Сергей Хомченко. Оренбургская губерния в мемуарах пленных военнослужащих великой армии Наполеона

Большое значение как для исследователей Отечественной войны 1812 года, так и для краеведов имеет изучение мемуаров пленных военнослужащих великой армии Наполеона. Они хоть и не являются полностью достоверным источником, но дают полезную информацию о жизни в российской провинции глазами иностранцев.

Свои мемуары по интересующей нас теме оставили унтер-лейтенант вестфальского 2-го гусарского полка Симон Эдуард Рюппель, капитан французского 2-го конно-егерского полка Пьер Ноказ, капитан французского 125-го линейного полка голландец Карл Йоханн Вагевир, су-лейтенант французского 36-го линейного полка Оноре де Белэ и солдат французского 9-го легкоконного полка ганноверец Кристоф Циммерманн.1

Рюппель попал в плен в августе 1812 г. в сражении у Лубино (Валутиной горы) и в октябре того же года был приведен в Оренбургскую губернию, где находился до июля 1813 г. Ноказ был взят в июле 1812 г. на Днепре, в ноябре был доставлен к месту проведения плена, а в октябре 1814 выехал домой. Вагевир был пленен в ноябре 1812 г. на р. Березине и, после ряда перемещений, в октябре 1813-го оказался в уездном городе Мензелинске. Там он находился до июля 1814-го, после чего через Уфу вернулся на родину. Белэ тоже был взят на Березине, но, так как двигался по несколько иному маршруту, попал в уездный Бирск позже – в декабре 1813 г. После освобождения в августе 1814 г. он отправился в Уфу, а оттуда, в сентябре, – домой. Циммерманн попал в плен во время фуражировки в августе 1812 г. под Смоленском, в Оренбургскую губернию был приведен в октябре, освобожден был в марте 1814-го.

Большое впечатление на мемуаристов произвели огромные степи, которые простирались за Волгой, и небольшие крепости, протянувшиеся цепочкой до Оренбурга. Каждая крепость состояла из дюжины домов, населенных казаками, и была обнесена высоким земляным валом, который мог выдержать в лучшем случае первую атаку. На входе и выходе такого форта стояли часовые. Рюппелю невозможно было описать скуку в этом ужасно длинном путешествии, ведь день за днем глаза не видели ничего, кроме неба и снега, а вечером – душной, закопченной крестьянской избы.2

Оренбург, окруженный заснеженными крепостными стенами, из-за которых выглядывали только зеленые купола церквей, смотрелся, по словам Рюппеля, очень живописно. Внутри он отметил идеальный порядок, напоминавший о каком-нибудь немецком гарнизонном городе.

По приезде в Оренбург Рюппель с товарищами был размещен в достаточно приличной казарме, где в то же время проживали инвалиды. Все пленные были снабжены войлоком, теплыми покрывалами и горячей едой, которая состояла из любимого здесь капустного супа, жареной рыбы и гречневой каши. Позже часть пленных была переведена в уездный Бузулук. Рюппель с двумя офицерами был поселен в маленькой крестьянской избушке, большую часть которой занимала печь. Спали на ней и на узкой лавке у стены. Домашняя утварь состояла из нескольких железных горшков, пары деревянных тарелок, ведра и топора. Втроем они поделили между собой обязанности: польский подпоручик Пулевский, хорошо говоривший по-русски, взял на себя закупку продовольствия и готовку пищи, вестфальский унтер-лейтенант Шнупхазе – поддержание огня и уборку в комнате, а Рюппель – колку дров и доставку из реки воды. Другие пленные также создали общие хозяйства для взаимной помощи.

Ноказ с четырьмя товарищами в деревне К... был размещен в отдельной комнате крестьянского дома, очень маленькой, но пригодной для жилья. Пленные находили возможность достать себе качественное и дешевое продовольствие. Однако вскоре они были переведены в Кинель-Черкассы, а оттуда в Сарбай, где вместе с солдатом своего полка Ноказ оказался в одном помещении с четырьмя крестьянами, кобылой, тремя телятами, десятью овцами и 28 другими мелкими домашними животными. Часто бывало, что за ночь овцы съедали всю солому, на которой спал француз, а утром его будили телята, лизавшие ему лицо. При этом Ноказ отмечал, что ему еще повезло, так как некоторые его товарищи оказались в доме со свиньями. Лишь через несколько месяцев Ноказа перевели в Бугуруслан, где жилищные условия были приемлемыми. Там он вел общее хозяйство с семью другими офицерами, занимаясь закупкой продуктов, которые были крайне дешевы. К своему стыду, он взял за обычай по пути на рынок заходить в кабак, где выпивал водки. Бороться со скукой Ноказу помогали французские книги, которые он брал читать у местных дворян. Особо понравившиеся книги он даже переписывал, рассчитывая увезти с собой во Францию. Длинные вечера скрашивал и триктрак, красивую доску для которого сделал ему солдат, искусный столяр-краснодеревщик.

Вагевир поселился в комнате с двумя другими голландскими офицерами. Если пленных что-либо не устраивало, у них всегда была возможность договориться с присматривающими за ними инвалидами за стакан водки и пятак (patakken) перевести их в другую квартиру. Первое время пленные не получали положенных им порционных денег и не могли купить себе продовольствия. Городничий оправдывался тем, что не получил соответствующего приказа. Особенно страдали солдаты, питавшиеся одними сухарями. Вагевир сочувствовал им, но ничем не мог помочь, так как сам был на иждивении товарищей, имевших некоторые суммы. Офицеры считали, что во всем виноват городничий, удерживающий выплаты, и решили идти к нему с требованием вернуть их деньги. К счастью, долгожданный приказ прибыл накануне назначенного дня, и конфликта удалось избежать.

Шестеро голландцев жили вместе и вели совместное хозяйство. Получаемого офицерского жалования (50 коп. в день) хватало, чтобы жить хорошо, особенно по местным меркам. По средам в городе действовал рынок (bazar), куда окрестные жители, в основном татары, свозили различные продукты, рыбу, дичь. Все стоило очень дешево. Например, за 25 ободранных зайцев просили 4 копейки. Тушки замораживались и считались между пленными деликатесом. Правда, здесь нужно учесть, что местное население не употребляло зайцев в пищу, считая их чем-то вроде кошек, а использовало только шкурки…

Циммерманн, как и другие простые солдаты в Бузулуке, жил с хозяевами в крестьянской избе. При растопке большой печи лишенный дымовой трубы дом заполняли ужасный дым и угарный чад. Пленным не разрешалось подниматься в верхнюю часть комнаты, им отвели угол на крайних лавках у пола. Помещение кишело всякого рода насекомыми, множество тараканов днем и ночью бегали по скатерти и стенам и будили спящих, падая на них. От властей Циммерманн получил пару ботинок, рубашку, штаны и сюртук. Кроме того, регулярное снабжение заключалось в солдатском провианте и денежном содержании в размере 5 коп. в день. При этом фунт (чуть больше 400 г) лучшей говядины стоил 12 – 16 пфеннигов (7,5 – 10 коп.), фунт хлеба – 8 пфеннигов (5 коп.). Капуста и огурцы, выращивающиеся повсеместно, стоили и того меньше.3

Мало-помалу между пленными и местными жителями установились хорошие отношения. Особенно это касалось пленных офицеров и русских дворян, ведь большинство русской знати хорошо говорило по-французски и испытывало огромный интерес к европейцам. В Оренбурге Рюппеля и других пленных офицеров часто навещали русские офицеры. После перевода в Бузулук Рюппель с несколькими товарищами был приглашен в загородное поместье Покровское, принадлежащее дворянину Василию Ивановичу Племянникову (v. Plemjannikov). Вечером собрались гости из соседних поместий. Многие свободно говорили по-французски. Заметив, что разговоры о победах русской армии ухудшают настроение пленных, хозяин дома запретил говорить о политике. Вскоре гостей пригласили за богато накрытый стол, который составил бы честь лучшему ресторану. Особо Рюппелю понравилась ботвинья – холодный рыбный суп с огурцами и капустой: стерлядь – лучшая, по его мнению, рыба в России. Из напитков ему понравилось цимлянское вино. Вечером, при свете свечей, старшие дамы и господа отправились к карточным столикам, а пленные пошли танцевать. Оркестр состоял из флейты и двух скрипок, на которых играли крепостные. Особо удалась мазурка в исполнении польского подпоручика Пулевского и дочери местного врача Штобойса Александры. В перерыве лейтенант Арнфо, пожилой француз, исполнил танец англез и при этом так сильно топал по полу, что из-под его подбитых гвоздями сапог вылетали целые плитки прекрасного паркета. После он так важно посмотрел на зрителей, ожидая похвалы, что молодежь не сдержалась и разразилась смехом. После чая снова танцевали, и только в половине второго ночи все разошлись.

Следующий день также прошел в веселье и развлечениях, а вечером господин Племянников пригласил Рюппеля в кабинет и в присутствии своей супруги Елизаветы Гавриловны сообщил о намерении дать ему приют в своем доме. Это предложение, скорее всего, было продиктовано тем, что Рюппель был самым младшим среди пленных – в ноябре, уже находясь в плену, он отметил свое 20-летие. Предложение было принято с благодарностью, хотя Рюппель был несколько смущен перед своими товарищами, которые, впрочем, были рады за него.

На новом месте Рюппеля, по его словам, совсем избаловали, предоставив комнату, достаточно белья и одежды, выделив мальчика-слугу. Однако вскоре Рюппель слег от лихорадки и только искусство бузулукского доктора Якоба Штобойса (v. Stobaeus), пруссака по происхождению, спасло ему жизнь. Навещать больного приходили многие молодые дамы, а госпожа Племянникова просиживала у его постели целыми днями, пытаясь развлечь, хотя и говорила только по-русски. Благодаря постоянному уходу через несколько недель Рюппель встал на ноги. Ближе к лету в Покровское стали приезжать гости, в числе которых Рюппелю посчастливилось познакомиться с Н.М. Карамзиным, известным историком и беллетристом.

Для смены климата по приглашению друга семьи помещика Ивана Гавриловича Жданова (Stannow) Рюппель совершил двухнедельную поездку в его поместье, в окрестности Бугульмы. Там хозяин устраивал ему прогулки, охоту на озере, а по вечерам девять молодых служанок развлекали гостя, играя на балалайках и танцуя в народных костюмах, что приводило молодого человека в восторг. Он даже влюбился в одну из них по имени Вера, чей локон и пуговицу потом всегда носил с собой. В Покровское он вернулся практически здоровым.

Следующую поездку со своим покровителем Рюппель совершил в другое его имение, Степное, близ Уральска. Там они занимались охотой и рыболовством, страдая лишь от надоедливых насекомых. Большое впечатление на Рюппеля произвел сосед-помещик Сидор Алексеевич Граченко (Gratschenko), в прошлом поручик Ширванского полка, с которым он тоже сдружился. Втроем они совершили поездку в стоящий неподалеку киргизский табор, где поменяли водку на кумыс и наблюдали скачки киргизов на лошадях и стрельбу из лука на полном скаку по воткнутой в землю пике…

Живя в Бугуруслане, Ноказ сблизился с помещиком Т., хорошо говорившим на французском языке. Они часто обедали вместе. Т. разрешил Ноказу пользоваться своей обширной библиотекой. О бугурусланском городничем мемуарист сообщил, что тот всегда был к ним справедлив и требовал того же от окружающих. Бугурусланский капитан-исправник также был с ними очень любезен. Он предлагал пленным офицерам поселиться в дворянских усадьбах, где бы их гостеприимно встретили, но французы отказались, предпочитая жить скромно, но вместе.

Однажды на улице к Вагевиру по-французски учтиво обратился какой-то господин, спросив, является ли он пленным офицером. Получив утвердительный ответ, господин пригласил голландца в дом своих друзей. Беседа велась на немецком языке. Новый приятель оказался помещиком Степаном Никитовичем Майоровым (Majarof), отставным майором, проживавшим в восемнадцати верстах от Мензелинска в своем имении. Голландец выразил желание побывать там. Помещик поехал к своему другу городничему и тот согласился отпустить пленного офицера под расписку. Находившийся в тысяче четырехстах часах пути до Амстердама, без единой монеты в кармане, Вагевир легко согласился на это условие. Утром 18 ноября за ним была прислана тройка, которая отвезла мемуариста в поместье. Степан Никитович встретил его на пороге своего дома и повел знакомиться со своей семьей – женой и тремя маленькими дочерьми. После обеда хозяин показал гостю его комнату и сказал, что в его полное распоряжение поступает слуга Яков.

На следующее утро Вагевир был приглашен к завтраку. Слуги внесли чай и кофе, а хлеб с маслом, сыром и другими легкими закусками находились на небольшом столике у стены, откуда каждый мог брать, что хотел. Гость был удивлен, увидев хозяйку, курящую за завтраком папиросу: курение было предписано даме из-за постоянной зубной боли. Первые разы она делала это неохотно, но постепенно это стало привычкой. Голландец также выкурил трубку хорошего турецкого табака. После завтрака Степан Никитович показал Вагевиру свое имение с многочисленными постройками и службами. После обеда и дневного сна приятели отправились на конную прогулку по окрестностям, а вечером играли в карты.

И последующие дни проходили в прогулках и развлечениях. В один из дней они посетили отца хозяина, почтенного семидесятилетнего полковника, жившего в своем имении в шестнадцати верстах, где голландец был встречен очень гостеприимно. Познакомившиеся с Вагевиром окрестные помещики стали называть его на русский манер Карлом Ивановичем. Местное общество очень любило охоту, поэтому Вагевир стал частым участником псовых охот на зайцев, куропаток, гусей и уток. Распространен был такой способ охоты: в снег втыкались тонкие прутья, на которые вешались сети, в них и запутывались зайцы, загоняемые собаками.

Когда голландец уезжал из Мензелинска, он обещал своим товарищам навещать их. Как-то, выполняя свое обещание, он отпросился у Степана Никитовича и совершил поездку в город. В путь хозяин дал ему повозку, загруженную мукой, рыбой, свининой, дичью и другими продуктами и попросил вручить все это пленным товарищам. Вагевир был сердечно принят своими земляками и провел с ними четыре дня. Вернувшись в имение Майорова, он передал тому слова благодарности за подарки, что доставило Степану Никитовичу неописуемое удовольствие.

Возвращаясь из Мензелинска, Вагевир вновь посетил полковника Майорова. Тот собрал для пленных целую повозку теплой одежды и обуви, присовокупив к этому большую рыбину весом не менее 25 фунтов. Позже, во время ярмарки в Мензелинске, полковник лично навестил голландских офицеров и пригласил их на несколько дней в свой городской дом.

Используя голландский опыт, Вагевир дал Степану Никитовичу несколько хозяйственно-бытовых советов, которые тот с благодарностью применил у себя в поместье. Местные помещики тоже стали перенимать этот опыт.

В мае 1814 г. мемуарист со своим хозяином посетил татарскую ярмарку (так в письме, но, вероятно, всё же сабантуй), проходившую в 25 верстах от поместья в открытом поле. На голландца большое впечатление произвели не сами товары, а вид татар, одежда и украшения женщин, конные состязания мужчин. В свою очередь татары, признав в нем чужеземца, окружили его и через Майорова стали задавать ему различные вопросы о его родине. Эта беседа очень позабавила Вагевира и Степана Никитовича.

15 мая голландец вновь поехал на несколько дней в Мензелинск, чтобы навестить своих товарищей. Яков привез следом подарки от своего хозяина – мясо, рыбу, вино и даже большой торт, ужасно пострадавший при перевозке. Первый тост подняли «за здоровье бравого Степана Никитовича и его доброй домохозяйки». Обсуждали последние новости, сообщенные Майоровым, – приближение русских войск к Парижу. Это означало скорое получение Голландией независимости и возвращение домой…

Прибывший в Бирск Белэ отнес этот город к не существовавшей тогда Уфимской губернии и сообщил, что он стоит на реке Белой, у подножия Уральского хребта. Город, совершенно засыпанный снегом, сначала произвел на пленных нерадужное впечатление, но, уверившись в том, что они добрались до конечного пункта своего путешествия, пленные сумели найти некоторое очарование в его заснеженных крышах, скучившихся, как группа больших белых медведей. По словам мемуариста, Бирск – маленький, довольно захудалый городок, ставший уездным только потому, что на 60 лье в округе нет ни одного более значительного поселения, которое могло бы претендовать на этот статус. Здесь стоял гарнизон, во главе которого находился начальник с многочисленным штабом, а также штат чиновников, выполняющих канцелярскую работу.4

В пути Белэ очень сдружился со своим однополчанином, хирургом Брюггеманом. В Бирске они попросили разместить их вместе. Благодаря своей профессии Брюггеман пользовался огромной популярностью, поэтому ему часто делали небольшие подарки, от чего офицерский стол становился лучше и разнообразнее, а некоторые из подарков служили украшением комнаты, делая ее более уютной.

Питались офицеры группами по пять или шесть человек. Приготовлением еды занимались также пленные солдаты. Группе Белэ повезло – их обслуживал настоящий шеф-повар, обладавший и умением, и желанием готовить. Хотя в его распоряжении не было всей необходимой утвари и желаемых приправ, он готовил такие нежные соусы, так искусно сервировал свои блюда, что никого никогда не приходилось по несколько раз звать к столу. Мясо было отличного качества, рыба отменная – пленные познакомились со старым рыбаком, который снабжал их всем необходимым по очень сходной цене. Дичь водилась здесь в изобилии, и по этой причине крестьяне продавали ее за бесценок; сами они дичью не питались, не притрагивались даже к глухарям.

Офицеры по очереди делали покупки на рынке. Ежедневно общаясь с местными жителями, пленные постепенно стали понимать русский язык и немного говорить на нем. Муку покупали на развес, она была такой же белой и превосходной, как во Франции. Один солдат, в прошлом бывший подмастерьем у булочника, пек хлеб. Напитки всегда заменяла простая, но очень вкусная вода, которая текла прямо с уральских ледников. В общем, материальные условия жизни пленных были таковы, что о большем они и не могли мечтать.

Белэ и его друг хирург Брюггеман были желанными гостями во многих домах. Свободное время офицеры проводили в кабачке, куда приходили и многие горожане, особенно молодые женщины, стремившиеся к общению с французами. Некоторые жители Бирска получали газеты, из которых пленные узнавали новости о Франции. Известий с родины ждали вообще все пленные. Первоначально многие были уверены в победе Наполеона и скором освобождении. Однако позже, при получении сведений об отступлении великой армии, их энтузиазм иссякал. Отречение Наполеона пленные восприняли с противоречивыми чувствами – горечью поражения и радостью скорого возвращения домой. Об этом писали все мемуаристы.

Белэ сообщил, что Брюггеман вылечил сына губернатора, для чего специально был вызван в Уфу. Позже, когда у офицеров появилась возможность вернуться домой раньше основной группы пленных, Белэ и Брюггеман предприняли поездку в Уфу, чтобы получить у губернатора положенные им деньги на обратную дорогу. В ожидании отлучившегося начальника губернии французы месяц жили в его доме, где их окружила заботой его супруга. Вернувшийся губернатор вручил им подорожную и по 50 рублей вместо ожидаемых ста, в связи с чем Белэ посчитал, что тот присвоил себе половину суммы, чтобы таким образом компенсировать траты за месячное пребывание французов в его доме. Ситуацию сгладил уфимский полицмейстер Караулов, которого Брюггеман смог вылечить от мучившего его недуга. Во время пребывания Белэ и Брюггемана в Уфе он несколько раз приглашал их на охоту, а однажды устроил праздничный ужин, ставший началом бесконечной вереницы приглашений со стороны других дворян, которые, по словам француза, оспаривали между собой право оказать им прием. При отъезде пленных Караулов в благодарность обеспечил их хорошей каретой, набитой припасами, которых хватило на обратный путь.

Положение пленных нижних чинов заметно отличалось от положения офицеров. Когда Циммерманн достиг одной из деревень Бузулукского уезда, он был серьезно болен, как и многие его товарищи. Их разместили по крестьянским домам, и некоторые хозяева не только были недовольны своими постояльцами, но и постарались от них избавиться. Ночью они, по словам мемуариста, выносили больных и беспомощных на улицу, где те замерзали насмерть. Утром властям сообщали о смерти пленного, а выяснением ее причин никто не занимался. Циммерманну повезло с хозяйкой, которая ухаживала за ним. Даже спустя пятьдесят лет ганноверец вспоминал о ней с благодарностью. При этом он считал, что заслужил свои беды, так как пришел в эту страну как захватчик.

Однажды в комнату вошел хорошо одетый господин, который по-немецки спросил больного, француз он или немец. Господин оказался доктором, урожденным пруссаком Штобойсом (о нем упоминает и Рюппель). Он осмотрел Циммерманна и пообещал прислать лекарства. А уходя, поговорил с хозяевами, чтобы те продолжали ухаживать за больным. Через четверть часа пришел помощник доктора и дал лекарство. Каждый день с докторской кухни Циммерманну приносили еду. Это продолжалось десять недель, и он, наконец, выздоровел. На Пасху ганноверец смог проделать путь до дома Штобойса, чтобы выразить ему свою благодарность. В дальнейшем он не раз бывал у доктора, и две его дочери охотно танцевали под флейту, на которой играл Циммерманн.

Своим обращением с пленными солдатами дворяне подавали хороший пример простолюдинам. Они договорились между собой поочередно принимать как гостей в своих имениях некоторых солдат. Циммерманну дважды выпало счастье воспользоваться таким приглашением, чему он был обязан рекомендации доктора Штобойса, знанию французского и игре на флейте и гитаре. Позже он вспоминал, что жилось им в такие моменты действительно хорошо. Штобойс ввел его в семью своего друга – помещика Жданова. Циммерманн со своей флейтой и гитарой был желанным гостем в их доме и получал от дам знаки их благодетельного участия. По его словам, грация и добродушие были украшением женщин в здешних благородных кругах.

Обычно же солдатам приходилось разделять образ жизни своих хозяев, русских крепостных. Однако и здесь Циммерманн нашел способ несколько улучшить свое положение и вызвать уважение в глазах крестьян. Достаточно было соблюдать некоторые религиозные обряды, например, креститься на иконы и перед приемом пищи. Это было единственным средством показать им, что он не язычник и верит в Бога, в чем те сомневались по поводу большинства других пленных, которые вели себя не слишком умно. После того как Циммерманн приспособился к местным обычаям, его, в отличие от других его товарищей, никогда не обижали и не издевались. Ему никогда не отказывали в деревянной чашке для питья или в ложке. Остальным если и предоставляли эти предметы, то помечали их, и сами больше никогда не использовали. Ханноверец смог войти в лучшие отношения со своими хозяевами еще и потому, что приложил старания для изучения русского языка; вскоре он мог с ними свободно объясняться. В некоторых ситуациях, когда создавалось непонимание, Циммерманн служил в качестве переводчика. Так он заработал определенный авторитет, позволявший ему самому разговаривать в угрожающем тоне и не встречать возражений.5

Занятия пленных, в зависимости от ситуации, были способом либо улучшить материальное положение, либо скрасить время плена.

В Бугуруслане, по рассказу Ноказа, один французский солдат купил игральные карты и, представляясь пророком, выманивал у доверчивых крестьян деньги. «Пророк» поселился в доме бедного русского дворянина, который стал его помощником в мошенничестве. Жертвы, которые приходили в дом, ждали пророка в одной комнате, а тем временем русский заводил с ними разговор. Словоохотливые крестьяне рассказывали о причинах, которые привели их сюда, а француз подслушивал в соседней комнате. Потом он выходил и удивлял крестьян, сообщая, что знает причину, по которой они пришли (правда, для этого нужно было хорошо знать русский язык). После такого крестьяне верили всему, что он им говорил, а оба плута делили полученную выручку. Однажды этот солдат унес сушившееся белье и спрятал его в стоге сена. Когда же крестьянин пришел к нему за советом, «пророк» за соответствующую плату «предсказал», где найдется пропажа. В другой раз он попробовал себя в роли врача, когда к нему пришли по поводу больного. Француз сначала отказывался от лечения, но, когда ему предложили крупное вознаграждение, не удержался и дал порошок из сушеных и истолченных трав. На удивление, больной выздоровел, но в дальнейшем солдат не рисковал и занимался только картами. Надо отметить, что услугами «пророка» пользовались не только крестьяне, но и благородные дамы, желающие узнать новости о русской армии, которых они довольно долго не получали.

Некоторые пленные наладили производство соломенных шляпок, которые успешно сбывались местным модницам, другие делали красивые кубики для игры в кости, также пользовавшиеся спросом.

Циммерманн научился плести кольца из конского волоса. Волос сначала красили в кипятке, куда клали куски воротников и обшивки с военной формы, в зеленый, желтый и красный цвета. Потом он искусно сплетался в кольца с именами или девизами, которые продавались или дарились.

В Бирске один шустрый парижанин открыл кабачок под названием «Парижское кафе», который посещали не только пленные, но и местные жители. Здесь подавали чай, кофе, плохое пиво и ржаную или картофельную водку, была там и оборудованная курительная комната.

(Окончание следует)

Из архива: август 2010г.