Пелагея Ивановна Сбитнева (1902–1996) родилась в селе Загорское Свято-Троицкой волости Уфимского уезда Уфимской губернии. Училась в Загорской земской школе, с 1919 по 1921 гг. училась в 3-й советской школе 2-й ступени в Уфе. С 1921 по 1923 гг. работала учителем в деревне Покровка Иглинского района Башкирии. В эти же годы занималась в драматическом кружке в селе Загорское под руководством учителей Огородниковых. Работала воспитательницей и заведующей детскими садами г. Уфы с 1931 по 1954 гг. Награждена медалью «За доблестный труд в годы Великой Отечественной войны». Умерла в Уфе 5 ноября 1996 года.
В нашей стране нет практически ни одной семьи, которой бы в той или иной степени не коснулась Великая Отечественная война. Не обошла она и Уфу. И хотя наш город находился в глубоком тылу, тысячи уфимцев воевали на различных фронтах, работали на оборонных заводах и в госпиталях. Уфа была местом эвакуации не только военных предприятий, но и гражданского населения. Особое место в пантеоне героев Великой Отечественной занимает подвиг Александра Матросова, ушедшего на фронт из Уфы. Из Уфы ушли на войну будущий народный поэт Башкортостана Мустай Карим и будущий ректор Дипломатической академии МИД, посол Советского Союза в Норвегии, Бельгии и Испании Сергей Романовский, героиня книги Е. Ильиной «Четвёртая высота» Гуля Королёва и многие другие известные и никому неизвестные защитники Родины. Уфимец Евгений Сбитнев вспоминал: «Однажды в начале войны мы с Володей [Скачиловым] оказались свидетелями такой картины. Ранним утром до восхода солнца, когда город ещё спал, по улице К. Маркса, молча, чеканя шаг, в сторону железнодорожного вокзала уходили на фронт маршевые роты. Колонна была столь велика, что, когда её головная часть приближалась к вокзалу, задние ряды ещё не вышли из солдатских казарм. В предрассветных сумерках эта нескончаемая вереница людей производила какое-то фантастическое зрелище. И вдруг негромко, вполголоса, чтобы не разбудить спящих тревожным сном жителей города, кто-то затянул походную песню. Песня плыла по рядам, а мы напряженно всматривались в лица уходящих солдат, надеясь разглядеть среди них наших дворовых и школьных друзей. В этот час мы особенно глубоко почувствовали, что такое Россия»[1]. В дальнейшем этих бойцов ждала разная участь. Как писал А. Твардовский, В уфимской эвакуации находились один из величайших русских писателей ХХ века Андрей Платонов, выдающийся скульптор Сосланбек Тавасиев и будущий народный артист СССР Юрий Яковлев. В военные годы здесь родились писатель Сергей Довлатов и дирижёр Владимир Спиваков. Всё это оставило глубокий след в памяти не только самого военного поколения, но и тех, кто встретил войну в детском возрасте, а также их детей и внуков.
В начале 2020 года крошечным тиражом вышел сборник «Вспоминая войну», где собраны воспоминания, дневники и письма, как уже опубликованные ранее, так и публикующиеся впервые, не только непосредственных свидетелей военной поры, но и записи бесед и переписки с ними представителей более молодых поколений. В отличие от многих других подобных сборников здесь не так много воспоминаний о героических подвигах на полях сражений и на оборонных предприятиях. Основное внимание мемуаристов уделено будням военного времени, когда каждый день состоял из преодоления страха, уныния и чувства голода. Но были и праздники освобождения советских городов, возвращения близких людей с войны и, наконец, главный праздник – День Победы 1945 года.
В год Памяти и Славы журнал «Бельские просторы» публикует отдельные воспоминания из этого сборника.
Можно сравнить эти воспоминания, дневники и письма уфимцев и эвакуированных в Уфу с гражданско-патриотическим движением «Бессмертный полк», участники которого ведут народную летопись о поколении Великой Отечественной войны. Главным уроком военного поколения для нас служит их опыт не только выживания в тяжелейших условиях той поры, но и борьбы добра со злом, проходившей через разум и чувства каждого человека.
Наш народ ценой неимоверных жертв не только одержал великую победу над фашизмом, но и преодолел в своём собственном сознании чувство классовой ненависти. Вторая мировая война, как это ни покажется парадоксальным, стала для человечества школой гуманизма, поскольку массовое истребление людей с неимоверной жестокостью и цинизмом породило у многих помимо ненависти и справедливого стремления к возмездию ещё и желание не допускать подобного впредь. Именно в годы войны в Советском Союзе расцвёл жанр лирической песни, воскресающей семейные ценности, ради которых люди шли в бой. Тогда же впервые после двух десятилетий открытых гонений на церковь стали открываться закрытые ранее и новые храмы. Возможно, впервые со времён реформ Петра Великого маятник истории нашей страны качнулся в обратную сторону. И хотя в последующие десятилетия были и остановки, и движения вспять, большое историческое время уже работало не на революционные ломки и метания, а на духовное возрождение, заключающееся в восстановлении религиозно-нравственных традиций нашего Отечества. Не случайно Россию называют семьёй семей. Война показала, что все мы, несмотря на социальные, национальные и конфессиональные различия, единый народ. Не зря тот же Твардовский вывел в своей «Библии Великой Отечественной» чеканную формулу:
Если сравнить одну секунду отдельного человека, пережившего войну на фронте или в тылу, с каплей крови, то минуты, часы, дни, недели, месяцы и годы войны всего нашего народа будут подобны ручьям, сливающимся в реки и вливающимся в море народного подвига и страдания. Это море невозможно забыть, как бы ни старались этого добиться наши идеологические противники. Поэтому наш «Бессмертный полк» останется навсегда в памяти потомков.
Когда началась война, в Уфу приехали из Киева писатели, художники и другие, люди потерпевшие, видевшие страх. В нашем доме жили П. Тычина, Пустовойт и другие. У нас в каждой квартире площадью 40–45 кв. метров жило по две семьи. У меня в двух маленьких комнатах 15,5 кв. м – нас трое: я и двое ребят школьного возраста.
Пришёл художник [Никита Романович Попенко], оставшийся без квартиры, временно поселился у меня. Через месяц приехала жена Рая с дочкой ясельного возраста Наталкой, [и стали жить] две семьи. Я работала в д/саду № 31 воспитательницей, дети учились, время было тяжёлое. Я приняла пострадавших людей с душой, предоставила им всё, что у меня было (домашняя утварь), но они чувствовали себя как-то [неловко], в общем, переживали, что меня стесняют, и ничем не могут мне помочь. Топливо подвезти, продукты купить, всё было невозможно. Но у меня немного было, я старалась чем-то помочь им. Помню, к Новому году я из старой своей кофточки сшила Наталке белое платьице, вышила разными цветными нитками. Как они все, не только Наталка, но и родители – Никита Романович Попенко и Рая – были рады. А, конечно, больше всех довольна была я: очень люблю делать хорошее для людей, согреть их душу, сочувствовать положению. Никогда не брала деньги за квартиру. Перекладывали мы эти деньги с места на место, а когда они уезжали в октябре 1943 года, я деньги тайно от них положила в сумочку. Писали мне письма благодарности, но я их не сохранила. Если бы молодость знала… А мне тогда было 40 лет, уж не так и молода, а вот сейчас, да и лет 20 тому назад, думаю: почему эти учёные, да не так уж учёные, кроме Богомольца, которого я имела счастье видеть (мне он очень понравился – душевный был человек). У нас в детском саду была зав. д/садом С. А. (отчество забыла), бездушный человек, чуть что не угоди ей она отправит на завод, а завод-то был далеко… Работала в д/саду хохлушка (забыла имя и фамилию), эвакуированная, она её хотела отправить на завод, а у ней не было даже тёплой одежды. Я переживала за неё. А ведь у кого что болит, тот про то и говорит. Я и расскажи всё Богомольцу. Так ведь он её забрал к себе из д/сада, не дал погибнуть человеку (академик, а она уборщица). Славный был, человечный старичок (забыла имя и отчество). Так вот, и думаю: зачем же эти художники ехали в глубокий тыл, а не боролись за свой родной Киев, не гнали фашистов? Их было 5 человек только в нашем доме. Молодые здоровые люди здесь ничего не делали, а уехали обратно раньше всех, угнали забрать жильё получше. Всё делали для себя, а не для Родины.
С 1936 по 1943 годы я работала в детском саду № 15. В 1943 году было сокращение районных дошкольных инспекторов: 4 райинспектора нужно и 4 детских сада. Мой детский сад был неплохой, я много сделала хорошего, поэтому в него на моё место назначили бывшего инспектора, а меня перевели на прорыв в детский сад № 31 кирпичного завода. Этот сад я сделала образцовым, и меня наградили почётной грамотой горисполкома. Как было обидно сдавать благоустроенный своими руками детский сад и брать опять развалину! Как ни хлопотали в горторге, но заведующий гороно Б. устроил на моё место свою любовницу. Наш сад приняла инспектор К. Когда я ей сдавала, мне так жалко было, хотя бы она меня воспитательницей оставила. Она была в тесной связи с зав. гороно Б., а горторг, как ни старался, не мог ничего сделать. Сдавала я ей дня два или три. Работы производились по договорам, нужно всё было проверить. К. мне сделала замечание: почему я не разрезала большие простыни на маленькие. Белья хватало, не было в этом необходимости. Она мне грубо сказала: «Вы будете сдавать так же по акту. Я не собираюсь уходить». И зачем я ей ответила не очень прилично: «А, может, и вынесут»? И года не проработала, заболела туберкулёзом и умерла. И говорила своей приятельнице: «Это Сбитнева мне сделала». А что я могу сделать? Я никаким наговорам не верю, а вот после этого случая я поверила в какую-то природную силу.
В 1943 году меня перевели зав. д/садом № 31 кирпичного завода № 1. Д/сад помещался в барачном помещении; ни двора, ни площадки не было, постельного белья нет, кроватки без <…>, дети вшивые, родители полуголодные. Одна группа, три комнаты, в каждой комнате подпол, выложенный кирпичом. Я села на стул, воспитательница подбежала: «Да, Вы, не пугайтесь». Видимо, я изменилась в лице. Заведующая, молодая, цветущая женщина – Н. – положила на стол список вещей, сама ушла и унесла печать. Сотрудники ходили несколько раз, через неделю прислала с кем-то, а сама так и не показывалась. Бухгалтерия мне заявила, что у Вас большое расхождение, придётся Вам проводить <…>. Я говорю: «Так я ещё не работала!». «Всё равно надо проверить». Было большое расхождение в деньгах с магазином (на 2 тысячи с лишним рублей). Директор завода поручил мне всё выверить. Я занималась этим дней 5-6. Очень трудно было мне с этим делом справиться: в накладных магазина числились колбаса, чай и другие ценные продукты, а в детский сад они не поступали. А работала она года 2-3. Это сколько нужно времени потерять, чтобы всё проверить! Я стала вести свой учёт с 17 октября 1943 года, а как они с ней поступили, я не знаю. Стала сама записывать, а потом Александр Михайлович (фамилию забыла), толковый старичок, вёл всю бухгалтерию.
Детский сад был так запущен: кругом бедность, масса вшей, топлива нет, дети голодные. Нужно было искать выход в военных условиях. Со вшами справились по опыту наших предков. Моя бабушка говорила нам о том, что надо рубахи жарить. В жареной рубахе вошь не заведётся. Дала воспитательнице задание каждый понедельник как придёт ребёнок в детский сад всё с него перегладить утюгом. А родителей попросила не пачкать дома это бельё и приводить в нём своего ребёнка всю неделю. Топливо в те годы невозможно было достать, поэтому мы брали пористый кирпич, клали его в негодную олифу и через 8–10 часов, дав олифе стечь, клали в плиту вместо дров, добавив немного гудрона. Когда суп и каша закипали, доставали раскалённые кирпичи, клали их на плиту и на них ставили допревать варево. Планы продумывала ночью. При Н. ни воспитательной, ни хозяйственной работы не велось, дети в детский сад ходили до 10–11 лет: в школу ходить было не в чем, а рабочие руки заводу были нужны. Рядом с детским садом был военный склад НКО. У меня в саду были дети работников этого склада. Я пошла к начальнику склада товарищу Старцеву, он нам помог с дровами и давал тряпьё мыть полы (а часть мы использовали на простынки). Игровой площадки тоже не было. Пошла я в психбольницу, поскольку к нам ходили дети её сотрудников. Дали фанеры, материала и рабочих. Построила детскую площадку. Однажды приехал на завод представитель из Москвы. Я его попросила зайти в детский сад. Он пришёл и увидел, в чём дети ходят и на чём спят. Обещал помочь. Не помню когда, я поехала в Москву, в главк. Сумела попасть в московские хоромы на второй день и, когда села в кресло, со мной было дурно. Я потеряла дар речи: настолько себя чувствовала униженной. Начальник меня будто не заметил: стал разговаривать по телефону. Я в это время собралась с силами и подала докладную. Он мне подписал всё, что я просила. И обрадовалась же я! А что дальше делать – не знаю, да и не в моей силёнке возиться с материалами. Поехала домой. Директор завода (забыла какой: они часто менялись) послал своего зама, и он привёз мне половину того, что было выписано. Приняла по акту. А куда дели половину, не знаю. Рада была и этому. Накроила халатов, простыней, наволочек. Шила сама. Часть продали, купили скатерти, сделали ремонт. Садик стал похож на горенку.
Состав детей был от 3 до 11 лет. Мы весной взяли гектар земли, посадили картошку. Землю вспахали, садили под плуг. Пололи сами и копали сами. Помогал студент Гена Бассейник. Было голодное время, мы его кормили. А он старательным оказался, очень хорошо нам помог.
Директором завода был Ф. Меня он не любил, потому что я его и его друзей не угощала. А он просил, даже требовал под угрозой увольнения приготовить обед на 5 человек. Я говорю: «Давай деньги, приготовлю». А он требовал за счёт детского сада сделать. Я тогда ему ответила: «Я на вас продуктов не получаю и готовить не буду». (А сама переживала: мог бы выгнать). Когда мы копали картошку, он не давал транспорта её привезти, и нам приходилось по очереди ночью её караулить. А ночи тёмные. Сколько мы горя видели с этой картошкой! Его, жулика, убрали – он был несоветский человек. Был суд. Ясли его угощали, так их вызывали в суд, а нас не вызывали.
Дело было весной, земли было много, договорилась с директором в отношении посадки картофеля. Обещал вскопать землю и обеспечить семенами. Землю копали пленные немцы, хорошо работали, не помню, сколько соток, но не меньше пятидесяти. Дети [в детском саду были] большие (по 9-10 лет), в школу ходить было не в чем, и школа далеко. <…> Картошки мы накопали очень много, все три подпола были забиты. Ели картофельные оладьи, давали родителям. Некоторые родители или просто пенсионеры голодали. Мы их всех выручали: Марусю безрукую, Хабибовых… Галя и Лёня Волковы безвозмездно носили картошку голодающим. Себе картошку тоже садила. Сколько мучений было носить по оврагам мешки или возить на тачке!
Во время войны приходилось много работать на производстве и дома, чтобы не умереть с голоду. В 1943 году я работала в д/саду № 31 на кирпичном заводе заведующей д/садом и не думала, что настанет время, [когда] мы будем есть белый хлеб, крендели, которые мы раньше ели только в дожинки. Сажали картошку за 5–10 км. от дома, носили на себе семена да и урожай частенько возили на тачках. Приходилось садить картошку на буграх кирпичного завода. Помню, как Аля была подростком, не сумела направить тачку правильно, дорожек не было, и её придавило. Ой, как я переживала! Думала, что она не встанет. Видно, бог меня и её пожалел: встала. Дня два болела, и всё прошло. А вот сейчас ей 55 лет, а всё у неё, особенно ноги и поясница, болит. Может, повлиял непосильный труд. Копали целину под просо. Сеяли просо, получали хороший урожай. Делали совместно с родителями Волковыми «ток», на котором молотили просо. Я жила и родилась в деревне (с. Загорское Иглинского р-на), умела молотить, а у Волковых была семья большая, и мы в шесть молотил молотили. Создавалась прекрасная музыка, не хуже современной гитары. Собиралось народу смотреть и слушать, как молотит зав. д/садом. А просо ещё нужно ободрать. Делали это в ступе, толкли с мочалом, потом на ветру веяли, мякина отлетала, и получалось пшено. Можно пшено толочь в ступе, получится мука. К праздникам я приносила просо, родители его обрабатывали до муки, [из которой] пекли торты. Получались очень хорошие. Дети ждали праздники, считали дни, зная, что будет угощение. Выходных дней у меня не было.
Каким-то образом узнал управляющий. Через некоторое время вызывает меня в управление. А перед этим у меня в д/саду была неприятность: комиссия при проверке обнаружила 2 кг сахара, который был предназначен на выпечку праздничных гостинцев для ребят, т. к. в магазинах ничего не было: ни конфет, ни пряников. А ведь ребёнку, когда мы проводили утренники, нужно почувствовать это торжество. Вот я и старалась, сама умела выпекать разные угощения. Обо всём этом знали коллектив и родители. Но ведь есть такие службисты, которым нужно чем-то выхвалиться перед неудачным начальником. И вот тянули это дело долго. Переживала, думала, что вызовет начальник в отношении сахара, а он так вежливо со мной побеседовал, спросил: отдыхаю ли я в выходные дни? Я сказала, что одна воспитываю двоих детей. Он мне сказал, чтобы я в выходные отдыхала. Как мне было приятно, радостно на душе! Почему-то у меня слёзы пошли, заплакала, но тут же взяла себя в руки, встала, поблагодарила, простилась рукопожатием и ушла.
Пришла к врачу, прикреплённому к заводу и обслуживающему д/сад, рассказала ей всё, и она сказала: «С этого дня мы в выходные дни будем ходить на природу». Врачом была Промтова Валентина Вячеславовна, было ей лет 35, у неё по соседству жили Онищенко Амалия Ивановна и её муж Михаил. И вот мы втроём – Михаил, я и Валя – ходили на природу за р. Белую.
Помню, было собрание работников дошкольных учреждений в Доме учителя. Стали зачитывать список награждённых. А я не знала, что меня наградят. Когда я пошла получать почётную грамоту от горисполкома, сказала, что буду работать ещё лучше. И неделю мучилась: зачем сказала, ведь я не могу лучше-то работать. Поделилась этим сомнением с Маргаритой Петровной Стебаковой. Она сказала: «Успокойся и работай так же, как работала».
Ходить на работу было далеко. Условий не было. Детсад помещался в бараке. Деньги носила с собой и карточки тоже (была карточная система). И вот однажды задержалась в карточном бюро, торопилась ехать в сад, и, когда садилась в трамвай, у меня вытащили сумку с деньгами и документами. Я сильно испугалась и закричала, и слышу кто-то сказал: «Отдайте!». Смотрю – Мишка, Нюры Титовой брат. Трамвай остановился, Мишка несёт мне сумку. Сказал: «За вашу доброту чуть не сделал подлость». Если бы мне сумку не отдали, я бы сидела в тюрьме.
Ездила в детский сад на трамвае и на повороте на улицу Мингажева прыгала на ходу, так как ходить по Революционной ближе. И как я только осталась жива? Наверное, ради детей Бог меня сохранил, а сейчас сажусь в трамвай ползком – ноги мои отёкшие не поднимаются. Врачи говорят: неправильный обмен веществ.
[1] Скачилов В.А. О прожитом, пережитом: (записки врача) / общ. ред., вступ. ст., подготовка текста, библиогр. и примеч. Т.В. Романкевич и П.И. Фёдорова. 2-е изд., испр. и доп. Уфа, 2003. – С. 39–40.
[2] Твардовский А.Т. Василий Тёркин: книга про бойца // Стихотворения. Поэмы / А.Т. Твардовский. Москва, 1971. – С. 324.
[3] Твардовский А.Т. Василий Тёркин: книга про бойца // Стихотворения. Поэмы / А.Т. Твардовский. Москва, 1971. – С. 331.