Азалия Илимбетова. Культ вороны в религиозно-мифологической системе башкир

В религиозно-мифологических мировоззрениях башкир значительное место занимает культ вороны. Так, в недавнем прошлом башкиры ежегодно проводили праздник “†арЎатуй” (†арЎа — ворона + туй — свадьба, праздник). В некоторых районах этот праздник называется “†арЎа бутќаhы” (†арЎа — ворона + бутќа — каша). Этот праздник праздновался  в начале весны, как только стает снег, появится свежая трава.

Об этом поется и в башкирской народной песне:

“Кўгћрсен кў¦е сћскћ атќан саќта

Ашай инек ќарЎа бутќаhын”

(Мы праздновали праздник вороны,

Во время цветения незабудки.)

На празднике участвовали только женщины, девушки и мальчики не старше тринадцати лет. На северо-востоке Башкортостана на такие праздники приглашали гостей-женщин из соседней деревни. В день проведения праздника дети ходили по домам и собирали вещи, продукты с криками, подражая карканью вороны. Набрав всего вдоволь, участники праздника направлялись к месту ежегодного проведения праздника. Обычно такое место располагалось или на берегу реки, или на вершине холма, но не далее 1-2 км от деревни. Обязательным условием при выборе места проведения праздника являлось наличие там высоких деревьев. Участники праздника несли туда самовары, котлы, посуду, чай, сахар, хлеб и крупу.

Самая старшая женщина деревни, знаток ритуалов проведения различных обрядов и праздников, распоряжалась ходом подготовки и проведения праздника. Она выделялась от других участниц своей одеждой — бутафорским старинным костюмом. Ее называли юлбарсы. Бутафорский костюм состоял из украшений и ожерелий из раковины (ќабырсаќ), а также палочки или прутика, “оседлав” которую распорядительница встречала гостей.

По ее распоряжению молодые собирали хворост, сухие ветки для костра, устанавливали котлы для варки каши, кипятили чай, наряжали деревья цветными шалями, бусами и др. украшениями, а мальчики, взобравшись на деревья, имитировали карканье ворон. После чего молодые женщины и девушки ходили вокруг украшенного дерева, произнося благопожелания: “Етhен кешелћргћ лћ, ќоштарЎа ла” (пусть хватит пищи и людям и птицам).

Приготовлением каши занимались только пожилые женщины. А молодые водили хороводы, играли в мяч, прыгали через препятствия, а местами бегали взапуски, заправив рубахи в штаны. В беге принимали участие девушки и молодые женщины, не рожавшие детей.

При приготовлении каши кашевары постоянно приговаривали слова, обращенные к воронам:

“Илћк менћн илћп тор,

Кунћк менћн ќойоп тор”.

(Пусть будет что просеивать через сито,

Пусть поливает дождь, как из ведра.)

Перед началом еды участницы праздника обращались к воронам с просьбами, чтобы они вызвали дождь (“ямЎыр яу¦ыр”), а также выбивали друг у друга ложки со словами: “Это не тебе, а воронам”. Во время еды нельзя было говорить плохо о каше, так как приготовленная на празднике каша считалась божьей пищей.

После общей трапезы остатки ритуальной каши оставляли на пнях, камнях, мазали стволы и ветви деревьев как долю для ворон. При этом женщины приговаривали: “Это воронам, это воронам”, опять повторялись слова с просьбами к воронам, чтобы они ниспослали дождь, предотвращали бедствия и голод, а дети, взобравшись на деревья, громко кричали как вороны:

“†арЎалар килеге¦, килеге¦

Йылга у¤ыш телћге¦!”

(Вороны, прилетайте, прилетайте,

Году удачу пожелайте!)

Название праздника, обрядовые слова и ритуальные действия, произносимые и совершаемые по ходу праздника, свидетельствуют о том, что башкиры воспринимали в прошлом ворону, как птицу, способную вызвать дождь, считали ее священной птицей, стремились умилостивить ее.

В этом празднике обращает на себя внимание еще несколько моментов: во-первых, одевание распорядительницы праздника в бутафорский костюм и “оседлание” ею палки или прутика во время встречи гостей; во-вторых, разбрасывание на пни, камни, ветви деревьев остатков каши на съедение воронам; в-третьих, участие в празднике только женщин и детей.

Сегодня первоначальные значения одевания распорядительницы праздника в “бутафорский” костюм и “оседлание” ею палки при встрече гостей забыты. Но сохранение в недавнем прошлом у других народов подобных элементов во время проведения различных ритуальных обрядов и праздников позволяют восстановить первоначальное значение этого явления. Так, до недавнего времени у горных алтайцев, тувинцев, хакасс, тофаларов шаманские кафтаны украшались раковинами каури, которые нашивались в определенном порядке на поясе и на спине. У тофаларов и восточных тувинцев такой кафтан дополнялся нагрудником, украшенным той же раковиной каури. Можно предполагать, что в прошлом и у башкир распорядители и распорядительницы тех или иных ритуальных обрядов и праздников — шаманы и шаманки носили примерно такие же, как и у алтайских тюрков, костюмы — кафтаны и нагрудники, украшенные раковинами каури. Элементы такого костюма сохранились в костюме распорядительницы праздника “†арЎатуй”.

Непременным элементом шаманского инвентаря всегда являлся посох, который обладал, по мнению их носителей, сверхъестественной силой (для сравнения: посох царя змей Кахкахи в эпосе “Урал батыр”, которого забрал себе Урал-батыр, также обладал волшебной силой). У эвенкийских шаманов посох шамана символизировал его коня или оленя. “Оседлав” его, шаман “ездил” то в верхний мир, то в мир мертвых, провожая души умерших. Возможно, и оседлание палки распорядительницей праздника “†арЎатуй” носило в прошлом подобную идеологическую нагрузку.

Таким образом, одевание распорядительницы праздника в празднике “†арЎатуй” в “бутафорский костюм” ничем не отличается от тех звериных масок или костюмов, надеваемых в прошлом шаманами или распорядителями различных обрядов во время тотемических праздников и плясок у различных народов мира, в том числе и во время “медвежьих праздников” у башкир и народов Сибири. Этнографические параллели и широкая распространенность таких явлений в прошлом дают основания делать вывод о том, что одевание у башкир распорядительницы праздника “†арЎатуй” в “бутафорский” костюм является пережитком древнейшего ритуала переряжения участниц тотемического праздника в тотема, в данном случае — в ворону.

А разбрасывание вокруг местности остатков каши — это не только выражение стремления участниц праздника умилостивить ворону, а, может быть, связано с более древним представлением о вороне, как о тотеме. Ритуал разбрасывания пищи первоначально мог иметь значение как заботу о тотеме, обряд размножения тотема, исполняемый во время тотемических праздников, в данном случае обряд размножения тотема — ворона.

Если “†арЎатуй” является тотемическим праздником, то возникает вполне естественный вопрос, почему же на этом празднике участвуют только женщины, девушки и несовершеннолетние мальчики? Прежде чем ответить на этот вопрос, надо отметить, что тотемизм в своем развитии прошел очень долгий исторический путь и, если его возникновение относится к периоду первобытного стада, то отмирание его относится к периоду отцовского рода. Поэтому и состав участников тотемических праздников в различный период развития человеческого общества не мог не меняться. Весьма возможно, что в период первобытного стада в них участвовало все население, так как в тот период коллектив людей был монолитным, то есть состоял из людей одного тотема. Но с возникновением экзогамии и материнского рода, матрилокального брака и матрилинейной филиации родства в данном роде женщины и их дети принадлежали к одному тотему, а мужчины — к другому роду, тем самым и к другому тотему. И поэтому они не имели права участвовать в тотемическом празднике рода жены, что и зафиксировано в башкирском тотемическом празднике “†арЎатуй”.

В башкирской мифологии сохранились и другие мотивы, объясняющие происхождение культа вороны. Так, в сказке “Ун ике сџаль” (Двенадцать вопросов) на вопрос девушки, откуда происходит ворон, герой сказки отвечает, что ворон был сыном Адама, но он из-за своей лености потерял человеческий облик.

Косвенные свидетельства отождествления человека и вороны сохранились и в разговорной речи башкир. В башкирском языке имеется парное слово “бала-саЎа”, которое можно перевести на русский язык как “дети”. Первый элемент этого слова “бала” переводится на русский язык как “ребенок”, но значение второго элемента этого слова “саЎа” в настоящий момент забыто. Сейчас он дает только оттенок множественного числа. Но при сравнительном сопоставлении таких слов с другими языками можно восстановить их первоначальное значение. Так, слово “саЎа” в тюркских языках некогда имело самостоятельное значение. “Слово — “саЎа” (с фонетическими вариантами “чага” и “шага”) в чагатайском языке означало “вороненок”, а в современном туркменском языке означает “ребенок”. То есть парное слово “бала-саЎа” в первоначальном виде могло означать и у башкир “ребенок-вороненок”. Как известно, парные слова являются собирательными понятиями. Из этого можно предположить, что когда-то понятия “ребенок” ассоциировалось в понимании предков башкир с понятием “вороненок”.

Чем это объяснить? В период возникновения тотемических идей первобытные люди отождествляли себя с определенным видом животных, и наоборот — животных с человеком. Поэтому ничего нет удивительного, если предки башкир отождествляли ребенка с вороненком, а себя с вороной, тотемом данного коллектива людей.

Исходя из точки зрения, что ворона в древности являлась тотемом башкир, можно объяснить и другие сюжеты в башкирской мифологии, связанные с культом вороны. В этом плане вызывает определенный интерес легенда, объясняющая происхождение башкирской народной мелодии “Бала ќарЎа” (вороненок). В легенде говорится, что когда-то во время межплеменных войн муж и жена отправились в поход. В пути жена родила ребенка, которого оставили в гнезде вороны, так как не было возможности взять его с собой. После похода, возвращаясь домой, они подошли к этому месту и хотели похоронить останки ребенка. Но когда они подошли к гнезду вороны, то увидели там сидящего мальчика, который, опустив ноги по краям гнезда, напевал какую-то мелодию, а вокруг него стаей летали вороны. Эту мелодию его отец сразу же сложил на курае. Так возникла башкирская народная мелодия “Бала ќарЎа”, которую исполняют только на курае. Так мальчик был воспитан воронами.

В другой сказке “Ала ќарЎа хан” (Ворон-хан), обладавший человеческой речью ворон, попав в сети старого охотника, просит отпустить его на волю, за что он обещает исполнить все желания охотника. Охотник отпустил его на волю, и он под нажимом жены трижды обратился к Ворону с различными просьбами. Ворон оказался ханом целого государства. В первый раз Ворон-хан подарил ему осла, изрыгающего золотом, второй раз — подарил деревянный сосуд для сбивания масла (кџбџсэк), который по желанию владельца немедленно пополнялся до краев маслом, творогом и другими молочными продуктами. Однако эти подарки Ворона-хана в пути домой были похищены ворами. Тогда при третьем обращении охотника с просьбой Ворон-хан подарил ему “автоматическую” колотушку. Когда и в третий раз воры похитили подарок Ворона-хана, то колотушка так начала бить воров, что они вынуждены были вернуть и осла, и маслобойку, лишь бы колотушка перестала их колотить. Так охотник добился возвращения себе всех подарков Ворона-хана и стали с женой жить в достатке и богатстве.

А в следующей легенде дается объяснение, почему по поверьям башкир ворона живет тысячи лет. Однажды ворона выпила живую воду из сосуда пророка Нуха, за что она была наказана пророком — у нее перья стали пестрыми, а мясо — непригодным к употреблению в пищу. Ворона, улетев от пророка, села на сосну и разбрызгала остатки живой воды в клюве на дерево, отчего сосны стали вечнозелеными. После этого вороны стали жить тысячи лет.

Мотив связи вороны с живой водой прослеживается также в эпосе “Урал-батыр” и в сказке “Алтын ќауырhын” (Золотое перо). В эпосе “Урал-батыр” по просьбе жены Урал-батыра ворон приносит к клюве живую воду. Омывая этой водой трупы четырех батыров, убитых в свое время Урал-батыром, жена Урал-батыра оживляет их и отправляет их вместе с сыном Яиком на помощь Урал-батыру в его борьбе против царя дивов Азраки.

В сказке “Алтын кауырhын” (Золотое перо) сказочный конь батыра погибает в драке с другим волшебным подводным жеребцом. Герой сказки поймал вороненка, клевавшего труп лошади. В это время прилетает ворона-мать и обращается к джигиту с просьбой отпустить вороненка. Джигит соглашается удовлетворить просьбу вороны-матери, если она принесет ему живую и мертвую воду. Ворона приносит живую и мертвую воду, разбрызгивает их на труп коня и оживляет его.

Связь культа воина с водой проявляется и в других поверьях башкир. Как было отмечено выше, во время праздника “†арЎатуй” участницы праздника обращались к вороне с просьбами, чтобы вороны ниспослали дождь. Эта связь прослеживается также в таких поговорках, как “Я¤Ўы¦ ќарЎа ќарќылдап ямЎыр килтермэҐ” (Одна ворона своим карканьем не принесет дождя) или в поверьях: карканье ворон — к ненастью. Если согнать ворон с их гнезд возле деревни, то прекратится ненастная погода, если ворона каркает, усевшись против ветра, будет дождь; если черная ворона резвится, погода испортится…

Почитание древними башкирами ворона нашло отражение и в этнонимах некоторых родов и родовых подразделений башкир. Так, в составе племени ќаршен имеется род ќарЎа-ќаршен, а в составе племени ќатай — род ќо¦Ўон-ќатай. Об этом же свидетельствует тот факт, что священной птицей башкир племени тамьян является ворона.

Поэтому и башкиры почитали ворону как священную птицу. И в этой роли ворона способна предвещать судьбу человека, его семьи. Если ворона каркает возле дома, то это воспринималось как грозное предзнаменование о скорой смерти кого-либо из членов семьи, проживающих в этом доме. Поэтому, услышав карканье вороны возле дома, говорили: “Священная птица, пусть твой крик будет к добру, на тебе масло и мед!”

В башкирской мифологии имеются сведения о принесении воронам в качестве жертвенной пищи не только каши, масла и меда, но и людей.

Так, в эпосе “Урал-батыр” говорится:

“Раз в году бывает день,

Когда кормят этих птиц (ворон — И. А.)

Когда девушек в колодец бросят,

Когда девушки умрут,

Когда вытащат их всех

Воронам (на съедение) швырнут,

Они тут же их склюют”.

Впрочем, этот эпизод в эпосе “Урал-батыр” можно интерпретировать и по-другому — как пережиточное явление более древнего обряда. Как было отмечено выше, зороастрийцы бросали трупы покойников собакам и птицам с целью охраны душ покойников от злых сил, чтобы души умерших скорее вселялись в священных собак и птиц. Эпизод выбрасывания трупов, жертвоприношений в эпосе “Урал-батыр” косвенно свидетельствует о том, что, возможно, и древние башкиры, как и зороастрийцы, выставляли трупы умерших людей на съедение священным птицам-воронам с целью скорейшего перевоплощения душ умерших в тотемы-вороны. Позднее этот обряд потерял свое первоначальное значение и трансформировался в акт бесчеловечного отношения к трупам умерших людей.

Ворона выступает в роли покровителя, защитника и в обычае башкир выставлять на шестах на крышах сараев и на оградах садов и огородов трупа вороны. Это, по их мнению, охраняет домашних птиц, сады и огороды от нападения хищных птиц и налета других птиц, наносящих вред садам и огородам.

В прошлом башкиры наделяли сверхъестественными качествами не только живую ворону, но эти качества переносили и на отдельные части ее тела. Пришитые на колыбели вороньи когти, как и когти коршуна, стервятника и беркута, являлись оберегами от нечистых сил. Воронью желчь использовали как лекарство при появлении бельма на глазу.

Из представления о священности вороны башкиры в прошлом запрещали убивать ворону. За убийство вороны могло настигнуть проклятие не только виновника, но и всю его родню.

В этом мотиве, как нам кажется, в башкирской мифологии нашло отражение древнейшее представление о том, что за убийство тотема, как, например, и за убийство собаки у зороастрийцев, виновник должен наказываться строже, чем за убийство человека. Возможно, происхождение самого понятия проклятия “ќарЎау”, “ќарЎыш” в башкирском языке связано с представлениями о возможном проклятии тотема-вороны “ќарЎа” за те или иные нарушения норм тотемической табуации.

Таким образом, анализ сюжетов и мотивов башкирской мифологии показывает, что наиболее древние корни культа вороны связаны с тотемическими представлениями древних башкир. Об этом свидетельствует бытование в прошлом и возрождаемый сегодня тотемический праздник “†арЎатуй”. В башкирских эпосах, сказках, легендах, поверьях, обрядах, поговорках, этнонимах и символах отдельных башкирских племен, родов и родовых подразделений и сегодня обнаруживаются мотивы веры древних башкир в тождество человека и вороны, в происхождение отдельных групп людей от вороны и, наоборот, вороны от человека, прослеживаются мотивы заботы о тотеме-вороне, тотемической табуации.

С возникновением обожествления природных явлений эти представления древних башкир трансформировались в представления о вороне как о творце, распорядителе мертвой, живой и небесной (дождь) водой, а еще позднее ворон-тотем стал тотемом-предком, тотемом-богом, в честь которого приносили жертвоприношения, стал символом власти. Поэтому и на знамени царя зла Катила из эпоса “Урал-батыр” был изображен ворон — изображение главного бога Катила.  Такова примерная схема развития культа вороны в религиозно-мифологических мировоззрениях башкир.

Культ вороны в прошлом наблюдался не только у башкир. Он был широко распространенным явлением в мировоззрениях народов Европы, Азии и Северной Америки.

Так, по поверьям казанских татар, если ворона каркает на кровле, то в этом доме кто-нибудь умрет. Киргизы относились к вороне как к священной птице — ее нельзя было убивать. Следы тотемических представлений о вороне как о тотеме отражаются в родоплеменных этнонимах каракалпаков. Помощниками и покровителями узбекских шаманов считались ворона и сизоворонка. В якутской мифологии шаманы происходят от двух братьев-близнецов, родившихся от якутки и сына бога Хара-Суоруна (Черная ворона). Возможно, ворон считался одним из тотемов у тофаларов.

Особый интерес вызывают пережитки культа вороны у народов Восточной Сибири. Среди современных олекминских эвенков сохранился рассказ о браке эвенкийки с вороном. А среди соседей их — верхнеалданских эвенков — сохранились фрагменты рассказа о том, что в давнее время вороны были людьми, потом дух-хозяин верхнего мира наказал их и они стали птицами. У илимпийских эвенков к северу от Нижней Тунгуски ворон был помощником творца. В недавнем прошлом каждый эвенкийский род имел свою птицу, в том числе и ворону. Каждый род оберегал свою птицу, не убивал ее, и если случайно это происходило, то убитую птицу-тотема хоронили как человека. Нанесение вреда своей птице приносит болезни или несчастье. Как созвучны эти мифы с аналогичными мифами башкир!

У юкагиров ворона выступает в роли помощника творца. На полуденной стороне сидел творец и думал, как бы дать людям свет. Тогда творец создал ворону и сказал: “Пойди продолби зарю!” Ворон продолбил клювом дыру, откуда брызнул свет. Затем ворон похитил у злых сил мячи, в оболочки которых были зашиты солнце, луна и звезды, и, расклевав оболочки, выпустил светила наружу.

По корякской мифологии, Великий Ворон организовал вселенную; он — первый человек и предок коряков, а в камчадальской мифологии ворона — главный герой камчатских мифов — снес землю с неба и утвердил ее на море.

В чукотской мифологии ворон на равных правах с творцом является устроителем мира: достает свет и солнце. У азиатских эскимосов, как и у американских, один из двух фратрий носил этноним Ворона. В связи с широкой распространенностью культа вороны возникает вполне закономерный вопрос: кто, какие народы были создателями этого явления, где он мог формироваться?

Несмотря на заманчивость связывания формирования культа вороны, как некоторые исследователи, к Южному Уралу, а его создателей — к древним башкирам, этнографические и фольклорные материалы не дают веских оснований для таких выводов.

При анализе культа вороны у народов Сибири бросается в глаза одно явление, которое может в какой-то степени помочь внести ясность в этот вопрос. Так, во время медвежьих праздников обские угры и якуты при поедании мяса каркали по-вороньи. А эвенки кричали по-вороньи не только при поедании мяса медведя, но и при охоте на него. Негидальцы каркали по-вороньи после убийства медведя. Это явление наталкивает на предположение о том, что ворона у вышеназванных народов, несмотря на прослеживание в мифологии якутов и эвенков некоторых мотивов ее культа, не считалась своей, не была их тотемом, а считалась чужой. Ведь, как было отмечено выше, у названных народов при аналогичных ситуациях не только каркали по-вороньи, но и говорили, обращаясь к медведю-тотему, что не они убили его, не они едят его мясо, а чужие люди. Точно так же, в данном случае обские угры, якуты, эвенки, негидальцы, каркая как ворона при убийстве и поедании мяса медведя-тотема, стремились ввести в заблуждение душу своего тотема медведя, что не они убили его, не они едят его мясо, а чужие люди, почитающие ворону. Второй вывод, напрашивающийся из вышеотмеченного явления, — это то, что обские угры, якуты, эвенки и негидальцы жили по соседству с “чужими” народами, у которых тотемом была ворона. Ведь они не курлыкали, например, по-журавлиному (как один из тотемов обских угров), не клокотали по-орлиному (как один из тотемов якутов), а именно каркали по-вороньи, как тотемы чужих соседних народов. А чужими соседними народами, у которых ворона была тотемом, были юкагиры, коряки, камчадалы, чукчи и эскимосы Северо-Восточной Сибири.

Возможно, в глубокой древности (приблизительно до десятого тысячелетия до н. э. в период существования урало-алтайской языковой общности, тотемический культ вороны, главный тотем палеоазиатских народов, проник в урало-алтайскую языковую среду, пережитки которого сохранились до наших дней в мифологии тунгусо-маньчжурских, угорских и тюркских народов, в том числе и в мифологии башкир.

Из архива: декабрь 1999 г.