№12.2021. Маргарита Чекунова. Литературный перекрёсток. Переводчик с небесного. Стихи

Маргарита Геннадьевна Чекунова родилась в 1993 году. Окончила журналистский и филологический факультеты. Погружалась в разные профессии: снимала кино в Тюмени, работала журналистом на телевидении и в газете. Член Союза писателей России. Публиковалась в «Литературной газете», журналах «Наш Современник», «Врата Сибири», «Бельские просторы».

Маргарита Чекунова

Переводчик с небесного

*  *  *

Ты идешь по улице, кажущейся пустой,

жестокой, сквозящей своей немотой:

то ли это – баннеры, фонари, то ли это – след пустоты внутри.

Ты идёшь по улице. Солнце – как двадцать солнц.

Знойный вечер пуст, чуть зернист и солон.

Камеры следят холодным лучом глазниц, направляясь в сияние из-под ресниц.

Ты идёшь по эре, а эра твоя тонка. И вера, как тоненький звук сверчка.

Из детства

Пить вперемешку с гордостью

слёзы кристальных вод.

Это случилось осенью,

мне был двенадцатый год.

С кем-то поссорилась. Первая

нежно-суровая мысль:

«Зачем нас природа сделала

смешными?» Хотелось взмыть

в то бесконечное, облачно-

звонкое, отъединить

с плотски земной перепонкой

вечно непрочную нить.

Звенели звезды-горошины,

плыл голос издалека:

«Нежная моя, хорошая,

так не играй пока».

*  *  *

Мальчик держит енота,  

сажает его на спину,

трогает его нос, улыбаясь смутно.

Прохожим так интересно, что эта картина

их заставляет оглядываться поминутно.

«Какая вам разница, – думает мальчик, –

за что я люблю енота?

Не для фотографий приезжих купальщиц,

не для охотников на дорожное фото.

Я очень влюблён в города и страны,

когда существо за пазухой дышит сонно.

Когда у тебя есть друг, заживают раны,

и поезда не торопят свои вагоны.

Просто идёшь пешком, по большому счету,

если того потребует ветер в спину,

нет никого роднее, кроме енота,

друга молчащего (вычурность мне противна).

Всё так же могу замереть перед свистом

крикливого ветра и шёпотом мирных рептилий.

Вот если бы он рассказал вам на чистом-чистом,

вы бы, наверное, сами его полюбили».

*  *  *

Карл не крал у Клары кораллы.

Просто образ древнего минерала,

его хрупкость коснулись воображения,

рождая в сознании призрачные движения.

Клара не крала кларнет у Карла.

Просто ей не хватало фарта,

что дерзко являлся в душе когда-то.

Его воскресли фуга, этюд, токката.

Непослушные времени и законам,

ходят ветры по хрупким, высоким склонам,

ходят ветры, как звезды в ночном параде,

и ни один из них не украден.

Напрасно кто-то советовал Кларе

заявлять об авторском праве.

Напрасно кто-то советовал Карлу

снова садиться за школьную парту.

Это стало их самым большим секретом.

На полке лежат кораллы с кларнетом,

а Карл и Клара бродят под фонарями,

назло всем правилам с их букварями.

*  *  *

Мне говорили: ты можешь подняться выше.

Ты можешь смотреть на улицу с плоской крыши,

ладошками шпили мысленно охватив.

Можешь представить, что ветер тебе приятель,

можешь смеяться от дерзких его объятий.

Из тысяч мотивов запомнить его мотив.

Когда ты влюблен, ты можешь подняться выше,

искать оправданье для странных четверостиший

и никого на свете не проклинать.

В темные и неясные времена

случается вот что: ты забираешься выше

от мира, что разум абсурдом тебе не вышиб.

Надломленность – это стремление взвиться «над».

Мне нравится вид игрушечных зданий сверху,

но створки в глобальный мир, его гонки, сверки

способны заставить бежать винтовой тропой

наверх. Но потом, как ни радостен вид абстракций,

придется спускаться, и, видимо, просыпаться,

и встретиться с городом, сонной его толпой.

*  *  *

Болезненное самолюбие – это такая стрела,

что как-то, достигнув сердца, в него, словно в грот, вошла,

проникнув в святые тайны и в заводи глубины,

а перья стрелы вонзённой тебе одному видны.

Оно – оголтелый рыцарь из диких, чужих земель,

который когда-то был изгнан за странный изъян в уме,

и он, проклиная это – в бесстрастии немоты,

и вдруг в поединке выяснится, что этот несчастный – ты.

Болезненное самолюбие – это когтистый зверь,

который у ног ложится, как только ты входишь в дверь,

где ждут тебя континенты, гении, города,

и зверь тебя не оставит и не уйдёт никуда.

Хотя и не могут мысли проникнуть под тёмный грунт,

оно – с течения сбившаяся река, превращённая в пруд,

но бьётся под этим грунтом трепещущий ключ цветной,

и мир не придумал яростней защиты себе иной.

*  *  *

Я бьюсь об заклад: вы можете стать эфиром.

У самой пропасти, в облике не порфирном.

Забывшие звук обыденности и парада,

и ложь речевого разумного аппарата.

Секунды стучатся, гулки и монотонны.

Вы – переводчик с небесного.

Обертоны – из колебаний воздуха и мембраны.

Они не парадны и, может быть, не отрадны.

Как покорять сердца первобытной флейте?

Пунктирным ритмом или синкопой, трелью?

Нота у края дрожит камнепадом сапфирным.

Я обещаю, вы можете стать эфиром.

Пусть это будет сад

Пусть это будет сад

Для всех цветных дождей.

Пусть это будет град

Для всех иных вождей.

Пусть там стоит гора,

Гора, где сто лучей.

И ты решишь: пора,

И ты поймёшь зачем.

И ты придёшь на спуск,

И будет спуск полог,

И превратишься в звук,

И превратишься в слог.

Так, на глазах у всех,

Себя до недр раскрыв.

И замолчат – успех!

И закричат – прорыв!

И засвистят – провал! –

Со всех других сторон.

И скажут: «Ты не шквал,

Ты холостой патрон,

Ты как забытый луг,

Ты как дремучий лог».

А ты в ответ: «Я звук»,

А ты в ответ: «Я слог».

И пусть молчит народ,

Не разберёт финал.

Тебя узнает тот,

Кто до сих пор не знал.

И спутав ре и фа,

Забыв, что хмур и горд,

Продолжит: «Я строфа»,

Продолжит: «Я аккорд».