболеть, ведь свиней у них дома нет.
В больнице Алёше не нравилось. В палате лежали только маленькие мальчики, которые чуть что бросались в слёзы. Медсестры были толстые и злые и делали болючие уколы, после которых попа ныла и невозможно было сидеть.
Иногда Алёше ставили капельницы. Кто-то из младших сказал, что если капельница закончится, то он может умереть от пузырьков в крови. И Алёша не спускал глаз с медленно падающих капель (медсёстрам он, конечно же, не доверял).
По вечерам приходила мама. У Алёшки никого не было добрее мамы.
Она была молода, но на лице уже проступали глубокие морщины. Она всегда ходила в одной и той же одежде: застиранной блузке и юбке-карандаше, из которой топорщились в разные стороны ноги. Мама приносила яблоко, банан или апельсин. Иногда скучающие бабули из соседних палат давали Алёше шоколадные конфеты. И он обязательно их сохранял, чтобы потом поделить с мамой пополам.
Каждый день Алёша с тоской глядел из окна на больничный двор, где, накинув куртки, не спеша прогуливались взрослые больные.
Мальчик с нетерпением мечтал вернуться в школу. От скуки он перечитал весь учебник по литературе. Учиться Алёша не любил, но в школе были его друзья, и с ними было намного интереснее, чем в больнице.
Домой Алёшу отпустили неделю назад. Он был весь тощий, с впалыми щеками, из-за чего учителя при виде него всё ахали и говорили: «бедный мальчик!». Алёша гордо хвастался одноклассникам, что чуть не умер, но «родился в двух рубашках». Он всё ещё покашливал – всякий раз мама бледнела и бросалась греть ему молоко с мёдом.
Вместе с учебой началась и музыкалка. Дома у них стояло мамино фортепиано, мама решила, что добро пропадать не должно, поэтому и привела Алешу в маленькую музыкальную школу на окраине района. Первое время Алёша противился. На специальности добрая пухлая учительница гнула его растопыренные пальцы и заставляла играть гаммы. Ещё был хор, но там были все девочки, и он один, как дурак. И когда Алёша фальшивил, все точно знали, что это именно он. Но самым ненавистным предметом было сольфеджио – хуже математики. Каждое занятие начиналось с написания диктанта: учительница играла аккорды, а класс на слух пытался их записать. Алёше, наверное, медведь на ухо наступил, потому что все аккорды для него звучали одинаково, и мальчик неизменно получал трояки.
Как-то он пришёл домой и стал плакать. Мама пожалела мальчика и сказала, что подумает, и, может быть, Алёше не придется ходить в музыкалку. Но потом старая соседка с пятого этажа увидела, как они с ребятами прыгают по крышам гаражей за домом и наябедничала маме. С тех пор, мама решила, что фортепиано он не бросит, а с вредной соседкой Алёша больше не здоровается.
На школьном дворе ещё лежит снег, и снежная горка, сделанная трудовиком, ещё не провалилась. И так хочется покататься! Но горка уже вся коричневая от грязи, и Алёша не решается к ней подойти. Он идёт дальше, пиная рыхлый снег и глядя по сторонам. Мимо ряда многоэтажек и старой детской площадки с одинокой кривой башенкой.
Вот и очередной испытание! Алёша совсем забыл, что пустырь за школой весной превращается в настоящее озеро. Но не идти же обратно? Мальчик осторожно ступает на тонкий, покрывшийся коркой льда, снег. Нога вдруг проваливается, зачерпнув в сапог немного воды. Он отскакивает на кочку, но и кочка оказывается не кочкой, и Алёша тут же идёт ко дну. Вода заполняет сапоги, и мальчик вздрагивает от мерзкого леденящего холода, разливающегося по ногам. А ведь осталось так мало времени! Оставив надежду, Алёша бежит напролом, топая по проваливающемуся снегу, высоко поднимая ноги.
Он бежит через еловый парк, застывает, чтобы посмотреть на белочку, скачущую по веткам, и снова бежит. Не дождавшись зелёного света, через перекрёсток и дальше, вдоль старых хрущевок и цветных новостроек к непримечательному белому зданию. Подойдя ближе, мальчик слышит завывания скрипки, доносящиеся из приоткрытого окна на втором этаже.
Алёша прыгает через ступеньки и открывает тяжелую дверь.
– Здрасть, тёть Зин! – кричит он.
Завидев его грязные сапоги, вахтёрша злобно клацает зубами. Поменяв обувь на сменную и оставив одежду, Алёша мчится по коридору. Дверь ещё открыта. Мальчик вбегает в класс, несколько девочек оборачиваются и радостно его приветствуют. Алёша садится за последнюю парту и пытается отдышаться. Пот струится под вязанной кофтой, и даже чёлка прилипла к мокрому лбу. Успел!
Вечером похолодало. Алёша шёл домой по тёмным не освещенным улицам. Он знал каждый поворот, и было не страшно. Мокрые ноги чуть подмерзали, в ушах свистел ветер, а Алёша всё распевал песенку, приставшую к нему на уроке.
Дома на пороге встретила мама.
– Ты почему без шапки? – спросила без приветствия.
– Забыл, – ответил Алёша, расстёгивая сапоги.
– Как забыл? – её прозрачные голубые глаза вдруг потемнели. – Ты что, заболеть опять хочешь? Мало тебе больницы?
– Так жарко же, – стоя на одной ноге, Алёша снял с другой сапог.
Мама охает.
– Ты ещё и ноги промочил?!
– Там потаяло всё…
Мама ударила кулаком по стене, и Алёша так и застыл с сапогом в руках.
– Себя не жалеешь, хоть бы меня пожалел! – закричала мама, голос её взмыл вверх и показался каким-то чужим. – Сколько я потратила на лекарства?! Чтобы ты снова заболел?!
Мама хлопнула дверью в спальню. Алёша слышал, как она открыла старый скрипучий шифоньер, на мгновение застыла, а потом принялась что-то искать. Вернулась с ремнём в руках.
– Ну-ка снимай штаны.
– Ну, мам, – Алёша попятился.
– Снимай штаны, я тебе говорю.
Мама размахнулась, и ремень больно хлестнул Алёшу по ноге. Обидно.
Горячие, как кипяток слёзы, покатились по замерзшему лицу. Нырнув под мамину руку, Алёша побежал в спальню. Он попытался закрыть дверь, но мама оказалась сильнее. Его сшибло с ног. И вот теперь некуда бежать. Мать схватила брыкающегося Алёшу и бросила на кровать. Мальчик ошарашенно посмотрел на маленькую рассерженную женщину. Такой маму он ещё никогда не видел.
– Вот тебе! Вот тебе! – приговаривает мама. – Будешь знать, как без
шапки ходить!
Мальчик хочет стукнуть её в ответ, но мама крепко сжимает руки над его головой. Попу жжёт от ударов, и слёзы застилают глаза. Так обидно, что хочется отчаянно закричать маме: «дура!», но вместо от этого он кричит:
– Мама…!!! Мама!!! Не надо!
– Последние деньги на твои лекарства потратила! Больше не буду
тебя лечить! – мама нависает над мальчиком, и бьёт сильнее. Будто с цепи сорвалась.
–…льше не у…уду, – плачет Алёша. – не..уду
А Мама хлещет ремнём и тоже плачет.
– Вот тебе! Вот тебе! Будешь знать, как шапку забывать!
Читайте нас:
© 1998-2024, «Бельские просторы» - литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издается с декабря 1998 года. Относится к категории «литературных толстяков», таких, как «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Дружба народов», «Урал».
Передавая рукописи в редакцию журнала, авторы соглашаются с условиями договора оферты, размещенного на сайте belprost.ru. Рукописи не рецензируются и не возвращаются. Редакция не вступает в переписку с авторами. Положительное решение сообщается. Мнение редакции не всегда совпадает с точкой зрения того или иного автора. При перепечатывании материалов ссылка на «Бельские просторы» обязательна.
____________________________________________________________________________
Свидетельство о регистрации средства массовой
информации ПИ № ТУ 02-01564 выданное
Управлением Федеральной службы по надзору
в сфере связи, информационных технологий
и массовых коммуникаций по Республике
Башкортостан от 31 октября 2016 года.
Главный редактор: Горюхин Юрий Александрович
_________________________________________________________
Единый телефон доверия для детей, подростков и их родителей: 8-800-2000-122 (звонок бесплатный и анонимный для всех жителей России).
Телефон доверия Республики Башкортостан: 8 (800) 700-01-83.
Телефон психологической поддержки детей и родителей: 8-800-347-5000.
Телефон
(347)292-77-62
Эл. почта
Адрес
450079, Республика Башкортостан, г. Уфа, ул. 50-летия Октября, 13, 9 этаж, каб. 912, 923
Рекламная служба
(347)292-77-62
Редакция
(347)292-77-62
Приемная
(347)292-77-62