Елена Крюкова. Рецензия на роман Киора Янева "Южная Мангазея"

Елена Николаевна Крюкова родилась в Самаре, окончила Московскую государственную консерваторию (фортепиано, орган) и Литературный институт им. Горького. Автор нескольких книг стихов и прозы. Член Союза писателей России с 1991 г. Публиковалась в журналах «Бельские просторы», «Новый мир», «Знамя», «Дружба народов», «Юность», «Нева», «Москва», «День и Ночь», «Сибирские огни», «Волга» и др.

НОВАЯ МАНГАЗЕЯ И ЕЕ ЖИТЕЛЬ

(главы из романа читайте в журнале "Бельские просторы")

Это художник, достойный удивления, погружения, изучения, опьянения, возмущения, расставания, отвержения, прощания, прощения, возвращения, - достойный всего того, что согласилось бы называться драгоценностью трансцендентного, если бы не было таким пугающе настоящим; зазвало бы всех нас на пир, на громадную дружескую пирушку в огромном, роскошно освещенном зале Русского Языка, если бы этот зал имел крышу (вместо крыши тут - открытый космос!) и имел надежные стены (а вместо стен - источенные дырами времени тончайшие перегородки из древней рисовой бумаги и невероятных восточных тканей...). Русь - Восток - Совдепия - Памир - Мiръ - Космос - Хаос - Фобос - Деймос - даймон - ангел - Айгуль: круг то замыкается, то размыкается, и можно вспомнить вереницу имен-предшественников этой - прозы? да нет, конечно, не прозы, а неведомой еще душевно-духовной ткани: Андрей Белый делал так? или иначе? а как это делал Андрей Платонов? а Хлебников? а Джойс? а Мамлеев? Полно, да "делает" ли что-нибудь Янев? Он именно не делает, он дышит, созерцает, смеется и погибает, тут же рождаясь. Он переиначивает бытие. У любого явления, что в жизни, что в искусстве (а перед нами - явление) есть предтечи; но, кажется, у Киора Янева и предтеч-то нет, он, радостный, сам по себе, а литература сама по себе; этот текст - не принадлежность литературы, он из породы тех высоких, как Высокая месса Баха, юродивых текстов, отлично знающих о том, что они юродивые, и целебно, благословенно не знающих ни о людях, ни о своей судьбе среди людей - ничего.

Роман Киора Янева "Южная Мангазея" у одних вызовет дикую ярость: "что это за бред?!" - у других - чистый, беспримесный восторг ("вот это художник!"). Возможно, главное слово в этих восклицаниях и правда - "художник". Художник сам себе и бык, и Юпитер. Ему позволено все, и ему не позволено ничего, и он вынужден, в который раз от сотворения мира, ломать эти запреты, препоны и китайские стены. Издатель, что выпустил этот роман, герой. Но это ведь не роман. Это явление, имя которому сложно подобрать, да и не надо. Как вы назовете грозу? А петлю на шею? А росу на выгибе дыни, ранним утром, на рассветной бахче? А целую жизнь, что может запросто уместиться в одну фразу: "Заброшенный в енисейскую губу еловый кремль-детинец точил посадский слух: в смущеньи копанной губным старостой темнице сиделец через тридцать лет переродился..."?

Конечно, если напрячься, то можно вспомнить людей внутри земной культуры, кто совершал подобные алхимические опыты внутри своих письмен; кто не боялся фиксировать сны словами; кто не боялся форсировать иссохший ручей тусклой традиции; кто, подобно розенкрейцеру, а точнее, шаману водил руками над неподдельным, настоящим огнем: "Юмея, горняя Москва, как много в этом звуке!.." - а потом, обессилев, падал перед тлеющими углями, становясь, под обжигающим утюгом слов, бестелесным, знаковым.

Киор Янев - знак. К нему опасно приближаться: обожжет раскаленным железом, и получите ожог. Бывает, и на всю жизнь. Не обязательно слова понимать. Слова - такая странная материя, она не объяснима словами. Масло масленое на масло не намажешь. Слово может изъяснить только молчание, но сначала должен явиться звук. Звук у Янева является вместе с изображением, вкусом, запахом и цветом, а еще со стоном, а еще с криком, а еще со сдвигающимися на наших глазах геологическими пластами времени. В самом названии: "ЮЖНАЯ МАНГАЗЕЯ" чудится движение тектонических плит, дрейф материков по Вегенеру. Сдвигаются с места земли, вскипают моря. А потом художник, натешившись стихиями и налюбовавшись идущей по краю смерти природой, замирает и рассматривает под лупой малую букашку или арбузное зернышко, и никто не упрекнет его в том, что у него сбитая оптика.

Я задумалась над тем, что же самое ценное в этой прозе. Метафоры? - разве ими удивишь. Плотностью словесной ткани? - да, плотность эта зашкаливает, вербальное вещество романа весит много, почти как вещество звезды белый карлик, - но плотность текста здесь не самоцель, а вполне естественное авторское дыхание: он так дышит и так, в такт этому дыханию, строит свой мангазейский дворец. Непонятности, что вызывают объяснимый гнев у людей, привыкших читать приличную безопасную книгу, где все понятно и предсказуемо, где мир классично трехмерен, события выстроены по стреле времени, причинно-следственные связи не нарушены и не брошен вызов элементарной логике невероятием образных и сюжетных парадоксов? - да, можно своеобразно пожалеть "традиционного" читателя, осмелившегося заглянуть внутрь "Южной Мангазеи". Удивительные повороты ситуаций и положений? - да, это притягивает, но все-таки пальму ценностного первенства надо отдать не им. А что же тогда в этой работе самое необычное, самое основное - как Станиславский был сказал, где тут сверхзадача?

"Как только проехали станцию, дрезина свернула на особую (старую извозчичью) колею. Сольмеке почувствовала это, потому что стало сильнее трясти. Конка какая-то. Она почти не боялась. После "мельницы" она почти ничего не боялась. Была закрывшийся бутон. Девственница от старости. Сквозь пол вагона цеплялись за шпалы корни её позвоночника, столпа семи душ Сольмеке. Подземная конка осталась, дореволюционная, с Красной площади. Сольмеке почти задыхалась в мешке, пропитанном каким-то светящимся зельем. Вскоре провалилась в сонное марево. Ей казалось, что и поезд, и тоннель пропитаны этим зельем, и горные породы пронизаны его едким свечением. Еду без преград, куда хочу".

Последняя фраза этой цитаты - вот оно: "еду без преград, куда хочу"! Весь этот загадочный, но просматривающийся на просвет, гиперреалистичный, узорчатый, горький и сладкий, царственно-космичный и вызывающе-низовой, прямо по карнавальной культуре Бахтина, построенный на акустических (симфонических!) контрастах грохота и шепота текст, по сути, есть не просто апология тотальной свободы - он есть сама свобода (так же, как конструкция и действие "я люблю" не есть сама любовь, "аз есмь любы"). А значит, это уже и не текст. А то, что выше, больше, шире текста, то, что выламывается из текста и уж точно выламывается из литературы. Текст Киора Янева "Южная Мангазея" - повторимся, явление не литературное, хотя ему еще удается удерживаться в парадигме искусства, в пространстве культуры. Культурных аллюзий тут множество, но, опять же, не в них дело. Поскольку это не литература (а что, мы еще не знаем! хоть и написано это словами!..), все литературные, критические, литературоведческие смыслы и определения тут будут бессильны и бесполезны. С этим текстом, возможно, надо обращаться, как с явлением космическим, как с фрагментом природы или константой космоса. Тогда, может, его читателю-созерцателю-потребителю нечто станет понятно - то, что летит над культурой и глядит на нее сверху, из поднебесья.

Когда я читала роман, я вспоминала свою "Юродивую": как ни странно, оба романа висят на одном коромысле этой сумасшедшей свободы. Быть может, поэтому мне близок текст Янева - я вижу в нем брата-художника, его высокое, космическое юродство, зеркально отражающее тайную мудрость мира (=Бога) мне близко и понятно; но мне, автору "Юродивой", и Киору, автору "Южной Мангазеи", понятно на невербальном уровне, КАК мы это делаем; а словами мы не смогли бы объяснить, как это получается. Почему зачинается и рождается такое произведение, которое сложно втиснуть в привычные культурные рамки.

Если Киора Янева узнают, увидят и будут жадно читать - это удивительно. Если его не увидят так скоро, как хочется, это еще удивительнее. Из его слов брызжут пучки света. Можно ослепнуть. Но, если ваш зрительный нерв выживет в этой схватке, ручаюсь, вам будет не хватать этого дикого мангазейского, полярного, пылающего, безумного, ледяного и пустынного, песчаного солнца.

Елена КРЮКОВА