МОЙ САД[1]
Наступили ненастные дни,
На исходе терпенье и воля.
Одинокой былинке сродни,
Не сломиться бы мне среди поля.
Пусто в поле и пусто в душе.
Сад души моей полон каменьев.
Ни цветочка в нём,
Лишь на меже
Сорняков поднялось ополченье.
Как же я запустила свой сад!
Что наделала я с моим садом!
За работу! И камни летят
С безжизненных клумб – за ограду.
То ли пот, то ли слезы кипят.
Не до них мне – копаю, копаю,
Засеваю надеждами сад
И взойти им скорее желаю!
Оживёт он – и я оживу,
Не сломлюсь, как травинка во рву.
ЖИЗНЬ[2]
Прощаюсь с юностью и с летом,
И горло не першит слеза…
Когда бы знать, какого цвета
У лета бабьего глаза –
Под шалью выцветшей, с каймою –
В зелёном пламени хвои…
Уже давно багряной хною
Я крашу волосы свои.
И наготу примет подробных
Выводят тени на стене…
И утром первые сугробы
Мне в крик кричат о седине.
ГОЛУБЬ МОЙ
Голубь мой, лети, лети –
В звон разноголосицы!..
Кто ж, у выси взяв мотив,
На подножном кормится?..
Что цыганишь у людей,
Милый, крохи сорные?
В поднебесье – всех земней
Слово не заёмное.
Приворотная тщета.
Маята извечная…
Да не наша ли чета
Синевою венчана?..
«Голубь мой, – зову опять, –
Сколько нам отмерено?..»
Тяжела земная кладь.
Робок взгляд потерянный.
Что ж, прощай, моя печаль,
О двух крыл, что волоком…
Дрожь полётного плеча.
Притяженье облака!
ВЕРНОСТЬ
Закружат перелётные птицы...
И ничто нам не сможет помочь.
Вновь в глазах моих снег отразится.
Вновь в твоих – вспыхнет южная ночь.
«Воротись!.. – я уже всё простила.
Или тесно нам было вдвоём?..
Слишком рано, мой милый, остыло
Бережёное горло твоё».
Нас разымут точёные крылья
Вдруг клинками – на век ли, на миг,
И повиснет в тенётах бессильно
Мой – в три горла – отчаянный крик.
В небе цвета линялого ситца
Растворяется точка одна…
Вот и всё. Только зимняя птица.
Вот и всё. Холода, холода…
СИЮМИНУТНОСТЬ[3]
Зеленоватый ранний мёд
Сорвётся с ложечки вот-вот –
Янтарной капельки полёт…
За это ли, скажи, пчела,
Труду все силы отдала?
Зеленоватый ранний мёд
Свет драгоценный в душу льёт…
Как в сказке, вдруг пчела шепнёт:
«Взгляни на соты дней своих,
А ты, зачем ты строишь их?»
Зеленоватый ранний мёд,
Минута сладости пройдёт.
И грустен дум моих полёт:
Я знаю, в книге бытия
Сиюминутна жизнь моя.
НЕ ЦЕЛУЙ!
Солоны мои слёзы,
Текут по щекам,
Губ моих не целуй –
Солоны.
Исцеленье моё
Не подвластно слезам –
Исцеленье обид и вины.
Ты, наверное, прав,
Что прощают, любя,
Что любые обиды пройдут,
Если сердце способно,
О счастье скорбя,
Терпеливо ждать светлых минут.
Я согласна терпеть –
Но измены твоей чернота
Обожгла мою душу теперь навсегда.
Вкус медовый
Исчез с моих губ без следа…
Не целуй,
Не целуй никогда!
ПЛАЧ О СУРОВОЙ НЕЖНОСТИ
Прости, всплакнула.
Хоть я и далеко,
Суровой нежностью
Ты ранишь вновь меня,
Зеленоокая высокая осока –
Болотный мой солдат,
Судьба моя.
Я стала по тебе скучать с годами,
Точнее по себе, –
Давнишней, той,
Когда бесстрашно с голыми руками
Я с острыми стеблями шла на бой.
Тогда был сенокос в горах, далёко, –
Куда без лошади девчонке-сироте?!
И я покорно шла к тебе, осока,
В своей извечной горькой маете.
Серпом я стебли жёсткие валила,
Тащила их сушить на бугорок…
Осока злилась,
Билась, что есть силы,
И я платила кровью свой оброк.
А чем ещё мне было рассчитаться
За то, чтобы коровушка жила, –
Кормилица моей сестры и братца,
Что умереть зимой нам не дала?
Прости меня,
Болотная осока,
Ты всё-таки была нежна со мной:
Твоих стеблей животворящим соком
Лечила раны,
Нанесённые тобой.
И заживали, зарастали раны,
Заглаживались шрамы,
И в снегах
Под зимние морозы и бураны
Не помнилось о ранах и слезах.
Прости меня,
Я вспоминаю часто
О той суровой нежности твоей…
Теперь на сердце раны от людей,
Но исцеленья ждать от них напрасно.
Я и не жду.
Теперь я твёрдо знаю:
Есть где укрыться мне
От зла и лжи –
К тебе, осока милая, сбегаю,
В свой заповедный уголок души.
Средь жалящих стеблей моя обитель,
С тобой мы вместе:
В счастье и в беде.
Учитель мой и вечный исцелитель,
Болотный мой солдат,
Поклон тебе!
[1] Перевод с башкирского языка Роберта Паля
[2] Переводы с башкирского Сергея Янаки
[3] Переводы с башкирского языка Юрия Андрианова