Дамир Хабибуллин. «Мы были истинными шестидесятниками…»

Камчатский десант 1963 года

Стоял февраль 1963 года, месяц, который изменил мою судьбу и судьбу ещё десятерых моих однокурсников. За окном сыпал обильно снег, пролетали поезда на Восток и на Запад – окна нашей палаты выходили на железную дорогу. Я лежал со сломанной ногой в 13-й больнице, кстати, репозицию костных отломков производил мой однокурсник Игорь Малиновский, впоследствии травматолог-ортопед, защитивший кандидатскую по травмам стопы. Мы были шестикурсниками и через месяц ждали распределения на работу.

Пока учились, мы часто говорили и думали о Крайнем Севере, а думали мы и говорили с Юрой Каримовым. Он окончил наш институт на год раньше и осуществил свою мечту – уехал работать в Заполярье, в город Тикси. Ещё в январе я написал ему и с нетерпением ждал ответа. И вот его письмо у меня в руках! С большим волнением я начал вчитываться в текст. Юра пишет, что есть такой заместитель министра здравоохранения СССР по зонам Заполярья Георгий Георгиевич Акзибеков и что мне необходимо написать ему с просьбой выделить нашему институту несколько мест в районе Крайнего Севера. Весь день я обдумывал и писал письмо в Министерство здравоохранения СССР, даже не предполагая, что получу ответ, да ещё какой!

Прошла неделя. И вдруг в палату буквально влетела сестра и сказала, что меня вызывает главный врач больницы М.Е. Петров. Я проковылял в его кабинет и увидел такую картину: все, кто там находился, стояли в полном молчании. Петров показал мне на телефонную трубку, лежавшую рядом с аппаратом. Первая мысль была – не случилось ли что с родителями? Однако я услышал:

– Дамир Зиннатович, это вы?

– Да, – ответил я.

– С вами говорит Георгий Георгиевич Акзибеков из министерства здравоохранения. Я получил ваше письмо и постараюсь что-нибудь сделать для вашего института, ждите моего письма с подробностями, поправляйтесь. До свидания.

– Спасибо, до свидания, – сказал я и положил трубку.

По-моему, звонок из Москвы шокировал медперсонал, уход за больными явно улучшился, по крайней мере, в нашей палате, а главный врач Михаил Ефимович выделил мне свою персональную машину для поездки в институт на распределение.

Ещё через две недели я получил письмо от Г.Г. Акзибекова, написанное от руки. Это письмо хранил я долго. В нём сообщалось, что нашему институту будет выделено 10-11 мест на Камчатку и что на распределение может приехать представитель Камчатского облздрава Фаина Афанасьевна Лодис. Далее зам министра просил меня возглавить нашу камчатскую группу. Мы должны были вылететь на работу в распоряжение Камчатского облздрава, возглавляемого тогда Н.С. Колесниковым, бывшим министром здравоохранения Чечено-Ингушской АССР.

В начале марта началось распределение. Николай Федорович Воробьев, наш директор, увидев меня на костылях, удивлённо произнёс:

– А мы тебя уже определили в распоряжение Минздрава Башкирии.

– Значит, в Бижбуляк? – спросил я.

– Почему в Бижбуляк? – удивился ректор.

– Потому что, я проходил там госпрактику.

Извинившись перед ректором, взглядом отыскал представителя Камчатки, и представился. Ф.А. Лодис была удивлена, увидев меня на костылях. Она поинтересовалась, надолго ли гипс. Я ответил, что уже на Камчатке буду на своих ногах.

К сентябрю 1963 года Камчатский врачебный десант в составе: В. Колмыкова, Ю. Лаврентьева, Ю. Мельниковой, З. Шангиной, Н. Утробиной, Л. Шербовских, Л. Лобанковой и меня высадили на краю нашей родины в городе Петропавловске-Камчатском. Нас разбросали по всей Камчатке, и каждый из нас работал на совесть. В те далёкие студенческие годы я восхищался нашей медицинской интеллигенцией. И сейчас, через призму прожитых лет, замечаю, как недостаёт их в наше непростое время.

Мне досталось заведовать здравоохранением геологии и вулканизации Камчатки. Параллельно с первых же дней я стал поддежуривать в городском травмпункте и в хирургическом отделении больницы. Затем была специализация на хирургии в Хабаровске, а в апреле 1969 года я ушёл с рыбаками в океан, думал, что всего на один рейс, а оказалось – на восемь лет. После второго рейса, когда мы работали на Гавайских островах, я получил назначение на место главного хирурга международной рыболовной Тихоокеанской экспедиции. Во многих уголках и странах Тихого и Индийского океанов приходилось мне бывать, много оперировать, иногда в открытом океане, часто мы укрывались в какой-нибудь маленькой уютной бухточке в разных странах – в Канаде, США, Японии, Полинезии.

Списавшись на берег, я узнал, что Юра Каримов стал замминистра здравоохранения СССР, чему я был чрезмерно рад. Мы были истинными шестидесятниками. Работая в Камчатской областной больнице и будучи преподавателями в медицинском училище, мы одними из первых в стране организовали клуб «Юные медики», в котором обучали основам медицины школьников 9–10-х классов. Руководил я этим клубом двенадцать лет, и когда уезжал на материк, в Уфу, у нас уже было шестьдесят два врача и около семисот медицинских сестёр, которые разъехались по всей стране. В 1985 году наш клуб получил серебряную медаль ВДНХ, и нас показали по центральному телевидению, а затем и по интервидению. Работая травматологом, порой добирался до отдалённых точек Камчатки, чтобы оказать помощь больным и пострадавшим, на вертолётах, самолётах, оленях, собаках, лошадях, на лыжах и пешком. Но как бы ни было трудно, мы свою работу делали с удовольствием.

Я с большим удовлетворением и радостью вспоминаю эти прожитые годы на Камчатке. Очень много мы лечили ветеранов Великой Отечественной войны, тогда они были 40–50-летними. Мы отметили, что люди, прошедшие Великую Отечественную войну, – из самых порядочных. Я рад, что по возвращении на родину, в Уфу, волею судьбы вновь работаю в госпитале ветеранов войны.

Естественно, я поддерживаю связи с Камчаткой и друзьями, когда-то работавшими на Камчатке, а теперь живущими в разных городах нашей страны. Иногда получаю письма от иностранцев, которых когда-то оперировал в Океании. Они приглашают в гости. Спасибо им, что не забывают.

К Захарычу

Было начало марта далёкого 1968 года. Стояла очень снежная погода. Вообще март на Камчатке всегда снежный, но на этот раз снег доходил до третьего этажа хрущёвских пятиэтажек. По воскресеньям мы бесплатно дежурили в поликлиниках. Настала и моя очередь, и я сидел на телефоне поликлиники № 4 на улице Ключевской. Утро не предвещало ничего плохого. Вдруг позвонил Георгий Поротов (это наш корякский поэт) и сказал, что из своего окна видит, как Авагинский и Корякский вулканы затягиваются тёмными облаками, это – к непогоде.

Действительно, часам к 11 утра небо полностью затянуло тёмными облаками. Работникам скорой помощи в этот период года особенно достаётся, в чем я вскоре убедился: тревожный голос диспетчера сообщил, что позвонили из штаба дивизии посёлка Далиновка, куда в свою очередь еле дозвонились по радиотелефону рыбаки села Халактырка – у них несчастный случай: огнестрельное ранение в ногу. Я прекрасно знал начальника штаба дивизии Иосифа Голонда, кстати, его сын Максим стал впоследствии телекорреспондентом ОРТ. До посёлка Далиновка меня должны были довезти на гусеничном вездеходе скорой помощи, а далее – как получится. Городская станция скорой помощи была рядом с поликлиникой, но, добираясь туда, я похвалил себя, что утром надел на ноги корякские торбасы, а не городскую зимнюю обувь.

От Комсомольской площади, где располагалась скорая помощь, до Далиновки было около восьми километров. Наш вездеход, управляемый опытным водителем, быстро летел по улицам Петропавловска-Камчатского. Снег, валивший с неба, ложился толстым слоем на дома и мосты, превращая улицы в единое белое одеяло. Городские строения резко кончились, мы повернули круто вправо, и пошли на спуск. А пурга крепчала, «дворники» не успевали очищать стёкла вездехода, мы сбавили скорость и остановились: дальше ехать было невозможно. До посёлка оставалось ещё три километра. Натянув капюшон канадки на шапку, взяв тяжёлый чемоданчик с инструментами в руку, я двинулся в путь. Ориентирами были – справа лес, слева – тундра. Нужно было постоянно прижиматься к лесу, так как я помнил: как только кончится лес, справа будут ворота на танкодром. Проваливаясь по колено в снег, я всё же двигался вперёд.

Лес внезапно кончился, и я также внезапно ухватился за металлический прут ворот на танкодром. С той стороны ворот – пропускная, а сразу за ней слева должен быть штаб дивизии, а далее на этой же дороге располагался небольшой, но на удивление красивый военный городок. Летом вокруг домов мы собирали грибы, а вдали виднелся Тихий океан. Солдат, дежуривший в проходной, козырнул и сказал, что меня вышли встречать несколько человек, с которыми я разминулся – видимо, они меня не заметили из-за пурги, да к тому же я пробирался вдоль опушки леса. Зато Иосиф был несказанно рад мне, даже не садился обедать, а всё ждал меня вместе со своей женой Наташей. Налил мне сто грамм «пурговых» и заставил выпить без закуски. Далее был обед, приготовленный Натальей.

А когда я начал собираться дальше в дорогу, Иосиф вдруг заявил: «Хочешь своей смерти – можешь идти, попутчика из солдат дать не могу. Не имею права». Я попросил рюкзак и лыжи. В рюкзак уложил чемоданчик с инструментами, термос с горячим чаем. Охотничьи лыжи я крепко прикрепил ремнями к торбасам. В штабе меня попросили по прибытии телефонировать и ещё раз показали карту и мой путь к посёлку, где меня ждал больной. На этот раз надо было скатиться с танкодрома на юг в сторону океана и, прижимаясь слева к горе, она была с восточной стороны, пройти три километра. На протяжении этих трёх километров тянулось довольно широкое ущелье. Справа протекала речка, которая впадала в океан. В неё можно было провалиться, ибо в этих местах зимняя температура было от ноля до минус пяти. Ночевать я, естественно не собирался, а медленно пробирался в сторону океана. Пурга настолько усилилась, что уже не было видно лыж. Ветер нёс снег с юго-запада, что для меня тоже было ориентиром, – именно в этом направлении находилась Халактырка.

Было около пяти вечера, значит, скоро начнёт темнеть, и, может быть, мне удастся увидеть огни домов. Внезапно я услышал сквозь пургу слабое дыхание Тихого океана, прибавить скорости было нельзя, ибо я находился в самом узком месте ущелья, и здесь можно было провалиться в речку. Гул прибоя усиливался с каждым шагом, значит, в океане шторм. Мне надо было дойти до воды и повернуть на запад, там посёлок. Неожиданно я увидел сивуча, бедняга не успел уплыть в открытый океан, а значит, может погибнуть от ударов льдин, выбрасываемых на берег. Я мысленно пообещал себе на обратном пути осмотреть берег, и если найду его тушу, то захороню как собрата-одиночку в этом разбушевавшемся мире. Забегая вперёд, могу сказать: ему, как и мне, повезло – он назло стихии всё-таки вырвался в свои просторы, а я дошёл до больного. Всё реже и реже я теперь по весне опять иду к океану и слышу рёв морского исполина, просящего о помощи…

И всё-таки в тот день моя звезда была со мной. Я повернул направо – и оказался на широкой, перекрывающей речку льдине, её постоянно таранили со стороны океана другие куски льда, однако она прочно заняла оба берега речки. Теперь, перейдя льдину, мне надо было держаться ближе к воде прибойной полосы и идти строго на запад. Оставалось метров пятьсот. Внезапно я услышал лай собаки, значит, посёлок рядом. Каковы же были моё удивление и радость, когда мои лыжи уткнулись в стену дома и внезапно появилось светящееся окно. Двери на Крайнем Севере открываются вовнутрь, и я застал то время, когда на ночь двери не запирались. С трудом отстегнув лыжи, я ввалился в сени, собака – камчатская лайка, с которой мы очень сдружились, её звали Чага, – залетела вместе со мной, успев лизнуть меня в лицо. В комнату мы с Чагой вошли вместе. На постели сидел бородатый, похожий на Хемингуэя, старик. «Ну и нюх у тебя, сынок, – сказал он, – прямо ко мне попал. Я даже собаку не пустил домой. Раздевайся, меня зовут Захарыч». Тут только я обратил внимание, что у хозяина дома чистой простынёй перевязано правое бедро.

О том, что произошло, Захарыч рассказывал во время осмотра. Рана оказалась сквозной в нижней трети бедра. При заряде глекана в гильзу зарядное устройство сорвалось со ствола, и произошёл взрыв патрона. Рана была большая, из неё просматривалась бедренная артерия с хорошей пульсацией. Я обезболил больного, добавил местной анестезии, убрал некротические участки и, оставив сквозной дренаж, перевязал рану. Периферические сосуды и нервы говорили о том, что серьёзных осложнений нет.

Захарыч попросил меня спуститься в подвал и достать несколько разных банок, в том числе и сушёной рыбы Чаге, которая радостно прыгала вокруг меня, чуя готовившееся пиршество. Мы подтопили печь, накормили Чагу, выпили, поели – Захарыч сам делал заготовки. Запомнил на всю жизнь вкус красной рыбы, им приготовленной. Захарыч рассказывал много интересного, как ему приходилось отбывать в ГУЛАГе, как он попал на Камчатку. Вскоре я провалился в глубокий сон. Проснулся я под голос Захарыча, который тихо говорил своим посетителям: «Умаялся парень, пусть спит, приходите вечером». Проснувшись, я снова перевязал своего больного. А погода была – полный штиль, ясное небо. И Тихий океан – прав был Магеллан – бывает тихим.

Я прожил у Захарыча трое суток, рана на бедре на удивление быстро затягивалась.

Солдаты сообщили, что выслали танк мне навстречу и что на лыжах я должен пройти до левого берега речки. Провожали меня всей деревней. С Захарычем мы общались ещё год, а затем я ушёл в океан хирургом с рыбаками и в один из приходов домой попал на берег океана, но посёлка уже не было, а Захарыча более никто не видел, говорили, что он мечтал вернуться в Белоруссию.

Интересные встречи за рубежом

За тридцать лет, прожитых на Камчатке, конечно же, было много интересных случаев. Но хочется кое-что вспомнить из жизни морской. Дело в том, что восемь лет мне пришлось исполнять обязанности главного хирурга международной рыболовецкой Тихоокеанской экспедиции.

А было это на 10-й год после окончания нами Башкирского госмединститута. Работали мы на промысле серебристого хека в районе Ванкуверо-Орегонской банки (в морском понятии «банка» – скопление определённой породы рыбы). Осенью в период штормов рыбопродукцию мы перегружали в Канаде, а точнее, на островах Королевы Шарлотты, штат Колумбия, город Тассу-Крик. Этот красивый небольшой городок был основан в 50-х годах, когда на острове была обнаружена железная руда. Заход для судов в залив Тассу-Саунд был через очень узкий пролив, а в самом проливе всегда была тихая вода. Мы часто бывали в этом заливе. В один из заходов я узнал, что мой старый друг, мистер Томсон, врач, уже заработал себе нужную сумму и уехал в город Ванкувер. На место Томсона приехал молодой хирург из Торонто – Эдди. Заочно он меня уже знал через прежнего доктора, с которым я был знаком около четырёх лет.

Неожиданно по радиотелефону я был приглашён для разговора с Эдди. Он объяснил мне, что к нему в больницу доставили девушку со сложным переломом ноги и что оперировать он её не сможет. Отправить больную на материк также нет возможности, так как аэропорт закрыт из-за погодных условий. Я согласился.

Когда я прибыл в больницу, Элизабет, так звали больную, находилась под капельницей, а рентгеновские снимки были уже готовы. Я определил перелом Потта (трехлодыжечный перелом со смещением костных отломков и суставных площадок). К операции всё было готово. Она прошла успешно. В ординаторской, за чашкой кофе, Эдди спросил меня, куда переслать деньги за операцию. Я поинтересовался, сколько же я заработал, оказалось – 1600 долларов: и это за полтора часа! Я был, конечно, удивлён. Однако мой переводчик и представитель, молодой парень из Владивостока Володя, объяснил Эдди, что деньги, заработанные на иностранцах, пересылаются через ВОЗ на счёт Международного Красного Креста и Полумесяца, чего я тоже не знал.

Таких встреч было много – когда мне приходилось оказывать медицинскую помощь людям разных стран в открытом океане.

Люк

Шёл восьмой месяц нашего плавания. За это время мы прошли тысячи миль, от Берингова моря до Индийского океана. Куда нас только не заносило! Со стороны наш БМРТ (большой морозильный рыбацкий траулер) выглядел, как заправский работяга – обшарпан, испачкан, со следами швартовок к другим судам, однако держался классным бродягой, с гордо поднятым носом. Я довольно часто оказывал помощь больным на других судах и всегда, возвращаясь на свой пароход, с любовью всматривался в силуэт своего «Технолога». Мне казалось, что его-то я узнал бы из сотен подобных рыбацких судов.

Помню, мы начали лов скумбрии в заливе Исинамаки японского острова Хонсю, а было это в марте. В Японии цвела сакура. По телевидению мы посмотрели встречу Мухаммеда Али с Фостером и с Фрезером – японцы транслировали встречу боксёров из Манил. Мухаммед Али, он же Кассиус Клей, тогда вышел из американской тюрьмы, где он находился из-за отказа воевать во Вьетнаме, за что был любим во многих странах и был любим в нашей стране и нашим экипажем. Мы болели за него, и он оправдал наши ожидания – выиграл бой по очкам.

Затем была ещё одна неожиданность, когда мы опять-таки по японскому телевидению увидели, как военный лётчик Виктор Беленко посадил наш МИГ-25 на острове Хакайдо. Поступок советского лётчика мы так и не поняли. После этих событий помню, мы снялись с лова, и пошли на Гавайские острова. План по добыче скумбрии мы выполнили. А в городе Исинамаки у меня появилось много друзей-японцев. Я очень любил и люблю эти острова и особенно островитян. В беседе с ними я называл их инопланетянами, на что они всегда отвечали улыбкой. На Гавайях мы работали с начала мая. Стояла жара. Мы хорошо загорели. Выполнили план по добыче престипомы уже к началу августа. Хорошо заработали и ушли за экватор в район острова Кергелен, где шла добыча очень вкусной рыбы с названием «нототения». Банка нототении называлась Новаринской. А Остров Кергелен был назван в честь адмирала Кергелена – великого французского мореплавателя, который во времена Ф.Ф. Беллинсгаузена, так же как и многие другие, пытался открыть Антарктиду и, как наш Витус Беринг, погиб на этом острове, здесь же находится его могила. На острове, построен небольшой посёлок, который французы назвали Порт-оф-Франс. Живёт здесь учёный народ – они следят за миграцией пингвинов, морских львов и другой морской фауны. Спустя год я побывал на этом острове. Но об этом позже.

Нам не хватало для полного выполнения плана ещё двадцати тысяч центнеров терпуга, и мы направились через весь океан по диагонали в Бристольский залив – это между Алеутской грядой и Канадой. Лов терпуга, похожего на полосатого тигра, мы начали в середине октября. В это время года этой рыбы всегда много. По вкусовым качествам терпуг хорош, особенно жаренный, либо приготовленный в духовке с запечённой картошкой, да ещё в сметане. Я часто вставлял блюда с терпугом в меню, и экипаж был доволен.

5 ноября, утром, меня вызвали на БМРТ «Узбекистан». Из разговора с фельдшером Марией Павловной, она пошла в рейс зарабатывать хорошую пенсию, я понял, что у старшего механика внезапно появилась острая боль в животе и была однократная рвота. Случилось это под утро. Бот наши соседи по лову уже выслали. Всегда готовые хирургические инструменты в специальном саквояже были при мне. Капитан напутствовал: «Смотри не задерживайся на “Узбеке”, 7 ноября чтобы был дома, не забывай что ты предсудкома, праздник без тебя немыслим». Председателем судового комитета я был уже четвертый год. Функции судового комитета оставались весьма сильными и весомыми – ещё с давних пор. К примеру, без решения судкома капитан не имел права уволить члена экипажа с работы, и многие другие вопросы решал судовой комитет. И я всегда осознавал его важность. Нас было в комитете 11 человек. Ответственность председателя была большой – я это понимал. Понять не мог только одного – почему меня всегда выбирали председателем, все восемь лет, что я прожил в океанах и морях. Помню, как-то Виктор Павлович Губанов – мой последний капитан – директор и мой друг сказал: «А избирает тебя народ за то, что ты не сделал ни одного опрометчивого шага, решения всегда правильные, и за ребят ты горой стоишь, вот они и любят тебя и уважают».

Добираясь до «Узбекистана», я почему-то поймал себя на мысли, что цвет океана изменился до багровой лазури. Такое раз было, и через сутки начался жестокий шторм. У деда, так называют старших механиков судов, на «Узбекистане» оказался острый аппендицит. Операция (я всегда делал в каюткомпании, там было удобнее) прошла успешно. Больного отнесли в лазарет. Наступил вечер. Мы поужинали у капитана. Посмотрели фильм «Служили два товарища», и я устроился спать в лазарете рядом с прооперированным больным. Дед рассказывал про свою жизнь, и вскоре под его монотонный рассказ я уснул. Дед что-то говорил про Ялту – она же мне и приснилась – тёплая, солнечная, в такой мы отдыхали с другом Геной Филатовым после 4-го курса. А за бортом взвывал злой холодный, уже зимний ветер.

Проснувшись утром, я осмотрел больного – повязка на животе была сухая. Перевязал пациента, дал ему рекомендации по питанию, напутствовал коллегу, как ей далее вести больного, в какое время выйти со мной на связь. Попросил капитана подойти ближе к нашему судну и доставить меня на наш борт. «Узбекистан» подошёл к нашему судну с левого борта на 70-80 метров. Спустили бот. Началось волнение. Через несколько минут мы подошли к нашему борту, где уже спустили штормтрап. Волны подкидывали наш бот чуть ли не до самой верхней палубы. Чемоданчик с инструментами подвязали к сброшенной бичеве, и он мгновенно оказался на нашем борту. Теперь мне надо было сделать следующее: когда бот будет максимально поднят волной, схватиться за самую верхнюю перекладину штормтрапа и, пока бот опускается вниз, максимально подняться выше, ибо при следующем подъёме бота, он мог перебить мне ноги. Эта манипуляция мне была давно известна, и я довольно быстро оказался на борту.

Тем временем ветер крепчал, начинался шторм. Небо наклонилось и прижалось к океану. Видимость внезапно нарушилась. Бот мы уже рассматривали в бинокль. Теперь мы переживали за ребят: как там их поднимут на борт? Только с третьего захода бот подцепили гаки сразу с двух сторон. Затем вода ушла из-под днища бота – он оказался на весу и вскоре был закреплен на своём месте. Со словами «слава богу» мы срочно ретировались с палубы.

Начался жестокий шторм, перешедший в ураган. Иллюминаторы и двери были задраены. Вскоре все суда нашей экспедиции получили приказ уходить дальше от берегов вглубь океана, на полной мощности двигателей бросились врассыпную, как тараканы, подальше от берегов Алеутских островов и Канады.

Но уже вскоре штурманы и рулевые поняли, что судно не слушается управления. Для всего экипажа наступили страшные, волнительные минуты. В иллюминатор океан просматривался только на несколько метров; поверхность его где-то на метр была покрыта кипящей пеной. Судно дрожало как в лихорадке. При работающих винтах оно стояло на месте. На душе у всех было тревожно. В такою переделку многие из экипажа попали впервые. Я за четыре с лишним года также в урагане оказался первый раз. Ранее мне рассказывали, что это такое – ураган, т.е. когда шторм превышает 12 баллов. При шторме мы могли соблюдать принципы ТУКа, т. е. теории устойчивости корабля. Во время урагана направление волн и ветра было не диагностируемое. Внезапно появлялась огромная чаша провала, морская яма, в которую несло судно с большой скоростью, и если встречались рифы, берега, то судно разбивало, как говорят, в щепки. Так нас носило более трёх часов. К вечеру ураган стих, по радио мы узнали, что он двинулся на юг. Рыбаки уже были предупреждены, куда двинулось ненастье. Завтра, 7 ноября, думал я, после такой жестокой погоды, будет обязательно штиль, и мы будем вправе выпить за своё спасение.

Внезапно по спикеру я услышал голос старпома, который приглашал врача в каюту рефмеханика. Чета Сафроновых из Майкона отправилась в рейс вместе – он рефмехаником, она дневальной. В момент последней сильной качки Рая, так звали жену, упала с верхней полки, куда она забралась отдохнуть. Когда я вошёл в каюту, она уже лежала на нижней койке. При осмотре я обнаружил резкую боль в поясничной области, ноги больной не слушались, чувствительность также была нарушена и дополнительно появилась промежностная грыжа. Моему хирургическому стажу было уже 10 лет, однако такое сочетание при падении с высоты около одного метра я видел впервые. Мы принесли рентгеновский аппарат «Арман», благо он был маленьким, и я сделал два снимка на фотобумагу. Снимки получились хорошие, по ним я сделал вывод: произошёл сдвиг второго и третьего поясничных позвонков и плюс сдавливание спинного мозга, что и вызвало такую клиническую картину. Я обезболил место травмы и сообщил капитану, что женщину необходимо сдать в США.

Ближайшим «местом сдачи» была военно-морская база американцев на острове Кадьяк. До острова надо было идти около суток. Погода для вертолёта была нелетной. Мы взяли курс на Кадьяк, и я сел делать выписку для американских врачей. Диагноз передавался по международному своду медицинских сигналов. Травма позвоночника обозначалась одной буквой L. Для пущей важности я ещё добавил к букве «L» «2-З» и букву «Р» – что означало паралич. Составив текст телеграммы, мы с капитаном направились в радиорубку. Наш радист, огромный и добродушный человек Анатолий Якушкин, один из первых начал работать на виброключе, и был чемпионом нашей экспедиции по количеству переданных знаков в одну минуту. Толя прочитал текст, мило ухмыльнулся и сел за виброключ. Вскоре на остров Кадьяк полетела наша телеграмма: «просим медицинской помощи нашей больной, диагноз “L 2-3 Рˮ, находимся там-то, идём к Кадьяку, ждём ответа. БМРТ “Технологˮ старший врач экспедиции Хабибуллин». Ответ американцев не замедлил: «Видим вас в локатор, идите с той же стороны тем же курсом. Будем на связи в 7.50. Кадьяк, ВМБ». Я спустился к больной, обезболил в очередной раз, предупредил её, чтобы паспорт был при ней. Уложил в её саквояж бутылку водки и шампанское, несколько юбилейных металлических рублей, сказав, что это хирургу и медицинскому персоналу от меня. Рая улыбнулась мне и поблагодарила всех за беспокойство. Она корила себя за то, что из-за неё мы теряем рыболовное время и не успеваем домой к Новому году.

Ровно в 7.50 американцы вышли на связь: «Измените курс на 10° к северу и встаньте на якоря. Ровно в 9.00 ждите наших дальнейших сообщений». Ровно в 9.00 часов утра мы встали на якоря носом к ветру, ветер был восточный, и остров, который был в миле от нас, прикрывал наше судно от более сильной болтанки. Волнение было в пять баллов. Мы находились в радиорубке, когда точно в 9.00 американцы сообщили: «Убрать с бака все лишние детали и такелаж, что может попасть под винт вертолёта, опустить стрелы на палубу* (*Стрелами мы перегружали рыбопродукцию на другие суда), будем в 9.28». Нас удивила точность американцев. Радист тут же заметил всем присутствующим в радиорубке: «Учитесь жить и работать у янки».

Через 15 минут мы получили новое сообщение: «Вертолёт будет над баком ровно в 9.32, готовьте больную». Ветер крепчал. К назначенному времени больная уже находилась на носилках. Ребята, тепло одевшись, во главе со мной и боцманом стояли рядом с больной, готовые переложить её в корзину вертолёта. В 9.32 вертолёт завис над баком, лопасти вращались буквально в метре от основных станин, на которые крепятся стрелы. Мы хорошо видели напряжённые лица американских ребят, следивших за поведением своей машины. Корзина была сброшена. Наши рыбаки в то же мгновение поймали её и посадили туда Раю с саквояжем. Рая помахала нам рукой, одновременно начался подъём корзины, и когда она была уже в трех метрах над палубой, вертолёт резко взял курс на восток. Мы были откровенно восхищены работой американских лётчиков, которые рисковали своими жизнями и вертолётом. Как сейчас, перед глазами американские парни – они сидели за стеклянным колпаком вертолёта «в два этажа»: спереди внизу сидел один – он корректировал положение вертолёта, двое выше и позади первого – они управляли вертолётом. Когда вертолёт начал подъём, они дружно повернули головы в нашу сторону и помахали нам на прощанье. В открытый люк нам помахал с улыбкой четвертый парень, который принимал Раю. Тогда я подумал: какое противостояние может быть между нашими странами, когда противная сторона, рискуя жизнями, оказывает нам помощь и кто – военные люди.

Довольные, что всё так закончилось, мы собрали якоря и пошли на лов. Однако погода не утихала. В открытом океане штормило до семи баллов. Но и в такую погоду мы умудрялись ловить рыбу. Рыба шла хорошо. До плана оставалось сделать ещё один забой трюмов. Экипаж работал с воодушевлением. Когда был забит передний трюм – это 450 тонн рыбы, мы почувствовали неладное. Судно шло на волну. Штормило более семи баллов. В нашем районе работы стояла полярная ночь. Некоторые проблески дня появились в 16 часов. Многие суда ушли с лова домой встречать Новый год. Мы одни оставались до полного выполнения плана. Я сидел за столом в своей амбулатории и закрывал ключом ящики, в которых находились лекарственные препараты. Однажды, когда я несколько дней находился на другом судне, где оперировал больного, я, вернувшись к себе, нашёл многие ящики с разбросанными лекарствами валяющимися на палубе. После этого случая всегда закрывал все ящики на ключ. Вдруг меня резко отшатнуло назад, палуба ушла из под ног, и я упал спиной на кушетку. В то же мгновение услышал сильный грохот и шум на корме – за моей амбулаторией находилась траловая палуба. Это работал винт. Первое, о чём я подумал, что мы попали в какую-то яму, уткнувшись в неё носом. Но грохот вдруг так же быстро исчез, как и появился. Судно, вроде, немного выровнялось.

Я быстро вскочил на ноги и направился в сторону штурманской рубки. Когда я оказался в коридоре правого борта, наш пароход внезапно начал проваливаться носом вниз, и снова появился сильный грохот работающего винта, как будто он работал под моими ногами, пытаясь разорвать палубу. Внезапно подступил страх. Мне показалось, что я на судне остался один. Вокруг никого не было. Каюты закрыты. Я схватился за поручни, чтобы не улететь вперёд и вниз, и еле удержался на ногах. Как потом выяснилось, весь экипаж не знал, что случилось с нашим БМРТ. Когда судно вновь начало выравниваться, я двинулся вперёд, вспомнив, что не надел спасательный жилет, однако эту мысль я отбросил сразу же: так как за бортом был декабрь и свинцово холодный океан, продержаться можно не более нескольких минут. Поднимаясь по крутой лестнице в штурманскую, я опять услышал грохот винта, вновь всё задрожало, и я оказался в полулежащем положении на двери в штурманскую рубку. Так я пролежал около минуты. В этот момент боковой ветер мог повалить «Технолог» на бок, и мы бы погибли. Бог был с нами, судно начало выравниваться. Я открыл дверь и вошёл в штурманскую, чуть не сбив рулевого, который вцепился в штурвал и стоял как окаменевший. Капитан стоял в белой рубашке – это было плохим предзнаменованием. Так одеваются капитаны перед гибелью судна. Он был бледен и молчал. Внезапно в рубку вошёл старпом Алексей Петрович. Вид у него был заспанный. Он широко расставил ноги, в домашних шлёпанцах, и, включив спикер, произнёс резким командным голосом: «Внимание! Всем надеть спасательные жилеты! Боцмана, механика завода, 4-го механика и мотористов – в штурманскую рубку, срочно!» Петрович по возрасту, стажу и опыту был старше капитана Иванова и потому, увидев растерянность капитана, взял командование судном на себя. Петровича, так звали нашего старпома многие рыбаки экспедиции, уважали, в работе его слово было законом для каждого. Он был к тому же настоящий рыбак. Капитаном его не назначали из-за его любви к алкоголю.

В рубке довольно быстро появились все, кого вызвал Петрович, а жизнеспособность нашего парохода шла на считанные минуты. «Слушайте меня все внимательно! Боцман, у тебя затопило форпик, это лишние 80-90 тонн воды в самом носу – видишь открытую крышку твоего помещения». Мы вгляделись в иллюминатор и увидели, что вода из форпика выплёскивается через люк, а крышка люка открыта, так как замок был сорван ударами воды. Как вода попала в самое носовое помещение, мы выяснили позже. «Так что, Гена, – так звали боцмана, – привяжись фалом за пояс и срочно бетонируй клюза якорных цепей! Петр Михайлович, – это механик завода, – срочно возьми парней с завода и перемонтируй транспортную ленту, чтоб вращалась в обратную сторону и из первого трюма рыбу гоните во 2-й трюм. Кормовой трюм пустой, весь груз в носу, да ещё эта вода в боцманской, так мы долго не продержимся. Поднимайте все вахты и срочно загружайте 2-й трюм! А ты, Василий, – это он 4-му механику, – бери своих мотористов и срочно демонтируй водяной насос в машинном отделении слева по борту и срочно его на бак, а шланг опустите в форпик, да, будете работать, не забудьте привязаться все без исключения!»

Экипаж очнулся от страха, до всех дошли слова старпома, началась лихорадочная работа. Петрович посмотрел на меня и сказал: «Дорогой Док, останемся в живых, угостишь своим грогом, обещаешь? – и продолжил вслух: – На всё про всё уйдёт минимально 20 минут, максимально 30 минут, можем не успеть, придётся рисковать». Капитан молчал. Петрович плотно приник к иллюминатору, всматриваясь в темноту океана. Микрофон спикера был в руке старпома, левой рукой он крепко держался за поручень. «Валера будь готов выполнить приказ, как скажу – резко ляжешь на левый борт», – и по спикеру на всё судно вдруг объявил: – Всем прекратить работы, держаться за всё, что под руками! Попробуем встать кормой к волне!» На некоторое мгновение на судне воцарилась тишина, как вдруг тишину разорвал голос Петровича: «Лево на борт!» Многие из нас про себя попрощались с жизнями. Я же почему-то подумал, что до сих пор не женат. «И в то же время это к лучшему», – почему-то вслух произнёс я, вспомнив своего друга, военного лётчика, джазового саксофониста, моего одногодку Петра, который на вопрос, почему не женат, отвечал: «А погибну, кто будет воспитывать моих детей?» Зная его работу, его реактивные самолёты и зная, как они бьются, я его понимал, тем более до пенсии ему оставалось немного, он заканчивал службу в 35 лет. Забегая вперёд, скажу, он и я женились в 36 лет. Сейчас он живёт в Кишинёве. «Технолог» с неохотой, с какой-то тяжестью, со скрипом начал левый разворот, лёг почти на борт, мачты касались волн. Винт был в огромной волне, на гребне которой мы лежали. Громадный вал ушёл, и мы оказались кормой к волне. Нос судна с флагштоком встали горизонтально как вкопанные. Штормовые волны теперь били в корму, не давая ей подняться. «Все за работу!» – услышал я рядом старпома.

Со вздохом облегчения каждый кинулся выполнять свою работу. Что значит знаток своего дела, настоящий моряк, штурман Алексей Петрович! Мы все были обязаны ему своим спасением. Тем временем со словами: «Клюза надо вовремя бетонировать и не оставлять открытым люк в якорном ящике, – Петрович зашагал к себе в каюту, проронив по пути: – Пойду досплю. Док, не забудь об обещанном». Растерянный капитан вдруг ожил. Увидев Геннадия Долганова, который забетонировал клюза и растерянный стоял на баке, ожидая, когда механики принесут насос и начнут откачивать воду из форпика, капитан крикнул в спикер: «Боцману – в штурманскую». Только боцман вошёл в штурманскую, как капитан ударил его в челюсть, боцман упал, а вскочив начал просить чтоб его били и били все. Но капитан рявкнул: «Вон! На палубу качай воду!». Гена вышел и долго находился ещё на палубе, а когда вода была «эвакуирована» из помещения форпика за борт, он спустился в своё помещение и долго там возился. Весь обледеневший, он еле дошёл до своей каюты. Я его раздел, протёр сухим полотенцем, влил ему разведённого спирта, боцман всё время молча плакал, слёзы постоянно капали из глаз, при этом он приговаривал: «Как я мог, как я мог…» Когда всё утихло, и мы вошли в обычный режим работы, состоялось общее судовое собрание. О случившемся рассказал старпом. Из его рассказа мы поняли следующее: когда суда уходят в океан, по своим обязанностям боцман обязан проверить целостность и работу якорного ящика, куда уходят цепи при поднятых якорях. Этот ящик можно осмотреть только из помещения боцмана, где хранится весь такелаж судна, т. е. из того помещения, которое затопило. Там есть специальный люк, через который можно попасть в якорный ящик, который рассчитан на 10 тонн воды, а при открытом люке вода попадает в форпик и это ещё 80 тонн воды. Когда мы сдавали больную, мы стали на якоря, т. е. разбетонировали клюза, а забетонировать их боцман забыл, мало того, ещё с порта он не задраил люк, который сообщался с якорным ящиком. И мы постепенно набрали 90 тонн воды в самый нос судна, да ещё забили первый трюм рыбой и у нас получился нос, как грузило, при пустой корме. Об этом сразу догадался старпом и начал точные команды по БМРТ. Если бы мы дали SOS, это бы не помогло нам всё равно. Позже Петрович признался мне, что тоже сильно перетрухнул, но рассчитал порядок прихода большой волны и развернул судно.

На судовом комитете мы решили всех, кто участвовал в подготовке насоса к откачке воды, кто занимался транспортной лентой и перегружал рыбу во второй трюм – всего таких набралось 12 человек – наградить золотыми часами и большой денежной премией каждому. А Петровичу я приготовил литр грога. Домой мы пришли 3-го января следующего года.

Редкая встреча

Стоял тёплый, даже жаркий, август 1973 года. На Аляске конец августа, сентябрь – месяцы самые многоцветные, самые тихие, самые спокойные. Глядя на острова архипелага Джуно, покрытые стройным хвойным лесом, кажется, что всё в мире замерло и наступило всеобщее благополучие, что нет нигде войн, что нет человеческого негодяйства. В подтверждение своих мыслей я вспомнил, как недавно мы заходили в посёлок Уналашка – это городок-побратим нашего города Петропавловского-Камчатского. Так в этом посёлке есть небольшая тюрьма, и когда мы спросили у единственного полицейского этого посёлка, сколько в ней заключённых, то он в ответ только улыбнулся и сказал, что последний раз в ней сидел несколько дней в прошлом году матрос-бельгиец за пьянку и дебош. И далее полицейский добавил, что если нам негде будет ночевать, то он нас с удовольствием примет в этой тюрьме и что условия в ней хорошие. Посетив это единственное для островов Джуно заведение, мы убедились в правоте его слов – чистота в камерах была идеальная, постели белоснежные, условия почти все, вплоть до спортзала. Мне тогда подумалось: вот бы так повсюду на земле.

Наш БМРТ (большой морозильный рыболовецкий траулер) «Технолог» работал в то время в этих широтах на камбале. Мы заловились рыбой и стояли в ожидании своей очереди на перегруз. Вокруг нас кружились нарядные острова, а через сине-голубое небо, был виден космос. Я запомнил этот день. Было 23 августа, день моего рождения; уже к обеду наш радист принял для меня несколько поздравительных радиограмм, в том числе и от родителей из далёкой Башкирии, посёлка Кушнаренково.

День своего рождения я встречал в морях уже четвёртый раз, но этот был особый. В лазарете нашего судна просторно и уютно. Накрывал я дастархан прямо на полу в центре лазарета, где всё было в коврах, матрацах и подушках. Готовился бешбармак, как готовила его моя мать Мукарамма Миннуловна: мои друзья однокурсники, как и вся наша родня, называли её «мамка». А бешбармак в её исполнении был неповторим, в приготовлении «беша» что-то перенял и я от мамы. Когда стол-скатерть был практически накрыт и заставлен (мы каждый месяц снабжались фруктами, овощами и разной едой в США и Канаде), в лазарет вошли капитан В.П. Колесниченко, стармех А.В. Леснов  и за ними – остальные мои гости. Подарок, который они вручили, ошеломил меня. Оказывается, в этот день утром при последнем тралении рыбы в трал попался череп моржа с бивнями, что и было мне вручено со словами: «Богатство океана в этот день, доктор, твоё!»

Как всегда мы начали с закусок, до бешбармака пока ещё не дошло, захотелось перекурить. Вышли на палубу, удобно устроились у лееров. Я почему-то произнёс: «Эх, сейчас бы, на бешбармак бы, да кого-нибудь из Башкирии», как вдруг из-за острова появился силуэт судна, очень похожего на наше. Прибежал вахтенный штурман, и доложил, что к нам идёт швартоваться наш советский рыбак. БМРТ приближался к нам быстро. На верхней палубе у лазарета одиноко стояла женская фигура. Каково же было удивление моё и моих друзей, удивление до шока, когда в этой фигуре я узнал свою однокурсницу Зину Шапкину! Она решила тоже испытать себя в качестве судового врача. Далее мой лазарет уже не мог вместить всех гостей. Веселье перешло в кают-компанию. Мы с Зиной восседали во главе стола и вспоминали студенческие годы. А бешбармак получился на славу!

Вот такая редкая встреча произошла у меня в далёком 1973 году.

Туфли

Мы познакомились с Александром Васильевичем Лесновым перед очередным рейсом. Он зашёл ко мне в каюту, чтобы сдать медицинскую книжку и отметиться. Александр Васильевич был наш новый «дед» – так называли старших механиков на судах. Впоследствии мы с ним познакомились ближе и подружились. Это был огромный человек с постоянной улыбкой на устах и весёлым взглядом. При его росте 180 см, он весил 120 кг. Но это ему совсем не мешало бить стэп, любить пение Тома Джонса, Элвиса Пресли, Муслима Магомаева и др. В еде он придерживался «законов йогов» – есть всё, что может кушать человек вообще. Ранее Леснов ходил на больших сухогрузах, перегрузчиках и побывал во многих странах мира. Но его постоянно тянуло поработать с рыбаками. Он объяснял это по-своему: мол, рыбаки – это бродяги и пахари моря, и что рыбака судьба может забросить даже на необитаемый остров, а на перегрузчиках или сухогрузах ты находишься на одной линии – как паровоз. За много лет работы в морях и океанах я убедился в правоте моего друга. Рыбаки были и остаются лучшими штурманами – поведение океана им доподлинно известно. Даже в девятибалльный шторм мы умудрялись ловить рыбу.

Жизнедеятельность рыболовецкого судна для меня заключалась в трёх основных показателях: во-первых, знание штурманов местной лоции; во-вторых, отличная работа двигателей судна; в третьих, отличная работа камбуза.

К очередному рейсу мы с капитаном лично подыскивали шеф-повара и пекаря, так как хлеб выпекали каждодневно.

На первой же встрече «дед» обратил внимание на мои красивые узконосые туфли и с горечью произнёс: «Эх, мне бы такие. За всю свою жизнь у меня не было таких красивых туфель. А всему виной мои “ласты”». Только после этих слов я обратил внимание на его огромные стопы «Русский размер 46-й, а если такие, – он указал на мои туфли, – то это 48-й размер». «Помню, – продолжал «дед» – в 1944–1945 годах я ушел юнгой перегонять из США “Либерти”. В Сан-Франциско и других портах западного побережья США эти огромные суда ледового класса строили за 2-3 недели, набивали их горючим, танками, самолётами, разнообразным оружием, одеждой и продуктами питания, набирали команду на один рейс и перегоняли их Северным морским путём в Мурманск и Архангельск. В Беринговом проливе их встречали наши ледоколы, и караван, включавший до пятидесяти судов, медленно, но уверенно шёл к открытой воде, где его уже ждали немецкие рейдеры-крейсеры ледового класса. Интересный исторический факт: в литературе масса работ, описывающих, как союзные караваны прорывались мимо берегов Норвегии в Мурманск и Архангельск, и совсем нет (за исключением Каверина «Два капитана») никаких исторических данных о Северном морском пути, где шёл, вероятно, основной груз для Красной Армии и тыла. Мы в той Великой войне отдавали жизни, а США – строили верфи, заводы и фабрики. Многие “Либерти” топили и взрывали немцы, но многие доходили до портов назначения. Там, на Севере, шла жестокая война, и остаться в живых, если твой корабль тонул, – это было счастье. Мне повезло, я остался в живых, а американцы, зная размер моих ног, подарили мне кожаные ботинки с высокими бортами. Я их носил много лет, пока не вырос из размера обуви. Затем эти ботинки передал своему племяннику, тот также носил их много лет. Это были классические ботинки, – закончил рассказ Александр Васильевич. – Ох, если бы мне такие, как у тебя – бил бы чечетку весь вечер и всю ночь», – с улыбкой пропел «дед».

Вскоре мы снялись с пирса посёлка «Сероглазка» на Камчатке и пошли на Гавайские острова ловить вкусную и жирную рыбу – простипому.

Как говорили штурманы: «Вот где спортивный лов». Удивительная рыба простипома, она косяковалась на большой глубине: бывало, мы травили 2 км ваеров (стальные тросы, к которым крепится трал). К примеру, банка «карандаш», она выписывалась самописцами как заточенный карандаш, а сверху острия записывался косяк простипомы, размером со спичечную головку и это всё находилось на глубине 600 м.

Подводные течения на Гавайях быстрые и сложные. Во время траления надо выбрать необходимую скорость судна, так чтобы трал под водой не снесло с курса траления. Если же стравить лишние метры ваеров, то, как правило, трал цеплялся за верхушку «карандаша», ваера обрывались, и трал с распорными досками с японскими датчиками Фуруно на подборах оставались на дне океана, а стоил трал огромные деньги, особенно с этими наворотами.

Иногда по неумению приходилось терять на «карандаше» по несколько тралов, а отрабатывать его стоимость – это несколько дней бесплатной работы.

Камчатские рыбаки одними из первых начали осваивать простипомные банки, одну из них мы называли «колхозной». Опыт вылова этой вкусной рыбы приходил, как правило, довольно быстро, и нам было достаточно сделать два хороших траления, после чего мы ложились в дрейф, и завод сутками перерабатывал примерно 100 тонн рыбы.

Здесь хочется напомнить всем о нашей безнаказанной бесхозяйственности, о чем я неоднократно писал в газеты, но напрасно. Дело в том, что наши БМРТ на корме, слева по борту, имеют танк на 20 тонн рыбьего жира. Этот танк заполнялся рыбьим жиром при удачном лове за 15–20 дней. Учитывая тот факт, что обычно мы уходили в рейс на полгода, а иногда и более, остальной рыбий жир вытекал за борт, а это сотни тонн! Мы просили Министерство рыбной промышленности и «Дальрыбу» о выделении специального танкера для рыбьего жира, однако напрасно. А тем временем, рыбий жир нужен был многим отраслям народного хозяйства и закупался по импорту. Ну, что ж, на таких ошибках должны учиться новые начальники, живущие в новых социально политических и экономических условиях. Среди экипажа был один «рыбак», который очень любил рыбий жир, – всеобщий любимец, песик по кличке Чилим, черно-белой масти. Он пришёл к нам на судно два года тому назад, маленьким щенком. А это случилось как раз 7 ноября, мы тогда стояли в порту Анадыря на Чукотке. Мы закупали продукты, подарки для судовой лотереи, много коробок с настоящими американцами сигаретами, т. к. в те далёкие (60-е годы XX века) времена Чукотку снабжали разными дефицитными товарами американцы. Собравшись уходить в море, мы увидели, что по трапу карабкается, постоянно поскальзываясь и падая, крохотный щенок. «Этот точно будет моряком-рыбаком, – произнёс Владимир Федорович. – Помогите этому чилиму подняться, отмойте его и поставьте на довольствие». Назвали его Чилимом, как нарёк его старпом. Дело в том, что на Севере во время траления сайки в прилове часто в большом количестве трал поднимал чилимов – так называлась маленькая морская креветка. Таким же маленьким был и щенок. Матросы с первых дней стали кормить его рыбьим жиром. Однако, несмотря на усиленное кормление, Чилим так больше и не вырос. Но стал очень симпатичным, умным и хитрым псом. Как-то мы обратили внимание на то, что Чилим появлялся всегда перед дверями каюты, где звучала гитара. Его впускали, сажали на равных со всеми за стол на табуретку и просили спеть под гитару. Чилим задирал кверху свою мордочку и начинал взвывать. Это всех умиляло, и всегда в награду кто-то макал в рюмку с водкой кусочек свежего хлеба и с ладони угощал Чилима, чему он был рад безмерно. Ежели ему не перепадал хлеб с водкой, то у него была своя хитрость-месть: он выкрадывал у хозяина-обидчика каюты тапочек, либо ботинок, либо сапог и прятал, да так, что не найдёшь. Все это знали и, прежде чем сесть за пиршество, отлавливали на судне Чилима, усаживали во главе стола и начинали застолье. Вообще застолья на БМРТ были разными: государственные праздники, да и дни рождения.

И вот что произошло на Гавайях. Сейчас, по прошествии тридцати пяти лет, я понимаю, что такое не привидится даже во сне, и причиной этому был наш шалун – Чилимка. Мы заловились под завязку рыбой и ждали прихода нашего перегрузчика, который должен был появиться со дня на день. Рефрижератор шёл с юга на север к нашим берегам и по пути забирал рыбу у судов, работавших за экватором далеко на юге. И ещё мы знали, что перегрузчик заходил в порт Сува – на островах Фиджи и в порт Окленд, Новая Зеландия, поэтому мы ждали его с нетерпением. Во-первых, новые лица и знакомства, во-вторых, в магазине у него обязательно будет что-то интересное. Так на самом деле и оказалось. Вскоре мы пришвартовались правым бортом к перегрузчику, и работа закипела. Я же был должен работать со своей бригадой из четырёх человек, а заступили мы на вахту с 00.00 часов ночи. Мы были свободны и решили посетить магазин перегрузчика. Приветливая хозяйка магазина, в меру полная, со светлыми волосами, представилась Галиной Апанасовной и сказала: «Хлопцы, покупайте чего хотите!» И широким жестом показала на прилавки. Чего там только не было: музыкальные инструменты; верхняя и нижняя одежда, обувь, конфеты, американские сигареты и прочее. Мой взгляд моментально остановился на обуви: чёрные туфли, улыбающиеся блёстками, остроносые, на довольно высоких каблуках. Они приковывали мой взгляд своим размером: мгновение спустя, я мысленно представил своего друга – «деда», выплясывающего стэп в этих туфлях. Почему-то с дрожью в голосе, я спросил хозяйку магазина:

– Скажите, пожалуйста, в продаже у вас есть ещё такие туфли?

– Да что ты, сынок! Слава богу, что это одна пара. Их случайно пропустил наш ревизор, когда мы загружались в Новой Зеландии.

К слову, ревизор, это второй помощник капитана судна.

– Они же 46-го размера, – произнесла Галина Апанасовна. – Где же взять такого Илью Муромца?

– Они размер в размер с нашей ногой? – спросил я.

– Размер в размер. Можете проверить, – ответила хозяйка.

– Упакуйте мне эти туфли, – сказал я этой милой женщине и рассчитался за все покупки.

Ребята тут же пошутили:

– Док, ты в этих туфлях решил покататься в океане как на катамаране?

– Шутники, – ответил я, – вы даже не знаете, какой это дефицит для нашего «деда». Вот будет рад!

И мы, довольные покупками, направились на своё судно. До нашей вахты было ещё много времени. Я зашёл в каюту к «деду» и вручил свой подарок. Туфли оказались в самый раз. «Дед» выдал серию ритмов стэпа. Вскоре стол был накрыт заморскими яствами, появился болгарский коньяк «Плиска», хотя «дед» предпочитал ром, виски и водку. «Дед» был традиционным моряком и постоянно напутствовал и учил меня, передавал знания по этим трём напиткам.

Вскоре каюта «деда» была заполнена друзьями во главе с капитаном В.М. Сергеевым. 

– Благодарю нашего эскулапа за подарок. Сбылась «мечта идиота». Вот они, родненькие, нашлись, а где прятались, аж в Новой Зеландии! – показывая всем новенькие туфли, хвастался «дед».

Вскоре пиршество стихло, туфли обмыли, как положено. Красивый, низенький, эллипсовидный стол был убран. Стекло, вырезанное по форме стола, «дед» отдраил сам. Сняв туфли, «дед» протёр их с подошвенной стороны, аккуратно поставил их на столешницу, открыл дверь спальни, и со словами «Буду любоваться ими и ночью!», сел за рабочий стол.

Вскоре мы перегрузились, отдали швартовые и пошли на лов рыбы. Погода была жаркая, иллюминаторы во всех каютах были открыты, т. к. кондиционеров на нашем судне не было. Для лучшего сквозняка двери в каюте были открыты наполовину и фиксированы на штормовку – это такой специальный крючок, прикрепленный к переборке, и при необходимости крючком фиксировался в специальное отверстие в торце при приоткрытой двери. Воздух в каюте немного охладился, наступила ночь. В этих местах она наступает внезапно и бывает короткой. Утром мы просыпались рано из-за жары, и уснуть потом не могли. Я умылся, надел шорты и собрался выйти на кормовую палубу – она располагалась прямо за моей каютой и амбулаторией, как в проёме моей двери появился Александр Васильевич.

– Ты уже на ногах? – буркнул он мне. – Давай прогуляемся по судну, поищем Чилима.

– Что случилось, «дед»? – спросил я

– Видишь ли, вчера, если помнишь, когда мы обмывали туфли, Чилима с нами не было.

– Может, он забегал, да мы не услышали, – ответил я.

– Вот то-то и оно, – промолвил «дед», – одной туфли на столе нет.

– Как? – изумился я.

И мы пошли разыскивать Чилима. Нашли его на носовой палубе. Он как ни в чём не бывало играл с боцманом в брызгалку: прыгая на струю воды, выпускаемой боцманом Сашей из шланга, пытался поймать струю, в тот момент, когда она падала из шланга на палубу. Наши многочисленные уговоры и даже большая шоколадная конфета, которую песик ел не спеша, выслушивая наши вопросы, не дала результатов. Покончив с шоколадной конфетой, Чилим внезапно дал стрекоча через верхнюю палубу на корму. Мы поднялись в штурмовую рубку и сделали объявление по судну:

– Наш любимый Чилимка украл у «деда» чёрную узконосую туфлю 46-го размера. Просим весь экипаж просмотреть все закутки. Нашедшему вознаграждение – бутылка коньяка «Плиски».

Мы знали, что после такого объявления, туфля будет найдена, даже если она у чёрта в аду.

Весь день экипаж лихорадило в поисках пропажи. К вечеру мы опять сидели в каюте стармеха и анализировали ситуацию со вчерашнего момента обмывания обуви до момента исчезновения левой туфли с эллипсовидного стола уютного маленького кабинета стармеха. Пропажу Александр Васильевич обнаружил в 4 часа утра и обыскал каюту, думая, что туфля могла упасть со стола во время качки. Да и качки то особой не было. Если при лаговой качке упала бы одна туфля, то вторая обязательно также упала бы на пол. Думай, не думай, туфли не было. В минорном настроении мы выпили по чашке чая. Вдруг Леснов молча взял вторую туфлю в правую руку, максимально высунул её в открытый иллюминатор и со словами: «Плыви родной, один ты мне не нужен» – выпустил ботинок из пальцев.

– Видимо, никогда мне не носить таких красавцев. Туфли были что надо.

Мы, молча кивнув друг другу, пожелали спокойной ночи. И я направился в свою каюту. По пути выпил охлаждённой газированной воды из автомата, стоявшего на правом борту почти напротив каюты стармеха. Вышел на траловую палубу, убедившись, что Чилим, свернувшись в клубок, спит на трале. Подуло свежим ветром, значит, мы шли со скоростью 14 узлов в час. Надо скорее лечь в постель, подумал я. Скорее заснешь – иначе опять жара и духота. Днём от духоты мы спасались под вентиляторами, душем или принимали морские ванны в бассейне из брезента. Бассейн был довольно большим и глубоким, а вода в нем постоянно менялась, шланг работал непрерывно. Были и такие смельчаки, которые умудрялись нырять вниз головой со штурманской рубки. Перед тем как лечь спать, я включил свой «Панасоник»… Поставил автомат на 30 минут, вставил кассету моего любимого барда и друга Юрия Кукина… неслись звуки… звучали мои любимые песни.

После окончания института, волею судьбы я попал на Камчатку и стал работать главным врачом Камчатского геологоуправления. Так что первыми моими друзьями на Камчатке были геологи и вулканологи, и остались друзьями навсегда. Мне часто приходилось бывать с геологами в поле, открывать в стационарных партиях здравпункты, быть на вулканах во время их извержения, однако о красоте Камчатки – это отдельный разговор. Вскоре меня окутала приятная дремота, сквозь которую слышал голос Юры о туманах, о запахах тайги, о маленьком гноме, который не спит, о том, что кому-то мешает жить Париж. Сон провалил меня в бездну. Разбудил меня телефон, прикрепленный к переборке над моей спальной койкой, и я посмотрел на часы – было 5 часов утра. Обычно такие звонки означали, что кому-то нужна моя врачебная помощь на другом судне, либо консультация по радиотелефону. Я снял трубку и услышал беспокойный голос «деда»:

– Пожалуйста, срочно зайди ко мне!

– Вам плохо? – успел спросить я его, но в ответ были уже короткие гудки.

Мгновенно надев шорты, я кинулся в каюту Александра Васильевича. Войдя в каюту, я остолбенел. На эллипсовидном столике стояли пропавшие новозеландские туфли 46-го размера. Мгновенно промелькнула мысль, что туфель этого размера была всего одна пара, от которой с радостью избавилась продавщица перегрузчика. Одну туфлю не нашли, другую «дед» выбросил в иллюминатор. Мистика.

– Потрогай, – услышал я Леснова.

– У меня глюки или это настоящие? – продолжил Александр Васильевич.

Я взял в руки чёрную пару туфель на высоких каблуках, осмотрел их со всех сторон и произнёс:

– Они.

«Дед» в одних трусах сел со мной рядом на диван. Мы вопросительно глядели друг на друга, пока краем глаза я не увидел в проёме двери боцмана Сашу. Тот хитро смотрел на пару ботинок.

– Дракон, заходи! – почти выкрикнул я. Драконами называли на судах боцманов. – Саша вошёл и молча сел в кресло напротив.

– Ну, рассказывай, – с нетерпением произнес я. Саша по-прежнему молчал с улыбкой на устах. Неожиданно «дед» встал, подошёл к шкафчику, достал и открыл большую бутылку гавайского рома «Гавайский клуб», налил полный стакан и подал его боцману. Саша отпил половину стакана, закусывать не стал, занюхал рукавом и начал свой рассказ.

– Проснулся я рано, сами знаете – к лову палубы должны сверкать, вышел на бак, взял шланг и включил сильный напор воды. Начал замывать палубу, и вдруг из под надстройки выплыл чёрный ботинок, который мы так тщетно искали.

Поясню для читателя: под надстройкой для регулировки стрел во время перегруза имеется небольшое пространство, закрытое решеткой, в которой расположено отверстие размером 5 на10 см. Каким образом Чилим мог запихать туда туфлю, это осталось для нас тайной.

– Я взял туфлю, – тем временем продолжал Саша, – и поднялся на верхнюю палубу, чтобы продолжить свою работу. Замывая правый борт, уже ближе к корме, внезапно обратил внимание, что между задними кранцами торчит туфля чёрного цвета. Тут меня и осенило: «дед»-то второй туфель, видимо, со зла выбросил за борт, забыв, что под его иллюминатором свисают четыре кранца парами, подвешенные друг с другом.

Для читателя: на судах океанского назначения на бортах с двух сторон имеются подобные кранцы в количестве 8 штук с каждой стороны. Это двухметровые из толстенной резины бочкообразные изделия, связанные с торцов цепями и закеплённые с обеих сторон к бортам. При швартовании в открытом океане к другому судну кранцы амортизируют, и борта судов не бьются и остаются целыми.

Саша продолжил:

– Я, поняв всю ситуацию с туфлями, тихонько спустился на кранец, забрал ботинок, аккуратно протёр его – и вот они здесь. Но, прежде чем их поставить на стол, я убедился, что «дед» спит, а то было бы не интересно, да и вряд ли бы «дед» открыл бутылку с ромом. Спасибо за угощение, – закончил свой монолог боцман.

Допив стакан, Саша, со словами «до лова ещё пять часов, пожалуй, пойду посплю, пока ещё прохладно» и напевая «по бушующим морям, мы гуляем здесь и там», направился к себе в каюту.

Александр Васильевич высунул голову в иллюминатор, посмотрел вниз. Затем перекрестился и произнёс:

– Бог есть! – разлив по рюмкам ром, он упаковал туфли, спрятал их в шкаф и только после всего этого предложил мне выпить за здравие Чилима.

Мы выпили стоя, и «дед», весело посмотрев на меня, сказал:

– Мой друг, подарок сделанный от души, никогда не пропадёт! А рассказ о случившемся, ты когда-нибудь напиши, обещаешь?

– Обещаю, – так же весело ответил я своему другу, и со словами «встретимся в борозде труда» я направился в свои апартаменты.

Из архива: сентябрь 2016 г.