№7.2022. Юрий Татаренко. Когда всё можно. Интервью с поэтессой Мирославой Бессоновой

Юрий Татаренко

Когда всё можно

Интервью с поэтессой Мирославой Бессоновой

Ваша девочка

– В имени «Мирослава» я прочел глагол «росла». А какой ты росла девочкой?

– Я всегда была ранимой и скромной. Многое меня доводило до слез. В школе, зная ответ на вопрос учительницы, стеснялась поднять руку. Когда кто-то другой получал пятерку, радовалась внутри, что тоже знаю правильный ответ.

– Какие же оценки получала ты?

– До пятого класса проблем с учебой не возникало, после стала учиться плохо. Кстати, буквально вчера нашла свой дневник за 7-й класс – дома у бабушки. Сплошные тройки, двойки, замечания.

Несмотря на свою замкнутость, всегда ощущала внутреннюю свободу. До такой степени, что разрешала себе прогуливать школу. Не с первого класса, конечно, а с восьмого. Родители уходили на работу рано утром и не контролировали меня. Могла весь день просидеть в своей комнате за книжкой. Любила сидеть за чашкой кофе в «Макдональдсе», где читала уже электронную книгу.

– Получается, ты с детства воспитывала в себе писателя – развивая фантазию. Ведь для учителей нужно было частенько придумывать разные «отмазки»!

– И все они были гениальными! Потому что меня ни разу не «спалили». Помню, просыпалась раньше мамы, дожидалась, когда она уйдет в ванную, и писала с её телефона эсэмэски учителям, что я заболела, что едем на свадьбу-похороны и так далее. Через пару дней брала в поликлинике справку, что недомогала и прошла курс лечения на дому.

– Доверчивые были у тебя учителя…

– Так и родители тоже! Потом, конечно, уже в студенчестве, я призналась им, что была прогульщицей. А те махнули рукой: «Да всё мы знали…»

– Пропускала уроки – ради каких книг?

– Я прочла многое у Достоевского. «Преступление и наказание» мы проходили в школе, а помимо этого прочитала романы «Униженные и оскорбленные», «Бесы», повесть «Неточка Незванова»…

– Любимые предметы в школе были?

– Мне очень нравился французский язык. Главным иностранным у нас был английский, а французский – вторым. Еще мы изучали башкирский. По русскому и литературе часто были плохие оценки. Ну, кому может нравиться разбирать «Недоросля» Фонвизина – это же нудная пьеса… А вот стихи Есенина и Маяковского учила наизусть с удовольствием. За счет поэзии за год выходила четверка по литературе.

– Любила французский – а почему тогда решила выучиться на психолога?

– Гуманитарию это нетрудно. Очень многие после школы не знают, к чему их тянет, кто они есть, куда поступать. Проще, когда в семье все врачи! А мне дома все говорили: «Выбирай вуз сердцем». И я поступила в Восточную экономико-юридическую гуманитарную академию, что у нас в Уфе, на Энтузиастов. В отличие от школы в университет мне ходить нравилось. Какие-то зачеты получала автоматом, что-то сдавали в системе тестов в компьютерном зале. Для диплома выбрала тему из возрастной психологии. Самая любимая дисциплина – «Психотерапия», у нас был прекрасный преподаватель, Ярослав Вячеславович. Молодой, старше нас всего-то лет на десять. Курил со студентами на козырьке. С ним было очень интересно. Одну его потрясающую фразу запомнила на всю жизнь: «Когда все можно, ничего нельзя». Другими словами, когда все дозволено – нет желания что-либо делать, что-то особое совершать, а если есть запреты, то обходными путями приходится достигать своей цели.

– И много ли запретов ты нарушала в универе?

– Были те же прогулы. Но уже по уважительной причине – с первого курса я работала. В крупной юридической фирме, вакансия называлась «помощник эксперта». Мы подсчитывали ущерб, нанесённый автомобилю в случае ДТП, и взыскивали деньги со страховых компаний. И я, восемнадцатилетняя, рядом с десятью брутальными мужиками делала необходимые экспертные заключения целых четыре года! После универа пришла в фирму на полную ставку – в бухгалтерию, начисляла зарплату. А психологом я никогда не хотела работать, если честно. Моя подруга-однокурсница работает, ей нравится.

Три года назад я перешла в коммерческую фирму, разместив резюме на HeadHunter и «Авито». Было забавно: еду я в переполненном Пазике в театр и вдруг звонит Татьяна: «Мне нужна девочка». Отвечаю сразу: «Я – ваша девочка!» Повеселила пассажиров. На следующий день приехала в офис – и поняла, что снова попала в авто сферу, представляешь? Только теперь кредитую и страхую автомобили. В нашей организации всего три человека – но это никого не смущает.

– А когда ты все же решила «пуститься на дебют» в стихосложении? Не страшно было?

– Первое стихотворение написала в восемь лет. Много времени проводила у бабушки. Она очень любит искусство, в частности поэзию Фета и Андрея Дементьева. У нас был двухтомник Мандельштама и много Есенина. Все это я прочитала полностью и не по одному разу.

– Трудно во всем Серебряном веке встретить более несхожую пару, чем Есенин и Мандельштам. А тебе, значит, нравятся оба?

– Да. А ещё были четыре года музыкальной школы, играла на домбре. Видимо, занятия музыкой развили поэтический слух. Музыкалку, к сожалению, не окончила – в связи с переводом в гимназию, которая находилась в десяти остановках от дома.

Для стихов я завела тетрадочку с песиками на обложке. Что-то писала туда раз в месяц. Мне кажется, все этим балуются в школе. И мало кто осознает, что поэзия – его призвание. Вот и я лет в четырнадцать рифмовать прекратила.

– Как надолго?

– У меня есть хороший друг, одноклассник из моей первой школы, Владислав. Он живет в Москве, периодически приезжает сюда. Когда я бываю в столице, мы также встречаемся. Он был музыкантом, стихи писал, со школьных лет выступал на сцене. Я, старшеклассница, смотрела на него и думала: «Парень зажигает – а чем я буду заниматься после школы? Неужели всю жизнь буду ездить из дома на работу и обратно?» И стихи вернулись. Вернее, я их откуда-то вытянула. Потому что решила развиваться. Стала больше читать, еще больше слушать музыку. Писала «в стол», никому свои стихи не показывала. А потом, в 2013-м, создала паблик в социальной сети «ВКонтакте». В то время было много всего в городе, связанного с поэзией – выступления, слэмы, перформансы. Ездили по барам, библиотекам. Главной площадкой была галерея Х-MAX. Там я впервые встретилась с Марианной Плотниковой, Светой Ивановой, Максимом Васильевым…

– Кроме Васильева, знаю еще Михаила Кривошеева...

– Михаил пишет очень хорошие стихи.

– Но в основном к молодому поэтическому поколению Уфы принадлежат поэтессы – это названные тобой Плотникова, Иванова, а также Кучумова, Малыгина, Андрианова, Гребешкова (до переезда в Нижний Новгород), Людмила Михайлова, Бронникова, Давлетбердина... Как так, куда исчезают после школы пишущие юноши?

– Видимо, такова наша территориальная особенность – в Уфе прогрессирует женская поэзия. Но круче Марианны Плотниковой никого не назову. Мы давно дружим. За грибами вместе ездим!

– Буду знать, что такое настоящая женская дружба!

Свой город

– Занятия музыкой развили поэтический слух. А какая тебе нравится музыка?

– Слушаю рок-музыку с двенадцати лет. Папа – фанат Motorhead, Rainbow, Led Zeppelin, вот этого всего. Мы оба обожаем Queen. Русский рок узнала в четырнадцать.

Цой, Гребенщиков, Сукачев, Шахрин – это все мимо. А вот «Сплин», «ДДТ» и «Наутилус» мне зашли. У Шевчука очень нравятся песни «Метель», «Белая река» и «Беда». «Что такое осень» – это уже классика нашего рока.

– Горячо советую посмотреть новосибирский мюзикл «Фома» на песнях Шевчука, взявший год назад сразу три «Золотые маски»!

– Вот это да! Еще один повод для гордости нашим земляком. Сегодня я посмотрела его новый клип на песню «Уфа». Я очень люблю свой город – смотрела клип и плакала. Представляешь? Очень нравится улица Октябрьской революции. Там столько прекрасных старинных домов-развалюшек… Недавно в центре появился «Арт-квадрат» – отличное место затусить! Осенью приезжали ребята на семинар журналов «Звезда» и «Аврора», организованный Фондом Филатова. Я, естественно, водила ребят по городу – арка Довлатова, памятник Салавату Юлаеву. Внизу, в «Торатау» шел концерт башкирской музыки – и мы остановились на полчаса, кто-то даже танцевал под песни и музыку местных башкирских музыкантов. И от «Арт-квадрата» все были в полном восторге. Сказали, в Уфе очень красиво и чисто.

– А я бы не сказал, что ты фанатка Уфы, судя по твоим стихам, где есть выражение «город трех шурупов» и так далее…

– Наоборот, что ты! Стараюсь приплетать в свои стихи родную Молодежку.

– Через полтора года Уфе исполнится 450 лет. В связи с этим юбилеем о чем мечтается?

– Сложный вопрос. Может быть, в честь праздника успеют мечеть достроить? Недострой на въезде в город – меня это возмущает. Еще хотелось бы побольше домов, расписанных художниками, – в Казани таких немало. Концерт бы крутой провести. Помню, как-то летом на Конгресс-холле выступали Найк Борзов, «Ногу свело», другие музыканты приезжали – и каждый раз было очень классно.

– Какого памятника не хватает Уфе?

– Могу сказать, какого памятника очень бы не хотелось. Недавно увидела фото «Двух ладоней» – мне он не нравится категорически! Конкурс выиграли москвичи, и в районе Москва-Сити этот стеклянный монумент вписался бы отлично. А нам нужно другое, что больше совпало бы с уфимским менталитетом. Мне очень нравится памятник Мустаю Кариму – с персонажами его произведений. Грандиозное сооружение, рядом фонтан – все это выглядит просто потрясающе!

– Если представить, что УФА – это аббревиатура, как бы ее расшифровала?

– Интересный вопрос… Буква «У» – это, наверное, уют. «Ф» – надо подумать… Слов много на эту букву, но ничего не подходит… Ни фонтан, ни фантастика, не фокус… Флегматичность! А на букву «А» пусть будет «Арт-квадрат».

– С какими именами ты связываешь такой феномен, как литературная Уфа?

– Прежде всего – с Марианной Плотниковой, если говорить о качестве текстов и их значимости. В журнале «Бельские просторы» ежегодно публикуется множество местных авторов, но никто из них не цепляет меня так как Марианна. Из башкирских классиков ценю Мустая Карима. У бабушки есть его книга в формате билингва: стихи на башкирском, а рядом перевод на русский. Как я уже сказала, башкирский язык нам давали в школе – и я понимаю речь на бытовом уровне, но стихи пишу только на русском. И переводить никогда не пробовала. Для этого нужно знать язык оригинала в совершенстве.

В Уфе давно нет поэтической движухи, к сожалению. Есть только периодические выступления лито «Тысячелистник» и ежегодный фестиваль «КоРифеи». Этого очень мало. Выступать на «КоРифеях» для меня стало традицией. Приятной. И на юбилейном, десятом фестивале обязательно почитаю.

ездить по семинарам

– А чем запомнился семинар «Звезды»?

– Арьевым, конечно, запомнился. Прекрасный, светлый человек. Вообще, мне кажется, этот семинар был лучшим в моей литературной жизни. Я довольно много езжу. С Мишей Куимовым познакомились на семинаре «Знамени» в Саратове, его вели Ермолаева с Ивановой. Поехали туда с Марианной Плотниковой, жили в одной комнате. С Мишей списались накануне – мне понравилась его подборка, а ему – моя. Вот так началась наша дружба навеки, надеюсь. На литсеминарах часто устанавливаются прочные связи. Наблюдаю, кто по какой дороге жизни идет. К примеру, многие из тех, кто выступал на уфимских слэмах лет девять назад, уже не пишут.

– Ни в «Знамени», ни в «Звезде» ты пока не публиковалась, верно?

– Да. На семинаре Ермолаевой меня просто разнесли в пух и прах.

– Как ты это пережила?

– Знакомые ребята поддержали, предложили выпить коньяка, сказали, что сразу все наладится. Так и произошло.

– В твоем возрасте Лермонтов был уже в шаге от дуэли. С другой стороны, можно еще лет восемь ездить по семинарам. Тебе эта литучеба не надоела?

– Обязательно буду подаваться на «Липки» каждый год. На семинарах всегда отличная компания и душевные разговоры про жизнь, литературу. Специально я не поеду в Новосибирск, прости. Или в Бурятию. Хотя там живет замечательный поэт Пурбо Дамбиев. Мы все поддерживаем связь в сети и встречаемся на семинарах. И это классно. Возможность услышать конструктивную критику своих стихов – ценное приобретение. После нее ты меняешься, прогрессируешь. 15 июня еду в Нижний Новгород на мастерскую АСПИ.

выпуск книги – сбрасывание кожи

– Сколько раз ты ездила в Самару на семинары в рамках литфестиваля имени Анищенко?

– Мы пять лет подряд приезжали туда с Алиной Гребешковой. Чуть меньше на Анищенко были Марианна Плотникова и Варвара Малыгина. В 2013-м в Самаре по итогам поэтического турнира мне издали дебютную книгу «Летающий дом», тиражом 300 экземпляров.

– Как она составлялась?

– Самостоятельно, без особых редакторских заморочек. Через Кристину Абрамичеву нашлась чудесная художница Екатерина Клименко, оформление обложки принадлежит ей. Авторских экземпляров получила не очень много, основная часть тиража разошлась по библиотекам Самарской области. Презентацию провели с Игорем Савельевым в галерее Х-МАХ.

– И пять лет спустя – уже в родной Уфе – вышел твой второй сборник, «Меланхолия». Название твое?

– Да. Предполагалось, что туда войдут только новые стихи. Но нужный объем не набирался. И я включила в книгу часть текстов из первой книги. В итоге скомпоновала «Меланхолию» из четырех частей, примерно равных по количеству страниц.

– В финале рецензии на этот сборник, опубликованной в журнале «Бельские просторы», сказано: «Кропотливый этот труд – искать себя на глубине мистических перерождений». С каждым словом в этой фразе согласна?

– Не отрицаю, что стихи мои сложные, метафизические. Наверное, они не для каждого. А вот, к примеру, московскому поэту и критику Борису Кутенкову близко то, что я пишу. Обе мои книги – поиск себя. И, конечно, это кропотливый труд. Сейчас у меня набирается стихов на третью книгу. Могу сказать, что сейчас писать стихи – для меня больше радость и удовольствие, чем изнурительная работа. Раньше я могла корпеть над текстом несколько суток, мучить себя, что-то сокровенное доставая изнутри… А этой зимой, бывало, что стихотворение писала за семь-восемь минут!

Издавать книги нужно обязательно. Для поэта выпуск книги – как сбрасывание кожи. Изданная книга начинает жить своей жизнью. А ты, обновленный, начинаешь писать – на новом уровне, до которого поднялся. И подниматься выше, ступенька за ступенькой.

В Екатеринбурге есть интересное издательство «Кот ученый», там выходила одна из книг Константина Комарова, очень хорошо оформленная. Свою третью книгу думала отдать туда. Название сборнику еще не придумала.

Про чудо-стихи

– Было такое, что стихи писались каждый день? Как долго это продолжалось? И сколько в итоге текстов ты сохранила?

– Обычно пишу периодами. Пауза между стихами может длиться два-три месяца. Сейчас это нестрашно, а раньше отсутствие стихов меня пугало. Боялась, что они не вернутся. И было непонятно, что делать. Вымучивать из себя что-то неискреннее – неправильно. Сегодня я не жду стихов. А просто живу своей жизнью – путешествую, читаю, работаю, общаюсь с друзьями. А потом бывает такое, что слышишь особо хорошую песню в наушниках в автобусе – и все, пошли свои слова, начались стихи. Записываю их в «Заметки» на телефоне. Их обработка, редактура длится довольно долго – бывало, что и месяц. Подряд стихи приходили в течение недели, десяти дней – по одному, не больше. Пишу только на работе, на компьютере.

– Как реагируют коллеги?

– У меня бывает свободное время. При приеме на работу мы договорились сразу, что использовать его можно как угодно – зависать в соцсетях, смотреть «Ютуб» и так далее. Мне нравится писать стихи днем.

– Редчайший случай. Литераторы-жаворонки сочиняют с утра, на свежую голову, а совы – ночами…

– Раньше и я писала в основном ночью. Но на новой работе изменила своей привычке. Из десятка свеженаписанных стихотворений оставляю потом два-три. С неудачными – прощаюсь.

– Твой пример плохой рифмы?

– «Кровь-любовь-морковь»! Однокоренные рифмы «ботинок-полуботинок» – тоже плохо. И глагольные рифмы режут слух. Я за новаторство. Руководствуюсь правилом: не рифмовать одни и те же части речи. Еще мне нравится использовать составные рифмы.

– А известный поэт Алексей Алехин, к примеру, считает, рифма может быть любой – если она оправданна. Не согласна?

– Есть один паблик в соцсети «ВКонтакте» – там публикуют стихи некоего поэта Федора Терентьева. Загадочным человеком он был. Иногда в его стихах встречаются простенькие рифмы. Но общее содержание – это какое-то чудо.

– Про чудо-стихи – такой вопрос. Поэзия – это метафоры, неологизмы, авторская интонация. А что еще?

– Работа с языком. И приращение смыслов. И это – главное для поэта.

– Чем, по-твоему, различаются хорошие стихи – и очень хорошие?

– От хорошего текста испытываешь восторг. Ты как будто сидел в темноте, а прочел классное стихотворение – и оказался под софитами! Да, чувство света ощущается. А если таким текстом хочется еще и немедленно поделиться – значит, он очень хороший.

– Поделиться с кем?

– С друзьями, которые имеют интерес к поэтической сфере. Я не мучаю стихами тех, кому они не интересны. В последнее время наталкиваюсь на хорошие стихи очень часто. В подборке Ефима Бершина в «Дружбе народов» первое же стихотворение – очень сильное. В «Новом береге» подборка Геннадия Каневского – это вообще полный восторг.

– Интересные у тебя сочетания: то Есенин с Мандельштамом, то Бершин с Каневским…

– Я разное читаю. Но у каждого сильного поэта чувствуется его особенная неповторимая боль. У Виталия Кальпиди – сочетание нежности и шока. В 2013 году он приезжал в Уфу с презентацией книги IZBRANNOE. Но я тогда не знала, кто это. Прочитала что-то слишком откровенное в Сети – не зашло. Тогда я к поэзии Кальпиди была не готова. Гораздо позже я случайно прочла его стихотворения снова – и переоценка ценностей случилась.

– Как отражается современность у тебя в стихах? Вообще, ставишь ли такую поэтическую задачу?

– Конечно, проблемы внешнего мира обязательно находят свое отражение. Стихотворение также делает актуальным речь – у автора середины ХХ века и пишущих сегодня она довольно сильно различается. В современный язык вписываются заимствования, жаргонизмы, мемы. Я легко впускаю все это и в свой обыденный лексикон, и в поэтический словарь. Хотя, конечно, хочется сохранить в себе как можно больше исконно русского.

– При этом в твоих стихах не встречается, к примеру, слово «верстак». О чем это говорит?

– Это уже совсем архаизм какой-то, нет?

– Да ладно, я знаю людей в Уфе, у кого верстак стоит в гараже!

– Серьезно? Мне кажется, это слово не вписывается в тематику моих текстов. В самом деле, где метафизическое – и где верстак? Хотя, наверное, при большом желании можно приплести и его.

Замечаю, что у каждого поэта – свой индивидуальный набор часто встречающихся слов и тем. У Марианны Плотниковой – стихия воды, у Кальпиди – ангелы и насекомые, у Казарина – птицы, зима…

– Довольно часто твой лирический герой – мужского рода. Это нормально?

– Видишь ли, я пишу от лица человека, а это слово мужского рода. В моих стихах лирический герой – некое существо. Его пол определяют читатели.

– «Не бейся, небо» – что это за призыв в твоем стихотворении?

– Речь идет о грозе, громе – неистовом состоянии в вышине. Вообще, повелительное наклонение использую крайне редко – как в стихах, так и в жизни.

– Еще одна цитата из бессоновской поэзии: «Где вновь родившейся луной уфимский двор пропах». А можно поконкретнее отписать этот запах?

– Стихотворение про Новый год – когда пахнет свежестью и холодом. Когда особый мороз…

– Уфимский драматург и дипломированный психолог Наталья Мошина в одном из интервью призналась, что образование ей никак не помогает в литературном деле. А тебе?

– Мне тоже. Знание психологии очень помогает в жизни – при общении. Если встречается проблемный человек, мне удается сохранять спокойствие. И воздействовать на него, чтобы тот успокоился. Могу к любому найти подход.

– А тебя легко вывести из себя – чтобы повопила благим матом?

– Нелегко. Я могу грубо говорить – но не орать. Мат бывает, без него иногда сложно. Это неотъемлемая часть русского языка, как мне кажется. У меня пара матерных словечек и в стихи попала. Так говорит поэт Казарин: «Если используете мат – то обязательно дважды в одном стихотворении!» Не руководствуюсь его правилом – у меня максимум одно словечко может проскользнуть.

– В конце мая – начале июня в Уфе выступят Баста и Ах Астахова. На кого идешь?

– Ни на кого! Это же попса. Которая не вызывает резонанса. Их творчество – какая-то вода.

– Верлибры тебе близки?

– Нет, я традиционалист. Писать не в рифму и легче, и моднее – поэтому я это и не пробовала. Бывают тексты длиной с дипломную работу, где все накручено. Мне могут прийтись по душе небольшие верлибры, такие как у Маши Затонской, она живет в Сарове. Скоро встретимся в Нижнем Новгороде на семинаре.

– Не так давно ты выложила у себя на страничке стихи Константина Рубинского. Между прочим, это автор либретто новосибирского мюзикла «Фома», который я тебе успел разрекламировать. Как познакомилась с его творчеством?

– Просто встретила подборку стихов в «Журнальном зале». И потом заказала его книгу в интернет-магазине «Поэзия», которым руководит челябинец Александр Самойлов. Я там постоянный покупатель. Читать поэзию с бумажного листа – особое удовольствие. У Рубинского я сразу запомнила небольшое стихотворение, оно потрясающее:

Строго, трудно с меня спроси.

В каждую мелочь ткни.

Позабытое сотряси,

Вывеси, разверни.

Брось попытку свести края,

Кротость оставь свою.

Господи! Не прощай мне: я

Ведаю, что творю.

только радость

– Ты часто участвуешь в серьезных поэтических конкурсах. Что тебе это дает? Как часто подаешься на «Лицей», где за победу дают больше миллиона рублей?

– В этом конкурсе я принимала участие дважды. Один раз попала в лонг-лист. Призовые места на конкурсах – это возможность засветиться и напечататься в крутом журнале. Я пропадаю в «Журнальном зале», и очень хочется видеть там свои подборки как можно чаще. Меня опубликовали в «Интерпоэзии», «45-й параллели» – было очень приятно.

– С другой стороны, все победить в конкурсе не могут. Как переживаешь неудачи?

– Спокойно. Обидно только, если моя оценка победителя не совпадает с мнением жюри. Порой читаешь стихи призеров и думаешь: занявший второе место сильнее чемпиона, почему же победил не он? Зависти к другим у меня нет – только радость. Вопроса «Эх, почему это написала не я?» у меня не возникает. Ну, не написала. Здорово, что это вообще написано!

Вирус печали

– Как давно поэт Мирослава Бессонова является «носителем вируса печали»?

– Он во мне был изначально, как мне кажется. Но я не грустный человек. Стараюсь всегда найти что-то позитивное в жизни. В свое время у меня была очень долгая депрессия. Отсюда и появление в стихотворении «вируса печали». Сейчас стараюсь жить интересно. А интересно – это чаще всего весело. Но могу и поплакать – над стихами, над песнями и фильмами… Печаль – это хороший внутренний трепет, порой необходимый.

– Жить «с ужасом в клетке грудной» невыносимо. Это не лечится?

После паузы:

– Наверное, нет. Состояние мучительное. Но помочь никто не в силах. Боль – признак обновления. Вообще, поэт тоньше чувствует и острее реагирует на то, что других не заденет.

Жизнь – непрерывный диалог с самим собой. Ты неустанно пытаешься обустроить свой внутренний мир. Но внешний мир зачастую препятствует этому. И ты вынужден действовать на два фронта. Соответственно, душевных ран – в два раза больше. Когда к личной трагедии добавляются проблемы на работе или бытовые неурядицы.

– А еще печаль может быть своего рода топливом для стихов, так?

– Да. Но я могу писать, только если на душе полный штиль. Если испытываю сильные чувства – злюсь, к примеру, – тут не до стихов. Когда бабушка лежала в больнице с ковидом, я ездила к ней в Черниковку почти каждый день. Хотела просто слышать ее голос и осознавать, что она еще жива. В этот период мне совсем не писалось. Сильные эмоции меня как поэта сбивают с толку.

– Лермонтов бы с тобой поспорил, по-моему. И не он один!

– Да? Почему?

– У него много стихов, написанных с позиции смертельно обиженного. Вспомним хотя бы крик души «Я не унижусь пред тобою…». Вряд ли это не короткое произведение написано не по горячим следам…

– Из острых переживаний пишутся заметки – заготовки, наброски будущих стихов. Так что эмоции, конечно же, топливо поэзии.

– Много ли тех, кто изменил твою жизнь?

После паузы:

– Вообще, сразу бабушка приходит на ум. Только она меня не изменила, а воспитала. Научила любить природу, ценить красоту. Наши родные жили в Костромской области. Я часто туда ездила – мы ходили по лесам, болотам. Поэтому мне нравится и наша, башкирская природа – походы в горы, сплавы. Бабушка привила интерес и к поэзии. Ей сейчас восемьдесят лет. По-прежнему любит слушать радиоспектакли, смотреть кино. А вот телесериалы терпеть не может, не смотрит их и ругает дедушку, включающего «мыло». Часто вспоминает, как в Ленинграде ходила по театрам. Она не рисует, не пишет ни стихов, ни прозы. Но приобщена к культурному полю.

– Приобщена настолько, что прочла обе твои книжки?

– Да, конечно.

– Что сказала?

– Ей сложно разобраться в моих образах. Особенно после Фета. Но моими успехами гордится.

– Любимое время года?

– Раньше очень нравилась зима, сейчас – лето. Видимо, потому что была интровертом. К тому же зимой нет мошек, на которых у меня страшная аллергия. Нравится кататься на коньках – вечером, с друзьями, на маленьком-маленьком катке Гостиного двора. Одна я люблю в кино ходить – в любое время года.

Да, забыла в начале беседы сказать, что, прогуливая школу, ходила не только в «Макдональдс», но и в кинотеатры. И цены на утренние сеансы были весьма привлекательны.

Лето для меня – это турпоходы, сплавы, бадминтон, пикники.

– Играть в бадминтон тоже бабушка научила?

– Да. Она живет на Уфимском шоссе, от Театра кукол – вниз, вниз. Напротив ее дома – лес, мы там полжизни провели! Помню, там росла ежевика, грецкие орехи – все это мы собирали. У бабушки была дворняжка Бим, он всегда с нами гулял. Мы в бадминтон играем, а он лежит рядом на травке… Вот такие воспоминания из детства.

– Интересно, что со слова «росла» началось интервью… Намек понял, будем заканчивать двухчасовую беседу. Последний вопрос. Можешь на него не отвечать. Правда ли то, что ты не Мирослава Бессонова, а Алена?

– Да, это правда. Я не люблю свое родное имя. Поэтому решила взять псевдоним – еще толком писать не начала. Бессонова – улица, на которой живу. Молодежка – любимый, родной район Уфы. Сейчас я к имени Алена отношусь более лояльно. Тем более что на работе все зовут меня именно так. Я давно не скрываю свое настоящее имя. Но мне больше нравится, как звучат другие имена – Мирослава, Ярослава, Святослава…

– А что сказала бабушка, увидев на обложке твоей книжки, что автора зовут Мирослава Бессонова?

– Ничего. Это был мой выбор. И все это приняли.