Рустем Вахитов. Изобретение Уфы

Мода на уфаманию

В последние лет десять мы наблюдаем неожиданный рост интереса к истории нашего города со стороны уфимцев, прежде всего, молодого и среднего поколения. Речь не только о профессиональных историках, которым, как говорится, по чину положено заниматься «уфимскими древностями», коль скоро они выбрали себе такое направление исследований. Речь о широких кругах интеллигенции и даже о простых людях. Печатаются стихи, рассказы, повести об Уфе, выходят большими тиражами книги по истории Уфы и тут же раскупаются. В Интернете возникло множество сообществ любителей уфимской старины. Они собирают старые фотографии, ходят по улицам и фотографируют уцелевшие памятники архитектуры и зодчества, требуют переименования улиц (то есть возвращения им исторических названий), возмущаются варварской политикой городских властей, уничтоживших за постсоветский период большое количество памятников архитектуры. Увлечение всем, связанным с Уфой, приобрело даже эксцентричные формы. Я говорю о движении «уфацентризма», которое громко заявило о себе несколько лет назад. Его идеолог – поэт и журналист Александр Залесов – пишет об этом феномене так: «Уфацентризм – защитная реакция на экспансию раскрученных мировых столиц в наше сознание. Fльтернативная концепция “Уфа – вершина мира” не хуже прочих. …Мы живем здесь и сейчас, и место это – Уфа, а потому Уфа для нас и есть вершина мира»[1]. Имеется в виду, что лучшие и знаменитейшие города мира, по мнению Залесова, ничуть не лучше Уфы, они просто сумели создать себе легенду, или, как выражается Залесов, «идею о себе» (я бы сказал – миф): «Нью-Йорк – город контрастов», «Париж – столица порока» и т.д. Соответственно, уфимцы тоже могут создать свою «идею Уфы», которая будет привлекательна для других. Тогда якобы и наша жизнь в родном городе будет комфортнее, и жителей других городов и даже стран Уфа начнет интересовать.

Уфацентристы не просто теоретики, но и практики. Они предлагают создавать в Уфе новые достопримечательности и реконструировать старые. Они – за отражение Уфы в произведениях искусства (от стихов до кино), за рекламную кампанию в духе уфацентризма, за «раскрутку» талантливых уфимцев и за то, чтоб отщипнуть от их славы в пользу родного города, если они уже раскрутились сами. Так, Залесов однажды предложил поставить в Уфе памятники Шевчуку и Земфире (ведь оба ранее жили в Уфе).

«Уфимский бум» коснулся даже политики. Существующая в Башкирии внесистемная оппозиция в лице русских национал-либералов, которые требуют упразднения Башкирской республики и возвращения к административно-территориальному образованию – Уфимской губернии или краю, активно эксплуатируют образ Уфы как губернского «русского города» (каковым Уфа действительно была до революции, но практически теперь не является).

Итак, охватившая немалую часть уфимской общественности уфамания имеет три направления: краеведческое, суть которого можно выразить лозунгом: «сохраним старую Уфу»; «местечково-патриотическое» – с лозунгом «создадим уфимский миф, который сделает жизнь комфортнее»; политическое – с лозунгом «Уфа – русский город».

Если оставить в стороне уфацентризм (к которому мы еще вернемся), то можно констатировать, что первое и третье направления непосредственно смыкаются, хотя полностью не совпадают, поскольку далеко не все краеведы увлечены политическими страстями и далеко не все русские националисты интересуются историей Уфы. Легко заметить, что эти направления объединяет одно – желание представить все так, что существует некая уфимская традиция, наследниками которой являются современные жители Уфы, они только должны вспомнить эту традицию и беречь ее («краеведы»), а также отстаивать перед этнократической экспансией («русские национал-либералы»). Иначе говоря, их убеждение состоит в том, что современная Уфа – это тот же самый город, что возник на берегу Белой в XVI веке и что приобрел статус губернского города в XIX веке. Он продолжает существовать как социокультурный феномен до сих пор, и современные жители Уфы просто должны вспомнить свою традицию и противостоять ее разрушению пришлыми представителями этнократической власти.

Однако проблема состоит в том, что уфимская традиция давно уже прервалась и подавляющее большинство жителей современной Уфы не имеют к Уфе дореволюционной никакого отношения. Более того, в наши дни Уфы как того же самого города и вообще как города в европейском смысле слова не существует, и станет ли она им – очень большой вопрос.

Уфа, которую мы потеряли

Революция, гражданская война и советское строительство кардинальнейшим образом изменили жизнеустройство российской цивилизации. Появились новые города, старые обросли новыми кварталами, обзавелись промышленными предприятиями, сменился их социальный состав. Это произошло со всеми городами России, но судьба Уфы здесь особенная. Например, соседний с нами Златоуст (который входил, кстати, в Уфимскую губернию) как был до революции, так и остался после нее рабочим городом. Ядро города составляют металлургические и оружейные производства, созданные еще в XVIII веке. Традиции дореволюционного рабочего класса (и, значит, дореволюционного города) сохраняются там до сих пор. Коренные златоустовцы-рабочие и по сей день называют себя «кузяки», как называли себя их прапрадеды, трудившиеся там же (от «казенные», потому что рабочие в Златоусте были до 1861 года государственными крепостными). В Уфе – совершенно другая ситуация.

До революции в Уфе преобладали дворяне и мещане. Количество дворян в Уфе существенно превышало их количество в других уральских городах. В 60-х годах XIX века около пятой части населения Уфы составляло дворянство. В начале XX века дворян оставалось около 10% (против более 5% в Самаре), то есть около 5 000 человек, поскольку население Уфы, по данным переписи 1897 года, составляло 49 000 человек[2].

Количество купцов и духовных лиц было незначительным (около 600 и 500 человек соответственно), зато чиновников было около 1000 человек, что естественно для губернского города. Много было учащейся молодежи – около 1 600 человек (в Уфе были школы, училища, несколько гимназий, духовная семинария, позднее был открыт Учительский институт). Рабочих было около 2 600, но костяк их составляли рабочие железнодорожных мастерских, которые жили не в самой Уфе, а в Северной слободе близ вокзала.

Но больше всего было мещан – более 19 000 человек. Мещане до революции – это городские обыватели, домовладельцы, мелкие торговцы, купцы.

По той же переписи, из 49 000 уфимцев 41 000 были православного вероисповедания; в переписи не указывалась национальность, а только конфессиональная принадлежность, но с уверенностью можно сказать, что русских в городе было подавляющее большинство. Мусульман было 6 тысяч, в основном это были татары.

После этого нетрудно понять, почему дворянски-мещанская русская губернская Уфа после революции стала оплотом белого движения на Урале. Осенью 1918 года здесь собралась Директория – остатки разогнанного большевиками Учредительного собрания. Его депутаты считали себя легитимной властью в России, а большевиков – узурпаторами, так что, по их мнению, в сентябре 1917 г. на месяц столица России переместилась в Уфу. Весной 1919 г. Уфа восторженно встречала Колчака, он выступал в городской думе, возле которой собралась толпа, приветствовавшая Верховного Правителя. К Колчаку пришли с выражением верноподданности не только делегации уфимских дворян, священников, купцов, земцев, мещан, но и уфимских рабочих[3] (кстати, среди уфимских рабочих было велико влияние черносотенцев). На стороне белых воевал целый Уфимский корпус, входивший в состав западной армии. После разгрома корпуса из него был сформирован Уфимский гусарский полк[4].

Неудивительно, что после взятия Уфы красными летом 1919 г. город покинуло большое количество уфимцев, которые, боясь красного террора, отступили вместе с белой армией. Эмигрировали, а частью и подверглись террору, который не замедлил наступить, в основном представители дворянства, духовенства, чиновничества.

За годы гражданской войны Уфа потеряла около 25 тысяч человек (если в 1917 г. в ней поживало 110 000, то в начале 1923 г. – 85 400). Конечно, это были не только жертвы террора, но и жертвы бандитизма, голода, болезней, беженцы (и эмигранты, и те, кто бежал от голода и произвола властей в деревни). Очевидно, что изменился и социальный состав города, например, практически полностью исчезло дворянство.

В последующие годы население Уфы растет невероятными темпами, в 1939 г. оно составляет около 250 000 человек, в 1959 – около 547 000, в 1979 г. – около 977 000 и, наконец, в конце 1980-х переваливает за миллион. Изменяется социальный состав – со строительством предприятий в Уфе формируется мощный рабочий класс – и национальный состав – увеличивается количество татар и башкир, при том что последние в дореволюционной Уфе составляли около 1% населения. Уфа и в XXI веке остается городом с преобладающим русским населением, но похоже это уже ненадолго – в 2002 году русских в городе было около 530 000 человек, тогда как татар и башкир в совокупности около 450 000 человек, при том что приток русских в Уфу иссякает в связи с обезлюдением русской деревни в Башкирии, а приток татар и башкир из сельских районов по-прежнему силен.

Рост населения в ХХ веке происходил, как уже говорилось, за счет мигрантов (и за счет присоединения пригородов, о чем позже). Можно выделить несколько их потоков.

В 20-е годы XX века после превращения Уфы в столицу Башкирской автономной республики в город приезжают представители администрации, партийного руководства, башкирской творческой интеллигенции. Резко возрастает процент башкир среди населения города.

В 30-е годы в Уфу бегут крестьяне из деревень Башкирии, спасаясь от коллективизации, а в связи с индустриализацией ввозится рабочая сила из разных районов страны. Естественно, промышленные рабочие и инженеры из других областей были в основном русскими.

В 40-е годы – приток эвакуированных из прифронтовых и оккупированных территорий СССР. Особенно большое количество эвакуированных из Рыбинска (Ярославская область), откуда был переведен авиамоторный завод. В Уфу было переведено 50 000 рыбинских рабочих и инженеров, большинство из которых после войны остались в Уфе (они влились в население Черниковки). Журналист А. Павлов, изучавший этот вопрос, отмечал, что власти Уфы, чтобы разместить приехавших, выселили из города 15 000 семей коренных уфимцев, не занятых работой на оборонных предприятиях. Их отправили жить в отдаленные сельские районы Башкирии. Чистки городов от непролетарского, как правило, коренного населения были обычным делом в 20–40-е гг., они были и в Москве, и в Ленинграде, и в других городах.

Наконец, в 50–70-е годы – индустриальная миграция и приток населения из сельских районов республики (который продолжается до сих пор, хотя теперь мигранты чаще всего становятся не рабочими, а занимаются бизнесом, или, пройдя социализацию в уфимских вузах, вливаются в число бюджетников, или поступают на гослужбу и т.д.).

Итак, коренные уфимцы либо были репрессированы и выселены, либо растворились как капля в море в огромных потоках мигрантов, которые приехали в Уфу в советские и постсоветские годы. Подавляюще большинство современных жителей Уфы не имеют никакого отношения к губернской Уфе начала ХХ века и ее истории.

Уфа – это город или агломерация слобод?

Однако дело не только в том, что прервана связь между городом XIX века и городом начала XXI века. Проблема еще и в том, что, возможно, Уфы как города в наши дни вообще не существует. Понимаю, что это звучит даже не как парадокс, а как чистой воды эпатаж. Однако на самом деле это очень серьезное заявление. Один из крупнейших отечественных специалистов по урбанистике Вячеслав Глазычев высказывал мнение, что большинство крупных советских городов, особенно в провинции, городами в европейском смысле не являются. Разумеется, они являются поселениями с четко обозначенными границами, развитым промышленным потенциалом и социальной инфраструктурой, достаточно большим количеством населения, но все это, по мнению Глазычева, – вторичные признаки города. Он пишет: «Под городской культурой Европой уже лет пятьсот понимается (с обязательными реверансами в адрес экзотических регионов) культура вообще – особая среда порождения, распространения и обмена ценностей между относительно свободными гражданами, каковых греки именовали “политеи” или причастные к политике»[5]. Иначе говоря, для того, чтобы утверждать, что некое поселение является городом, необходимо, чтобы оно обладало некоей культурной цельностью, наличием общей культурной идентичности, системы ценностей у его жителей, а политическим условием этого является наличие у них самоуправления. Большинство советских крупных «городов», по Глазычеву, рождены в эпоху ускоренной модернизации, строились (или перестраивались) исходя из экономических, производственных мотивов, «заполнялись» мигрантами, которые к той городской среде (если таковая существовала в данном месте) отношения не имели и иметь не хотели, потому что приезжали на эти стройки-предприятия не по своей воле, а по разнарядке государства или спасаясь от голода в деревнях. О настоящем городском самоуправлении в условиях власти партии говорить также не приходилось. В результате получились социальные массивы, которые объединены чисто внешне – наличием государственной администрации, аппарата чиновников, которые реализуют властные полномочия на этой территории. Если же идти не сверху, от власти, а снизу, от жизни самих жителей, то такие массивы распадаются на множество мало связанных друг с другом и даже враждебных слобод. Часто эти слободы представлены так называемым частным сектором, то есть деревянными домами, при которых есть приусадебные постройки и сады, и огороды (особенно это было характерно для советских городов 1950–1980 гг.). Живущие там люди заняты трудом на промышленных предприятиях, причем иногда жителей слободы объединяет работа на одном предприятии. Однако они не только рабочие, но и крестьяне, поскольку сочетают труд на предприятии с трудом на своем огороде. Впрочем, слобода может быть застроена и двух-, трех- и даже пятиэтажками, это мало что меняет; все равно их жильцы имеют свои огороды (часто – в шаговой доступности от подъезда) и являются полурабочими-полукрестьянами.

Такой «современной слободой» у нас была и во многом остается Черниковка. Несмотря на присоединение ее к Уфе, осуществленное сверху, административным решением, конечно, без всякого согласования с жителями, слияния Черниковки с Уфой до конца не произошло до сих пор. И в наше время многие жители Черниковки уфимцами себя не считают, что уж говорить о 60-х, 70-х, 80-х гг. Не ощущают себя частью уфимской агломерации и многие жители Демы, не говоря уже о Шакше, которая была присоединена к Уфе совсем недавно и, в общем-то, из-за желания начальства превратить столицу БАССР в город-миллионник.

 В советские времена и сама «внутренняя Уфа» (то есть Уфа без Черниковки, Демы, Шакши и т.д.) была разделена на такие слободы – Архиерейскую, Золотухинскую, Сафроновскую, Труниловскую, Северную и др. Старожилы их хорошо помнят. Это были «государства в государстве», чужаку показаться в них было небезопасно, к нему сразу подходили местные и интересовались: кто он, откуда и куда. У жителей «Золотухи» не было чувства единства с жителями «Архиерейки» только потому, что формально они живут в одном городе (а в советские времена эти слободы, большинство которых до революции были за чертой города, были механически включены в состав Уфы). Фактически жители слобод жили в разных сообществах. Нередкими были драки между районами и улицами, причем принимали в них участие не только дети и подростки, но и взрослые мужчины.

Некоторые из этих слобод существуют до сих пор (например, Нижегородка, которая фактически является отдельным районом, хотя в «административной реальности» поделена между Ленинским и Советскими районами), другие в 60–70-е гг. стали сносить и застраивать типовыми хрущевками или панельными девятиэтажками. Туда стали заселять бывших жителей слобод, а также многочисленных уфимцев в первом поколении, приехавших в город для работы на промышленных предприятиях. Некоторое время в новых районах поддерживался очень ослабший дух слободской жизни, потом он стал исчезать. Слободская самоорганизация исчезла, новая не пришла, произошла атомизация – каждый живет своей семьей и квартирой, соседей почти не знает и не желает знать. Люди, живущие в таких районах, объединяются в сообщества уже не по месту жительства, а по месту работы, по принципу землячества. Сообщества эти географические, не локализуются на территории города, уфимцами себя их члены все равно не считают, но и чувство принадлежности к своему району города, к своей улице они тоже утеряли.

Центральная историческая часть города (улица Ленина и прилегающие к ней улицы от бывшего Ушаковского парка до Центрального рынка) в советские времена стала заселяться представителями партийной и советской номенклатуры, а также официальной творческой интеллигенции (за счет выселения коренных уфимцев – костяка старого города – и вообще сноса старых зданий и строительства новых). Коренизация кадров была коньком советской национальной политики, поэтому многие работники райкомов, горкома, и тем более обкома, были выходцами из деревень разных районов республики. Практически все они, даже прожив в Уфе 10, 20 и 30 лет, ощущали себя частью своей деревни и своего района, объединялись в кланы по происхождению из того или иного района (это явление имеет место и сейчас в среде местной власти).

Итак, в советские времена Уфы как внутренне цельного городского сообщества с единой культурной идентичностью его членов не существовало. Тем более, речь не могла идти о городском самоуправлении в условиях жесткой властной вертикали партии (а ведь Глазычев замечал, что городское самоуправление в Европе стало базисом возникновения культурной идентичности городов). Уфа, как и большинство советских больших индустриальных городов, была (да и до сих пор остается) агломерацией слобод, как индустриального, так и кое-где доиндустриального типа. Эта агломерация объединена лишь внешним фактором – единой городской властью, причем среди тех, кто входит в этот властный аппарат, количество людей с уфимской культурной идентичностью тоже, очевидно, не такое большое. Уфы как города в европейском смысле действительно нет[6]. Чем же занимаются тогда наши «уфаманы»? Ответ прост: они изобретают уфимскую традицию, или, выражаясь лапидарнее, изобретают Уфу.

Изобретение Уфы – два проекта

Изобретение традиции – термин, который ввел в философию культуры английский исследователь национализма Эрик Хобсбаум. В одноименной статье он указывает на то, что многие знаменитые культурные явления и институты, которые считаются древнейшими, на самом деле возникли не так давно. «Традиции», которые кажутся нам старыми или претендуют на то, что они старые, часто оказываются совсем недавнего происхождения и нередко – изобретенными... чаще всего традиция изобреталась в ходе радикального преобразования общества», – пишет Хобсбаум[7]. Тем не менее, их мифическая древность способствует тому, что представители определенного сообщества сплачиваются вокруг них, начинают ощущать внутреннее единство и солидарность.

Так, развивая идею Хобсбаума, историк Хью Тревор-Ропер доказал, что «традиционная» одежда шотландских горцев – килт – была придумана лишь в 30-е гг. XVIII века английским (!) промышленником Т. Роулинсоном, который всячески пропагандировал килт среди горцев и даже сам носил его. Теперь большинство шотландцев убеждены, что это одежда их далеких предков.

Изобретать можно не только отдельные культурные традиции, но и целые национальные образования. Тот же Хобсбаум едко иронизирует над авторами английских учебников по истории, где родоначальником истории британцев обычно называется Вильгельм Завоеватель. Если пытливый школьник поинтересуется, кого же завоевал этот Завоеватель, замечает Хобсбаум, то он с удивлением обнаружит, что… англичан и что этот «английский король» даже не говорил по-английски. Речь о том, что в Британии долгое время после норманно-французского завоевания не было единой культурной идентичности, поэтому говорить об Англии XI, XII и даже XIII веков как об английском государстве в современном смысле слова нелепо. Более того, и жители Французского королевства, и даже жители Германии конца XVIII века вовсе не ощущали себя некими едиными нациями – соответственно французами и немцами. Они ими стали лишь совсем недавно. Можно вспомнить и Камилло Кавура – одного из объединителей Италии (кстати, пьемонтца, который по-французски говорил едва ли не лучше, чем по-итальянски), – который сказал знаменитые слова: «Италию мы уже создали. Теперь нужно создать итальянцев».

Конечно, не стоит впадать в преувеличения подобно современным конструктивистам: возможности нациестроительства всегда и везде были ограничены объективными условиями и само оно было бы невозможно, если бы за основу не бралась одна из древних традиций какого-либо одного этноса (при «создании» немцев таковой была, например, прусская традиция), но и нельзя отрицать, что национальные культуры современной Европы во многом – результат изобретения традиций.

Теперь, кажется, становится понятнее, что я имел в виду, когда сказал о том, что наши уфаманы «изобретают Уфу». Они пытаются из материалов по истории Уфы, идеологических спекуляций, общекультурных мифов и т.д. создать такую систему ценностей, которая смогла бы объединить жителей Уфы в цельное социокультурное сообщество[8]. Желание естественное и понятное: в Уфе выросло новое поколение русских и русскоязычных жителей, которые не чувствуют себя принадлежащими к тем или иным районам или слободам нашего города, которые могут жить, например, в Черниковке, но работать или учиться в историческом центре, в одном из вузов или учреждений и вовсе не ощущать себя «черниковскими», потому что в этот район они лишь возвращаются переночевать. Это – потенциальные члены еще не созданного культурного сообщества уфимцев, и для того, чтобы оно возникло, нужно лишь «изобрести Уфу».

Смущает другое – националистический привкус этого изобретения Уфы. Конечно, я имею в виду проект «Уфа – русский город», который продвигается местными национал-либералами. Проект этот несет в себе значительную опасность, ведь он в качестве непроговариваемого довеска несет в себе мощный заряд башкирофобии. Такое часто случается при конструировании культурных сообществ; легче всего организовать людей по принципу «мы и они», то есть на основе противопоставления одной социальной общности другой. Скажем, немецкая нация формировалась в XIX веке на основе ненависти к французам, которые, напомним, тогда оккупировали часть территории нынешней Германии, ответом на что стало национально-освободительное движение немцев. Кстати, сторонники проекта «Уфа – русский город» апеллируют к дореволюционной Уфе, но, при всей европоцентричности и даже элементах расизма, в мировоззрении XIX века как раз башкирофобия в культурной атмосфере тогдашней Уфы отсутствовала (по той простой причине, что башкир в городе практически не было, и потому конфликтов с ними у горожан возникать не могло). Это еще одно подтверждение того, что «русскую Уфу» ее сторонники не возрождают, а изобретают.

Конфликтогенность такого проекта очевидна и вполне ожидаем был симметричный ответ на него со стороны башкирской интеллигенции. Речь о спорах вокруг городища Уфа-2, которое академик Мажитов объявляет остатками древнего «города Башкорт», якобы существовавшего на территории Уфы еще 1500 лет назад. Так это или нет, решать профессионалам-историкам, но вряд ли нужно долго доказывать, что перед нами не чисто научный спор, он имеет политическую и идеологическую подоплеку. Сторонники академика Мажитова, многие из которых современностью интересуются гораздо больше, чем историей, фактически ведь пытаются сконструировать иную башкирскую уфимскую идентичность и проекту «Уфа – русский город» противопоставляют проект «Уфа – башкирский город». По их логике выходит, что изначально Уфа (или город, который был предшественником Уфы на этих землях) была якобы исконно башкирским городом, затем город пережил более чем 500-летний русский период, а теперь – возвращается к прежнему своему обличью (и при этом им неважно, что даже если город Башкорт когда-то действительно был, он имеет к современной Уфе еще меньшее отношение, чем русский губернский город Уфа). Несомненно, на рубеже XX–XXI вв. сформировалось новое поколение башкир, которые выросли в Уфе и, в отличие от своих отцов и дедов, уже не связывают себя с определенным районом и селом республики, они хотят быть уфимцами не только по месту жительства и по прописке, но и по самоощущению, но концепция Уфы как русского города не оставляет им такой возможности. Потому они изобретают другую башкирскую Уфу – занятие столь же опасное и провокационное, как и изобретение русской Уфы.

Уфа-город дружбы народов

Изобретение Уфы идет полным ходом, и его уже, кажется, не остановить. Однако пустить его на самотек тоже нельзя; ведь если будут изобретены русская и башкирская Уфа (а они в современных условиях могут существовать лишь в паре друг с другом), то мы будем иметь две конфликтные уфимские идентичности, что небезопасно для городского сообщества. Я считаю, что нужен компромиссный проект, который устраивал бы всех, и это – проект «Уфа – город дружбы народов». Собственно советские власти интуитивно нащупали этот ход – недаром же на холме, где когда-то был Уфимский Кремль, в советские времена был воздвигнут памятник, посвященный дружбе русского и башкирского народов. Проект этот имеет корни и в исторической традиции; как известно, в создании города в XVI веке участвовали не только русские стрельцы, но и служилые татары, а также местные башкиры.

Конкретные формы этого проекта могут и, по-моему, должны стать предметом обсуждения. Для этого и написана данная статья.

[1] А. Залесов. Идеи для города, или Очертания уфацентризма. – http://obrazolov.livejournal.com/10112.html#cutid1

[2] Здесь и далее: Уфа накануне революции. – http://ufagen.ru/ufa_history/ufa_artic/before_revol.

[3] Верховный Правитель Колчак в Уфе. – http://vatandash.ru/index.php?article=1391.

[4] С. Шушпанов. Забытая дивизия. – http://bp01.ru/public.php?public=1849.

[5] Глазычев В.Л. Слободизация страны Гардарики // Русский архипелаг. – http://www.archipelag.ru/ru_mir/ostrov-rus/gardarika/gardariki/.

[6] Хотя до революции (от городской реформы 1870 года до 1917 года), на мой взгляд, Уфа сформировалась как город; она имела городское самоуправление и «культурный слой» , прежде всего, дворянскую интеллигенцию, носительницу уфимской культурной идентичности; этот культурный слой большей частью исчез в годы гражданской войны, а остатки его растворились в потоках мигрантов, составивших советскую Уфу.

[7] Хобсбаум Эрик. Изобретение традиции. – http://cyberleninka.ru/article/n/izobretenie-traditsiy.

[8] В этом плане уфацентристы отличаются от других лишь тем, что они это делают сознательно и целенаправленно.

Из архива: май 2013г.