Элеонора Файзуллина, Пётр Фёдоров. Встречи с настоящим человеком

Кто бы мог подумать, что случайная сиюминутная информация по телевидению подарит нам часы, недели, а теперь и годы дружбы с Анатолием Генатулиным. Эта история началась в нулевые, или пятнадцать лет назад… По Центральному телевидению шёл репортаж с одного из вернисажей Москвы. Один из его посетителей представился: Анатолий Генатулин, писатель. «Кто он? Откуда? Как попал в Москву писатель с русским именем и тюркской фамилией?». Выяснилось, что в этом же, 2000-м году в «Бельских просторах» была опубликована повесть «Вброд» заинтересовавшего нас автора, как оказалось, писателя-фронтовика Анатолия Генатулина. Самое поразительное, что он оказался нашим земляком – вот уж прыгаем за синицей в небе, а не видим, что в руках журавль… Повесть поразила нас и новым подходом к событиям Великой Отечественной войны, и сюжетом, и необычностью героев. Уже по одной этой повести мы постигли главное: будучи русскоязычным писателем, А. Генатулин смог мастерски, проникновенно передать менталитет своего народа.

А впереди были поездки на Родину писателя, село Уразово Учалинского района Башкирии, куда каждое лето вот уже более сорока лет писатель приезжает на свою малую родину, набирается вдохновения и черпает силы. С 2014 года Анатолий  Генатулин живёт уже постоянно в родных краях.

Село Уразово Учалинского района Башкирии в семи часах езды от Уфы, да и дорога непростая, уральское предгорье, – сплошной серпантин. Мы проезжали живописнейшие места седого Урала, серпантинная дорога не давала уснуть, а в голове пульсировала назойливая мысль: «Как-то нас примут? Не разочарует ли сравнение живого человека с его произведениями?». На поверку оказалось, что село Уразово – отнюдь не маленькая, заброшенная в горное ущелье деревушка. Сегодня Уразово – вытянутое на несколько километров вдоль дороги на Учалы большое башкирское село в более чем 500 дворов… Наши опасения оказались напрасными: Талха-агай и его жена Асьма-апа встретили нас радушно. Уже в первой поездке мы не раз убеждались в том, что всё, с чем мы здесь соприкасались, было наполнено особым смыслом и знаками судьбы. Дом, в который каждый год по весне возвращался из Москвы А. Генатулин, самый обычный, скромный даже по уразовским меркам: небольшой, с традиционными голубыми наличниками, крохотным палисадничком, без привычных в этих местах бычков и домашней птицы. Тем не менее, нам показалось, что несмотря на то, что хозяин дома посвятил жизнь писательскому, а не крестьянскому делу, его уразовский дом, палисадник, огород, баня и сарай не просто имеют внешний вид жилья  и  содержатся в безупречном состоянии, это своего рода дань своим родным корням – крестьянским, неукоснительное соблюдение и верность деревенской этике. Поэтому здесь правила бал красота: и кусты сирени в маленьком палисаднике, и чистая зеленая лужайка возле дома, и летняя беседка во дворе созданы не ради формы и моды, а для душевного вдохновения и того редкостного общения, которым щедро делились с нами хозяева – Талха Юмабаевич и Асьма Харисовна.

Этот обычный дом – необычный дом: он выстроен на том самом месте, где десятки лет тому назад в потомственной семье старателей родился маленький Талха, где он до обидного рано осиротел, потеряв почти сразу и отца, и мать, откуда, добавив себе лишний год, ушёл на фронт. Впоследствии этим словом определил и талант Анатолия Генатулина один из его первых критиков Ильгиз Каримов: «Не искательство, не надежда на легкую удачу лежит в основе его творчества. Он шёл, докапывался, догрызался до своей золотоносной жилы. …в основе его вдохновения – выстаранное, выстраданное».

Сюда же, в серый покосившийся домишко, пришла похоронка на рядового Гиниятуллина, павшего смертью храбрых под 5-м фортом Кёнигсберга. И куда он вернулся, спустя десятилетия уже известным московским писателем, книги которого читают не только в России, но и в Германии, Польше, Индии, Китае, США и других странах. Что же позвало его сюда – в далекое зауральское село, где у него практически не осталось никого? Может быть, гора Мышагыр, к которой стремятся все уехавшие отсюда односельчане? Талха-агай водил нас на эту священную для местных жителей гору, нависающую над селом как гигантский нерукотворный, сотворенный природой дом, в котором есть всё для жизни человека: кусты желаний с разноцветными ленточками-чаяниями, заросли дикой малины, вишни, смородины, шиповника, многочисленные пещеры, разноцветие трав и цветы… Именно здесь, на Мышагыре, мы почувствовали эту исчезнувшую из сегодняшней городской да и сельской жизни первобытную гармонию человека с природой, которая, думается, стала для Генатулина необходимостью, тем «кислородом», без которого он задыхается в Москве, да и в Уфе тоже.

Особый разговор – о генатулинской бане. Снаружи она ничем не примечательна и ничем не отличается от обычной, баня как баня. Но внутри… Всё в ней говорило о том, что её хозяин – большой знаток этой культуры, для которого баня не просто ритуал и даже не просто традиция, а символ мирной деревенской жизни. Подтверждение мы нашли в его повести «Вот кончится война». Мытьё в нехитрой солдатской бане на дорогах войны под талантливым пером писателя превращается в гимн жизни, отодвигающий пусть на мгновение царящую вокруг смерть: «В каком-то небольшом кирпичном сарае или, вернее, складе сложили очаг, поверху как в банях по-чёрному, нагромоздили камней, сколотили из досок полок (солдат – мастер на все руки), раскалили камни докрасна, нагрели в железных бочках воду – и мыться… Поддали пару, мы, молодёжь, любители попариться, забрались на полок, в самую жарынь; кто лупцевал себя сосновым веником, кто шлёпал мокрой тряпкой, орали, гоготали, восторженно матерились и, как бы сделавшись едиными, равными в природной наготе, видели друг друга по-другому, по-братски, любовно и радостно».

Так кто же этот писатель? Трудно заподозрить в нём певца коммунистической системы, ещё труднее поставить его в один ряд с сегодняшними либералами-отщепенцами, отрабатывающими зарубежные гранты или упорствующими в своей гордыне. Этот «одинокий башкирский волк», как любит называть себя А. Генатулин, как нам кажется, продолжает глубинную евразийскую культурную традицию, берущую свое начало в глубокой древности, начиная с эпоса «Урал-батыр» и русских былин и заканчивая классической прозой Льва Толстого и Антона Чехова, Андрея Платонова и Валентина Распутина, Мустая Карима и Чингиза Айтматова. Как пишут современные философы, «человека надо учить быть народом…».

Когда мы в тенистой беседке после бани неторопливо пили чай с чабрецом, смородиновыми листьями и с душистыми, необыкновенно пышными, «фирменными» беляшами Асьмы Харисовны, гостеприимный хозяин рассказывал о своих великих учителях – Л. Толстом и А. Чехове. После душного, шумного мегаполиса мы наперебой восторгались прелестями деревенской жизни, но наш собеседник остудил наш пыл трезвыми и даже горькими рассуждениями о непростых буднях современного деревенского быта:

– Мне порою кажется, что моё присутствие в деревне кое-кого раздражает. Да писателя и не должны любить. Лучше уж пусть кричат: «Эй, писатель, ты думаешь, этот асфальт мы для тебя проложили?», «Эй, писатель, мы тебя кормим, ты наш хлеб ешь»… Это «Эй, писатель», я воспринимаю как уличное прозвище.

– Так я живу в своем народе, – с горькой усмешкой заключил наш собеседник. – Но каков бы ни был это народ, любит ли он меня или равнодушен ко мне, – это мой народ, другого у меня нет…»

…Завершив съёмки фильма, мы попрощались с гостеприимными хозяевами и уже по дороге в Уфу вспомнили куст татарника из повести Л. Толстого «Хаджи-Мурат». В наших воспоминаниях об уразовских встречах невольно возникали параллели между толстовским образом и судьбой писателя-земляка. Посреди Уразово на невысоком холме, названном местными жителями Горой сплетен, у подножия которого примостилась уютная деревенская мечеть, нам бросились в глаза лиловые пятна цветущего чабреца, который не могли вытоптать ни люди, ни животные. Эта несгибаемая трава напомнила нам неистребимость природного начала в народной жизни, тонко подмеченную Л. Толстым в его кавказской повести. Подобно цветущему чабрецу, выросшему в уральских горах, сирота из башкирской деревни Талха Гиниятуллин был заброшен ураганом войны на асфальт московского Вавилона. Но даже в этих условиях национальные природные семена оказались настолько сильны, что не подверглись мутации, а проросли сквозь асфальт не каким-то гибридом, а всё той же лечебной травой, врачующей людские раны.

Здесь уместно будет попытаться раскрыть феномен Анатолия Генатулина, писателя, гражданина, воина, человека, ибо, как ни у кого, одно без другого не живёт, не существует, один замес. Не будет преувеличением сказать, что судьба и творчество Анатолия Генатуллина, его уникальность не только в нашей отечественной культуре и литературе, но и в мировой: мальчик-сирота из глухой башкирской деревни лишь в 15 лет познакомился с русским языком, который стал единственным языком его творчества. При этом он сохранил преданность своему родному, башкирскому языку. Во время нашей поездки в Уразово мы стали свидетелями диалога писателя с городским мальчишкой, приехавшим на бабушкино молоко. На вопрос Генатулина, заданный на башкирском языке, мальчик сделал вид, что его не понимает. Писатель выразил опасение, что современную молодёжь может постичь отторжение от родной речи. При наших не столь частых, к сожалению, встречах он не раз говорил о важности знания родного корневого языка, с одной стороны, с другой – «…я чувствую себя посланцем башкирской культуры на русской земле».

Мы много слушали Талху Юмабаевича открыв рот, ловя каждое слово, каждую запятую. Да и как не слушать «генерала солдатской прозы», который встретил свою Победу – нашу Великую Победу далеко от Родины, в самом центре страны-агрессора. Много говорили и мы, много и спорили, споры были не праздные, принципиальные и о многом. Далеко не все наши взгляды совпадали, мы очень осторожно спорили с ним, – споры были о том, что болит у него и у нас: о Великой Отечественной и Великой Победе, о военной прозе и выдающемся поколении писателей-фронтовиков, великих последних из Могикан: Ю. Бондареве, В. Астафьеве, Б. Васильеве, более всего – о В. Кондратьеве. Это понятно, их связывала не только солдатская дружба, но - их писательская принадлежность: они оба принадлежали к поколению  прозаиков, пишущих о Великой Отечественной не с генеральского мостика о великих эпохальных событиях и не глазами девятнадцатилетних лейтенантов, как у Ю.Бондарева и В. Быкова и др., а глазами рядового, из солдатского окопа и блиндажа.

Генатулин мудр и не обидчив, хотя и память имеет уникальную и ничего не забывает. Вызывает уважение и даже зависть честное и мужественное отношение к вчерашним своим взглядам. Но когда касалось искажений и исторически беспринципного отношения к событиям Великой Отечественной, он был твёрд и даже беспощаден. Так, он был непреклонен и не желал принимать один из парадов к 9 Мая: «Нет, это был не наш праздник, не ветеранов. Мне непонятно, почему в день нашей Великой Победы по брусчатке Красной площади семенили американские и английские солдаты, натовские. Почему там не было наших, советских окопных солдат, ведь ещё кое-кто жив. И я ещё жив… Я написал двадцать книг о Великой Отечественной войне; как обо мне писали, в том числе и вы  писали, «показал войну из солдатского окопа, глазами рядового солдата».  Так почему он, окопный солдат, не шёл по Красной площади? Если бы победил Гитлер, он бы прошагал не перед Рейхстагом, а по Красной площади. Мы их пожалели, он бы нас не пожалел. А Европа ведь сама просила нас спасти её от фашизма, и мы спасли народы Европы». Сегодняшняя Европа подтверждает его слова.

Не забыть нашу встречу в Белом зале Центра культуры БГПУ со студентами. Надо отдать должное, при всей абсолютной неначитанности современной молодёжи, даже студенческой, все участники добились главного: они прочитали военную прозу Анатолия Генатулина, и надо было видеть, как было интересно всем – и читателям, и автору. Не обладая ораторским мастерством, писатель сумел завладеть чувствами и душами собравшихся. И сам он был настолько искренен, что легко и честно говорил о своих творческих и человеческих проблемах: о том, что на празднике литературы нет русского реализма; что произведения таких же писателей-фронтовиков, как он сам, называют «неформатом»… Не обошел писатель на встрече с молодежью и вечный, волнующий на протяжении и всей жизни вопрос – его культурной и национальной самоидентификации...

Наше общение, начавшееся однажды, затянулось на годы. Сегодня, через пятнадцать лет после нашего очного знакомства, когда уже улеглись первые открытия и восторги, мы более трезво смотрим на творчество нашего старого доброго друга в контексте русской литературы ХХ – начала ХХI веков.

В своей рецензии на «Детские годы Багрова-внука» А. Платонов заметил: «Сиротства человек не терпит, и оно – величайшее горе». Бурный ХХ век оставил целый ряд будущих советских писателей без отцов, сгинувших в репрессиях и войнах. В годы оттепели и застоя они составили цвет отечественной литературы, преодолев своё фактическое сиротство духовным единением на страницах своих произведений. При этом одни из них, такие, как В. Астафьев, В. Шукшин, В. Распутин, вошли в когорту писателей-деревенщиков, а другие, в лице В. Аксёнова, Б. Окуджавы, Ю. Трифонова, стали лидерами молодёжной и городской прозы. На этом фоне писатель-фронтовик А. Генатулин, будучи круглым сиротой, оторванным от родной башкирской культуры, нашёл свою духовную семью в русской классической литературе. Л. Толстой и А. Чехов заменили ему умерших родителей, поскольку первый из них был для начинающего писателя эталоном художественного постижения проблем войны и мира, а второй оказался близок своим честным и трезвым изображением разнообразных характеров простых людей. Но С. Аксаков с его патриархальной семейностью долгие годы был ему чужд. Для бедного выходца из башкирской деревни помещик Аксаков оставался русским барином, приехавшим на предуральские земли. Гармоничный аксаковский мир мало сочетался с далеко не пасторальной прозой Генатулина. Достаточно вспомнить его автобиографический роман «Загон» о послевоенных мытарствах бывшего фронтовика, или повесть «Непогодь» о преступном равнодушии к своим ближним жителей башкирской глубинки, или рассказ «Холод» о голодной и холодной жизни и смерти маленького фэзэошника в годы войны. Но при всём своём пессимистическом мировоззрении писатель умудрялся сохранять в своих произведениях светлую поэтику. Этот парадокс, как нам кажется, объясняется тем, что Генатулин, перейдя на русский язык и став русским писателем, сохранил в себе на глубинном, подсознательном уровне прочные связи с родной природой и культурой своего народа. И в этом он оказался прямым наследником не только чеховских и толстовских традиций, но и творческого наследия семьи Аксаковых. Поэтому не случайно в 2008 году писателю А. Генатулину была присуждена Всероссийская литературная премия имени С.Т. Аксакова. Лишённый реальных родителей, погибших не по чьей-то злой воле и не геройски на войне, а от издержек цивилизации, принёсшей в башкирскую глубинку неизвестные прежде перегрузки, болезни и голод, от которых у местного населения не было ещё надёжных способов защиты, он обрёл новую духовную семью на одной из самых страшных в истории страны войн.

Именно фронтовая семья стала для Генатулина не только надёжной опорой в его житейских скитаниях, но и тем источником оптимизма и жизненной стойкости, которые сначала помогли ему выжить на суровых фронтовых дорогах, а потом преодолеть многочисленные тяготы и лишения на пути к заветной цели: стать полноправным сыном русской классической литературы. Всей своей биографией и писательской судьбой Генатулин подтвердил мысль Платонова о том, что «семья служит не самоцелью, но питает, как источник, и другие, более широкие и высшие сферы жизни человека. <…> Чувство родины и патриотизм».

Если разделить литературу на мифологическую и правдивую, то к последней можно отнести линию, идущую от Пушкина и Аксакова через честность разума Чехова к солдатской правде Генатулина. Отсутствие каких-либо иллюзий, испокон веков смягчающих горечь утрат и обещающих несбыточное счастье, давало взамен честным писателям мужество существования, несмотря на горечь разочарования и недостижимость счастья. Взамен иллюзий и счастливого неведения человек получал возможность вести сознательную жизнь и делать осознанный и ответственный выбор. Именно в годы Второй мировой войны эта способность к выбору определила мужество и стоицизм борцов с фашизмом, несмотря на террор и тотальную ложь псевдоспасительных мифологий ХХ века. Герои военных повестей и рассказов Генатулина, подобно вырвавшемуся из своих сословных рамок Чехову, с помощью осознанного нравственного выбора получили возможность самотрансцендирования, то есть преодоления собственных границ. Так, в рассказе «Солдат и смерть» умирающий солдат в диалоге со смертью, рисующей перед ним безрадостное будущее после Победы, делает сознательный выбор в пользу жизни. Герои Генатулина выходят за пределы своих горестей и надежд в те сферы бытия, где разрешаются непреодолимые в реальной жизни антиномии. Так, в одном из лучших его военных рассказов «Сон солдата» в гаснущем сознании умирающего бойца проходят картины его воображаемого возвращения в родную деревню. В этом полуфантастическом бреду писатель сконцентрировал такой сгусток правды о башкирской деревне военных лет, перед которой меркнут любые документы и самые грубые натуралистические описания. Такую правду трудно выдержать и трудно найти. Но именно она обеспечивает восхождение героя к вершинам осознания себя и своего места в жизни, с которых совершается ответственный нравственный выбор либо в мужество быть, либо в бездну небытия. Такое противопоставление индивидуальной мужественности человека античеловеческой реальности сближает прозу Генатулина с представителями зрелого экзистенциализма, великими французскими писателями Ж.-П. Сартром и А. Камю. Вслед за своим любимым наставником в литературе Чеховым писатель Генатулин осознал трагедию жизни и смело взглянул в лицо реальности. В своих произведениях писатель-фронтовик, как когда-то на войне, смело глядит в глаза реальности, продолжая традиции Чехова и Аксакова, не обольщавшихся благостными картинами народной жизни, не создававших утешающих или возвеличивающих людей мифов, а бывших верными правде и красоте реальной жизни, являющихся вечными и надежными спутниками человеческого существования.

Свою семейную хронику Генатулин написал в 75 лет, когда в 2000 году в № 8 московского журнала «Дружба народов» вышла его автобиографическая повесть «Что там за холмом?». Сам он определил жанр этого произведения как исповедь неудачника. Сам жанр исповеди, имеющий глубокие корни в мировой литературе – от Блаженного Августина через Ж.-Ж. Руссо до Л.Н. Толстого, подразумевает предельную откровенность не только в изложении фактов своей биографии, но и тех, скрытых от посторонних глаз побудительных мотивов, которые нередко определяют человеческую судьбу. Метафора заглавия повести «Что там за холмом?» перекликается с главной темой книги С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Это мотив дороги из родного дома в большой мир, полный красоты и тревог. Дорога у обоих писателей служит не только рождению и взрослению человеческой души, но и каким-то удивительным образом соотносится со смыслом жизни, связанным с возвращением к своим истокам, к свои корням. В результате этого духовного пути маленький Серёжа Багров в книге Аксакова из болезненного и трусливого ребёнка превращается в чистого отрока с христианской душой. В случае Генатулина дорога жизни выглядит сложнее. Как и великие предшественники, Генатулин в своей исповеди не скрывает своих грехов, но, вопреки канонам жанра, в них не кается. Как пишет исследователь творчества писателя А. Горячева, «его покаяние, покаяние безбожника – преодоление. Преодоление сначала замкнутости деревенского детства, открытие пространства, преодоление неприкаянности и расхлябанности беспризорного по существу отрочества, освоение правил взрослой ответственной жизни, труд, война, учение, – наконец, выбор профессии, реализация призвания». Называя себя неудачником, писатель вкладывает в это понятие тот объём горя, зла и несчастий, выпавший на его жизненном пути, который, по мнению критика М. Ремизовой, «имеет ту меру, за пределами которой не бывает счастливых развязок».

В одну из наших встреч с писателем в его родовом доме в селе Уразово зашёл разговор о близости его творческого метода литературной традиции Андрея Платонова. Талха Юмабаевич даже привёз с собой из Москвы томик произведений классика русской литературы ХХ века, кажется, с «Котлованом» и рассказами разных лет. Сегодня, оглядываясь назад, думается, что этих писателей роднит не только происхождение из самых народных низов и трудный творческий путь, но и их пронзительное чувство одиночества, связанное со свободным или вынужденным отказом от религиозных и культурных традиций своих народов, и обретением новых ценностных смыслов в советской действительности. Если в военных произведениях Генатулина и сборнике рассказов Платонова о Великой Отечественной войне «Одухотворённые люди» подвиги отдельных людей напрямую связаны с их чувствами родины и семьи, то послевоенная действительность в их поздних сочинениях разрушала эти духовные скрепы. Но Генатулин пережил Платонова почти на 65 лет, познав эпохи оттепели и застоя, перестройки и лихих 90-х. И те нравственные и культурные ценности русской классической литературы и фронтового братства, которые выковали из него незаурядную личность, постепенно были вытеснены на периферию постсоветского культурного пространства. Как верно заметил Д. Тукмаков, «невозможно отрицать величие модернистского броска СССР “из грязи в князи”, когда за двадцать довоенных лет целая страна была переброшена из традиционного общества в мировые лидеры индустриальной эпохи. Однако уплаченная цена за попытку “земного рая” – лишение советского человека великого Неба, обильной Земли и вечной Истории – оказалась слишком высокой. <…>  В постсталинском СССР <…> “новый человек” в одночасье попал в совершенно иное окружение, полное вызовов и выгод, вещественных и духовных. <…> Всё это в итоге обусловило молниеносное отречение позднесоветского человека от поиздержавшихся идеалов в пользу таких понятных, конкретных и всегда свежих “ста сортов колбасы”».

Не случайно в поздних произведениях писателя замелькали самоуничижительные жанровые определения: исповедь неудачника, записки маразматика. В них, помимо самоиронии, явно чувствуется горечь от столкновений с новыми хозяевами литературной жизни в стране. Сам он при встречах с нами называл себя одиноким башкирским волком в современной русской литературе. И в этом была своя горькая правда, поскольку ни с постмодернизмом, ни с новым реализмом он не имеет ничего общего. К своему 90-летию писатель-фронтовик остался в своём литературном окопе практически один, сохраняя верность полузабытой русской классике и тем непреходящим традициям башкирского народа, которые заставляют его каждый год возвращаться в родное Уразово.

Были ещё многолетние телефонные разговоры: Уфа – Уразово – Учалы – Москва; был открытый урок, первый урок не только в уфимской, но и в российской школе по творчеству писателя; был снят первый, а сегодня уже не единственный фильм «Восхождение Генатулина»; было несколько встреч со студентами во время его пребывания в Башкирии, а ещё была видеоконференция, первый «телемост» Уфа – Москва в Белом зале БГПУ, приуроченный к 85-летию писателя. Главным уроком всех наших очных и заочных встреч с писателем Анатолием Генатулиным стали его удивительная жизнестойкость, его причастность к родным корням, неотрывность от народной судьбы и тот внутренний свет, который он пронёс через всю свою нелёгкую, но настоящую и честную жизнь. Думается, что именно из таких настоящих людей, как Талха Юмабаевич, слагается истинный народ, хранящий честь и совесть нашего многоликого общества.      

Из архива: май 2016 г.