№3.2022. Фирдауса Хазипова. «Смысл в этой жизни есть…» К 85‑летию Владимира Маканина

Фирдауса Наилевна Хазипова родилась 13 октября 1952 года в Уфе. Окончила филфак БашГУ. Работала главным редактором корпоративных газет и журнала в нефтеперерабатывающей и строительной отраслях. Лауреат международного, всероссийских, республиканских журналистских конкурсов. Финалист литературного конкурса «Автор года – 2015». Публиковалась в газетах «Труд», «Аргументы и факты – Санкт-Петербург», республиканских газетах, в журналах «Нефтегазовая вертикаль», «Журналист», «Бельские просторы», «Дороги Евразии», «Промышленный вестник». Автор ряда публицистических книг и книги прозы «Чертополох с окраины Уфы» («Китап», 2021). Имеет звание «Заслуженный работник печати и массовой информации Республики Башкортостан».

Фирдауса Хазипова

«Смысл в этой жизни есть…»

К 85-летию Владимира Маканина: отрывки из неопубликованных третьей и четвёртой книг «Чертополох с окраины Уфы» (1990–2000-е годы)

…Как-то я собралась в Москву дня на три, чтоб прикупить обновки в Лужниках. Заранее я просто так сказала об этом Галине Карпусь (заместителю главного редактора газеты «Советская Башкирия»). Она обрадованно ухватилась за возможность дать задания, которые я охотно пообещала выполнить.

 – Постарайся встретиться с Владимиром Маканиным и взять у него интервью. Еще нам нужен материал о бывшем первом секретаре обкома партии Зие Нуриеве, у него юбилей, восемьдесят пять лет. А еще… Не могла бы ты встретиться с Томом Клаймом, нашим земляком, достигшим всемирной известности как модельер?

Это было очень интересно!

Встречу с Зией Нуриевым организовала Галя, а остальные контакты пришлось добывать самой.

Телефон Владимира Семеновича, сына моей любимой учительницы Анны Ивановны, нашла через московский пен-клуб. На Анатолия Климина вышла через директора фирменного магазина «Том Клайм», который я приметила на улице Первомайской.

Конечно, меня особенно взволновал разговор с Владимиром Маканиным. Первые его слова были:

– Мама вас любила.

На меня нахлынули воспоминания о школе, о бесконечной доброте Анны Ивановны… У меня заболело сердце. Это было тяжело. Казалось, в прошлом остались самые светлые страницы жизни, самые добрые незаурядные люди, которым я была небезразлична.

Февральская Москва выглядела серо. Утомляли мрачноватый оттенок неба, рыхлые снега, которые приходилось месить ногами, преодолевая их ватное сопротивление. Но меня несло вперед на воздушной подушке волнения, энтузиазма.

Владимир встретил на пороге квартиры в Новинском переулке. Холостяцкое жилье, куда два раза в неделю он приезжает решать московские дела. Но его любимое место – загородный дом, где он живет с женой и младшей дочерью.

Мы с Владимиром понравились друг другу. Я все время чувствовала к нему сестринскую любовь, которая проецировалась с моей любимой учительницы на её сына. Высокий, худощавый, с седой бородкой и усами, умный, ироничный, слегка колючий в разговоре, он напоминал больше своего отца. Геннадий и Павел мягче, добрее, похожи на мать.

Я была серьезна и сосредоточенна. Готовясь к разговору, внимательно перечитала его книги, подготовила план интервью, стараясь избегать шаблонных пустых вопросов.

– А вы даже похожи на мою маму, – вдруг сказал Владимир, по-доброму глядя на меня синими глазами.

На прощанье он прижал меня к себе. Я смутилась.

– Ну вот, следы помады на свитере увидят домашние и подумают бог знает что.

Маканин от души рассмеялся[1].

Возвращалась в гостиницу поздно. Еще днем я пыталась запомнить переулок, в который надо сворачивать, чтоб выйти к гостинице. И вроде пошла куда надо. Но впереди зияла чернота. Я очутилась в снежном поле совсем одна. Метрах в восьмистах сияли редкими желтыми окнами многоэтажные дома. Но все остальное – была белая пустыня. Испуганная, я не знала, куда идти. Появился парень. Он тормознул ненадолго. Посмотрел на мою сетчатую авоську с книгами и двинулся дальше.

Я вернулась на сияющую огнями площадь с устремленной круто-изогнуто вверх взлетающей космической ракетой, наугад ткнулась в другой переулок и вышла к своей гостинице.

Очень неприятные минуты я испытала там, в снежном пустом поле, таком странно пустынном в центре Москвы.

На другой день состоялась встреча с Анатолием Климиным, называющем себя Томом Клаймом на английский манер. Это был довольный жизнью светский лев, он даже ближе был к богемным настроениям, чем писатель Маканин. Это была приятная беседа.

– Вы первый журналист из Башкирии, кто приехал писать обо мне, – с нескрываемым удовольствием говорил он.

Охотно рассказывал о своем бизнесе, о шикарной квартире в элитном доме. Ненадолго в кабинет зашла его супруга.

– Я всегда мечтал встретить девушку, похожую на актрису Наталью Варлей, – не преминул добавить он.

Один момент меня неприятно поразил. Том Клайм включал видеокамеры, установленные, по-видимому, на всех рабочих местах. В некоем месте он что-то хотел мне показать, включив нужный тумблер. На экране висели вещи, и в груде этих заготовок видны были только руки, сшивающие какие-то детали ткани.

– Есть тут кто-нибудь? – спросил Том.

Из вороха вещей показалась женщина. Бедняжка. Она пряталась от камеры. И я ей посочувствовала. Кому приятно быть все время на виду?

Очень уговаривал посмотреть новую коллекцию женских костюмов, какую-то выставку. Но у меня на 17 часов была назначена встреча с бывшим первым секретарем обкома КПСС Зией Нуриевичем Нуриевым. Мне надо было поторапливаться в башкирское представительство.

По сравнению с двумя блестящими собеседниками – умным ироничным Владимиром Маканиным и светски обаятельным Томом Клаймом – разговор с бывшим первым лицом республики был традиционно скучен, напоминал газетные отчеты о достижениях в народном хозяйстве.

Но взбудораженная предыдущими беседами с интересными людьми, предвкушая работу над богатым материалом, я не обращала внимания на рутинные высказывания Нуриева. Это тоже чудесная работа[2].

До сих пор благодарна Галине Карпусь за эти журналистские задания.

*  *  *

Под занавес ХХ века состоялась вторая встреча с Владимиром Маканиным, которая в очередной раз окутала меня теплыми воспоминаниями и чувством огромной благодарности к семье Маканиных.

Они, все три брата, родились в Орске. Там прошло детство, трудные послевоенные годы. Владимир и Геннадий погодки – 1937 и 1938 годов рождения. Павел родился в 1949-м. В 1952 году отца перевели в промышленный городок Черниковск[3], где начиналось строительство завода синтетического спирта. Там Володя пошел в девятый класс мужской школы № 11[4]. В городе и, разумеется, в школе во время войны появилось большое количество эвакуированных, в том числе учителя из Ленинграда. Это были по-настоящему эрудированные люди, в которых знания не откладывались стопкой в голове, а впитывались с кровью и молоком матери. Владимир, так же как братья Геннадий и Павел, легко преодолевал возросшую планку требований, одинаково успешно постигал и точные и гуманитарные науки. Интересовался многим. Но как-то особенно хорошо освоил шахматы, выступал в Уфе за город Черниковск. В полуголодные годы это было хорошо еще и тем, что победителям выдавали пайки...

…Рев двигателей самолета, вылетевшего из Москвы на Урал на Форум интеллигенции «Религия, образование, культура: необходимость диалога», был обычным, но состояние пассажиров стало заметно нервозным. Еще до объявления пилотов кое-кто почувствовал неладное.

Сообщение ударило, как током. Произошла разгерметизация в результате обледенения. Лайнер кружил над Внуково, сжигая топливо, чтобы приземлиться там, откуда взлетел.

– По этой же причине рухнул самолет с Артемом Боровиком, – послышался голос сзади.

Виктория Токарева, вцепившись в руку Маканина, находилась в полной прострации и не могла совладать с безумным страхом. Вдруг она вспомнила, что рядом сидит человек, переживший сильнейшую автоаварию, и, продолжая больно сжимать руку Маканина, говорила: «Володя, ты же везунчик, ты из такой автокатастрофы живым вылез...»

На земле Токарева вместе с несколькими членами делегации решительно повернула домой. Только под утро оставшуюся часть делегации пересадили на другой самолет, который прилетел в Уфу в семь утра.

А мне накануне позвонила Наталья Супряга из газеты «Советская Башкирия», сообщила, что приезжает Маканин, я должна с ним встретиться и сделать интервью. Неприятно кольнула мысль, что он не позвонил сам, возможно, встречи со мной не хочет. Сбросила сообщение на автоответчик, потом перезвонила его старшей дочери. Трубку не брали. Позвонила брату Геннадию. Он подтвердил, что Владимир точно едет, что уже созвонился с одноклассниками в Уфе. Опять неприятно кольнуло. Уже и задание редакции не хотелось выполнять…

В десять вечера самолет с делегатами Форума интеллигенции должен быть в Уфе. С вечера у меня сильно болело сердце, настроение упало ниже нуля. Это пугало. Подумалось на миг: может, положить в карман пальто документ на всякий случай. Все же засобиралась в аэропорт встречать Владимира. Выпила пустырника и нехотя пошла на остановку. Полчаса ждала автобус на «Спортивной», потом решила доехать до гостиницы «Агидель»[5], но и там я без толку простояла на собачьем холоде. Ничего не было в сторону аэропорта, и я, продрогшая, вернулась домой.

Ночью снился ужасный сон: Анна Ивановна и Семен Степанович[6] – выглядят страшно и говорят, что вот сына как бы женить, спихнуть от себя заботы о нем…

*  *  *

На следующий день я приехала на Форум интеллигенции, где замучила оргкомитет вопросом, где Маканин. Одна из дам спросила, кто я, и добавила, что Владимир просил обязательно разыскать меня и Лилию Перцеву, которая училась с ним в одной школе. У меня на душе стало легче.

Московских гостей доставили в холодный загородный пансионат, где им дали возможность прийти в себя, выспаться. Их выступления запланировали на вторую половину дня...

Во время заседания наконец увидела Маканина, передала через фотографа визитку и записку. Мы помахали друг другу. В перерыве протянула ему руку, он слегка приобнял меня и поцеловал в щечку. Взволнованно, эмоционально начал рассказывать, какой был тяжелый полет и неприятные переживания. Он был красив: голубые глаза ярко сияют, синяя рубашка и серый костюм – как-то все было в нем подчеркнуто радостное и даже ослепительное. Особенно заметил, что ему хотелось бы иметь со мной «приватный разговор». Конечно, я тоже этого хотела и пригласила домой. Время обещала назначить позднее. Его из пансионата вечером должны перевести в гостиницу «Агидель». И кроме того он остается в Уфе еще на день.

…В субботу утром Маканин выступал первым. До этого так энергично двигался, чуть не бегал, а к сцене пошел как бы нарочито медленно. Первым делом подошел к Мустаю Кариму в президиуме, поздоровался с ним. Я зааплодировала, в зале захлопали тоже. Говорил он медленно, немного сонно, казалось, еще не собрался с мыслями… Постараюсь передать его мысли, хотя за ним записывать очень трудно, потому что каждое слово у него имеет свое значение и находится в определенном ряду. Он очень чувствителен к словам.

– Турки в Германии много строили и рожали много детей. Скоро в Германии останется порядка пятнадцати процентов немцев. Страна уже не такая, как раньше. Это проблема. Изменится ментальность. Лондон сегодня наполовину «черный». Не надо пугаться проблем. Жизнь держится на других факторах. Я оптимист – эти проблемы были и будут. Мне кажется, в этих условиях главное – это сочувствие, терпимость. В нашей стране есть вопросы, которые мы сами не понимаем. Мы не понимаем, почему Россия распалась. Когда мы ведем разговоры, как я их называю, горизонтальные, между собой, в кулуарах, мы решаем эти вопросы гладко и сбалансированно. Большее значение имеют разговоры вертикальные – это главное. В семье, между поколениями. Национальные вопросы решаются на кухне, от того, как мы выражаем свою позицию в этом вопросе в семье...

Потом мы поговорили об этом выступлении:

– Мне показалось, вы не миссионер, а скорее пацифист, – сказала я. Он согласился:

– Я попросил поставить мое выступление после какого-нибудь нытика, потому что я – оптимист и мне хотелось подчеркнуть, что в жизни нужно терпение, снисхождение… а меня поставили первым, я не ожидал этого… И потом с утра я хорошо пишу, а с вечера хорошо говорю. Домашние надо мной начинают подсмеиваться, если я днем заговорю. Дочь дергает за рукав и говорит: «Не пора ли тебе писать?..»

Тем не менее его выступление задало тон заседанию, и на него ссылались другие ораторы.

*  *  *

Второй день был тягомотным, к тому же я не выспалась (драила квартиру), на заседании вздремнула. Уже сил не было, в обед ушла, чтобы к четырнадцати часам прийти в национальную библиотеку на творческую встречу с редакторами журналов. Оставалось времени ни туда ни сюда – я посмотрела в музее аномальных человеческих зародышей, сонливость немного пропала, прогулялась до родного пединститута и обратно.

Москвичи опаздывали. И для нас библиотека несла какую-то рекламную чушь, играли и читали стихи дети. Потом Марсель Салимов прорекламировал «Хэнэк», представил всех редакторов местных журналов с выводом их по очереди на сцену.

Прибыли москвичи. Последним шел Маканин. Скромно притулился в углу, как-то благородно сложив руки, скорее стеснительно. Увидев Лилию Перцеву (она показала ему с места фотографию школьников Владимира и Геннадия), подхватился, подошел к ней, сел рядом. Председательствующий сказал, что, оказывается, Маканин заканчивал в Уфе школу.

Салимов опять начал поименно представлять редакторов местных журналов. Москвичи сидели тесной кучкой с напряженно-застывшими лицами. Лицо Риммы Казаковой как бы затвердело (будто наложила белую глиняную маску и забыла смыть ее).

А в зале творился балаган: все громко переговаривались, подсмеивались, шум стоял просто неприличный. Уфимцы демонстрировали вопиющую невоспитанность, бескультурье. Те, кто пришел сюда как журналист, чья работа задавать вопросы, выслушивать ответы. Что делать в этом безобразии было невозможно. Рядом со мной сидел аспирант из педуниверситета (наш институт с этого года стал педуниверситетом), занимающийся творчеством Маканина. Мы нашли с ним общий язык, оценка и организации творческой встречи, и уровня интеллекта нашей творческой элиты у нас была общей. Возмущению нашему не было предела. Так называемая творческая встреча больше напоминала бедлам. Салимова я считала неглупым и юморным, а теперь вижу, что он уже сам может стать объектом сатиры.

Каким-то образом из гама вырвался голос местного тупицы, который беззастенчиво заявил Маканину:

– Я не читал ваших произведений, подарите вашу книгу.

В зале засмеялись. Ну уровень! Нет слов…

Москвичи продолжали сидеть с бледными напряженно-стоическими лицами. То ли от пережитого шока в аэропорту еще не отошли, то ли от происходящего в зале библиотеки застыли.

Высокие гости никого не интересовали. Это не лезло ни в какие ворота.

Уже сворачивался форум, и все же в этом гаме я подняла руку и обратилась к Маканину. Он недоуменно, даже не очень доброжелательно уточнил:

– Мне вопрос?

– Как вы оцениваете современную ситуацию в России, если выразиться языком шахматиста?

Веселые лучики побежали от его глаз, лицо осветилось добротой, ему явно понравилось напоминание о том, что в свое время он был чемпионом Черниковска по шахматам.

– Игра черными, но крепкая, – мгновенно ответил он.

В цивилизованной аудитории за такую блестящую импровизацию он бы заслужил аплодисменты. Но не в этой.

Ответ был блестящим. И я вынесла его в заголовок большого интервью, которое напечатала газета «Советская Башкирия»[7].

Наконец, я отдала Маканину пакет с планом Уфы и адресом. Договорились завтра, в воскресенье, встретиться у меня после четырёх. Похоже, он собирался провести со мной весь завтрашний день… Но я не знаю, когда успею убраться дома и приготовить достойный стол...

Шли на остановку с Перцевой и зам. директора гимназии № 61, которую когда-то закончил Маканин. Я сказала, что завтра Владимир поедет по местам детства, в том числе в школу. Зам. директора обрадованно сказал, что они откроют школу и устроят встречу. Нет, ответила я, Маканин хочет пройти по детским местам один.

Вечером после семи он позвонил. Устал немного от суеты, отдыхает, лежа в постели, и вот звонит мне. Хотел приехать: «У нас был банкет, я сыт и пьян (насчет пьян шучу)», поэтому он бы приехал ко мне, попил чаю, и поговорили бы. Но я ему предложила сегодня передохнуть, завтра с утра поехать на Центральный рынок купить мед, потом поехать в Черниковку посетить родные места и оттуда уже ко мне.

*  *  *

В субботу делегаты уехали домой. Маканин остался до понедельника.

Владимир приехал в пять часов, замерзший и счастливый. «Побывал в доме, где раньше жили на улице Победы, тридцать три, это потом переехали в дом тридцать пять. Изменения большие. Постучал в квартиру восемь, хотел посмотреть, но никто не открыл. Я постоял на втором этаже, плюнул вниз, как в детстве делали, пошел в школу. Там все застроено, не сразу нашел. Обошел вокруг и увидел открытую дверь где-то сзади, сторож, видно, спал. И я зашел в школу. Так замечательно...»

Скорее всего, по указанию руководства ему оставили открытой заднюю дверь (лаз в прошлое!) и дали возможность побыть в школе одному. Я не удивлюсь, если узнаю, что В. С. пробежался по коридорам или скатился по перилам, как в детстве.

Больше семи часов мы говорили с ним обо всем: о его родителях; о том, как он меня впервые увидел давно-давно; о Павлике; о проблемах литературы и творчества.

Он посмотрел фотоальбом и удивился, что такой Анну Ивановну не знал. «Шляпка какая-то, такой никогда на ней не видел».

Ничего не ел, не пил. Шампанского я и то больше выпила. Расстраивалась, что он голодный и ничего не ест. «С курицей возиться надо», – сказал он. Я вспомнила слова одного умного мужика: не надо нам кулинарных изысков – кусок мяса, гора отварного картофеля, гора квашеной капусты и водка. Похоже, он был мудр. А тут столько усилий, а человек ушел голодным…

…Перцева от кого-то слышала, что Анна Ивановна последние годы в Уфе была очень грустная. От Володи я узнала, сколько у нее было проблем, боли. Как ей, бедной моей, дорогой, было плохо! Павел поступал учиться и бросил, пил, потом стал слышать голоса, началось психическое заболевание. Володю критики травили. У Геннадия – искусственная почка. Почему с Павлом это случилось?

– У нас разница с Павлом двенадцать лет. До этого уже был мальчик, он умер в годовалом возрасте. Врачи не советовали маме рожать, а она говорила, что муж хочет ребенка. Тогда не знали еще про резус отрицательный. Мы с Геннадием как-то удачно проскочили…

– Да, на уроках А. И. иногда начинала заикаться. Видимо, у меня такое удивление в глазах было, что она в седьмом классе прямо на уроке, глядя на меня, пояснила, что когда умер годовалый сын, она стала иногда заикаться.

Владимир выбрал стезю писателя. Было очень трудно. Долбали критики, после автокатастрофы здоровье пошатнулось. Геннадий остался верен математике, хотя сочинения в школе писал, по словам Владимира, лучше, чем старший брат. У него своя школа во Франции, в Руане. Но здоровье никудышное – на гемодиализе.

Павел – младший, любимый, умница, талант. Его математическими изысканиями интересовались в Америке… Какие тектонические пласты вдруг сдвинулись с мест, противоположные вселенные затеяли в мозгу жуткие игры, перепутались нейронные связи, какие демоны овладели душой добросердечного парня, ввергнув родителей в бесконечные переживания?

Больно было читать «Андеграунд» Владимира, где герой посещает брата в психиатрической лечебнице; в братьях я видела Володю и Павла.

– Я не могу спокойно читать ваши произведения, потому что буквально все воспринимаю как реальность и, мне кажется, нахожу знакомые лица, и в Вениамине Петровиче вижу Павла, в Петровиче вас, – призналась я.

– Это не автобиография, но, конечно, кое-что взято из жизни, но в основном – мое воображение, – ответил Маканин.

– Петрович крайне неприятный тип. Я не хотела бы жить среди петровичей, он к тому же уголовник…

– У меня драматический дар, не лирический. Фигуры в трагедии не могут быть со знаком плюс или минус. Вот Гамлет – он убил пять или шесть человек, но он герой. Помнишь эпизод, где кагэбэшник записывает все разговоры Петровича и делает из него осведомителя? Петрович понимает, что на нем зарабатывают, и он убивает КГБшника. Ко мне тоже в свое время приставили человека, который следил за мной, но я не убийца, я не характер. Я не хотел бы с Петровичем дружить. Но он помогает увидеть меня таким, каким я мог быть, если бы в определенных ситуациях поступал по-другому. Он счастливый человек, он сильный тип. И потенциально видно, что такие люди в России есть.

– Я не спорю, что он такой тип. Такое на каждом углу – они пьяны, любят порассуждать, и мысли у них какие-то есть даже с философинкой какой-то, но только покажи свое пренебрежение им или скажи не то – и вскинется в этом типе такая агрессия, которая может выплеснуться и в мат, и поножовщину. Я их терпеть не могу.

Владимир повторил:

– Это тип, характер. Я – не Петрович, и в реальности Петровича не существует.

– Извините, я не могу осознать, что он литературный тип. Он выписан настолько ярко, выпукло и узнаваемо, что я его воспринимаю как реальное лицо.

– Это комплимент писателю.

Дальше я спросила:

– Вы человек верующий?

– В общем да. Это не набожность. Люди делятся на две группы: те, кто считает, что жизнь абсурдна, и те, кто считает, что есть порядок в жизни, какой-то смысл. Вот это верующие люди, потому что только Богом может быть объяснено существование мира и порядка в нем. А первые – они неверующие, так как не видят смысла в жизни.

Это самое глубокое разделение в высоком смысле жизни людей. Они не всегда понимают это, но это их проблемы. Вера – это знание или предположение, что смысл в этой жизни есть. Церковь, мечеть – нужны людям, которым нужна помощь. Мне ритуалы, атрибуты не нужны, и для контакта с Богом не нужны посредники. Моя дочь Оля (младшая) набожна, она стоит там на коленях, ставит свечку. Ей это надо. И церковь ей нужна. Мне не надо ходить в церковь, мне достаточно поговорить с Богом. Я хорошо помню, когда после автоаварии я лежал покалеченный, я обращался к чему-то высшему и как будто слышал жалобную-жалобную песню…

– Вы человек сентиментальный?

– Я не чувствителен, но высокое духовное в жизни меня трогает, задевает чувства. Душа становится как мыло, будто обмыливается. Это приятно…

– Некоторые современные писатели предпочитают создавать свои произведения где-нибудь в замках или шале и больше общаются с зарубежными читателями. Может ли писатель-реалист создать настоящее творение о проблемах России? Ведь Горький на Капри и Гоголь в Италии – это далеко не самые лучшие произведения в их творчестве…

– Конечно же нет, – подтвердил Маканин. – У русского писателя, подолгу живущего за границей, язык становится дряблым, он как бы остывает. Когда ты перестаешь слышать родную речь такой, как она звучит в метро, когда ты не растворен в языке, он становится сухим, пропадает понимание. Язык испытывает голод. Ведь язык сам по себе организм живой, саморазвивающийся. Он выполняет фантастическую работу – тренинг, сближение душ, даже тел, возникают чувства, а порой люди говорят-говорят, и начинается драка.

– В ваших произведениях часто встречается образ желтых гор. Это понятно, самое впечатлительное время – детство – вы провели в Орске. А есть ли в ваших произведениях сюжеты, навеянные уфимским периодом жизни?

– Конечно. Не в таких зримых образах, они растворились в произведениях…

Владимир признался, что ощущает между нами особенное родство.

Я поймала себя на том, что во мне попеременно то душа Анны Ивановны, и мне хочется поругать, что не сообщил заранее о приезде, то душа сестры – во всяком случае тоже ощущаю родство, правда, другого свойства, и сказала ему об этом.

– Брат – это звучит несколько пренебрежительно... – усмехнулся Владимир. – Тогда, может, как сестра, ты мне в дорогу какое-то питание организуешь на двое суток – отварить четыре картошки и четыре яйца?

– До Москвы ехать всего двадцать шесть часов. Забыл?

На какое-то время на него нашла сонливость, иззевался. Я предложила ему прилечь на полчаса, сама ушла на кухню. Но он очень скоро окликнул и постарался перемочь свое состояние.

– Меня что-то знобит, – зябко передернувшись, вдруг сказал он.

– Меня тоже, – призналась я, ощущая веяние в воздухе, над нами, вокруг нас, в полумраке однокомнатной квартиры некоего духа. Чья-то душа незримо присутствовала весь вечер, так или иначе давая о себе знать.

Я подошла к Владимиру, обняла его. Так мы простояли, как две родные души, пока не прошел озноб.

*  *  *

В понедельник утром приехала в гостиницу «Агидель», чтобы проводить его на вокзал. Володя встречал меня внизу, присели на дорожку. Нежно-пурпурный блеск восходящего солнца лег на его немного утомленное лицо. Мелькнула мысль – как хорошо, что не закат. Восход, хоть и красный, все же предвестие доброго.

Таксисты запросили сто рублей. За десять минут езды! Я нашла частника за пятьдесят. Я уже уютно прижалась к руке Володи (мы перешли на ты, и он просил называть его так). Выяснилось, что водитель не знает дорогу на вокзал, повез через дом печати. Я нервничала, что он отрывает мое внимание от последних минут общения с Володей. Тем более я дорогу на вокзал знаю как пассажир, а не как водитель. Когда В. С. расплачивался, водитель сказал:

– Нервная у вас спутница.

– Мне казалось, что ты вот-вот назовешь его тупицей, – улыбнулся Владимир.

– Да, на языке вертелось это слово, – призналась я. – Это ж надо, дорогу на вокзал не знает…

Володя был немного грустным, усы его заиндевели. Мы прохаживались вдоль поезда. Стояло чертовски морозное утро. Но – утро!

В купе СВ меня удивило слишком узкое пространство между кроватями. Это же неудобно.

На пороге купе выросла молодая женщина. Она перевела взгляд на меня, на Володю. И безапелляционно заявила:

– Это что, я должна с вами ехать? Безобразие.

– Девушка, вы поедете с одним из лучших писателей современности, – сказала я.

Но ее возмущенный голос уже звучал в коридоре, она требовала перевести ее в другое купе.

– Я никогда не говорю, что я писатель, – посмеиваясь, сказал Владимир. – Так люди более откровенны...

Поезд тронулся. Я смотрела ему вслед.

Непроизвольно я продинамила Володю. Был такой термин в советское время. Он ждал одного, а я от этого увернулась. Желание «приватной беседы» в его устах означало нечто другое. А для меня важны были тонкие душевные воспоминания о дорогих нам обоих людях, общение, выполнение редакционного задания. И невольно мысленно спрашивала, как бы к этому отнеслась Анна Ивановна. Возможно, с юмором. Но короткие необязательные отношения – не для меня. Возможно, поэтому в день прощания он был без настроения.

А ночью снился сон… Однообразный пейзаж. Не земля, не степь, не пустыня, а твердь. Наверху – не небо, не небосклон, а просто тусклый свод. Однообразные краски, минималистская картина, приглушенный, притушенный свет и цвет. Мы молча сидим с Анной Ивановной спина к спине. И я явственно ощущаю тепло, которое перетекает от ее тела к моему. Все мое существо наполняется всеобъемлющим тихим покоем, теплом и защищенностью.

[1] Интервью см. «Советская Башкирия». 1999. 27 января; «Вечерняя Уфа». 1999. 20 июля; «Среди роз и бензина», стр.204–212; сайт http://ufafira.ru.

[2] «Советская Башкирия». 2000. 23 марта, 1 апреля; 2000. 29 марта; «Молодежная газета». 2000. 4 мая; сайт http://ufafira.ru .

[3] В 1957 году Черниковск присоединен к г. Уфе.

[4] Ныне школа № 61 г. Уфы.

[5] Теперь остановка «Гостиный двор».

[6] Родители Владимира Маканина.

[7] «Нынешняя ситуация в России – игра черными, но крепкая», интервью с Владимиром Маканиным // «Советская Башкирия». 2001. 27 января; сайт ufafira.ru