№4.2023. Янина Свице. Литературное наследие Валериана Альбанова

По документам, впервые обнаруженным М. А. Чвановым в уфимском историческом архиве, Валериан Альбанов учился в Уфимской мужской гимназии в 1891–1894 годах. В конце 1894 г. дядя подает прошение об отчислении племянника из Уфимской гимназии по семейным обстоятельствам. Возможно, мальчик продолжил обучение в одном из учебных заведений нашего города, но, к сожалению, архивы большинства из них практически уничтожены в годы гражданской войны (а то, что уцелело – это только разрозненные и фрагментарные материалы). В возрасте 17 лет Валериан самовольно уехал в Петербург, поступил в Мореходные классы, после окончания которых служил штурманом, помощником капитана на различных торговых судах на Балтике и Каспийском море, в 1912–1914 годах принял участие в полярной экспедиции Георгия Брусилова.

Книга В. И. Альбанова «На юг, к Земле Франца-Иосифа!», изданная в 1917 г., начинается с обстоятельного очерка-предисловия, где приведены многие важные фактические сведения (например, подробный перечень запасов продуктов на «Св. Анне» и многое другое). Автором ее был на тот момент заведующий гидрометеорологической частью Главного гидрографического управления, зоолог и гидрограф, исследователь Арктики Леонид Львович Брейтфус. Сохранилось несколько писем Альбанова к Брейтфусу, отправленных с марта 1917 по май 1918 года (В. А. Троицкий. Неизвестные письма штурмана Альбанова / Летопись Севера. М.: Мысль, 1985, т. 16.). Как раз в это время книга готовилась к печати, и письма дают представление о процессе ее создания. По-видимому, Альбанов познакомился с Брейтфусом еще осенью 1914 г., когда привез в Петроград донесение Г. Л. Брусилова начальнику Главного гидрографического управления и выписку из судового журнала «Святой Анны». Проявляя большой интерес к исследованиям в Арктике, Брейтфус, несомненно, расспрашивал Валериана Ивановича о дрейфе шхуны и путешествии во льдах. Возможно, в этих беседах и возникло решение о написании и публикации записок.

         21 марта 1917 года В. А. Альбанов выслал по почте Л. Л. Брейтфусу рукопись. «Многоуважаемый Леонид Львович! При сем посылаю Вам мои записки, так как Вы любезно согласились просмотреть их. Их много по количеству, но боюсь, что в них очень мало толку. Прошу Вас только об одном, выскажите свое мнение откровенно. Мне не хотелось бы, что бы их читал кто-нибудь кроме Вас. Сам я зайду как-нибудь на днях, переговорив предварительно с Вами по телефону. С совершенным уважением, готовый к услугам В. Альбанов».

В апреле, когда рукопись была в редакции журнала «Записки по гидрографии», Альбанов советуется с Леонидом Брейтфусом о рисунках, ставших в последствии иллюстрациями к книге. Разносторонне талантливый человек, Альбанов неплохо рисовал и по памяти сделал рисунки самодельных нарт и каяков, походной кухни, также план всех помещений на «Святой Анне».

В письме от 10 июля 1917 года Альбанов писал Брейтфусу: «…Если я еще не очень надоел Вам до сих пор, обращаюсь к Вам с покорнейшей просьбой. Если будете просматривать корректуру и будет у вас для этого время, не откажите поправить и сгладить те места, которые очень резали бы глаза будущему читателю, или вычеркнуть. Уверяю Вас, я очень был бы признателен. С непривычки очень страшно увидеть в печати такое, за что потом придется краснеть». 10 января 1918 года Л. Л. Брейтфус выслал Альбанову в Ревель образец первой книги.

         Книга Альбанова – это не публикация дневника. Во время экспедиции он вел дневник, но сохранить его не удалось. Об этом он пишет в самом начале своего повествования. «…Прошло уже три года с тех пор, как я покинул шхуну «Св. Анна» экспедиции лейтенанта Брусилова, затертую льдами и полтора года дрейфовавшую на север вокруг архипелага Земли Франца-Иосифа… Конечно, три года – срок сам по себе не такой уж большой, но тем не менее теперь, когда я хотел бы изложить подробно все события, предшествовавшие моему уходу с судна и последующие, и мои личные впечатления, то это мне представляется трудной задачей. Многое, действительно, может быть, важное, забыто, а пустяки, которые почему-либо врезались в память, сохранились в ней ясно. Если бы у меня уцелели все мои записи и весь дневник, который я аккуратно вел во время моего пребывания на «Св. Анне» и в пути по льду, то дело, конечно, облегчилось бы значительно. Но записки мои погибли вместе с двумя моими спутниками на каяке, унесенном в море за день до нашего спасения, перед прибытием на мыс Флора на острове Нортбрук Земли Франца-Иосифа. Сохранились же у меня записки только те, которые были со мной в каяке, а именно за время с 14 мая по 10 августа 1914 года, т. е. за время спустя уже месяц после ухода моего со «Св. Анны».

«На юг, к Земле Франца-Иосифа!» – первый литературный опыт Валериана Ивановича. Взыскательный читатель может обнаружить в некоторых местах текста (особенно в самом начале, во «Вступлении») элементы рапорта или донесения. Моряк, штурман, помощник и капитан морских речных судов, он любит точность и ссылается, например, на «Выписку из судового журнала», приводя при этом большую цитату. Ссылается на свое примечание к «Выписке», уже вскоре после возвращения Альбанова опубликованной в журнале «Записки по гидрографии»; приводит текст предписания, которое Георгий Брусилов вручил ему перед выходом в пешую экспедицию или текст собственной записки, оставленной в 1914 г. на мысе Флора.

Во всех главах книга содержит много профессиональных терминов и описаний, рассчитанных на людей, связанных с морским делом. Так, например, в первой главе он подробно описывает конструкцию самодельных каяков, которые он и его спутники в январе 1914 года мастерили в трюме «Святой Анны». «…Кроме заклепок, все соединения каяков скреплялись бензелями, и весь остов оплетался сеткой из тонкой, но крепкой бечевки. Когда остов был готов, его обшивали парусиной, на что пошли запасные паруса». При этом температура в трюме доходила до -30 °R. Если перевести ее в более привычную для нас шкалу Цельсия, то это -37,5 °С. Для описания этого холода Альбанов находит удачный образ: «…В особенности мучительна на холоде была клепка остовов и обшивание их парусиной, когда холодная парусная игла, как раскаленное железо, оставляла волдыри на кончиках пальцев». И подобных удачных, свежих образов и метафор в тексте Альбанова немало.

В записках Альбанова присутствуют яркие и часто очень поэтичные описания. Так, например, Альбанов вспоминает последние дни на шхуне.

«Надеясь увидать где-нибудь хотя отдаленную землю, я перед уходом с судна, когда наступили ясные солнечные дни, часто лазил в обсервационную бочку, укрепленную на грот-мачте на высоте 80 фут; но напрасно я всматривался в горизонт: нигде не мог заметить ничего, кроме бесконечных торосов. Зато торосов было много: горизонт на юге, куда предстояло нам отправиться, в сильную подзорную трубу представлялся в виде сплошного частокола, через который, казалось, и не продерешься с нашей поклажей более чем в шестьдесят пудов. Но, конечно, это только казалось издали, на самом же деле проход был, пробраться было можно, но каковы были эти проходы и какова вообще была вся дорога, это мы узнали только впоследствии… В тихую ясную погоду приятно посидеть в обсервационной бочке на высокой мачте. Чуть слышно шепчет ветерок в снастях, покрытых серебристым пушистым инеем. Как в белом одеянии, лежит и спит красавица “Св. Анна”, убранная прихотливой рукой мороза и по самый планширь засыпанная снегом. Временами гирлянды инея срываются с такелажа и с тихим шуршанием, как цветы, осыпаются вниз на спящую. С высоты судно кажется уже и длиннее. Стройный, высокий, правильный рангоут его кажется еще выше, еще тоньше. Как светящиеся лучи бежит далеко вниз заиндевевший стальной такелаж, словно освещая заснувшую “Св. Анну”. Полтора года уже спокойно спит она на своем ледяном ложе».

Странно, почему записки Альбанова до сих пор не были экранизированы. Они очень кинематографичны. Во многих описаниях есть, краски, цвет, звуки.

Запасов продовольствия на «Святой Анне» было достаточно, они пополнялись охотой на медведей и тюленей, но запасы угля и дров не были рассчитаны для длительной экспедиции. Уже в начале января 1913 года закончились стеариновые свечи, в июле – дрова, в сентябре полностью вышел запас угля и закончился керосин. С этого времени помещения отапливались деревом, снятым со шхуны, и всем, что могло гореть, а каюты освещались плошками с тюленьим или медвежьим жиром. Хотя были проведены работы по утеплению кают и кубрика, в зимние месяцы температура в них ночью опускалась ниже нуля, а днем не превышала +5 °С. Промерзшие стены постоянно были покрыты льдом и инеем. Краска пластами отставала от дерева: «…и грязными закоптелыми лохмотьями висит по стенам. Под ними видно промозглое, потемневшее дерево, скользкое от сырости и плесени». От коптящих светильников стены помещений и сами люди покрылись слоем копоти. Отмыть ее уже было нечем. «…Мыло у нас уже вышло, пробовали варить сами, но неудачно. Пробовали мыться этим самодельным мылом, но не рады были: не удалось соскоблить с физиономии эту “замазку”».

Альбанов так описывает мрак, царивший на шхуне во время полярной ночи и бесконечной зимы 1913–1914 годов. «Это “коптилки”. От них очень мало свету, во всяком случае меньше, чем копоти. Зимой, когда температура в помещении колеблется от -2 °R ночью до +4 °R днем, когда воздух в помещении сырой, промозглый, с вечно носящеюся в нем копотью, эти “коптилки” не в силах разогнать целыми месяцами царящего мрака. Они дают только небольшой круг света на стол, а за этим кругом тот же мрак. При входе в помещение вы видите небольшое красноватое пятно вокруг маленького, слабого, дрожащего огонька, а к этому огоньку жмутся со своей работой какие-то силуэты».

После ухода группы со шхуны, во время долгого и невыносимо трудного пути, страдая снежной слепотой, Альбанов тем не менее любовался красотой бесконечных ледяных полей, неба и облаков; наблюдал за изменениями вида льда по мере приближения к земле. В книге мы находим описания внешнего вида тюленей, моржей, птиц, их поведения. Ближе к островам архипелага Земля Франца-Иосифа в величавую тишину ледяной пустыни вторглись надоедливые, пронзительные крики морских птиц. «…Много летает нырков и визгливых белых чаек. Ох, эти чайки! Как часто по ночам они не дают мне заснуть, суетясь, ссорясь и споря между собою около выброшенных на лед внутренностей убитого тюленя. Они, как злые духи, кажется, следят за нами, издеваются над нашим положением, хохочут до истерики, визжат, свистят и едва ли не ругаются. Как долго буду помнить я эти крики чайки белоснежной, эти бессонные ночи в палатке, это незаходящее солнце, просвечивающее сквозь полотно ее, если когда-нибудь доберусь до берега». На «Святой Анне» был граммофон и набор пластинок, и, как вспоминал Альбанов, одной из самых любимых для команды была пластинка с записью романса «Крики чайки белоснежной».

Один из самых сильных эпизодов записок – это показавшаяся на горизонте далекая, едва различимая земля. Но потом был еще многодневный тяжелый путь уже в виду земли и высадка на нее, оказавшаяся очень сложной. Сначала группе Альбанова по большой трещине с трудом удалось взобраться на ледник, покрывавший остров. Разбив лагерь, вдвоем со спутником штурман пошел по леднику к пологому мысу, на который они до этого не смогли высадиться. «…Мертвая, какая-то торжественная тишина царила вокруг. Полнейший штиль и тепло. Ни одна птица не пролетела над нами и ни одного следа мы не видели во все время нашего пути. Положительно «лунный остров». Но вот уклон на W стал круче, и, наконец, через З часа хода мы впереди увидели внизу под горой черный низменный мысок. В волнении мы прибавили ходу и быстро побежали под уклон. Правая, северная часть этого мыска переходила в отмель, усеянную камнями. Снег не везде стаял с этой земли, и вода шумными ручьями сбегала к морю. Но вот ледник остался уже за нами, мы на земле. Какой-то сильный шум стоял над ней. Глаза у нас болели, и мы все видели, как сквозь кисею. Мы совершенно растерялись в этой сказочной обстановке, от которой положительно отвыкли. Вместо льда под ногами эта чернота, в тонах которой мы еще не могли разобраться. Поминутно мы спотыкались о камни, попадались в ямы, вязли в грязи и пушистом мху. Вместо тишины ледяных полей, изредка нарушаемой криками чайки, – этот непрерывный, непонятный нам шум, который положительно оглушал нас. Но, прислушавшись, мы поняли, что это шумят бесчисленные птицы, которых мы рассмотреть не могли по своей слепоте. О, какой торжественной музыкой показался нам этот птичий шум! Этот гимн жизни! …Торопливо, поминутно спотыкаясь, пошли дальше, стараясь как можно подробнее и скорее осмотреть наше владение. Мы перепрыгивали и переходили вброд быстрые потоки воды, радовались каждому красивому камешку, как дети, восхищались длинными водорослями, плававшими в воде, и вдруг, на одном пригорке, мы увидели даже несколько маленьких желтых цветков, названия которых я не знаю».

Цветущим мхом и желтыми цветками (скорее всего это были полярные маки) Альбанов любовался и на мысе Флора острова Нортбрук – конечном пункте путешествия: «…Снег с открытых мест почти весь стаял, была масса мху, между которым был и цветущий, а местами на холмах много желтеньких цветочков, какие мы видели на мысе Мэри Хармсуорт. Но здесь растительности значительно было больше, чем на других виденных нами мысах; да так и должно было быть: почему-нибудь да называется он Флора».

Но вернемся к началу записок Валериана Альбанова.

О двух зимовках на затертой льдами и неуклонно дрейфующей все дальше на Север шхуне Альбанов пишет только в самом начале своего повествования. Откровенно рассказывает о конфликте с Георгием Брусиловым, пытается анализировать его причины, признавая, что оба они находились в состоянии острого нервного кризиса. Основное действие начинается с подготовки экспедиции. Три первых главы названы автором: «Сборы в санную экспедицию», «Последний день на “Св. Анне”» и «На ледяных полях Полярного океана».

Провожать группу Альбанова вышли все оставшиеся на судне. Несмотря на размолвку: «…Георгий Львович и встал позади моего каяка, готовясь помогать тащить его. Все стоят и чего-то ожидают… Я снял шапку и перекрестился… Все сделали то же. Кто-то крикнул «ура», все подхватили, налегли на лямки, и мы тихо тронулись в наш далекий путь… В то время ближайшая земля была от нас в 65 милях на SW. Это был мыс Флигели на Земле кронпринца Рудольфа. Но нас относило от этой земли неуклонно на север».

Первоначально в поход решили отправиться 14 человек. В первые дни состав изменился: вместо Анисимова пошел стюард Регальд, а матросы Пономарев, Шахни и Шабатура, испугавшись трудностей, примерно через 10 дней решили вернуться на «Св. Анну».

В итоге в пешую экспедицию вышло 11 человек:

Валериан Альбанов – штурман;

Александр Конрад – матрос;

Прохор Баев – матрос;

Александр Архиреев – матрос;

Петр Максимов – старший рулевой;

Ян Регальд – стюард;

Владимир Губанов – машинист;

Павел Смиренников – матрос;

Ольгерд Нильсен – матрос;

Иван Луняев – матрос;

Евгений Шпаковский – матрос.

Последний экипаж «Святой Анны» состоял из 13 человек:

Георгий Брусилов – капитан;

Ерминия Жданко – медик;

Иван Потапов – боцман;

Яков Фрейберг – машинист;

Вячеслав Шленский – гарпунер;

Михаил Денисов – гарпунер;

Игнат Калмыков – повар;

Густав Мельбард – матрос;

Иоган Параприц – матрос;

Гавриил Анисимов – матрос;

Иван Пономарев – матрос;

Александр Шахмин – матрос;

Максим Шабатура – кочегар.

Первое трагическое событие пешего похода описано в четвертой главе записок Альбанова «Гибель Баева». Матрос Прохор Баев ушел во льды на разведку и не вернулся. Ходили на его розыски, стреляли, подняли сигнальную мачту, и, простояв несколько дней, группа двинулась далее.  С этого времени текст повествования приобретает форму дневника – Валериан Иванович указывает день недели, число (описывая при этом события почти каждого дня). В некоторых местах есть фразы, присущие дневниковым записям: «…Два дня не писал дневника. Но не потому, что я забыл про него, что мы умирали голодною смертью, нет, просто было некогда, много перемен и много было новых впечатлений. Перемены были на этот раз в лучшую сторону». Это придает произведению динамику, захватывает читателя, который становится как бы одним из членов группы. 

По двое, по трое тянули среди торосов нарты с тяжелым грузом, обходили полыньи, которые стали появляться в конце весны. В некоторые дни удавалось пройти только 1–2 версты. Ближе к земле переплывали большие водные участки на каяках. Несколько раз участники перехода проваливались под лед и утопили при этом часть снаряжения. Все три месяца похода люди не голодали, а часто были и совсем сыты. Со шхуны взяли припасы (правда, в основном крупы, сухари, сахар), но по пути удалось подстрелить медведя, тюленей. Даже когда путники оказались на земле и не осталось ничего, кроме горсти соли, собирали яйца, охотились на гаг. Хуже было со здоровьем. У многих начались проявления цинги, хронической простуды и тяжелого болезненного состояния, причины которой Альбанову были непонятны. Люди слабели, с трудом двигались, речь становилась несвязной, отнимались ноги. Двое умерли уже на земле. У команды была самодельная печка, а так как топлива почти не было, путники питались полусырым, а часто просто сырым мясом. Кроме того, они ели сырую медвежью печень, не зная, что это приводит к гипервитаминозу – отравлению витамином А.

«…Когда мы еще были на “Св. Анне”, у нас ходили слухи, что медвежью печень есть нельзя, так как от нее человек заболевает. Хотя мы и не особенно доверяли этим слухам, но все же не ели, за исключением нескольких человек, самых “вольнодумцев”. Теперь мы все ели печень, и могу сказать по личному опыту, что печень вредна. У всех так сильно ломит голову, что можно подумать, что мы угорели и даже хуже. Кроме того, у меня во всем теле сильная ломота, а у многих – расстройство желудка. Нет, теперь довольно есть печень!»

Исследователи считают, что от сырого медвежьего мяса люди могли заразиться и тяжелым паразитарным заболеванием – трихинеллёзом.

Не лучшим было моральное состояние команды. Ослабевшие после двух зимовок, больные, подавленные хронической депрессией, спутники Альбанова особенно в конце похода шли машинально, ничего не замечая вокруг, конфликтовали друг с другом и командиром. Простые матросы, они не были готовы к столь тяжелым испытаниям, их мало что объединяло. Штурман, который также был болен, каждый новый день с трудом поднимал людей и вел их за собой. На спутников Альбанова не произвело особого впечатления даже появление долгожданной земли.

«Четверг, 5 июня.

Около четырех часов, при мглистом же горизонте, на OSО от места нашей стоянки я увидел “нечто”. Не могу сказать наверно, что это такое. По крайней мере, землю я не так представляю себе. Это были два белых или даже розоватых облачка над самым горизонтом. Они долго не меняли ни формы своей, ни места, пока их не закрыло туманом. Не понимаю, что это такое; я даже ничего не говорю про виденное мною своим спутникам. Слишком часто приходилось нам ошибаться за два месяца нашего скитания по льду и принимать за землю и облака, и отдаленные торосы.

Земля!

Понедельник, 9 июня

…Вечером, около 9 часов, я по обыкновению забрался на высокий ропак посмотреть на горизонт. Кроме обычных островов, которые мы много раз видели кругом и которые в конце концов оказывались торосами или облаками, на этот раз я видел на SO от себя, при хорошем горизонте, что-то такое, отчего я в волнении должен был присесть на ропак и поспешно начал протирать и бинокль, и глаза. Это была резкая серебристо-матовая полоска, немного выпуклая вверх, идущая от самого горизонта и влево постепенно теряющаяся.

…Я удивляюсь, как никто из моих спутников ничего не видит. Какого труда стоит мне сдержать себя, не вбежать в палатку, не закричать во весь голос: “Что же вы сидите чучелами, что вы спите, разве не видите, что мы почти у цели, что нас подносит к земле?” Мне хочется растормошить своих спутников, хочется говорить и говорить о земле, так как я уверен теперь, что это земля. Но я почему-то сдерживаю себя, ухмыляюсь и думаю: нет, дорогие мои, увидайте сами! Но спутники мои не замечают земли, не замечают и моего волнения. Я и премией, назначенной за увиденную землю, не могу заинтересовать их. По-старому большинство их апатичны, малоподвижны и вместо наблюдений за горизонтом предпочитают или спать, или, забравшись с ногами в малицы, заниматься охотой за “бекасами”».

         17 июня, уже в виду земли два человека из команды совершили поступок, из-за которого в итоге погибли почти все. Забрав все самые ценные вещи и наиболее исправное снаряжение, лучшие припасы, они ночью ушли вперед налегке. Оставшимся пришлось бросить один каяк с нартами и тащить оставшиеся два. «Непонятно и бессмысленно кажется мне это бегство… Желающие могли уйти не воровски, а поделив честно остатки нашего снаряжения. Но беглецы предпочли обокрасть нас, унести с собой наши частные вещи и нелепейшим образом забрать все документы, паспорта и почту. Взяв с собой двустволку и все дробовые патроны, они пульных патронов взяли только 10 штук. Едва ли это достаточно, принимая во внимание возможные частые встречи с медведями».

Группа день за днем приближалась к спасительной Земле. «…Но чем ближе подходили мы к острову, тем невозможнее вели себя мои несчастные спутники, тем медленнее тащились они, все время переругиваясь между собой. Ничем не мог я побороть их всегдашнюю апатию. Безучастно относились они к будущему и предпочитали при первой возможности где-нибудь прилечь, уставившись в небо глазами, и я думаю, если бы не погонять их, они были бы способны пролежать так целые сутки».

Но высадиться на землю оказалось не так-то просто. Острова на Земле Франца-Иосифа очень гористые – от самого берега, от небольшой полоски пляжа, а часто прямо из воды поднимаются 200–300-метровые неприступные скалы, покрытые ледниками. Восемь человек, с двумя каяками и нартами были на одной из льдин, поломанное поле которых вперемешку с шугой и мелко колотым льдом приливом и отливом, ветром то прижимало к скалам, то относило от них.

 «…Да, теперь, пожалуй, и я начинаю падать духом! Про спутников же своих и говорить не буду: совсем мокрые курицы. К довершению несчастья, я уже четвертый день чувствую сердечные припадки и меня сильно “мутит”». 25 июня Альбанову все же удалось обнаружить большую трещину, идущую вверх по леднику и засыпанную снегом. «…Делая топором в этом снегу ступени и забивая в него для опоры гарпун, нам удалось, наконец, забраться на желанный остров, к которому столько времени стремились и на который забраться уже отчаялись. Кое-как к этому сделанному нами “трапу” мы подтащили наши нарты. С помощью веревок постепенно, вещь за вещью, мы подняли все наше имущество, не исключая каяков и нарт, на пятнадцатисаженную стену. Удивительно: только что был поднят наверх последний каяк, как льдина, стоявшая плотно у нашего “трапа” и служившая нам как бы пристанью для выгрузки, лопнула, перевернулась, и лед начало отливом отжимать от острова».

«…Боже мой, какой большой горизонт открывается отсюда, с вышины ледника! Около острова еще видна вода, отдельные льдины окружены каналами и полыньями, но чем дальше, тем меньше было видно воды, терялись торосы и отдельные ропаки, и уже сплошной лед тянулся до горизонта. Там, где-то далеко за горизонтом, нашел себе могилу мой спутник Баев в поисках “ровнушки до самого острова”, еще дальше стоит во льдах “Св. Анна” со своими тринадцатью пассажирами…».

Спустившись с ледника на пологий мыс, группа обнаружила здесь и двоих беглецов. «…Присмотревшись внимательнее своими больными глазами, мы увидели бегущего к нам с криком человека, махающего шапкой. Когда он приблизился к нам, мы узнали в нем одного из наших беглецов. Плача навзрыд, он просил у нас прощения, сознаваясь, что поступили они оба необдуманно и нехорошо. Лицо его выражало такое раскаяние и в то же время испуг, что на него было жалко смотреть». На этом мысу Альбанов сделал два важных открытия. Матросы Конрад и Шпаковский, пойдя на охоту, обнаружили знак экспедиции Джексона – груду камней, под которыми оказался английский флаг и записка, что это мыс Мэри Хармсуорт Земли Александры – самого западного острова архипелага. Пойдя на разведку, Альбанов с высоты острова, заметил что «...далеко на W и WSW был виден сильно разреженный лед, который, по-видимому, выносился понемногу в открытое море на юг. Еще несколько туманных дней, не заметь мы вовремя нашего “лунного острова”, и мы были бы вынесены с мелким льдом в море». То есть не заметь Альбанов Землю и не направившись к ней, группа оказалась бы не на спасительной суше, а на льдине, вынесенной в открытое море.

         Через три дня группа выступила в направлении острова Нортбрук, на котором находилась заброшенная база Джексона. Оставшиеся два каяка не могли поднять 10 человек. Было решено, что попеременно пятеро на двух каяках во главе с Альбановым и со всем грузом поплывут вдоль берега, а пятеро налегке пойдут по леднику. «Место нашей встречи с береговой партией мы назначили на видневшемся вдали черном мысу, должно быть, в бухте Вейпрехта. Партии, шедшей пешком, я опять напомнил о мерах предосторожности во время путешествия по леднику. Они взяли с собой наш длинный линь, которым мы мерили глубину и которым я приказал им связаться, сложив его вдвое, причем идти обязательно “гуськом” и прощупывать палками покров ледника». После дневного перехода обе группы встретились и переночевали на этом мысу. На плывший вдоль берега каяк постоянно нападали рассвирепевшие моржи, в них пришлось стрелять и отбиваться от них веслами. После этого некоторые категорически отказались плыть, предпочтя идти по леднику.

Во время следующего перехода к мысу Ниль группа, шедшая на каяках, прождала береговую два дня. Подошедшие рассказали, что матрос Архиереев начал очень быстро слабеть, пришлось остаться на ночевку. «...Утром Архиереев еще подавал очень слабые признаки жизни, но ни двигаться, ни говорить не мог. Просидев около умирающего до 10 часов утра, спутники его пошли к мысу Ниль, так как опасались, что мы уйдем далее, не найдя и не дождавшись их». Разгневанный Альбанов отправил их к оставшемуся товарищу, вернувшись, они сообщили, что Архиереев умер.

(Окончание в следующем номере)