№10.2021. Владимир Ощепков. Достоевским увлечённые… О Ромэне Назирове

Владимир Александрович Ощепков родился в 1951 году в с. Соколки Белокатайского района. Окончил филологический факультет БашГУ. Работал в редакции Белокатайской районной газеты «Новая жизнь», в аппарате Белокатайского райкома КПСС, был учителем и сотрудником администрации Белокатайского района. Автор-составитель книги «Белокатайский район: история и современность» и ряда других историко-краеведческих изданий. Лауреат журнала «Бельские просторы» за 2019 год.

Владимир ОЩЕПКОВ

Достоевским увлеченные…

Все однокурсники, с кем удалось поддерживать отношения по окончании учебы, всегда считали и считают сейчас, что Ромэн Гафанович Назиров – один из лучших преподавателей за все наши годы учебы. А если кто, услышав эту фамилию, недоуменно спросит: «А о ком, собственно, речь?» – значит, ему не повезло учиться на филологическом факультете Башкирского государственного университета в период с 1960-х годов до начала 2000-х. Речь же идет об известном литературоведе, докторе филологических наук, профессоре, авторе монографии «Творческие принципы Ф. М. Достоевского», а также нескольких десятков статей по истории фольклорных мотивов и разным аспектам поэтики русской литературы XIX века, заведующем кафедрой русской литературы и фольклора университета.

В юности он мечтал стать историком. В 1952 году успешно сдал вступительные экзамены на исторический факультет в Государственный педагогический институт им. А. И. Герцена в Ленинграде. Абитуриент честно написал в анкете, что его отец Гаффан Шамгунович Назиров был репрессирован, и отличные оценки на вступительных экзаменах не помогли: в ленинградские институты юношу не приняли. В 1953 году он поступил на историко-филологический факультет Башкирского государственного педагогического института им. К. А. Тимирязева – обо всем этом и еще о многом сейчас любой может прочитать в интернете. Мне же хочется рассказать о том времени, когда судьба свела нас, тогдашних студентов, и его, начинающего ученого, в стенах университета. Он был тогда всего лишь молодым кандидатом наук. Читал лекции по истории русской литературы XIX века. Вел спецкурс по творчеству Достоевского. И был, как уже сказано, одним из лучших преподавателей. Для некоторых – самым лучшим...

Эрудирован невероятно. Знал не только английский язык, но и французский. Известен был не только как преподаватель, но и как постоянный автор комсомольско-молодежного «Ленинца». Его материалы были глубоки и интересны.

Остроумен, ироничен, демократичен. На перемене мог подойти к группе студентов, дымящих в коридоре (тогда это еще не преследовалось), по-свойски прикурить у кого-нибудь любимый «Беломор», вставить в разговор несколько уместных реплик, бросить подходящую шутку и последовать дальше, оставив юношей осмысливать сказанное.

Всегда подчеркнуто элегантен. Немногочисленная мужская часть факультета пыталась перенимать его манеру одеваться, подбирать галстуки в тон рубашки. Хотелось иметь такой же, как у него, большой портфель с множеством отделений и двумя большими замками. Но образец для подражания был недостижим. Откуда у бедного по определению студента деньги на такой невероятный портфель, не говоря уже о костюме-тройке, которому он отдавал предпочтение.

О чувствах к нему многочисленной женской части факультета могу только догадываться.

Многие писали у него курсовые и дипломные работы, слушали спецкурс по Достоевскому. О Достоевском он знал все и еще чуть-чуть. Студенческая легенда утверждала даже, что под пиджаком он носит топор с целью более глубокого проникновения в психологию главного героя «Преступления и наказания». Завидев его, однокурсник Саша Касымов часто начинал цитировать Михаила Светлова:

Печорин! Мне страшно!

Всюду темно!

Мне кажется, старый мой друг,

Пока Достоевский сидит в казино,

Раскольников глушит старух!..

Выбор спецкурса – дело тонкое. Сначала все делились на две основные категории: лингвистов и литературоведов. Внутри этих категорий деление продолжалось. Литературоведы могли выбрать для углубленного изучения творчество одного писателя. Многое зависело и от того, что могла в данный момент предложить кафедра. И выбирали прежде всего преподавателя, а потом уже писателя: Радий Алексеевич Карабанов – Гоголь, Валериан Григорьевич Прокшин – Некрасов, Давид Семенович Гутман – Тургенев, Ромэн Гафанович Назиров – Достоевский…

В наше время в школе Достоевского вообще не изучали: он считался реакционным и чуждым. Поэтому начинали с нулевого уровня. Впрочем, открывать для себя и раньше приходилось многое. Первая курсовая работа была прыжком в совершенно неведомый мир. Нужно было выбрать научного руководителя. Саша Касымов увлек меня за собой:

– Пойдем к Назирову! Он интереснее других!

Ромэн Гафанович Касымова знал: пересекались как-то в «Ленинце», да и не только. Меня, естественно, не знал. Посмотрел оценивающим взглядом и предложил тему по творчеству Одоевского. Фамилия была знакома: не тот ли это поэт-декабрист, который в ответ на пушкинское «Во глубине сибирских руд храните гордое терпенье…» написал «Струн вещих пламенные звуки до слуха нашего дошли»?

Оказалось, не тот. Поэта звали Александр Иванович, а этого – Владимир Федорович. Первый писал стихи, второй – прозу. Жили, правда, в одно время, даже в родстве состояли: были двоюродными братьями…

Так вот по прозе этого неведомого мне Одоевского и предложил писать курсовую работу Ромэн Гафанович. Удивленный его эрудицией (он еще много чего сказал тогда) и пристыженный своим невежеством, я в тот же день отправился в республиканскую библиотеку, и там, в тишине читального зала, состоялось открытие неведомого. Правда, оказалось, что частично все-таки ведомого: в детстве приходилось читать написанные специально для детей сказки «Мороз Иванович» (вариант более известного «Морозко») и «Городок в табакерке». Последняя – о том, как мальчик, чудом попавший внутрь музыкальной шкатулки, знакомится с ее устройством и понимает, благодаря чему возникает мелодия.

Это внушало некоторый оптимизм. Но изучать предстояло не Одоевского-сказочника, а автора рассказов и повестей, представлявших собой социальную сатиру (именно так формулировалась тема курсовой работы). И разбираться в его общественных и философских взглядах. И узнать, что он в свое время был известен не только как литератор, но и знаток точных наук, эстетики, педагогики, музыки, социальной мысли. Современники даже называли его «русским Фаустом»!

Наверное, у меня что-то получилось, потому что на следующий год, когда мы доросли до спецкурса, Ромэн Гафанович встретил меня по-приятельски. И вновь началось открытие неведомого. Общий курс истории русской литературы к этому времени был уже прочитан, но о Достоевском сложилось весьма смутное представление. А здесь – другое дело. Биография – самым подробнейшим образом. История создания произведений – в деталях. Анализ самого текста – доскональный. А о том, в чем состоит своеобразие художественного мышления писателя и как проявляется у него полифонизм (термин М.М. Бахтина), нас можно было спрашивать в любое время дня и ночи…

Нам повезло в том смысле, что в те годы вышли два хороших фильма по Достоевскому: «Братья Карамазовы» и «Преступление и наказание». Надо ли говорить о том, что их показ в уфимских кинотеатрах сопровождался рецензиями Назирова в местной прессе – умными, тонкими и глубокими, хотя и рассчитанными на широкого читателя. Но это не исключало того, что нужно было знать само произведение, а для этого читать, читать и читать.

Однако некоторые вещи, не обязательные для всех студентов, но непременные для слушателей спецкурса, не публиковались даже в полном собрании сочинений! Все-таки за Достоевским продолжал тянуться шлейф негативного к нему отношения, к чему приложил в свое время руку сам Алексей Максимович Горький. Ну не любил он Достоевского, хотя в чем-то их творчество заметно перекликается (на это тоже нам намекал Назиров, предлагая до остального додуматься самим).

И когда было прочитано все, доступное массовому читателю, Ромэн Гафанович дал нам совет: ищите недостающее в библиотеке на улице Пушкина. Там, повыше Театра оперы и балета, находился областной совет профсоюзов. И в этом здании была библиотека, которая для краткости так и называлась – профсоюзная. А в библиотеке – дореволюционное, начала XX века издание Достоевского, в котором было то, что в советское время никогда не публиковалось. Причем вступительные статьи написаны самим Дмитрием Мережковским!

Еще эта профсоюзная библиотека выгодно отличалась от часто посещаемой республиканской тем, что в ней книги выдавались на дом всем, а не только пятикурсникам.

И вот, получив несколько увесистых томов, мы идем в общежитие, чтобы там не спеша приступить к чтению. Не смущают ни давно отмененные яти и еры на конце слов: после двух-трех страниц просто перестаешь их замечать. А какие иллюстрации: на более плотной, чем текст, бумаге, каждую предваряет полупрозрачное покрытие. Сначала видишь ее как сквозь туман, а перевернув лист из папиросной бумаги – во всех деталях (вот только фамилию художника, к сожалению, память не сохранила).

Так что Достоевского мы действительно знали. Заодно научились и в творчестве других писателей видеть то, что скрывается при первом знакомстве – и в этом тоже заслуга Назирова. Распределяя темы итоговых работ, Ромэн Гафанович не забыл о моих предыдущих занятиях и предложил написать об образах-двойниках у В.Ф. Одоевского и Ф.М. Достоевского (вспоминая сейчас об этом, невольно испытываю гордость: какие непростые вещи были когда-то доступны)…

Потом Достоевского все-таки ввели в школьную программу. Общий обзор творчества и для изучения – «Преступление и наказание». Самое, как считается, доступное произведение из числа наиболее значимых. Насчет значимости сомнений нет, а вот насчет доступности…

Кстати, Ромэн Гафанович и нам в свое время советовал начинать именно с «Преступления и наказания». Но одно дело уже искушенные кое в чем студенты, и совсем другое – десятиклассники. И далеко не все, чему нас учили в университете, нашло применение в школьной практике. Думаю, с этим согласятся мои бывшие однокурсники, кому довелось поработать в школе.

Итак, начинаем изучать Федора Михайловича Достоевского. Два часа – на биографию (чаще получалось и больше, потому что знания из спецкурса позволяют рассказать о том, чего нет в школьном учебнике, а это всегда воспринимается хорошо). Потом – анализ «Преступления и наказания». Прочитали, конечно, не все, хотя заранее об этом сказано. Но если половина класса – уже хорошо: есть с кем вести диалог.

Роман начинается с описания преступления. Так начинаются и многие другие произведения, детективные романы, например. Детективы ученики читали охотнее. И в Достоевском видели, прежде всего, детективщика. Но какого-то неправильного. Причем на уроках в школе во многом повторилась та же самая ситуация, что была в свое время на занятиях в университете. И сразу вспомнилось, что и как говорил тогда Ромэн Гафанович, какие аргументы он приводил. Оставалось только представить себя на его месте, попробовать хотя бы приблизительно скопировать его манеру вести разговор…

– Скажите, на чем держится интерес при чтении детектива? – Правильно, на желании узнать, кто совершил преступление. Читатель пытается строить догадки, а писатель всячески препятствует ему в этом. Заставляет подозревать то одного, то другого. Имя настоящего преступника становится известным только в самом конце. И чем успешнее писатель справится со своей задачей, тем неожиданнее оно будет для читателя…

А здесь что? Да мы с самого начала знаем, кто убийца. Знаем, как он готовился к преступлению, как сомневался и переживал: все-таки непростое это дело… Знаем, как произошло само убийство, причем в деталях. Не знаем только одного: в чем причина этого страшного преступления? Вот это и предстоит узнать. И еще одно явное отличие «Преступления и наказания» от любого детектива. На чьей стороне его автор, а заодно с ним и читатели? На стороне преступника или того, кому предстоит раскрыть преступление? Конечно, на стороне того, кто зовется Шерлоком Холмсом, комиссаром Мегре или как-то иначе. А здесь? Ну, вот представьте: преступник находится в комнате, где только что совершены два страшных убийства. В руках у него окровавленный топор, на полу два женских тела, из-под которых текут потоки крови. И в этот момент преступник понимает, что он забыл закрыть дверь изнутри!..

Для большей наглядности учитель подходит к двери и продолжает рассказ:

– Преступник закрывает дверь на крючок и слышит: кто-то поднимается по лестнице. Он понимает, что идут сюда – больше некуда! Он слышит стук в дверь, голоса за ней, утверждающие, что старуха в это время всегда дома! Когда дверь начинают трясти, он со страхом смотрит на хлипкий крючок, готовый при каждом рывке выскочить из проушины!

Здесь однажды на уроке произошел случай, который невозможно придумать: после слов о стуке в дверь в нее действительно постучали с той стороны! Учитель, увлеченный рассказом, сначала оторопел, а потом посмотрел на класс. На лицах учеников было выражение ужаса! Стук повторился, потом еще. Оказалось, что пришел дежурный спросить, сколько учеников из класса идут на перемене в столовую…

– М-да, – только и сказал учитель, когда дежурный ушел. – Хорошо, что мы с вами никого не убили… Однако что же все-таки в «Преступлении и наказании» описано не по детективным правилам? А вот что (он на всякий случай оглянулся на дверь): преступник почти застигнут на месте преступления. Еще мгновение – и он будет полностью изобличен! Остается только совершиться законному возмездию. Но за кого мы с вами только что переживали? – Конечно, за преступника! Хотите или нет, но автор, а вместе с ним и все читатели на стороне убийцы! Какой же это детектив?

Вовремя звенит звонок.

На следующем уроке предстоит найти ответ на вопрос, в чем причина преступления Раскольникова. Его крайняя нищета? Желание избавить мир от вредной старухи, которая заедает всех? Или способ проверить, тварь ли он дрожащая или право имеет переступить некую черту, отделяющую обычных людей от Наполеона?

Вновь некто недоверчивый высказывает мнение о том, что Раскольников – это герой давно минувших дней, что в современной жизни ничего подобного невозможно…

– Хорошо, давайте начнем с этого. Петербургскому студенту пришла в голову мысль о том, что все люди делятся на две категории: особых и прочих, которые составляют, как он говорит, муравейник. Люди особые имеют право преступать нормы человеческой морали и жить по принципу «все дозволено». Но разве не история XX века дает нам множество примеров того, каковы последствия такого принципа? И примеров того, к чему приводит зло и насилие, совершенное ради всеобщего будущего счастья?..

А знаете ли вы, что такое эвтаназия? Какое отношение она имеет к теме урока? Да самое прямое! Вот недавняя газета, в ней интервью с одним из наших ученых в области медицины (разговор происходит в середине 1990-х годов). Так вот, эвтаназия – это добровольный уход из жизни. Представьте себе: человек тяжело болен, никто и ничем помочь ему не может (современная медицина, к сожалению, не всесильна). Он проводит каждый день в страшных мучениях! Так не гуманнее ли предоставить ему возможность по своей воле уйти из жизни, причем совершенно безболезненно? Одна инъекция – и человек просто засыпает и не просыпается… В некоторых странах эвтаназия уже официально разрешена. У нас пока только идут обсуждения…

– Да, но при чем тут Раскольников? Он-то кровь пролил…

– Так вот представьте на месте того врача, который оказывает человеку последнюю в его жизни медицинскую услугу, некоего современного Раскольникова. Ему, действительно, не надо больше размахивать топором. Но цель-то та же самая: чуть-чуть ускорить развитие событий. И не только в своих интересах. Кто-то не может дождаться наследства, кто-то – освобождения жилплощади или еще чего-то. Денежный интерес до чего только не доводит… Современные детективы, кстати, в основе сюжета имеют именно такие ситуации.

– Но ведь эта самая эвтаназия наверняка будет проводиться под каким-то контролем…

– Конечно, и вот что об этом написано в газете: нужна жесткая система контроля! Но это не исключает единичные случаи возможных злоупотреблений. Обратите внимание: единичные! Как вы понимаете это? Ну, например, один случай из десяти? Это много или мало?

– Многовато вообще-то…

– Хорошо, а один случай из тысячи?

– Ну, это как сказать…

– Не будем мелочиться: один случай из нескольких миллионов…

– С этим, пожалуй, можно согласиться!

– А теперь представьте, что этот редчайший случай – один из многих миллионов – выпадет именно на вашу долю!.. Представили? – То-то и оно… Вот видите: не получается простой арифметики. Как не получилась она в свое время у Родиона Раскольникова. Что жизнь какой-то одной ничтожной старухи ничего не значит…

Лучшие умы человечества испокон веков искали ответ на вопрос, какова цена человеческой жизни. Любой жизни! И не нашли ответа кроме того, что цены нет. Любая жизнь – бесценна! И не столь уж важно, кто ее хочет лишить: коварный преступник с орудием убийства или гуманный врач со шприцем в руке…

Автор вынужден признать, что слишком далеко удалился от отправной точки рассказа. Однако – как посмотреть. Не будь в свое время этого спецкурса, не будь столь тесного общения с незабвенным Ромэном Гафановичем Назировым – наверняка не было бы именно таких уроков, да и что-то в жизни сложилось бы несколько иначе…