Борис Ахметшин. Пушкин и народное творчество

Краеугольным камнем материалистической эстетики вот уже почти два столетия остается идея народности, главным критерием которой справедливо признается родовая близость и неразрывная связь художеств и литератур с устной словесностью и поэзией. У истоков этого учения, творцами которого явились революционные демократы В. Г. Белинский, Н. Г. Чернышевский и Н. А. Добролюбов, стояли родоначальники классического реализма в русской литературе А. С. Пушкин, М. Ю. Лермонтов и Н. В. Гоголь. Национальную неповторимость родной литературы эти писатели не только соотносили, но и напрямую усматривали в теснейших связях с жизнью, бытом, изустными памятниками, в которых наиболее полно выразилась “национальная психея” (В. Г. Белинский) русского народа. “Не решу, какой словесности отдать предпочтение, — пишет Пушкин еще в 1822 году, — но есть у нас свой язык; смелее! — обычаи, история, песни, сказки…”1. Столь пытливое и проникновенное внимание к духовному наследию народа значительно обогатило внутренний мир и существенно пополнило все многообразие находившихся в его распоряжении и непрерывно совершенствовавшихся изобразительных средств, что получило изумительно талантливое и всеохватное преломление уже в ранних произведениях поэта.

 1 Пушкин А. С. Полн. собр. соч. Т. XII-М.-Л.: Изд. АН СССР, 1979. — С. 192.

 Пушкин был одним из первых европейски образованных деятелей русской культуры и литературы. Несмотря на непродолжительный период ученичества, — причем будущий поэт ни дня не ходил в подмастерьях (чего стоит, например, автограф В. А. Жуковского на собственном портрете, подаренном А. С. Пушкину в день окончания поэмы “Руслан и Людмила”: “Победителю ученику от побежденного учителя”!) — он сумел вобрать в себя все самые значительные достижения мировой цивилизации и стал одним из эрудированнейших людей эпохи. Однако подлинными “вратами своей учености” поэт не без основания называл многовековые фольклорные и литературные традиции разных стран и — особенно — жемчужины русской словесности и устной поэзии.

“Уважение к минувшему — вот черта, отличающая образованность от дикости”2, — подчеркивал Пушкин. Всем своим творчеством он явил миру ярчайший образец истинно уважительного, любовного отношения к живым памятникам прошлого, к святым именам предков или, говоря словами самого Пушкина из названной поэмы, к “делам давно минувших дней, преданьям старины глубокой”. Поэтому нет ничего неожиданного в том, что решающую роль в рождении его как поэта, в небывало стремительном взлете и развитии его художественного дарования, во всей его дальнейшей творческой судьбе сыграл национально самобытный русский фольклор. Он обогатил эстетическое мировосприятие и арсенал изобразительных приемов и средств гения необычайно яркими и колоритными сказочными и эпическими сюжетами и образами. Наиболее полное и рельефное воплощение этих сокровищ мы видим в первой юношеской, но самой замечательной, по-богатырски масштабной и по-настоящему русской народно-героической поэме “Руслан и Людмила”.

2 Там же. Т. XI. — С. 184.

 По своей возвышенно-эпической и в то же время трогательно-лирической тональности, принимающей иногда характер шутливой иронии, а также по сюжетному действию и способу отображения жизненного материала любимое детище поэта ассоциируется прежде всего с героическим эпосом русского народа. Несмотря на отсутствие традиционного былинного запева, влияние эпической поэзии на поэму весьма ощутимо. Это впечатление возникает уже при первом прикосновении к ней и остается у мало-мальски знакомого с поэмой и народной былиной читателя неизменным до конца. Такое восприятие поэмы массовой аудиторией общеизвестно и не нуждается в каких-либо дополнительных аргументах. Между тем в ней так богато и разносторонне представлена волшебно-фантастическая атрибутика, что сказочный характер произведения также становится очевидным. Более того, в нем без особого труда можно найти элементы и признаки чуть ли не всех жанров устной поэзии — и не только русской, что позволяет утверждать, что поэма соткана в основном из главнейших мотивов и на слиянии поэтически преображенной и переплавленной в творческом горниле молодого Мастера фольклорной стихии эпоса и сказки.

Основным судьбоносным вехам в жизни героев былин, как, впрочем, и сказок, предшествует описание их рождения (в последней часто — чудесного), детских игр и забав (как правило, богатырских), роста и возмужания (невероятно быстрого и стремительного), отправки из дома по чрезвычайно важной надобности, что ставит их перед необходимостью добывания богатырского коня и боевого оружия. Из этих традиционных мотивов лишь последний получил в поэме Пушкина более или менее детальную разработку, однако в ней глубоко воссоздана и рельефно представлена впечатляющая картина и достоверная обстановка жизни исторического Киева эпохи князя Владимира Святославовича, правда, претворено это с явной и сильной оглядкой на русский героический эпос.

Поэма, состоящая из посвящения, пролога, шести песен и эпилога, открывается яркой, красочной экспозицией, выдержанной в форме народного эпоса, где завязкой действия чаще всего служат сцены княжеского или боярского пира в стольном Киев-граде или Великом Нове-граде. Но в отличие от былинного князь Владимир Пушкина не торжествует победу над врагами, не держит совет с другими русскими князьями, боярами и богатырями о важных государственных делах, а пирует на свадьбе своей  “меньшой” дочери Людмилы, что напоминает не былинный запев, не сказочный зачин, а их концовку, то есть исход былины или финал сказки. Однако как это случается в большинстве волшебно-богатырских сказок, решающая завязка действия и в поэме А. С. Пушкина начинается с похищения невесты героя. Посрамленному молодому князю Руслану, своей “оплошностью” вызвавшему суровый гнев и упрек тестя, князя Владимира, ничего не остается, как отправиться вместе с менее счастливыми и удачливыми соперниками на поиски похищенной невесты.

Наученные этой многократно повторяемой в сказках ситуацией и подготовленные столь типичным и тем не менее весьма своеобразным началом поэмы, мы с первых ее строф вполне уверенно и обоснованно можем предположить и даже выстроить примерный ход предстоящих действий героев. Тем более что основная формула развития сюжета подобных сказок вполне традиционна. Последовательно и емко она воспроизведена и развернута известным исследователем эпических жанров русского и мирового фольклора В. Я. Проппом, который отмечал: “Волшебная сказка… начинается с нанесения какого-либо  ущерба или вреда (похищение, изгнание и др.) или желания иметь что-либо (царь посылает сына за жар-птицей) и развивается через отправку героя из дома, встречу с дарителем, который дарит ему волшебное средство или помощника, при помощи которого предмет поисков находится. В дальнейшем сказка дает поединок с противником… возвращение и погоню. Часто эта композиция дает осложнение. Герой уже возвращается домой, братья сбрасывают его в пропасть. В дальнейшем он вновь прибывает, подвергается испытанию через трудные задачи и воцаряется и женится или в своем царстве или в царстве тестя. Это — краткое схематическое изложение композиционного стержня, лежащего в основе очень многих и разнообразных сюжетов”3.

3 Пропп В. Я. Исторические корни волшебной сказки. — Л., 1946. — С. 7; 2-е изд. — Л., 1986. — С. 18.

Перечисленные ученым звенья в цепи сказочного повествования находят, можно сказать, исчерпывающее и вместе с тем исключительно оригинальное, свойственное только Пушкину воплощение в его поэме. Все это служит наглядным подтверждением того, насколько поэт глубоко проник в “живую душу” народной сказки и сумел воссоздать ее главнейшие структурно-стилевые особенности в только ему присущей манере и художественной форме. Не случайно именно поэма “Руслан и Людмила” стала первым конструктивным ответом на реалистические устремления эстетической мысли и выражением подлинной народности в русской литературе того времени.

Чтобы убедиться в этом, достаточно рассмотреть лишь несколько поворотных моментов в ряду событий, которые являются в сущности основными сюжетообразующими мотивами поэмы. Среди них изначально ведущее положение должен был бы занимать выбор героем боевого коня и богатырского оружия (меч, копье, палица, булава и др.). Но поскольку поэма создана в основном по канонам народной былины, где эта двуединая задача, как правило, лишена актуальности и решение ее не является строго обязательным, то и Пушкин оставил — во всяком случае, поиски героем коня — за пределами сюжетного действия, тем самым как бы признав этот его атрибут естественной принадлежностью любого витязя-богатыря. Действительно, в большинстве своем былинные богатыри избавлены от решения задачи, связанной с выбором коня, и не она составляет вступление или начало повествования в эпосе. Так, в соответствии с внутренними законами эпоса, которые довольно строго выдержаны во вступительной части поэмы, необходимость в обретении Русланом боевого коня отпадает, и автор обходит разработку данного мотива стороной. Тем более что такая деталь могла обернуться осложнением действия и замедлением динамики сюжета.

Однако нельзя представлять дело таким образом, будто эпическим сказаниям русского народа чужды отмеченные элементы экспозиции, даже если они отсутствуют в абсолютном большинстве былин. Такое исключение (по-видимому, оно единственное) из общего правила сравнительно легко отыскивается в самом большом и значительном цикле былевой поэзии о главном русском богатыре. Здесь имеются в виду испытавшие сильное воздействие сказки и нередко бытующие в виде сказок (причем не только русских, но и белорусских, украинских, литовских, латышских, финских, мордовских, марийских, якутских и др.) отдельные варианты былины о первой поездке Ильи Муромца, в которых он, сын чернопахотного крестьянина Ивана Тимофеевича из города Мурома, села Карачарова, добывает себе верного спутника — коня Бурушку. Вызволив его из глубокого подземелья, где тот находился в двенадцати стальных или чугунных клетках под двенадцатью замками, он едет на нем в Киев, чтобы посвятить себя воинской службе на богатырской заставе или в дружине князя Владимира.

В других былинах этот мотив не зафиксирован, и, возможно, по этой причине он не стал вводным компонентом пушкинской поэмы. В ней действие с самого начала разворачивается в Киеве, молодой князь Руслан уже живет в столице русских городов или прибыл туда задолго до основных событий, составляющих сюжетную канву произведения, и поэтому у автора не возникло необходимости изображения того, как витязь находит себе боевого коня. Так что роль неразлучного спутника героя как в былине, так и в поэме заметно снижена и не играет такого решающего значения, как в сказке. Затем, правда, этим коням выпадает своего рода магический жребий: отчаявшиеся отыскать княжну и павшие духом спасители-соперники на перекрестке двух широких дорог, как бы вверяя свою судьбу четвероногим друзьям, предоставляют им выбор дальнейшего пути, и те уносят своих рыцарственных седоков на все четыре стороны света. Среди них особенно выделяется (златогривый, значит — чудесный!) конь Руслана, — не случайно же только им выбранный путь на север приводит молодого князя к желанной цели. Подобное нововведение может быть скорее всего объяснено неординарным поэтическим мышлением Пушкина, хотя в его основе отчетливо просматривается выверенный многовековым опытом народа способ полагаться на инстинктивное чутье лошади, когда путники оказываются застигнутыми ночью или пургой, и та выручает хозяина из беды.

По преимуществу сказочный мотив выбора пути богатырем — иногда с помощью коня — опоэтизирован и в былине о трех поездках Ильи Муромца. Как уже отмечалось, цикл былин о главном русском богатыре испытал наиболее сильное влияние сказочного эпоса, не случайно именно о нем сложено больше всего народных — и не только русских — сказок. Не исключено, что как раз этим объясняется необычность разработки названного былинного сюжета, в котором Илья наезжает на распутье трех дорог на камень с надписью, сулящей в зависимости от выбора смерть, женитьбу или богатство, поочередно проезжает по каждой из них, устраняет уготованную для неосторожных путников опасность и, каждый раз возвращаясь к фатальному перекрестку с его “камнем преткновения”, стирает по одной все надписи: отныне дороги свободны, ни для кого не представляют опасности и всяк может ездить по ним без боязни.

В одной из версий рассмотренной былины Илья Муромец вопреки предсказанию находит в гнезде плененного им Соловья-разбойника не золото, а всеразящий богатырский меч, благодаря которому превращается в непобедимого воина. Отчасти она перекликается и с немногочисленными вариантами сказки и легенды о мистической хранительной силе отрубленной человеческой головы, под которую или рядом с которой в древности закапывали драгоценные клады, оружие или другие заветные предметы, чтобы сохранить их в неприкосновенности.

Не менее необычайной и запоминающейся выглядит в интерпретации Пушкина сказочный мотив добывания героем всесильного меча-кладенца, без которого ему не победить хитрого колдуна и коварного злодея Черномора и не исполнить главного своего назначения избавителя. Обладателем чудесного меча Руслан становится после того, как, потеряв свое богатырское оружие в бою с Рогдаем, совершил неслыханно дерзновенный подвиг, то есть одолел Голову гигантского великана и заставил ее безоговорочно признать свое явное над ней превосходство. Этот блестяще воссозданный поэтом эпизод описывается всего в нескольких народных сказках.

Своим происхождением этот невиданный силы меч напоминает древнейшие мифы об огнедышащих чудовищах, которые живут под землей и куют титанов и богов. Выкованный на погибель хитрому колдуну Черномору и его брату-великану в глухом подземелье, которое находится за восточными горами (сравним с “башкирским” сказом Павла Бажова “Старых гор подаренье”) на берегах далеких морей, он один может избавить род людской от гнусных козней омерзительного карлика с преогромной бородой, в которой заключена вся его “роковая” сила. Родство этого персонажа с целой галереей образов сказок разных народов несомненно. Ближайшими его собратьями являются русские сказочные Старик с ноготок, борода с локоток, Мужик с перст, усы на семь верст и др. Но в отличие от них колдун Черномор благодаря своей необыкновенной бороде наделен волшебной способностью летать по воздуху, напоминая этим похитителей невест и жен Кащея Бессмертного и многоголовых змеевидных страшилищ народных сказок, а также Змея Горыныча и Тугарина Змеевича русских былин. О том, какую угрозу для них таит это оружие, Черномор вычитал в своих черных книгах и, чтобы предотвратить неумолимый час расплаты за свои злодеяния и навсегда превратить волшебный меч в ничейное достояние, хоронит его под отрубленной им же головой добывавшего это оружие родного брата, исполина-богатыря.

Эпизод столкновения Руслана с Головой великана во многом выдержан в духе встречи Ильи Муромца с Соловьем-разбойником, изображенным в облике получеловека-полуптицы. Как и от душераздирающего свиста этого антропоморфно-зооморфного чудовища, поднимаются буря и вихрь, начинаются гроза и ливень, наступает ночь средь бела дня, с корнем вырываются травы и деревья, а все живое падает замертво, — вспомним поле перед этой Головой, усеянное человеческими костями, воинскими доспехами и оружием! Даже сверхмощные кони Ильи и Руслана не в силах противостоять этой стихии, богатыри не могут сойтись лицом к лицу со своими противниками, и им приходится с большого расстояния пускать в ход стрелы и копья. Только так удается одержать  победу двум русским воинам над врагами. После долгих дорог и многих испытаний доставляют они в Киев своих пленников также одинаковым способом: приторочив к седлу. Но если Илья расправляется с извечным врагом Руси, препятствовавшим единению всех княжеств, на виду у всей киевской знати во главе с Владимиром, то Руслан оставляет Черномора в живых, но — потерявшего вместе с отрезанной бородой и свою тайную силу, на потеху всему княжескому двору.

Схватка доблестного витязя с подлым “предателем и зоилом” близко совпадает с неимоверно трудной битвой Алеши Поповича с Тугариным Змеевичем и — более отдаленно — с первым столкновением купающегося в Пучай-реке Добрыни Никитича с изрыгающим огонь и пламя Змеем Горынычем, который прилетает и нависает над ним, угрожая сжечь-спалить, потопить в реке, съесть-сожрать или взять в плен (“в нору снесу”) русского богатыря. Как и летающее чудовище Тугарин, который имеет большое преимущество перед Алешей Поповичем и нападает на него сверху, так и Черномор налетает и наносит свой первый неожиданный для Руслана удар, спустившись из заоблачных высей. И так же, как Тугарин, низвергнутый по моленью Алеши, “омочившим” его “бумажные” крылья дождем, опускается на землю, что позволяет богатырю расправиться с ним, так и злой карла падает мимо увернувшегося Руслана, застревает в снегу и оказывается пленником витязя.

Как известно, основные события в сказках и былинах совершаются последовательно, непрерывно и только при непосредственном участии главных действующих лиц. Это значит, что эпические жанры традиционного фольклора еще не достигли такой стадии художественного развития, которое позволяло бы изобразить все происходящее, как существенное, так и второстепенное, комплексно, обобщенно. География и хронология фабулы получают в них эмпирическое отображение, то есть замкнуты вокруг центральных фигур, и нет более никакого времени и пространства для остальных героев, которые действовали бы параллельно с главным, но в других местах4.

4 Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л.: Изд. ЛГУ, 1955. — С. 268.

Для сказки с ее традиционной эпической формулой-рефреном “скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается” характерно неспешное развитие сюжетного действия, которое может длиться годами (Иван — крестьянский сын, например, только подходящего себе коня ищет целых три года), пока герой не износит три пары чугунных башмаков, не обойдет три царства и не истребит трех страшных чудовищ.

В восприятии читателя или слушателя эти поиски, перемещения, приключения и подвиги богатыря занимают ровно столько времени, сколько продолжается само повествование. Гораздо быстрее действуют и скорее достигают желанной цели — прибыть в Киев и приступить к службе по защите родины — герои былины. Это не говорит о том, что их не поджидают в пути следования какие-либо трудности и испытания. Наоборот, им приходится преодолевать сложнейшие препятствия, употреблять сверхчеловеческие усилия, совершать поступки, сопряженные со смертельным риском и направленные не только на сохранение собственной жизни, но и на спасение Отечества и соотечественников. Так, Алеша Попович днем выезжает из Ростова, останавливается у Пучай-реки, утром встречает Тугарина Змеевича, выдерживает тяжелейший бой с противником, побеждает его, затем доставляет насаженную на копье голову чудовища в Киев и пугает ею баб-портомойниц на Непре-реке. Добрыня Никитич за световой день преодолевает расстояние между Рязанью и Киевом, по пути против воли матери купается в той же Пучай-реке, сталкивается там со Змеем Горынычем, безоружным вступает с ним в бой, одерживает победу и кладет с врагом “заповедь великую” (иначе — заключает договор) о том, что отныне богатырь не будет топтать змеенышей, а Змей не будет летать на Киев и полонить русских людей. А Илья Муромец, отстояв в Муроме или Карачарове заутреню, то есть утреннюю молитву, отправляется в Киев, по пути освобождает от бесчисленной вражеской рати Чернигов, очищает прямоезжую дорогу в столицу русских городов от бесчинств Соловья-разбойника и уже к ранней обедне прибывает с плененным противником в белокаменные палаты князя Владимира.

По-другому обстоит дело с пребыванием в пути героев пушкинской поэмы. Отправившись на поиски похищенной Черномором Людмилы, они долго блуждают в неведомых краях, встречаются с разными опасностями, борются с чужеземными богатырями, великанами и ведьмами, благополучно минуют соблазны, которые сулят им таинственные русалки, и, пока сбываются их заветные мечты, проходят недели и месяцы, лето и осень, пришедшую зиму гонит вон весна, и снова наступает благодатное лето. Этот неудержимый бег неостановимо несущегося в даль веков времени, естественная смена годового цикла, чудные перемены в природе с потрясающей силой переданы в прекрасном произведении Пушкина.

Больше всего нелегких преград выпадает на долю Руслана, но он, напутствуемый мудрым предсказателем и целителем Финном, “хранимый тайным промыслом” и движимый верным конем, упорно и отважно продолжает свой путь на север. Своей человечностью, стойкостью и выдержкой герой поэмы наиболее близок из былинных богатырей “вежественному” Добрыне Никитичу. Но иногда происходит так, что и их великому терпенью наступает предел, и в гневе своем они становятся неподвластными даже голосу собственного рассудка, впадают в ярость и доходят до буйства. Так неожиданно резко проявляет свою натуру Добрыня в былине о бое его с Дунаем Ивановичем, старшим по возрасту русским богатырем. Этот некогда храбрый боец из дружины Ильи Муромца доблестное служение своему народу в лице князя Владимира променял на роль слуги во дворе литовского или ляховинского короля, получив за это подарок в виде черного шатра с пышным убранством. Чванливо кичась этими оскорбительными для чести и достоинства настоящего воина знаками внимания, он оставляет на бочонке с вином надпись, угрожающую смертью каждому, кто притронется в отсутствие владельца к его “богатствам”, чем полностью разоблачает свое истинное лицо и окончательно выводит себя из когорты русских богатырей. Фальшивое великолепие увиденного вызывает в Добрыне естественную брезгливость, и он, до глубины души возмущенный запретом к чему-либо прикасаться, выпивает до дна вино из бочки с золотой чарой, устраивает разгром внутри шатра и, не раздеваясь, во всех богатырских доспехах ложится спать в пуховую постель возомнившего себя чуть ли не королевским отпрыском изменника. После этого столкновение их становится совершенно неизбежным. Бой этот длится три дня и три ночи и прерывается только появлением проезжавшего мимо Ильи Муромца, который мягко, но непреклонно осуждает предателя (“Ты, Дунаюшко, неправ будешь”) и везет его, связанного, в Киев на суд князя Владимира.

Мы помним, как подстрекаемый задумавшей изжить его с белого света новгородской знатью Василий Буслаев один вступает на Волховском мосту в неравный бой с дружинами бояр, оттеснив противника, переходит на другой берег реки и там обрушивает свою ярость на каменные хоромы властителей города и купеческие дома, круша и приводя их в негодность, пока душа богатыря “не уходилася” от ласкового и в то же время решительного призыва матери унять свое ретивое сердце.

С еще большей сокрушительной силой действует в поэме Пушкина Руслан. Преодолев все выпавшие на его долю преграды и победив в смертельной схватке ненавистного Черномора, он ищет в его громадных владениях Людмилу и, не найдя ее, приходит в отчаяние и начинает громить все в сказочных садах колдуна:

С холмов утесы отрывает,

Все рушит, все крушит мечом —

Беседки, рощи упадают,

Древа, мосты в волнах ныряют,

Степь обнажается кругом!

Далеко гулы повторяют

И рев, и треск, и шум, и гром;

Повсюду меч звенит и свищет,

Прелестный край опустошен —

Безумный витязь жертвы ищет,

С размаха вправо-влево он

Пустынный воздух рассекает…

Витязь находит успокоение только тогда, когда обретает свою любимую живой и невредимой. Он упоен счастьем, но радость его сменяется безысходной печалью, когда обнаруживается, что Людмила усыплена Черномором беспробудным сном. Из жестокой кручины Руслана вновь, и в который раз, выводит верный хранитель счастья молодых, добрый чародей Финн, который дарует ему золотое кольцо, с помощью которого тот — уже после освобождения Киева — пробуждает юную супругу к новой жизни.

Наиболее сильное впечатление производит в поэме весьма лаконичная, но нарисованная с подлинно эпическим размахом картина возвращения богатыря на родину и беспримерного его героического сражения с бесчисленными полчищами печенегов, плотно обступивших Киев со всех сторон. С этой беззаветной доблестью Руслана могут сравниться только великие ратные дела главного былинного богатыря Ильи Муромца, так же мощно и стремительно освободившего от тьмы вражеских ратей один из славных русских городов Чернигов. Еще большего величия исполнен подвиг Ильи при спасении им Киева и всего русского государства, который изображен в былине об Илье Муромце и Калин-царе. Несомненно, Пушкин был знаком с этим неувядаемым памятником устного творчества русского народа, иначе не было бы в заключительной шестой песне поэмы такого отчетливо запоминающегося эпизода уничтожения врага и снятия осады с Киева, матери русских городов и княжеств. Однако та обстоятельность, с которой передана эта драматичнейшая страница “истории государства Российского” в былине, не могла во всем отвечать конкретному замыслу произведения Пушкина. Одно дело былина, совсем иное — поэма. “Дьявольская разница”, как сказал бы сам Пушкин не только относительно романа в прозе и романа в стихах (“Евгений Онегин”), но и применительно к “Илье Муромцу и Калин-царю” и “Руслану и Людмиле”. Тем не менее общность многих деталей в живописании картин сражения — и не только в поэме и былине — убедительно показывает, насколько основательно проникнут был автор духом народной, в том числе былевой, поэзии, как бережно пользовался он поэтическим арсеналом и всем мощным инструментарием героического эпоса, но совершенно иначе, по законам художественного творчества, воссоздавал его суть и содержание. Непревзойденный гений, он озаряет блеском своего таланта все, к чему обращается, и под его “магическим кристаллом” знакомый по разным жанрам и образцам фольклора мотив или образ становится явлением настоящего высокого искусства.

Поэма Пушкина “Руслан и Людмила” явилась значительной вехой в истории русской литературы, в которой все сильнее ощущалась — в противовес героическим поэмам классицизма — потребность создания на материале национальной древности и народного творчества поэмы “отечественной” или “романтической”. Такого рода попытки предпринимались уже в поэмах “Русалка” К. Н. Батюшкова, “Двенадцать спящих дев” и “Владимир” В. А. Жуковского, однако впервые эту громадной значимости художественную задачу удалось претворить только молодому А. С. Пушкину.

В поэме широко и с размахом использованы запомнившиеся в раннем детстве из рассказов няни сказочные образы и мотивы; они свободно и естественно перемежаются с сюжетами и героями прочитанных тогда же литературных произведений. Кроме того, в ее сказочно-эпическую ткань органично вошли запоминающиеся поэтические зарисовки древнерусской жизни и быта, заимствованные Пушкиным из “Истории государства Российского” Н. М. Карамзина. Реалистичность изображения жизни древней Руси и историзм повествуемых событий в “Руслане и Людмиле” еще несколько расплывчаты и относительны, как и народность всей поэмы в целом. Но для русской литературы того времени она явилась непревзойденным новым словом и выдающимся художественным открытием. Это был путь, идя которым, Пушкин придет позднее к созданию “Евгения Онегина” и “Бориса Годунова”, в которых, по словам Г. А. Гуковского, народность и фольклор переместились в творчестве поэта “из абстрактной древности в деревенскую современность”5.

5 Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. — М., 1957. — С. 116.

“Ни одно произведение Пушкина не произвело столько шума и криков, как “Руслан и Людмила”, — писал В. Г. Белинский. — Причиной энтузиазма, возбужденного “Русланом и Людмилой”, было, конечно, и предчувствие нового мира творчества, который открывал Пушкин всеми своими первыми произведениями. — И далее продолжал: — В этой поэме все было ново: и стих, и поэзия, и шутка, и сказочный характер вместе с серьезными картинами”6.

 6 Белинский В. Г. Полн. собр. соч. Т. VII. — С. 102, 361-366.

 В поэме органически сочетались элементы того фольклоризма, который Пушкин освоил в результате своих занятий античностью, изучения средневековой литературы, западной и русской, а также русской истории и сказочной народной традиции. Все это дает основание считать, что в поэме воплощено то понимание народности и фольклора, которое определилось у Пушкина к началу 20-х годов. Ставя задачу создания школы русской поэзии, Пушкин считал, что для этого потребуется освоение всех богатств мировой литературы. И он был глубоко прав. Поэма явилась первым программным произведением, в котором поэт стремился осуществить эту идею.

Из архива: ноябрь 1999 г.