Виталий Федоров. Экспедиция как она есть

Эти заметки не являются ни летописью экспедиции Национального музея, ни рассказом об археологических раскопках и находках, ни руководством по организации работы в поле. Более всего они напоминают жанр этнографических очерков, бытописания, но и эти определения не точны. Экспедиция представлена здесь как живой одушевленный организм; читатель может увидеть как материальную сторону ее жизни, так, надеюсь, и то, что можно назвать некой философией экспедиции. Многочисленные элементы гротеска в этих заметках волей-неволей заставляют вспомнить расхожий анекдот, но тут уж ничего не поделаешь — экспедиция все-таки!

Немного истории. Краеведческий музей Уфы до 1980-х годов не имел ни собственной археологической экспедиции, ни даже отдела археологии. Лишь единичные случайные раскопки предпринимались сотрудниками музея в Уфе и очень редко за его пределами. Назвать эти работы экспедиционными в полном смысле слова нельзя. Тем не менее, усилиями М.И. Касьянова, Р.Б. Ахмерова, П.Ф. Ищерикова были спасены многие древние предметы из разрушаемых памятников археологии. Именно за счет раскопок такого рода и пополнялся археологический фонд музея. Первые настоящие экспедиции в 1980-х годах организовал главный хранитель музея А.И. Лебедев. В течение ряда лет достаточно большие отряды выезжали на северо-восток Башкирии, представлявший в то время в археологическом плане "белое пятно". С приходом в музей нового директора И.М. Акбулатова в 1990-м году здесь был впервые организован отдел археологии. Его молодые сотрудники с энтузиазмом взялись за организацию экспедиционной работы. В первые годы существования отдела с собственными отрядами в поле выезжали В.В. Овсянников, Ф.М. Тагиров, сам И.М. Акбулатов. В течение пяти лет — с 1990-го по 1994 год – экспедиционными отрядами руководил В.Н. Васильев. Последние годы начальником музейной экспедиции был автор этих строк.

Конечно, каждая экспедиция заслуживает того, чтобы о ней была написана отдельная книжка. Прежде всего это касается кампаний под руководством В.Н. Васильева. Все они изобиловали самыми невероятными событиями. Но пока — рассказ о тех экспедициях, которыми довелось руководить мне.

Выбор цели. Экспедиция начинается с выбора места раскопок. При этом соблюдаются, обычно, следующие принципы: 1) научные интересы руководителя экспедиции, 2) выгода для музея, 3) полезность для памятника археологии, подвергающегося раскопкам.

Если первые два пункта в целом понятны — необходим лишь баланс между амбициями начальника и нуждами музея, то третий нуждается в пояснении. Дело в том, что раскопки – фактически – уничтожение памятников археологии. Многим из них сотни, тысячи, а то и десятки тысяч лет. Вторжение человека для них губительно, поэтому для раскопок необходимо, по возможности, выбирать памятники, которым и так угрожает гибель при различного рода земляных работах, строительстве и пр. У населения республики существует хорошая традиция – сообщать в музей о находках древних предметов, о разрушении древних памятников археологии. Так мы получили сведения о разрушении курганов у деревень Тупаково и Михайловка (Абзелиловский район), выпахивании из земли мечей и человеческих черепов в Яковлевке (Хайбуллинский район) и в совхозе Янгельский (Абзелиловский район), о "выравнивании" полей путем сноса насыпей курганов бульдозером в Абзелилово (тот же район), о находках человеческих костяков и древних предметов при строительстве коттеджей в Сальзигутово (Кармаскалинский район) и пр. Эти сообщения в ряде случаев помогли определить планы раскопок и маршруты наших экспедиций.

Подготовка к выезду. Складывается из следующих мероприятий: 1) подготовка необходимой документации, 2) финансовые вопросы (составление сметы, "выбивание" и получение денег), 3) подготовка оборудования и автомобиля, 4) закупка продовольствия, 5) формирование состава экспедиции. Каждое из них способно довести начальника экспедиции до сумасшествия, а все вместе – и до безвременной смерти. Что ни день – бросает то в жар, то в холод. То Москва тянет с Открытым Листом дающим право на проведение раскопок. То выясняется, что нет ни одного автомобиля на ходу, и ремонт затянется не менее чем на месяц. Постоянно слышишь намеки и прямые утверждения, что денег нет и не будет. В магазинах неожиданно исчезает тушенка, которой только что везде было завались. В экспедицию просится народу в два-три раза больше, нежели она способна вместить. Со слезами на глазах отказываешь умоляющим тебя взять их с собой, и вдруг, перед самым отъездом, когда состав уже сформирован, отпечатан приказ, где все перечислены поименно, самые испытанные и надежные заявляют тебе, что они поехать никак не смогут. Выясняется, что не хватает лопат, спальников, нет того, нет сего; словом, сплошное безумие. То обстоятельство, что экспедиция в конечном итоге все-таки выезжает, каждый раз представляется непостижимым чудом.

Лагерь. Экспедиционный лагерь – дом родной для всех участников раскопок, жить в нем порой – не менее месяца. Совместными усилиями мы должны сделать все, чтобы он стал уютным, удобным и вспоминался потом со светлым чувством ностальгии. Место выбирается (по возможности) ровное, не сырое, защищенное от ветров, поблизости от чистого водоема, с удобным подходом к воде, чтобы можно было купаться. В необходимых случаях устраиваются мостки. Хорошо, если рядом есть лес – источник дров и естественный туалет.

Организующим центром лагеря являются очаг и обеденный стол. Устраивается капитальное костровище, рядом с ним – кухонный столик. Неподалеку и стол обеденный – длинный, под навесом, накрытый, яркой приятной глазу клеенкой. Стол также капитальный, солидный. Деревянные скамьи отполированы до блеска. Здесь происходят все важные события – совместные трапезы, собрания, экспедиционные праздники. Крепкий обеденный стол – один из символов стабильности лагеря.

Палатки располагаются обычно без особого плана, вокруг стола и очага, входами к ним. Ближе всех к очагу – хозпалатка с запасом продуктов и невостребованным до времени оборудованием. Тут же – запас дров и воды (во флягах). Палатка начальника находится в некотором отдалении от всех прочих, входом обращена к лагерю так, чтобы он всегда был как на ладони. Завершает картину установленный на возвышенном месте шест с экспедиционным флагом.

В лагере поддерживаются сугубая чистота и порядок. Все сгораемые отходы сжигаются в очаге, несгораемые – помещаются в мусорную яму. После свертывания лагеря все следы пребывания здесь людей, вплоть до фантиков от конфет и окурков, уничтожаются – опять-таки сжигаются или попадают в яму, которая затем засыпается и трамбуется. Фактически не уничтоженным остается только очаг – почва вокруг него сильно обожжена и вытоптана и не поддается рекультивации. В остальном же все делается так, чтобы через год место бывшего лагеря определялось уже с трудом.

Распорядок жизни. Общий подъем в нашей экспедиции в 8.00 утра. Будят нас дежурные, обычно стуком в сковородку и криком. Кричат по-разному. Бондаренко, например, вообще не кричит. Он предпочитает ходить по палаткам и убеждать встать спящих каждого индивидуально – тихим незлобным словом. Зато если дежурит Галиуллин – от его ора подскочит и мертвый. Дежурных, как правило, двое – парень и девушка. Они встают не позднее 7.00 и готовят завтрак. Очередность дежурств определяется простейшим способом – по алфавиту фамилий. На утренний туалет, завтрак и путь до раскопа дается час – ровно в 9.00 начинается работа. Дежурные кормят всех завтраком, подбадривая народ перед работой словами или радостной песней (опять-таки, если дежурит Галиуллин). Приходить к столу не вовремя у нас не принято. Начальник ждет всех и садится за стол последним. На столе всегда живые цветы. Лишь покормив людей, дежурные едят сами – таково железное правило.

Рабочий день делится на две части. Утренняя – с 9.00 до 13.00. Работа ведется этапами по 50 минут с десятиминутными перерывами. Хронометраж также соблюдается неукоснительно. Работа на раскопе священна, режим ее – закон, отмена работы – случай экстраординарный. Даже если хлещет проливной дождь, едва он утихнет – работа должна возобновиться. Обед в 14.00. Между окончанием работы и обедом небольшой промежуток времени народ проводит обычно в ближайшем водоеме – смывает пот и пыль после раскопа. Если водоем в отдалении – едем купаться на автобусе. Эти поездки как-то по-особенному приятны. Вспоминается 1996 год, Абзелиловский район. Мы ездили тогда купаться на озеро Мулдак-куль с песчаным пляжем и горько-соленой водой – настоящий морской курорт!

С шутками и прибаутками проходит обед. Отобедав, народ разбредается по окрестностям. До 17.30 все предоставлены сами себе. Кто-то отдыхает в тенечке, другие организуют экскурсию к местным достопримечательностям – зарослям черемухи, на земляничные поляны, ближайшую гору либо плещутся в речке или озере, загорают. Бондаренко рыбачит. В 17.30 дежурные созывают всех на полдник – горячий чай с пряниками, печеньем или сухариками.

С 18.00 до 21.00 – второй, вечерний этап работы, три 50-минутки с десятиминутными перерывами. 21.30 – ужин, далее – вечерние беседы у костра, купание при первых звездах, обычные жертвы Бахусу. Отбоя нет, каждый ложится спать, когда хочет. С учетом того, однако, что назавтра на раскопе скидок на бдения до утра или чересчур обильные возлияния никому не будет. Напротив, вялых и сонных будут понукать особенно рьяно, осыпая угрозами изгнать паршивую овцу, вперемешку с уничижительными словечками и насмешками. Начальник, если его не отвлекают иные дела, работает на раскопе наравне со всеми. Дежурные моют посуду; очередной паре они должны сдать ее блестящей.

Выходных, как таковых, у нас не практикуется. Безделье расслабляет, а отдыхает народ и так достаточно. Раз в неделю организуется банный день. Утреннюю смену люди отрабатывают, а вечером все отправляются в баню, истопленную каким-нибудь дружественным аборигеном, с которым заблаговременно заключена договоренность об этом.

Строгий распорядок, знание каждым его прав и обязанностей – залог работоспособности отряда. Ощущение стабильности и правильности всего происходящего создают в экспедиции благоприятный и комфортный психологический климат. Я твердо стою на этом, и так будет впредь.

Питание. Организация правильного питания является важнейшей составляющей археологической экспедиции. От нее в огромной мере зависит работоспособность отряда, психологический климат в коллективе. Неправильная организация питания способна превратить экспедицию в изощренную пытку для ее участников, а у многих – и отбить навсегда желание участвовать в каких бы то ни было экспедициях. Тяжелая физическая работа требует полноценной, обильной и вкусной еды, и в нашей экспедиции, как кажется, имеется положительный опыт в решении этого важнейшего вопроса.

Краеугольным камнем экспедиционного рациона являются мясные продукты. Тушенка, говяжья и свиная, в пропорции 2:1, совершенно необходима, хотя и не может использоваться ежедневно. Являясь вкусным и сытным продуктом, она имеет неприятное свойство приедаться до отвращения, поэтому держать экспедицию на одной тушенке – верный способ ее развалить. Этот суррогат свежего мяса не содержит и сотой доли содержащихся в нем необходимых для жизни веществ. Выбор тушенки – ответственейший момент в формировании запаса экспедиционного продовольствия. Не дай бог вам "купиться" на яркие импортные банки, особенно европейские и американские, – эту дрянь я не рискнул бы дать даже собакам. Но и к отечественным нужно подходить с сугубой осторожностью, особенно в последнее время. Перед закупкой партии нужно взять по банке на пробу; неполные, с жилами, межтканевыми связками, хрящами вместо мяса, а также с повышенным содержанием специй не брать ни в коем случае! Гомогенизированные консервы тоже – это сама смерть под псевдонимом. Практика показывает, что почти всегда хорошее качество имеет московская, казахстанская, и наша, башкирская тушенка.

Свежее мясо, однако, жизненно необходимо. Летом проще всего брать барана, при удачном чейндже можно взять живого за литр водки. Лучше всего договариваться с пастухами и другими простыми селянами – мясо всегда будет свежее и сносного качества. Не следует связываться с магазинами, столовыми и т.д. – там гарантированно подсунут лежалое, жесткое и невкусное. Помимо обычных супов и вторых блюд со свежим мясом необходимо баловать своих подопечных и более изысканными – пловом, шашлыками. Время от времени неплохо брать кур. Особая статья рациона – рыба. Свежая уха, жареная рыба, тушеная рыба с овощами – это всегда вызывает восторг за столом, но "рыбные дни" не должны следовать один за другим. Если рыбы много – непременно нужно завялить часть, уже через несколько дней весь лагерь будет с удовольствием "баловаться" этим деликатесом.

Формируя продуктовый запас экспедиции, нужно забыть о бульонных кубиках, супах в пакетах, банках и пр. – все это настоящая отрава, которая в самом скором времени обеспечит участникам экспедиции заворот кишок.

Следующие "столпы" рациона – крупы и макаронные изделия. Из круп для нас важнейшими являются гречка и рис, все остальные нужно брать по минимуму — на одну—две готовки. Гречка и рис даже при неважной готовке бывают вполне съедобны, а вот пшено, овсянку, перловку запороть проще простого. Их нужно поручать готовить умельцам, иначе лагерь останется голодным – дрянную кашу никто есть не будет. С утра хороша бывает манная каша на молоке (можно и на сгущенном), но изо дня в день ее готовить нельзя, быстро надоест. Особая статья – горох. Он сытен и вкусен, его любят многие, но лучше не испытывать судьбу и брать гороху лишь самый минимум. Универсальной едой являются рожки, макароны, вермишель, ракушки и пр. Это надежный компонент питания, которым, однако, тоже нельзя злоупотреблять. "Опять рожки!" – тревожный сигнал для экспедиционного провиантмейстера.

Овощи в экспедиционном рационе, как показывает практика, должны быть только свежими. Консервированные, сублимированные, сушеные овощи – ужасны. Картофель, свекла, морковь, капуста, огурцы, помидоры, лук, чеснок, зелень – все это каждый день должно быть на столе в вареном, тушеном, а главное, свежем виде. В блюдах, где присутствуют тушенка, крупы, макаронные изделия, непременно должны присутствовать и овощи, и как можно в большем количестве. Капустные, огуречные, помидорные, морковные салаты должны быть на столе хотя бы раз в день, а свежие лук и чеснок в очищенном виде – всегда. Особенно хороша свежая нарезанная зелень – зеленый лук, укроп; какую бы большую чашку не выставили дежурные на стол – они исчезают мгновенно. Не следует пренебрегать и фруктами – особенно яблоками; не лишними будут и арбузы, и дыни. Для компота необходимо закупить сухофрукты, отдельно – изюм, который хорош и сам по себе, и служит отличной добавкой в плов, творог, кексы, булочки и т.д.

Как ни странно, в полном небрежении практически во всех экспедициях, в которых мне довелось побывать, оказывались молочные продукты (кроме сгущенного молока). Твердой рукой я ликвидировал в нашей экспедиции это упущение; на столе всегда есть свежий деревенский творог, сметана, катык, а вечером — 3—6 литров парного молока.

Хлеб необходимо покупать каждый день, так как из сельских пекарен он хорош только свежий. Через сутки он уже сохнет, черствеет, приобретает неприятный кислый запах, словом, в пищу не гож. В то же время лучше, если в некоторых случаях на столе окажется старый хлеб, нежели по недосмотру его не окажется вообще. За столом тут же начинается грозный ропот; страшись его, дежурный! Страшись и нерадивый начальник – без хлеба еда раздражает, отбивая всякое желание работать. Помимо свежего хлебушка нужно что-то и послаще. На полдник с горячим чаем хорошо идут сладкие сухарики, пряники, печенье. Кроме того, в нашей экспедиции сложилась традиция печь в углях костра торты, кексы, запеканки, блинчики, оладьи, пироги с творогом, изюмом, земляникой и т.п. Поэтому в состав провианта всегда включаются мука и сахар. У селян бывает легко приобрести сливочное масло и яйца. Необходим и солидный запас растительного масла.

Как бы богат и разнообразен ни был экспедиционный стол, не обойтись без вкусовых добавок. Помимо соли, молотого черного и красного перца, свежего лука, чеснока и зелени, это, как правило, томатный соус или паста.

Из напитков важнейшим для нас является чай. Это универсальный напиток, всеми любимый, всегда желанный. Кофе, какао у нас чаще всего идут в охотку, частным образом. Обед завершается обычно компотом, редко киселем. Иногда бывает возможно купить свежеприготовленного кумыса. Вода для готовки только привозная – из деревенских колонок. Из природных водоемов воду никогда не берем.

Рассказ о питании был бы неполон без упоминания о напитках иного рода. Водка, а именно ее я имею в виду прежде всего, неотъемлемый компонент экспедиционной жизни. Я в равной степени далек как от боготворящих "огненный напиток", так и от ханжески отвергающих его. Отчего же не выпить водочки после тяжелого трудового дня? Спускается вечер, в теле приятная усталость ... В палатке собирается компания, разговор, тихий смех. Готовится нехитрая закуска, звякают эмалированные кружки. Право же, что тут плохого? Помимо универсального коммуникативного и лечебного назначения, водка является общеприемлемой "жидкой валютой" при любых товарообменах с местным населением. Водка в экспедиции – это продукты, бензин, починка оборудования. В банный день грех обойтись без пива.

Радости и удовольствия экспедиционной жизни. Сколько себя помню, от желающих попасть в экспедицию отбоя никогда не было. И не мудрено: побывать в поле с археологами – это просто здорово, а ездить в экспедицию каждый год – несомненное и очевидное счастье.

Конечно, главное удовольствие, доставляемое экспедицией – это радость поиска, азарт находок, ожидание сенсационных открытий, разгадка тысячелетних тайн. Здесь речь, однако, не об этом; это само собой разумеется. Все археологи сходятся в одном: только в поле мы живем настоящей жизнью. Здесь все наполняет сердца восторгом и умилением. Археолог, лишенный экспедиции, оставшийся летом в городе "парить яйца на асфальте" (выражение грубое, но, надо признать, чрезвычайно точное; вообще археологи люди прямые и конкретные; когда-нибудь я расскажу о них подробнее) – объект всеобщей жалости с некоторой примесью брезгливости. Город летом – это ад кромешный. Ненормальная, дурная жара, жадно генерируемая домами и асфальтом и выбрасываемая в и без того душную ночь; вонь от разлагающихся на помойках пищевых отходов, десятков тысяч автомобилей, сотен тысяч распаренных человеческих тел; не смолкающий ни днем, ни ночью шум – лично меня все это приводит к сильнейшей депрессии.

Но стоит только выехать в поле … Первое ощущение после того, как автобус остановился на месте будущего лагеря – тишина, пронизанная лишь приятнейшими природными звуками: пением птиц, стрекотанием кузнечиков … Вдыхаешь полной грудью воздух, легкий, сладкий, свежий до головокружения, наполненный запахами столь чудесными, что самые дорогие духи кажутся жалкими. Здесь и чабрец, и полынь, и осот, и тысячелистник, и пижма, и душица, и зверобой … Взору ничто не претит, ты видишь вокруг себя травы, деревья, холмы, горы; все это окрашено в самый приятный и полезный для душевного здоровья цвет – зеленый в его многообразнейших оттенках, а ближе к осени, в солнечный день тихую радость вызывает в тебе благороднейшее из цветовых сочетаний – золота на голубом. В один день вдруг прекращается информационный прессинг – ни рекламы, ни новостей, ни музыкальной мертвечины, каждый час "достающих" тебя в городе, хочешь ты этого или не хочешь. Ничего этого просто нет. Как прекрасно изо дня в день жить без до боли, до ужаса, до отвращения знакомых лиц и голосов Якубовича, Пельша, Киркорова, Жириновского! Вместо толп изнуренных жарой и "Спрайтом" людей, раздраженных, потных, словно подернутых салом городских образин, ты в своем уединенном лагере видишь лишь спокойные и довольные лица своих товарищей. Все они в самом неприхотливом "прикиде", девушки без косметики…

Отдельная радость, даже наслаждение, о котором хочется написать подробнее, – наблюдение за животными. Боже, как это приятно! Из каждой экспедиции привозишь массу впечатлений, греющих потом душу долгие годы. В городе кроме неопрятных наглых воробьев да туповатых, лезущих под ноги голубей ты можешь, если повезет, увидеть разве что крыс, хозяйничающих с раннего утречка где-нибудь на помойке. То ли дело в поле … В первую очередь тебе бросается в глаза (иногда в прямом смысле) бесконечное разнообразие насекомых. В лагере, на раскопе вокруг тебя вьются бабочки-махаоны с упругим, на уровне инфразвука, шумом начинают вдруг бешено кружиться вокруг твоей головы; врывается внезапно в их круговерть подалирий, разбивая напрасно пару; пролетает мимо траурница, настолько огромная, что ты вздрагиваешь от неожиданности. При каждом твоем шаге из-под ног во все стороны разлетаются сотни кузнечиков, от крохотных, с четвертинку спички, до лишь слегка уступающих по размеру "чужим" из одноименного кинофильма, а по чудовищности облика оставляющих последних далеко позади. Пауки, эти воплощения неумолимой жестокости, заставляют сжиматься всё внутри тебя (помимо обычных крестовиков, хотя порой и огромных, чуть не с куриное яйцо, не раз нам попадались тарантулы; клянусь, однажды я видел и каракурта, хотя, как кажется, у нас их быть не должно).

Из пресмыкающихся самые любимые наши друзья – ящерицы, беспременные посетители раскопов. Их появление всегда приводит к короткой суматошной погоне; после неизбежной поимки все наперебой начинают восторгаться изящностью линий прыткого тельца, скромной изысканностью окраски, бусинками глаз, неодобрительно поглядывающих из чьих-нибудь сомкнутых ладоней. Наконец, засюсюканный, помятый (отряд обычно разделяется на два лагеря: одни норовят проверить известный еще по урокам природоведения казус с хвостом, другие приходят в ужас от одной этой мысли и истошно вопят: "Не трогайте хвост!") и несколько обалдевший зверек милостиво отпускается. В 1998 году в Казахстане работа начиналась каждый день с того, что приходилось выгонять из раскопа набившихся туда гадюк, убиравшихся восвояси с крайним нежеланием. В Башкирии столь же дружно в раскопах скапливаются жабы; их также "просят удалиться" (обычно ребята поддевают их, стараясь не повредить, лопатами и относят подальше от рабочей зоны, не забывая при этом, будто случайно, пронести лопату как можно ближе от лица какой-нибудь девочки). Более же всего нас поразили черепахи, обитавшие в изобилии в одном из ручьев около деревни Верхнекардаиловки в Оренбургской области. С живейшим интересом наблюдали мы и маленьких черепашат, легко умещающихся в ладони и закованных в броню монстров, которым, чтобы поместиться, мало было бы и ведра (на панцире одного из этих гигантов читалась глубоко врезанная надпись "Ленинград, 1961").

Птицы повсюду – с рассветом будят тебя пронзительные вопли перекликающихся журавлей; высунувшись сонный из палатки, ты видишь их танцы прямо перед собой, чуть ли не в лагере. На раскопе, в самую жару, когда волны нагретого воздуха поднимаются от взрываемой твоей лопатой земли, сверху вдруг доносится жалобный, писклявый, бьющий по нервам крик – это охотится сокол, или ястреб, или лунь, чей треугольный силуэт одиноко колеблется в пронизанном жгучими лучами мареве; несколько раз мы с восхищением наблюдали полет степного орла. Лишь по книгам были знакомы мне удод, бекас, козодой, и – в экспедиции – вот они! – как на ладони! Ходит вокруг раскопа на своих голенастых ногах удод, вытягивает шею, то поднимая, то опуская свой великолепный гребень, и хочется ему поворошить наши отвалы, в которых и червяки, и насекомые, и почвенные моллюски, и боязно приблизиться к этим странным двуногим, пренебрегающим столь очевидной высококачественной пищей. В экспедиции мне довелось своими глазами понаблюдать и знакомый по книгам Пришвина и Бианки "бреющий" полет бекаса в вышине, и сумеречное, низко, над самой землей, бесшумное "ныряние" козодоя, наводящее на мысль о ведьмах и всяческой чертовщине … В сумерках же часто над лагерем слышно суматошное хлопанье утиных крыльев, а в вечерней темноте у костра совершенно беззвучно проносится вдруг в свете пламени крупная сова, пугая всех чуть не до разрыва сердца.

Довелось мне увидеть однажды и совершенно необычную птицу. Было это в 1997 году в Учалинском районе, на реке Урал, которая там совсем небольшая, уютная … В самый зной пошел я на реку, то ли чтобы ополоснуться (для этого приходилось ложиться в реку плашмя), то ли еще зачем, только вдруг прямо передо мною из зарослей на противоположном берегу (это близко, метров 15-20) вылетела необыкновенная птица. Величиной с дрозда, с таким же продолговатым упругим телом, она поразила меня своей расцветкой – более ярко окрашенных птиц в естественных условиях родной Башкирии я просто не видел. Было полное ощущение, что я попал в тропики, и предо мною какой-то редкостный попугай, или кетцаль, или райская птица … Два цвета преобладали в оперении: истошный, нестерпимояркий желтый и фантастического оттенка голубой, или лазоревый, или индиго, не знаю, как и описать его; такого цвета, наверное, только крылья самца бразильской бабочки морфо. Не дав мне опомниться, птица … с размаху бултыхнулась в воду и, пробыв там две-три секунды, стремительно скрылась в чаще. До сих пор эта загадка не дает мне покоя. Я прикидывал "свою" птицу и на зимородка, и на сизоворонку, и на золотистую щурку – нет, все не то, не сходятся то величина, то расцветка, то повадки. Что же за тайну хранят горные реки башкирского Зауралья?

Из млекопитающих археологи сталкиваются прежде всего с норными роющими животными: от мышей и сусликов до лис и волков. Все они, несмотря на почетный титул "первых археологов", являются нашими заклятыми врагами. Звание свое получили они за неистребимое стремление устраивать норы в древних курганах, при этом, естественно, разворошив костяк и выбросив на поверхность могильный инвентарь. Особенную ненависть вызывают сурки, имеющие отвратительную манеру создавать вокруг своих нор псевдокурганы из насыпанной в виде аккуратной горки нарытой земли, ничем не отличающиеся от настоящих. С течением времени эти холмики оседают, покрываются дерном, и вот уже они нанесены на план как "группа курганов у деревни такой-то". Всякий археолог, затративший неделю, а то и более на раскопки такого "курганоида" и обнаруживший в результате лишь разветвленную систему подземных галерей без всякого намека на древнее погребение, клянет потом создателей этих сооружений долго и многообразно. Вид же толстенького, стоящего столбиком возле своей норы зверька, первоначально вызывавший умиление, становится отвратителен. Да и настоящий курган четвероногие землерои могут попортить ой-ой как. В 1996 году в Абзелиловском районе мы исследовали курган, в котором когда-то была волчья нора. Огромная могила была полностью занята их "жилым помещением"; все, что волкам мешало, они безжалостно оттуда выкинули, совершенно разорив погребение. Лишь в длиннейшем, ведущем в могилу ходе (по нему запросто мог на четвереньках передвигаться человек) мы сумели собрать немногочисленные черепки керамики от интереснейших сосудов, имевших несомненные среднеазиатские черты … Эх, если бы не волки! Какое неординарное погребение предстало бы нашему взору!.. Запомнились мне и встречи с лосями, с оленями, с косулями; довелось понаблюдать за лисами, корсаками, барсуками; видел я и знакомые по детским книжкам "карандаши" из обгрызенных бобрами деревьев …

Еще одно живое существо неразрывно связано с нашей экспедицией – наш лагерный пес Бэбик из славного семейства колли, животное невероятно красивое, доброе, ласковое, хитрое, ушлое и прожорливое. Это – ветеран, проведший уже семь полевых кампаний. Днем Бэб – отличный сторож, ревностно и совершенно бесстрашно оберегающий лагерь от желательных и нежелательных визитеров. Стоит на горизонте показаться телеге с лошадью, всаднику, или, упаси боже, мотоциклисту – никто не успевает даже глазом моргнуть, как, набрав в первые три четверти секунды скорость реактивного снаряда, Бэбик в виде косматой черно-белой кометы несется навстречу чужаку, оглашая окрестности лаем столь грозным, что редкий всадник не разворачивается тут же на месте и не несется галопом прочь, а Бэб тем временем летит уже рядом с ним, дико лязгая зубами, норовя достать в прыжке его ляжку. Мотоциклисты же, к которым Бэбик испытывает особенную, совершенно патологическую ненависть, в силу своей гораздо более низкой посадки не раз бывали им покусаны. На его счету также не одно рассеянное и разогнанное по бескрайней степи стадо коров. Ночью, однако, Бэб превращается в живое подобие излюбленной мишени карикатуристов – сторожа, спящего на посту. Сон его столь глубок и безмятежен, что мне не раз приходилось, заслышав среди ночи в лагере чужие голоса, долго и при этом весьма основательно тормошить его, повторяя сдавленным шепотом: "Бэби, чужие!", прежде чем он начинал что-либо соображать. Тем не менее, Бэб находится в лагере на положении всеобщего любимца, и часто можно наблюдать, как после обильного принятия пищи члены экспедиции тискают и ласкают его, а он улыбается до ушей, и на всей его длинной узкой морде написано довольство и глубокое удовлетворение.

Писать о радостях и удовольствиях экспедиции можно бесконечно. Как бы мне хотелось рассказать о тех реках, речушках, ручьях и озерах, на берегах которых остались очаги наших лагерей; о дневных и ночных купаниях; о феноменальных уловах любителей порыбачить; о посиделках у костра, где говорится обо всем на свете; об экспедиционных песнях под гитару и без нее; о случающихся время от времени грандиозных "обжираловках" и попойках, обрастающих затем фантастическими фольклорными подробностями; об удивительных встречах; о душещипательных экспедиционных романах; о … Суровая правда жизни призывает меня, однако, рассказать и кое о чем диаметрально противоположном.

Тяготы и опасности экспедиционной жизни. Жизнь в поле, под открытым небом, вдали от цивилизации, механическая и часто тяжелая работа, а также ряд других факторов определяют содержание этой совершенно необходимой рубрики.

Одним из немаловажных факторов является погода. Не было ни одной экспедиции, когда бы дождь не срывал графика раскопок хотя бы на день. Хорошо еще, если так. В экспедиции же 1994 года дожди лили ежедневно и со страшной силой; на раскопах – бассейны воды, всюду грязь; палатки, спальники – сырые, и нет никакой возможности просушить их; все вокруг хлюпают носами, да еще температура воздуха +15+17о! Удивительно, что в таких условиях мы все-таки раскопали семь курганов. Вскрывая центральное погребение одного из них, нам пришлось поставить над ним 6-местную палатку без дна, а вокруг создать целую ирригационную систему канавок и обваловок, препятствующих постоянно льющейся с неба воде.

Другая сторона медали – жара. Июльские и первые августовские дни в наших краях бывают очень жаркими – до +30+35о. Однако, памятуя, что жар костей не ломит, я ни разу не сдвигал график работы в сторону утренней или вечерней прохлады. Опыт многолетних раскопок подсказывает, что и при такой жаре можно полноценно работать, не рискуя получить ожог, солнечный или тепловой удар. Как правило, этим напастям подвержены единицы; если такой человек оказывается в составе экспедиционного отряда, его проще занять какой-либо работой в лагере, в тени, или даже, если лето жаркое, отправить домой, в город. Обычные меры предосторожности (светлые головные уборы, желательно с широкими полями, светлая легкая свободная одежда, темные очки) большинству людей позволяют вполне сносно переносить жару. Сдвиг же распорядка дня за счет утреннего сна, как показывает практика, пагубно сказывается на работоспособности, так как возникающий дефицит сна "добирается" участниками экспедиции в послеобеденные, самые жаркие и душные часы. На полдник они поднимаются разбитыми, сморёнными. На вечернюю работу народ еле бредет, и уже через несколько дней люди бывают измучены до последней возможности. Нормальная же работа с 9 до 13 часов, пусть даже и на жаре, с последующим обязательным купанием в водоеме, и полноценный ночной сон позволяют сохранять работоспособность в течение всего срока работы.

Сильный ветер также может быть помехой в работе, и не только. Это главная угроза экспедиционному оборудованию – порывы шквального ветра ломают как спички стояки палаток, рвут брезент, с "мясом" выдирают петли растяжек. А готовка еды на ветру? А на раскопе каково? Попробуйте, например, нарисовать план погребения, когда ветер срывает бумагу с планшета. В памятные всем участникам экспедиции 1995 года августовские денечки в Березовке шквалы обрушивались на лагерь каждый день с точностью часового механизма. После обеда горизонт заволакивает серо-рыжая дымка. На речной глади появляется рябь, чахлые ивы начинают гнуться туда-сюда, издавая зловещий шелест. Все кидаются к палаткам – держать, держать изо всех сил. И вот налетает шквал! Чтó ему жалкие потуги людей! Со звоном лопаются алюминиевые стропила палаток. Брезент хлопает пушечными выстрелами, трещит, рвется. По телу, по глазам сечет песок. Этот кошмар длится ежедневно до шести вечера. Когда силы уже на исходе, шквал неожиданно стихает. В лагере – полный разгром. Хочется упасть на землю, закрыть глаза... Но нет, нужно идти на раскоп.

Определенное влияние на работоспособность экспедиции оказывают и биогенные факторы. Главный из них – кусающие и жалящие насекомые. На раскопе в жаркий день могут свести с ума слепни. Однажды во время десятиминутного перерыва один из ребят из интереса подсчитывал всех прихлопнутых им за это время на себе слепней – их оказалось более ста. Это при том, что на каждого убитого приходилось по нескольку насекомых, успевших, ужалив, улететь.

Осы серьезно тревожили нас только в Яковлевке. Мы стояли в безводном месте, и они повадились стаями слетаться к нашему рукомойнику, он был постоянно облеплен несколькими десятками насекомых. Умывание превратилось в серьезную проблему. Никто, однако, кроме Яны Рафиковой, не пострадал. Она же получила укус в руку, и та раздулась не хуже, чем у Пьера Ришара в комедии "Невезучие". В 1993 году раскоп находился поблизости от огромного пчельника, и в самом скором времени экспедиция превратилась в ходячий паноптикум уродов – просто удивительно, насколько сильно могут измениться черты лица от пчелиного укуса.

Но самым страшным биогенным фактором угрозы работоспособности экспедиции являются комары. Проведший благодаря им бессонную ночь, человек наутро не только разбит физически, но и находится в крайней степени раздражения. И в таком состоянии может пребывать вся экспедиция в течение всего срока работы. Многолетний опыт "общения" с комарами подсказывает, что единственный способ избавиться от них – герметично закрывающаяся палатка с входом на молнии. Как бы быстро ты не влетел в нее и с какой бы скоростью не застегнул бы вход – несколько десятков тварей все равно успеют залететь вместе с тобой. Необходимо методично уничтожить их (лучше всего – выжечь свечой), и лишь тогда можно спать более или менее спокойно (все равно пять—шесть комаров найдут способ проникнуть и в герметично закрытую палатку). Палатки без дна, с зашнуровывающимся входом – гостеприимный приют для кровопийц. Практика показала, что никакие репелленты от комаров не спасают. Разрекламированные заграничные средства – откровенная туфта.

Опасности, причиняемые растениями, крайне редко вызывают проблемы. Но не мимо говорит народ: раз в году стреляет и палка. Однажды ни с того ни с сего в безветренную погоду прямо на очаг рухнуло живое, покрытое листвой дерево (осина, Яковлевка—1995), только по счастливой случайности никого не прихлопнув. Один подросток как-то раз объелся сырой дикорастущей конопли, впав после этого в продолжительное отупение (Учалы—1997). Но самой страшной опасности со стороны флоры едва не подверг экспедицию Алик Галиуллин в 1995 году в Березовке. На наше счастье в этот день приехал в гости к археологам старый знакомый, местный пастух Коля Старков. Среди прочих деревенских новостей он рассказал о девочке, отравившейся беленой, которую даже не успели довезти до больницы. На вопрос, где же тут белена, он со словами: "А вот же!" сорвал с росшего поблизости растения плод-коробочку и высыпал на ладонь семена. Алик побелел. Обнаружив вокруг лагеря множество подобных растений, он, оказывается, из самых лучших побуждений, набрал этих семян, напоминавших мак, и намеревался посыпать этим "маком" булочки, которые он мастерски навострился печь на углях костра.

Болезни также порой поражают участников экспедиций. Башкирия является крупнейшим природным очагом распространения таких смертельно опасных недугов, как геморрагическая (мышиная) лихорадка и клещевой энцефалит. Перед каждой экспедицией я, как правило, лично очень подробно инструктирую всех участников о мерах предосторожности против опасности заражения этими болезнями. Нужно сказать, что случаев заболевания не было отмечено ни разу, хотя доводилось многим и клещей с себя снимать, и мыши всегда от души резвятся в хозпалатке (с этим ничего поделать нельзя). Не знаю, результат ли это моих инструкций или простое везение. Наиболее распространенными являются в экспедициях простудные заболевания и желудочно-кишечные расстройства. Простывает народ, иногда и в самую жарынь, а уж сырым холодным летом хлюпают носами все. Лечение – 40-процентный водный раствор С2Н5ОН перорально, хорошо с красным перцем. Вспоминается один из дней в Михайловке (1996), когда работать пришлось под порывами резкого холодного ветра с мелкой водяной моросью. Каждые двадцать—тридцать минут приходилось устраивать "технологические перерывы" и откупоривать новую емкость с лекарством, иначе бы на следующий день лагерь слег. Вечер и ночь в те сутки прошли очень весело, а главное, наутро все были в здоровом и работоспособном состоянии. Нередки и проблемы с желудком. Перемена характера питания, непривычная, отличная от городской, вода, а также дурацкая манера тащить в рот всякую дрянь порой вызывают у некоторых участников экспедиции острые приступы поноса. Лечение то же, что и при простуде, только вместо перца употребляется поваренная соль – столовая ложка на сто грамм. Эта смесь поднимает на ноги и умирающих.

Вообще же болеть в экспедиции не принято. Невыход на работу по болезни считается дурным тоном. Хорошим методом лечения для заболевших является трудотерапия, лучшим лекарством – лопата и лом.

Техногенные факторы, несмотря на то, что в экспедиции приходится работать с лопатами, ломами, топорами, а также при раскопках больших курганов применять бульдозер, пока ни разу не доставили серьезных проблем. Никто еще сам себя лопатой по голове не ударил и бульдозером раздавлен не был. Основным техногенным источником опасности в экспедиции, в условиях бездорожья, является экспедиционный автомобиль, но и он, при соответствующем техническом состоянии, а также при мастерстве и соответствующем (трезвом!!!) состоянии водителя лишь при крайне неудачном стечении обстоятельств может превратиться в человекоубийственный снаряд.

Нельзя не остановиться и на антропогенных факторах, угрожающих экспедиции. Можно пространно и умилительно рассказывать о трогательных дружеских отношениях, складывающихся у экспедиционных отрядов с местным населением (чему есть масса замечательных примеров), но, к сожалению, реальность оказывается порой гораздо суровее. Как мухи на мед в лагерь экспедиции по ночам слетаются аборигенные мустангеры и чингачгуки на лихих стальных скакунах-мотоциклах. Посещения эти отнюдь не всегда имеют цель выразить почтение городским гостям или прослушать занимательную лекцию по археологии и древней истории. Любой археолог может рассказать вам не одну леденящую кровь историю о боевых контактах участников экспедиций с ночными визитерами. Случаи, когда из-за борзости местных приходилось срочно сворачивать экспедицию, оставляя недокопанные курганы и поселения, в истории башкирской археологии имеются. По счастью, музейную экспедицию эта напасть задела лишь краешком.

Главная задача начальника экспедиции по приезду на место – выставить перед ней "дальние заслоны", принять заблаговременные меры, нанести превентивные психологические удары по потенциальному противнику, чтобы у местных "орлов" и желания особого не возникало искать на свою голову приключений в лагере экспедиции.

Во-первых, немедленно по приезду на место начальник экспедиции должен "при параде", шикарно подъехав на автобусе, с преувеличенным чувством собственного достоинства представиться местному начальству, внушив ему мысль, что экспедиция находится здесь по важнейшей государственной надобности и им выпала великая честь принимать на своей земле выдающихся ученых-археологов. Начальство нужно постараться непременно заманить в лагерь экспедиции и, всячески льстя ему, угостить и выпить с ним. Проверено: туда, где пил местный начальник, местные же "отморозки", как правило, не суются.

Во-вторых, обязательно разыскать местного участкового и поставить его в известность о прибытии экспедиции; внушить ему, что участники ее с этого момента поступают под его защиту. Постараться произвести на него хорошее впечатление и подружиться с ним. Многолетнее общение с деревенскими участковыми показывает, что это, как правило, абсолютно бесстрашные, властные, сильные люди, привыкшие держать всю округу в страхе. Подвести под статью любого на своем участке местному милиционеру ничего не стоит. Боятся их как огня. Тем более, что часто они без раздумий действуют не силой закона, а дубинкой. Вспоминается 1993 год, Верхнекардаиловка. Ночью в лагерь залетает ватага местных "крутых" на четырех—пяти мотоциклах, не зная, что в лагере находится участковый. Только визитеры успели спрыгнуть со "стальных коней" и произнести первые приветственные фразы – недвусмысленные угрозы перебить и перекалечить всех, кого отыщут, как вышел из палатки участковый, выпивавший там с начальником экспедиции, и в несколько секунд дубинкой перебил на всех мотоциклах все, что можно было разбить. После чего "орлы" мгновенно исчезли, оставив после себя лишь осколки стекла и пластика.

В-третьих, как можно скорее нужно постараться завязать с местным населением усиленный товарообмен. Живые деньги в наших деревнях народ видит только по телевизору, и то изредка, поэтому в лагерь экспедиции тут же начинают тянуться обозы, нагруженные мясом, овощами, картошкой и прочими продуктами сельского хозяйства. Даже самому недальновидному селянину очень скоро становится ясно, что экспедиция для него – курица, несущая золотые яйца в виде денег и водки, запас которой всегда должен иметься в лагере. Экспедицию поэтому нужно беречь; и постоянные поставщики провизии заинтересованно следят за тем, чтобы препятствий товарообмену не возникало. В случае чего, ревностно охраняя рынок сбыта, они без колебаний могут начистить рыло своим же односельчанам, нарушающим покой экспедиции.

В-четвертых, мирным дневным визитерам в лагерь экспедиции (из числа потенциальных ночных гостей) в завязавшейся дружеской беседе следует невзначай рассказать какой-нибудь вымышленный случай о произошедшем тогда-то и тогда-то там-то и там-то нападении местных жителей на экспедицию. Дружелюбно глядя в глаза собеседнику, следует поведать, что местные тогда потерпели полное поражение, будучи побиты лопатами, топорами и ломами (которые в это время лежат тут же, на виду у собеседника, сверкая на солнце), и, более того, выйдя из больницы после полученных травм, все участники налета были якобы осуждены на разные сроки заключения. При этом нужно обязательно упомянуть, что здесь народ, сразу видно, очень хороший, мирный и добрый.

В-пятых, привлекая в лагерь экспедиции местных жителей в качестве поставщиков продовольствия, устраивать с ними ночных посиделок с выпивкой нельзя ни в коем случае!!! Самый безобидный на вид селянин днем и трезвый – совсем не то, что ночью и пьяный. Приваживая местный народ к лагерю, как к месту приятной «оттяжки» после трудового дня, начальник обеспечивает себе 100-процентные проблемы.

Исполняя все эти не такие уж хитрые правила, можно на 90-95 процентов быть уверенным, что лагерь экспедиции ночью не будет разбужен ревом множества мотоциклов и дикими пьяными воплями "тружеников полей". Что же делать, если все-таки событие, которого стремишься избежать, произошло? У меня, честно говоря, не самый богатый опыт на этот счет. Можно только сказать, что нельзя доводить дело до силового решения. Нападающих, как бы сложно это ни было, нужно победить словом. Как это происходит? Извольте, расскажу.

В сезон 1995 года как-то среди ночи в лагерь закатилась толпа местной молодежи человек двадцать, сильно "под газом", в явственном радостном предвкушении скоротечного победоносного блицкрига. Наиболее горячие рвались тут же разделаться с мужской частью экспедиции ударами крепких деревенских кулаков. Решение было принято мною в одно мгновение. С топором наперевес я вышел к толпе, громко и внятно заявив, что зарублю любого, кто сделает еще хоть шаг. Толпа остановилась, после чего завязался следующий диалог:

Я: "Еще шаг – и зарублю!"

Мне: "Только попробуй! Да мы тебя же этим же топором!.."

Я: "Сначала я хоть одного из вас кончу, потом – делайте, что хотите!"

Диалог этот, с различными вариациями, был повторен сторонами не менее ста пятидесяти раз и сильно всех утомил. Наконец, выматерив основательно меня, всю нашу экспедицию, а заодно и всю археологию, толпа убралась восвояси. Помимо топора этому способствовали следующие обстоятельства. В наш циклически повторяющийся диалог я периодически вставлял следующие важные сентенции:

1. "Если кого хоть пальцем тронут и останется хотя бы небольшой синяк, а это на юридическом языке – нанесение легких телесных повреждений, человек, причинивший его – обязательно сядет", – оперируя при этом соответствующими статьями УК;
2. "Я трезвый, а вы – пьяные; я защищаюсь, а вы – нападаете; я – госслужащий и нахожусь на своем рабочем месте, что называется, "при исполнении", даже ночью (это правда; в экспедиции рабочий день ненормированный), а вы – праздношатающаяся шантрапа; я нахожусь под охраной закона, и даже если зарублю кого-то, ответственности не понесу" (вряд ли это так, но главное – с уверенностью обещать это);
3. "В экспедиции есть несовершеннолетние (соврал), и если с ними что случится – мне садиться в любом случае, и я лучше сяду за то, что садану топором одного из нападающих" (находится в явном противоречии с предыдущим, но такова логика спора);
4. Я обнаружил перед нападавшими хорошее знакомство со всеми окрестными участковыми, пообещав, что в случае чего поставлю на уши всю милицию Кваркено, Сибая и Кизила, а также Оренбурга, Уфы и Челябинска, но добьюсь того, что всех их вычислят, переловят и пересажают.

Все это с трудом, но подействовало на нападавших, даже на их одурманенные алкоголем мозги. На этом я, однако, не остановился. На следующее же утро я сообщил об инциденте участковому и заручился его всемерной поддержкой. Затем поехал в деревню, откуда пришли ночные гости, и зашел к двум местным "авторитетам", слишком взрослым, чтобы принимать участие в подобных шалостях. Одному из них, быкообразному Василию, снабжавшему нас свежей рыбой, я высказал все, не забыв особо оговорить то обстоятельство, что раз он не может держать свою молодежь в узде, то и дружбе нашей конец, и за водкой в лагерь он может больше не наведываться. С диким ревом выскочил он на улицу, по которой как раз, как нарочно, шел один из ночных визитеров. Сцапав его, Василий прорычал: "Этот был?!" Посмотрев в перепуганные глаза бедолаги, я без сожалений сдал его: "Да, был". Вновь заревев, Василий крутанул его голову, как мне показалось, на все сто восемьдесят градусов, затем приподнял его над землей и с размаху бросил в пыль. С жалобным воплем тот в мгновение ока исчез.

У другого "авторитета", Юрки, в налете участвовал сын. Влетев в его хибару, я без обиняков заявил ему, что как начальник экспедиции имею табельное оружие (наглая ложь) и в следующий раз применю его, не раздумывая, а уж в кого попаду — в того попаду, и если это окажется его сын, плакать о нем не буду. Оставив его сидеть с открытым ртом, я вернулся в лагерь.

Приняв эти меры, от дальнейших нападений нашу экспедицию я обезопасил. Как видим, в ночном инциденте до дела не дошло ни с той, ни с другой стороны, и слава богу. Начнись заварушка – и экспедиция бы погибла, силы были абсолютно неравными. К тому же не знаю, смог бы я на самом деле зарубить топором человека.

Закончить рассказ хочется все же на оптимистической ноте. Нужно сказать, что башкирское Зауралье в этом плане показало себя с самой лучшей стороны. В Хайбуллинском, Абзелиловском, Учалинском районах никаких конфликтов с местным населением у нас не было. Напротив, в Яковлевке, Михайловке, Тупаково, Абзелилово, Гадельшино и Уральске мы всегда получали у местных жителей помощь и поддержку. Пользуясь случаем, хотелось бы выразить глубокую признательность и благодарность Масгуту, Матвею и его родителям, Рифу (Яковлевка), семье Набиуллиных (Михайловка), семье Хидиятовых (Абзелилово), директору Тупаковской школы Азамату Даминдарову, директорам школ в Михайловке и Уральске, а также жителям Оренбургской области Коле Старкову, Виктору, Мишке-«Императору» и его маме (Березовка), дяде Яше (Уртазым), Саше и Наде Морозовым, Сереге Турбабину (Верхнекардаиловка) и всем, всем, всем, кто когда-либо помогал работе нашей экспедиции.

Традиции и обычаи. Приметы. Каждая экспедиция имеет свои традиции и обычаи, при раскопках имеются и некоторые приметы суеверного характера. Одни традиции соблюдаются из года в год, другие рождаются и умирают в течение одного полевого сезона. Некоторые традиции освящены временем и свято чтятся во всех экспедиционных отрядах едва ли не по всему бывшему Союзу. Другие имеют локальный характер и характерны, скажем, для Урало-Поволжья. Третьи складываются в каждом конкретном отряде, имеющем более или менее долговременную историю. В нашей музейной экспедиции также есть свои традиции, обычаи и приметы.

Выезд. Главнейшую, связанную с этим торжественным моментом традицию я прекратил своим волевым решением. Для успеха предстоящей экспедиции чрезвычайно важным считалось перед самым отъездом распить бутылку водки. Вторая бутылка выпивалась при проезде "столбиков" (каменных колонн с надписью "УФА", обозначающих границы нашего города). Далее в пути бутылки следовали уже без повода одна за другой, пока в машине "в живых" не оставался один только мрачный водитель, все же остальные участники экспедиции продолжали дальнейший путь в состоянии скорбного бесчувствия. Более же безобидные традиции таковы. Провожать отъезжающую машину с экспедицией обязательно выходят сотрудники музея во главе с директором, который говорит доброе напутственное слово. При выезде из города обязательно покупать свежий хлеб и прохладительные напитки. Ни в коем случае не возвращаться после того, как машина тронулась. Хорошей приметой считается уезжать в дождь – значит, в экспедиции дождей не будет. В пути у женщин дорогу не спрашивают (с появлением у археологов секретных генштабовских карт традиция практически отмерла).

Зато уж по прибытии на место гужбанить от души в первую ночь – святое дело. В лагере устанавливается флаг. Автором двух экспедиционных флагов является лауреат премии имени Бабича Ринат Миннебаев. Собственного гимна, как такового, нет. Поющей братии в экспедиции всегда хватает, репертуар самый разный, но некоторые песни освящены временем и многими поколениями археологов. В особо торжественные моменты поются и "За Танаисом-рекой", и "Пусть я погиб под Ахероном", и традиционный гимн всех археологов "Вот сдадим все экзамены" (на мотив бессмертного "Глобуса"). Запрещенными песнями являются "Ну вот наконец-то дождливый сентябрь" и "Вальс в ритме дождя". Считается, что ими можно накликать затяжные дожди. Торжественные дни, помимо дня приезда, – "Посвящение в археологи" и "День археолога".

В раскопе нельзя плевать, нельзя высказывать в слух предположений о вероятных или желательных находках. Интересная находка приносит находчику банку сгущенки, очень интересная – бутылку водки. Исключительные находки обмываются всем лагерем.

"Посвящение в археологи". В каждой экспедиции всегда есть новички, едущие в поле в первый раз. Постоянная ротация экспедиционных кадров неизбежна и необходима. Присутствие новичков придает экспедиции интерес в плане знакомства, общения с новыми людьми, кроме того, оно возвышает в собственных глазах новичков вчерашних, едущих во второй раз; рядом с "чайниками" они начинают чувствовать себя настоящими "экспедиционными волками". "Посвящение" устраивается ближе к окончанию работ, когда новенькие уже в полной мере вкусили полевой археологии.

Лучшее из всех посвящений на моей памяти состоялось в Михайловке в 1996 году, когда посвящались аж 11 человек. Уж они у нас помучились! Мало того, что все были многократно облиты водой. Им пришлось биться друг с другом спальниками в чехлах, кормить друг друга сгущенкой, искать флагшток и припадать к нему (все это с завязанными глазами). В довершение всего, мокрые и перемазанные, неофиты, подгоняемые и шпыняемые со всех сторон, проползали под креслом начальника экспедиции, получая при этом от Яны Рафиковой ощутимый удар по голове "Археологической картой Башкирии" (это достаточно солидная книга, в плане размера и веса), клялись на лопате хранить вечно в душе верность археологии, "дикий мальчик" Яворский совал им в рот ложку с "сомой" (адской смесью водки, томатной пасты, соли и перца), Андрей Тух подносил на совковой лопате кружку с водкой, "святой отец" Банников читал проповедь, Максим Чишков бил в там-там, а Галиуллин, обернутый только в сетку-накомарник, носился вокруг с дикими криками. Последним штрихом был штамп в виде перекрещенных лопаты и берцовой кости, который шлепал зеленкой на лоб посвященным Ринат Миннебаев, а на шею им "лагерный сексопатолог" Нечвалода вешал каменные фаллосы. Потом (уже серьезно) пели гимн, прыгали в наступившей темноте через костер, разожженный из старых автопокрышек, собранных со всей округи, и, наконец, ехали купаться на Мулдак-куль, оглашая спящие деревни воплями восторга и дикими песнями.

"День археолога" отмечается повсюду 15 августа. Дата эта не случайна: когда-то на заре советской власти в этот день был подписан дедушкой Калининым указ о создании Института истории материальной культуры, впоследствии переименованного в Институт археологии. В общем-то, часто этот праздник превращается во всеобщую банальную пьянку, но все-таки, по традиции, всегда готовится особенно вкусный ужин (какой плов был в Михайловке! а пироги с сомятиной в Березовке?!), все как-то по-особенному настроены, в воздухе витает некая сопричастность к Археологии в высоком смысле этого слова. Тосты "За археологию!" произносятся особенно прочувствованно.

Отъезд – торжественный момент. Место свернутого лагеря приводится в порядок. В костре сжигается вся сгораемая рухлядь. Каждый, кроме того, сжигает в костре какой-нибудь предмет своего гардероба – в знак того, что когда-нибудь еще вернется сюда. Особенно часто в огонь летят разбитые кроссовки и заношенные носки. Снимается флаг, и все участники расписываются на его полотнище. По кругу пускается бутылка водки; работа закончена, теперь можно. Проезжая мимо засыпанного раскопа, участники экспедиции салютуют ему.

Приезд в город знаменуется новой символической выпивкой. Последняя, очень трогательная традиция – водитель развозит по домам всех участников раскопок. В салоне автобуса одна за другой разыгрываются драматические сцены прощания, хотя прощающиеся увидятся, быть может, уже на следующий день. Они прощаются не друг с другом, они прощаются с экспедицией, с раскопками, с летом.

Рассказ о традициях на этом, однако, не закончен. Зимой, когда экспедиционные впечатления уже пригасли, участники раскопок собираются вновь в кабинете археологии НМРБ, чтобы поставить "точку". В этот вечер они просматривают видеофильм об экспедиции, фотографии, слайды, поминают добрым словом дни ушедшего лета, а главное – готовятся к новым раскопкам, строят планы, обсуждают маршруты. Участники экспедиции, в межсезонье разрозненные, разбросанные по своим "норам", замотанные текучкой, встречаются, чтобы вновь ощутить себя единым целым, вспомнить радости и тяготы, солнце и дожди, ветра и дороги. А главное — чтобы еще острее захотелось вновь оказаться в экспедиции, на раскопках.

Люди. Это главное богатство экспедиции. Может быть ветхим и устаревшим оборудование, минимальными – средства, отпущенные на раскопки, скудным – питание, но если экспедиционный отряд представляет собой дружный, сплоченный коллектив, возглавляемый профессионалами своего дела – трудности словно отступают, и экспедиции сопутствует успех. Если же в новехоньких палатках, с питанием по высшему разряду, с титановыми лопатами и импортными совками и кисточками, собирается "букет" из лентяев, склочников, паникеров и нытиков – ничего хорошего из этого не выйдет.

Формально в экспедиции НМРБ обычно участвуют: 1) специалисты – археологи, антрополог, лаборант, художники, фотограф, 2) рабочие-землекопы из числа отпускников, студентов, школьников-старшеклассников, 3) водители. По существу же, состав отряда формируется вокруг сложившейся устойчивой группы людей, не мыслящих без экспедиции своего существования. В течение многих полевых сезонов у них выработался своего рода "абстинентный экспедиционный синдром", заставляющий их каждое лето забрасывать все свои дела и отправляться на поиски сокровищ, которыми, чаще всего, оказываются старые кости, камни да глиняные черепки. Мне легко и хорошо в поле с этими людьми. Я уверен в них, в этих неутомимых тружениках, неисправимых романтиках, честнягах-бессребренниках, просто – хороших, верных, надежных ребятах, ежегодно и ежедневно без устали на деле доказывающих свою беззаветную преданность экспедиции. Каждый из них заслуживает многих добрых слов, и я не могу не рассказать о них здесь хотя бы вкратце.

Обязанности лаборанта экспедиции бессменно в течение последних пяти лет выполняет Яна Рафикова. Едва лишь по приезду на место отряд выгрузился и начинает оборудовать лагерь, Яна, в сопровождении двух рабочих, уже бежит с компасом, рулеткой, нивелиром, колышками, шпагатом на место будущего раскопа. Лагерь поставлен – и народ уже можно выводить на работу. Раскоп разбит, отнивелирован, очищен, если нужно, от кустарника, размечены бровки – и вот уже два десятка лопат дружно вонзаются в землю. Работа закипела. Первое время Яна вместе с другими машет лопатой. Но вот пошли первые находки, и ее долговязая фигура начинает мелькать то здесь, то там; вновь в руках у нее компас, рулетка, планшет с планом раскопа, карандаш, линейка, резинка, полевой дневник... В ее же обязанности входит статистика, упаковка, этикетаж, первичная обработка находок. Целый день на раскопе слышен ее бодрый, несколько резкий, необычного тембра голос, заразительный смех. С каждым из ребят в течение дня Яна обязательно перебросится хоть парой слов, похвалит старательных, насмешливо пожурит отстающих. Будучи тесно связана с истфаком БГУ, Яна – активнейший поставщик кадров для экспедиции из числа студентов, которые за нее готовы в огонь и в воду. Благодаря ей, наш отряд пополнился целой плеядой талантливой молодежи. Между прочим, Яна – едва ли не единственный человек, участвовавший за эти пять лет во всех без исключения музейных экспедициях и экспедиционных выездах с начала и до конца срока. Это, поверьте, незаурядная деталь.

Художник экспедиции – Саида Габбасовна Максютова. После приема на работу в отдел археологии НМРБ ей поначалу даже и не предлагали поехать в экспедицию – настолько ее "конторский" облик не вязался с суровой действительностью раскопок. Попав в поле впервые в 1994 году, Саида Габбасовна сразу же обратила на себя внимание целым рядом ценных качеств; покладистым мягким характером, ежедневной бескорыстной помощью дежурным в приготовлении пищи, отменными кулинарными способностями, а главное – блестящим мастерством художника, безукоризненно точными рисунками различных археологических объектов. Особенно хорошо ей удавались прорисовки сложных каменных конструкций – выкладок над могилами, каменных ящиков, крепид. С тех пор Саида Габбасовна – непременный участник всех музейных экспедиций. За это время она стала одним из ведущих в Башкирии художников – мастеров прорисовки археологических материалов. Ее высококачественные иллюстрации украшают целый ряд научных статей и книг.

Антрополог экспедиции, а по совместительству и художник – Алексей Нечвалóда, необычную фамилию которого как только не перевирали – и Нечаволда, и Нечвалодá, и Бычвалода, и Мычвалода, и даже – "мичман Володя". Вот уж кто не дает никому скучать в экспедиции! Яркая внешность – вечно горящие голубым пламенем глаза, золотистые волнистые волосы и такая же борода – дополняется крайне экспрессивной манерой поведения. Леша не ходит, а стремительно носится, размахивая руками, резко разворачивается, порывисто вздергивая головой. Это удивительный, нигде больше мною не виданный тип холерика, в котором клокочущая внутри энергия воплощается в одни только положительные эмоции. Нечвалода всегда весел, в приподнятом настроении, всегда готов к любого рода деятельности. Выведенным из себя, унылым, злящимся я его не видел ни разу. Как антрополог, он блестяще рисует человеческие костяки, поэтому на раскопе немедленно "оседлывает" с карандашом и планшетом расчищенные погребения. Рисует Леша с чудовищной скоростью. Столько же, если не больше, времени наш фотограф (см. ниже) тратит, чтобы сфотографировать костяк. К отрицательным чертам Нечвалоды относится удивительная способность "влипать" в истории без всяких к тому объективных предпосылок. Он то забывает дома паспорт, то в дороге у него крадут сапоги. А однажды его задержала милиция с полным рюкзаком человеческих черепов. С большим трудом Алексею удалось доказать, что он не серийный маньяк-убийца.

Еще один художник в экспедиции – Ринат Миннебаев. Это вольный художник. В поле Ринат, главным образом, черпает сюжеты для своих графических работ на темы древней истории. Целый ряд его эстампов из серий "Гипербореи", "Арианам Вайджа", "Шелковый путь" непосредственно связан с пребыванием в музейных экспедициях. Честолюбивый, гордый, с обостренным чувством собственного достоинства и даже слегка высокомерный, Ринат, будучи сверстником многих участников экспедиции, как-то взрослее их, что ли. В трудных ситуациях он, как правило, первым без вопросов и ожидания распоряжений оказывается в нужном месте. Так, в памятную ночь между Инзером и Архангельским (1996) именно Ринат вместе с водителем несколько часов вырубал по миллиметру из задней ступицы автобуса хрустнувший подшипник. Один за другим участники экспедиции теряли надежду и уходили спать, даже могучий Шабалин отступился, и только Ринат упорно склонялся над колесом. Лишь под утро, когда все давно уже спали, ступица была освобождена. Как уже упоминалось, Ринат – автор двух экспедиционных флагов. Один, с Ахура-Маздой – крылатым солнечным диском, является флагом экспедиции В.Н. Васильева в ИИЯЛ, второй – с колесницей – флаг нынешней музейной экспедиции.

Бессменный фотограф экспедиции – Радик Хакимов. Родственник (шурин) Нечвалоды, он во всем составляет противоположность ему. Если Леша – крайний тип холерика, то Радик – столь же крайний тип флегматика. Немногословный, неторопливый, даже медлительный, Радик ведет фотосъемку так, будто бы работает с динамитом – с полным отсутствием всякой спешки. Зато и результат всегда отменный – фотографии, как правило, прекрасного качества, с отличной экспозицией, продуманным композиционным решением. Бытовые кадры, отснятые Радиком за много лет, составили настоящую фотолетопись нашей экспедиции. Хакимов – главный "джентльмен" отряда. Всегда с иголочки одетый, чисто выбритый (если не носит бороду), с неизменной белозубой улыбкой, благоухающий одеколоном, выходит Радик к столу. Без его "Приятного аппетита!" и обед не в обед. "Доброе утро!", "Спокойной ночи!" – казалось бы, все каждый день произносят эти слова, но только Радик умеет сказать их так, что сразу чувствуешь: утро действительно доброе, а ночь и в правду будет спокойной.

Саня Шабалин – символ удачи и мускульной мощи экспедиции. Работает на раскопе он внешне неприметно: без эффектных замахов лопатой, дальних бросков земли в отвал, что часто можно наблюдать у молодых. Но сколько бы я ни пробовал угнаться за ним в работе – ничего не выходит. Саня – всегда первый на раскопе. Его участок, где обычно он копает один, всегда раньше других бывает закончен, стеночки, дно – все подчищенно, и Саня берется за следующий. А рядом на таком же по площади участке двое еще только подбираются к материку. Другое замечательное в археологической практике качество Шабалина – его редкостная удачливость. Интересные находки словно магнитом притягиваются под землей к шабалинской лопате. По окончании работы на раскопе Саня, чаще всего, в одиночестве бродит в окрестностях лагеря. И возвращается, как правило, не пустой – то с горстью керамики, то с кремневыми орудиями, то со стрелой золотоордынской эпохи, а то и с серебряным наконечником ремня. Чуть ли не ежедневно открывает Шабалин, пóходя, новые памятники археологии – курганы, стоянки. Секрет его удач прост – внимательность, наметанный острый глаз, а главное – огромный интерес к древностям, настоящий охотничий азарт к ним.

Таковы, так сказать, "матерые волки" экспедиции. Вторую, и прекрасную ее часть составляет наша золотая (без кавычек) молодежь*. Трудно представить себе раскоп без сумрачного молчуна Леши Банникова, чья преданность археологии вызывает искреннее уважение, без былинного доброго мóлодца Гены Бондаренко, шутя выкидывающего из раскопа "камушки" весом в центнер, без молодежного сленга и металлических прибамбасов Бори Дятлова, без рыжей шевелюры "ВанГога" Романова (Сергей получил это прозвище не только за цвет волос и несколько трагическое выражение лица; в 1997 году в первый же день экспедиции малолетний сын Нечвалоды – Илья, забавляясь с подобранной где-то железякой, пробил Сергею насквозь левое ухо, и всю первую половину экспедиции Романов проходил в повязке, являя собой ожившую копию знаменитого "Автопортрета с перевязанным ухом"), без нашего доброго доктора и вечного банкующего Максима Чишкова, без шуток Димы Яворского – одного из остроумнейших людей планеты, наконец, без птичьего щебета и наивных вопросов Коли Яковлева. А наши девочки – Леночка Данилко, Земфира Насырова, Лариса Шакурова?! Как бы трудно им порой ни приходилось, они всегда составляли лучшее украшение нашей экспедиции.

Особого рассказа, особенно добрых и проникновенных слов заслуживает незатмеваемая звезда нашей экспедиции, ее счастливый талисман, можно сказать, ее символ, ее душа – Алик Галиуллин. Во многом, благодаря именно ему, музейная экспедиция ежегодно превращается в увлекательное, незабываемое, феерическое событие. Не случайно же едва ли не главный вопрос, который задают буквально все перед экспедицией: "А Алик будет? А Алик едет?" Профессиональный актер (с отличием закончил Уфимский институт искусств), Алик создан для того, чтобы нести радость людям. На раскопе, за обеденным столом, у лагерного костра – Алик всегда в центре внимания. Все происходящее для него – повод для демонстрации своих актерских способностей. Ни одно событие не остается без его острого, смачного комментария, тут же в лицах изображает он каждый мало-мальски приметный случай, сопровождая рассказ пантомимой, песнями и танцами. Но дело не только в этом. Алик обладает замечательной способностью вдохнуть жизнь в любое дело. Монотонный и тяжелый труд на раскопе он превращает в настоящее представление, обыгрывая с тысячей вариаций каждую находку, каждую лопату земли. А уж если Галиуллин дежурит... Блюда будут самыми неожиданными и безумно вкусными, не обойдется и без пирога или торта. Посуда у него всегда блестит, дрова аккуратно сложены "хворостиночка к хворостиночке". В быту у него во всем сугубый флотский порядок (за плечами – служба во Владивостоке), комфорт и уют. Вообще, за всей его шумной буффонадой скрывается аккуратный, дисциплинированный, точный, пунктуальный и очень надежный человек, и это исподволь оказывает на всех удивительно благотворное влияние. Присутствие Алика в экспедиции придает ей помимо атмосферы карнавала еще и ощущение прочности, уверенности, надежности.

Совершенно особым контингентом являются экспедиционные водители. Честно говоря, оглядываясь назад, я нахожу очень мало добрых слов для этой публики. Три понятия – "экспедиция", "водитель" и "водка" на практике оказываются накрепко связаны между собой. Ладно еще, когда водитель в экспедиции – тихий алкоголик, вроде Пал Палыча. Без слов отъездит экспедиционный день, выпьет вечером так же без слов свою норму (бутылку водки) и баиньки. И, слава богу, все спокойно. Но были же и такие монстры, как дядя Толя ... Все эти люди держатся обычно в музее не более года, поэтому в экспедиции каждый год – новый водитель, а то и не один. Каждого из них еще до выезда я рассматриваю, если по правде, как вероятного пьяницу, бузотера, истерика, словом, человека, от которого нужно ждать любого подвоха, любой неприятности. Лучше готовиться к худшему, нежели потом разводить руками и чесать в затылке. Тем более приятным было мое удивление, когда в 1996 году экспедиционным водителем с нами отправился Рустам Галяуов. Очень скоро выяснилось, что в данном случае мои опасения оказались совершенно напрасными. Рустик – мастер своего дела, готов вести машину в любое время дня и ночи, когда потребуют суровые порой экспедиционные будни. Автобус у него всегда в хорошем рабочем состоянии, любая возникающая проблема с ремонтом решается им мгновенно. Кроме того, что особенно радует, Рустик не пьет ничего, кроме пива. Хозяйственный по натуре, он сразу же взял на себя часть обязанностей завхоза: следит за наличием в лагере свежей питьевой воды, дров, при необходимости живо организует ребят на их доставку. Во время работы на раскопе Рустик вместе с ребятами нередко орудует лопатой или ломом (картина невиданная, обычно водитель в это время лежит кверху пузом где-нибудь в тенечке). Да и характер у него веселый, компанейский. С таким водителем легко в поле, именно о таких, как он, водителях говорят: "Хороший водитель – 90 процентов успеха экспедиции". Удача сопутствовала нам и в 1999 году, когда наш автобус был на попечении спокойного и уравновешенного Марса Ибрагимова.

Не освещенной в моих заметках осталась фигура начальника экспедиции. Поразмыслив, я решил представить вниманию читающих сложившийся в моем воображении отвлеченный идеализированный образ этого высшего иерарха.

Итак, начальник экспедиции, это, прежде всего, археолог-профессионал, собаку съевший на исследовании любых объектов. Именно профессионализм начальника, а вовсе не удаль, молодечество или способность пить не пьянея – залог его авторитета в экспедиционном коллективе. Осуществляя стратегическое и тактическое руководство раскопками, начальник не должен гнушаться и черновой работы. Если он не занят более важными делами, то так же, как и все машет лопатой. Частое отсутствие начальника на раскопе расхолаживает народ и снижает престиж археологии в его глазах. В то же время начальник неизбежно вынужден отлучаться: визиты вежливости к местному начальству, закупка продуктов, заправка автомобиля часто удаляют начальника с раскопа или из лагеря. В свое отсутствие начальник назначает ответственного за прядок; с собой берет только тех, чье отсутствие вызвано совершенно необходимыми причинами (когда требуется медицинская помощь кому-то и т.п.).

Несмотря на наличие в экспедиции подчиненных ему специалистов – лаборанта, художника, фотографа, начальник обязан уметь выполнять все их обязанности не хуже. То же относится и к водителю – в случае необходимости начальник должен садиться за руль. С другими участниками экспедиции начальник поддерживает ровные отношения; и чрезмерное панибратство, и полная отстраненность от народа одинаково пагубны. Никуда не годится, если начальник заводит себе любимчиков, особенно если позволяет им под теми или иными надуманными предлогами отлынивать от работы. Плохо и когда в экспедиции есть люди, которых начальник явно недолюбливает, третирует, срывает на них зло. Обе крайности расшатывают коллектив, и уж конечно – авторитет самого начальника. Питается начальник вместе с народом и той же пищей, что и все. За стол садится последним.

Во всех перипетиях экспедиционной жизни начальник — надежда, защита и опора каждому члену экспедиции. Возникающие проблемы любого характера начальник должен уметь решать молниеносно, и вместе с тем – единственно верным способом. Взгляд начальника всегда должен быть спокойным и уверенным. Нерешительность, уныние, страх – даже тень их не должна мелькать в начальнических глазах. Одевается начальник подчеркнуто опрятно, без ненужной вычурности, на которую бывают горазды рядовые участники раскопок – не то шайка цыган, не то осколок махновской банды.

Начальник – хранитель лучших археологических традиций, кладезь мудрости, как научной, так и житейской. Время от времени он должен рассказывать, особенно желторотым новичкам, поучительные случаи из экспедиционной практики, приободрять и хвалить их. Очень хорошо – если начальник обладает слухом и приятным голосом, владеет инструментом (гитарой), а также обширным репертуаром приличествующих экспедиционной обстановке песен. В то же время начальник не должен утомлять подчиненных разглагольствованиями и поучениями, особенно навязчиво повторяющимися.

В городе начальник продолжает оставаться начальником – ведь впереди новые экспедиции.

О грустном. Очерк посвящен археологическим экспедициям НМРБ за пять последних лет. Но фактически за это время было лишь четыре экспедиции. Начиная с 1997 года деньги на экспедиции дирекцией музея не выделялись. И если в 1997 году средства нашел филиал НМРБ – Учалинский историко-краеведческий музей, и она состоялась, то в 1998 году денег не нашлось вовсе. Экспедиции не было. Нечего и говорить о том, что это гибельно для коллектива, просто гибельно. Часть ребят решилось пытать счастья в других отрядах; что ж, это лучше, нежели провести лето в городе (всех, как всегда, переплюнул Галиуллин – уехал в экспедицию не куда-нибудь, а в Антарктиду!). Чтобы сохранить хотя бы костяк нашего экспедиционного коллектива, я был вынужден срочно взять очередной отпуск, экстренно связаться с коллегами в Казахстане и влить уфимский "микроотряд" из шести человек (помимо меня – Я. Рафикова, А. Нечвалода, Р. Хакимов, А. Шабалин, А. Банников) в знаменитую Лисаковскую экспедицию. Лето не пропало в пустую, но что это дало музею? Если раньше после приезда экспедиции все столы в отделе были завалены находками, то теперь – пустота. Надо сказать, что в Казахстане по достоинству оценили профессионализм "башкирцев" (так нас там называли) и их умение работать. На будущее лето (1999 года) наши кадры были нарасхват. Помимо Лисаковска, "заполучить" нас в свои ряды выразили желание экспедиционные отряды из Кустаная, Челябинска, Хакассии. И хотя мы все-таки поехали в 1999 году в наше родное башкирское Зауралье, над экспедицией вновь нависла угроза – в 2000 году министерство культуры денег на раскопки не выделило. Так что же, так и быть нам "варягами"?!

О радостном. И все-таки мы поедем! Поедем, несмотря ни на что! Я верю, что экспедиция состоится. Вновь мы загрузим "под завязку" наш красный автобус, вновь в его тесном салоне разместятся кто где может полтора десятка ребят, вновь, деловито помахивая хвостом и глухо погавкивая, в качестве впередсмотрящего высунет голову в окошко передней двери наш добрый старина Бэб, автобус тронется, и – начнется новая экспедиция! Как говорится, дай Бог, – не последняя. Пожелайте же нам удачи!

* Я упоминаю лишь тех, кто провел в нашей экспедиции не менее двух сезонов. Но, пользуясь случаем, хочу выразить и всем остальным ребятам свою искреннюю благодарность.

Из архива: октябрь 2000 г.