№12.2022. История моей семьи. Воспоминания Евгении Оттовны Кузнецовой

Мой отец Отто Яковлевич Вайднер родился в 1863 году в деревне Ибенхайн близ города Вальтерсхаузен в Тюрингии. Дед был сельским портным, а прадед – просто крестьянином. Возвращался однажды домой с поля с косой на плече и был убит молнией.

В семье у деда Якова и бабушки Елизаветы было шесть человек детей. Папа был 2-м ребенком, резвым и шаловливым. В школу пошел в шесть лет и, окончив ее в 13 лет, поехал, с согласия родителей, в Петербург, где поступил учеником в булочную-кондитерскую, хозяином которой был немец. Проработал там семь лет, пройдя путь от мальчика до мастера-кондитера, а также научился читать и писать по-русски. Изучил при этом ещё и французский язык, причём настолько хорошо, что помогал моим старшим сестрам-гимназисткам в его изучении.

Из Петербурга вернулся на родину – его призвали в армию, но был освобожден из-за плоскостопия. После этого приехал в Уфу и поступил на работу к своему старшему брату – Эрнсту Яковлевичу Вайднеру, имевшему тогда уже свою кондитерскую. Проработав у него семь лет, открыл свою булочную на улице Базилевской (позже Центральной, ныне улица Ленина) в доме № 8. После чего, это было в 1890 году, женился на моей маме – Луизе-Лидии Карловне Гаазе.

Дед мамы был мастером по дереву, т. е. мебельщиком. По преданию, он был выслан из Риги, не угодив губернатору при сооружении ему кареты. Ее отец – Карл Иванович, был тоже мастером, но уже мебельщиком. Он имел свою мастерскую и магазин где-то по улице Александровской (ныне улица Карла Маркса), между улицами Коммунистической и Чернышевского. Бабушку звали Эмилией Ивановной. Семья ее приехала в Уфу из Риги, но, когда именно, я не знаю. Жили вначале на ул. Гоголевской. Из двух дочерей в семье мама была старшей: она родилась в Уфе 30 декабря (по старому стилю) 1872 года. Когда ей было 15 лет, ездили всей семьей на открытие железнодорожного моста.

Когда мои папа и мама поженились, папе было 27 лет, а маме едва исполнилось 17. На этом кончилась ее беззаботная жизнь. Не прошло и года, как в 1890-м родилась первая дочь – Эмилия, потом Карл и Мария (1893), Вольдемар (1895), Лидия (1897), Вильгельм (1899), Валентин (1902), Евгения (1904), Юлия (1907) и Александр.

Все мы родились в Уфе на улице Центральной, 8. Дела в булочной шли хорошо. Работы хватало обоим родителям. Папа вставал в 4–5 часов утра, чтобы к утру были горячие булочки, а мама – попозже. Она отпускала эти булочки разносчицам, которые развозили их в больших корзинах на санках или разносили по школам и гимназиям. Поступали теплые булочки и в магазин, где опять же должна была находиться мама. Не обошлось, конечно, и без посторонней помощи: была и горничная, и стряпуха, и нянька, я даже помню их имена: Феня, Аринушка и Маша Бордукова.

По прошествии 17–18 лет папа решил изменить свою профессию. Вернее, заняться другим делом, уж очень трудно было, вероятно, маме. Старшие – человек пять, к тому времени учились, сначала в начальной школе (три года), а затем в гимназии. Мы переехали на улицу Шоссейную (ныне Дзержинского), в дом № 27. Папа начал организовывать бондарную мастерскую – строить внутри двора сараи для леса и готовой продукции, закупать дубовый лес, подыскивать мастеров по бондарному делу, налаживать производство и принимать заказы [для тех, кто помоложе, напомним, что бондарь изготавливал «обручную или вязаную деревянную посуду» – бочки. – Ред.]. Подготовка шла, наверное, не один год, причем отец все так же держал и булочную. Это было году уже в 1908-м, потом пришлось кондитерскую продать и оставить одно дело – бондарное.

Я помню еще, как лепетала наша маленькая Юля, прося дать ей тянучку («инусю», как говорила она тогда). В 1909 году, когда ей было 2 года 10 месяцев, она заболела свинкой. В то же время Виля болел корью. Как-то недосмотрели, Юля забежала в комнату, где он лежал, и решила с ним поиграть. Случилось так, что она заразилась еще и корью, и двух болезней не перенесла. Умерла 25 декабря. Елка была уже наряжена, и наряжена в последний раз.

Мне было тогда 5 лет. Я осталась младшей в семье (Александр прожил всего несколько дней). Я, конечно, мало помню о раннем периоде семьи, вспоминаю о нем больше по рассказам старших. Дело с бондарной мастерской пошло хорошо. Готовились пивные бочки на 500–600 ведер, которые в разобранном виде отправлялись заказчикам в сопровождении старшего мастера Петра Каткова (мужа нашей стряпухи Аринушки). Лес привозили вятские мужики зимой с обозом. Вскоре стали поступать заказы с пивоваренного завода. Мне почему-то запомнился сибирский город Бодайбо, куда, видимо, и отправлялась часть готовой продукции.

К 1912 году семеро из восьми детей в семье учились. Карл был уже студентом Петербургского политехнического института. Владимир, окончив гимназию, поехал продолжать образование в Фридберг (Германия). Мария и Лидия учились во 2-й женской гимназии, куда в том году поступила в подготовительный класс и я, минуя 3-классное приходское училище. Было мне неполных 8 лет. Виля и Валентин учились в 4-классном (4-летнем) городском училище.

В 1909 году папа купил под сад в Еленинском поселке за городом у хозяина близлежащих деревень Новикова полдесятины земли и начал там разводить сад, выписывая из Риги саженцы яблонь, груш и даже голубой ели – в Уфе тогда ни одного такого дерева не было. Мудрый отец решил занять делом своих детей-«бездельников» в летние каникулы, заставляя их копать, сажать, поливать и вообще ухаживать за садом, а дел на таком большом участке хватало всем. В саду был поставлен 3-оконный бревенчатый под железной крышей домик (в нем жил зимой сторож, а потом и вообще не уезжающие на лето люди). Пристроили большую летнюю комнату и вокруг нее буквой «Г» не меньшего размера террасу с двумя выходами в сад. Приобретая сад, папа тем самым освобождал маму немного от хлопот.

Жили мы под присмотром старшей сестры Эмилии, которая к тому времени уже не училась, а помогала маме. Была у нас там и своя республика «Ибенхайн». Был свой президент – Карл, сенатор Миля, министры – Володя и Маня, фуражиры – Ляля, Виля, а позже я и Валя. Была и своя «Марсельеза»:

«Вставай, поднимайся ребячий народ!

Иди поливать сад свободный!

Раздайся президента клич голодный –

Скорей подавай, сенатор Миля, чай!»

В саду мы были не одиноки. Нас навещали друзья-товарищи, которые и зимой были желанными гостями у нас дома. Надо же представить себе, насколько хватало у родителей любви, терпения, сил и нервов! Все для детей! Чтобы жизнь была у них полноценной и радостной. Отказа не было никому, а главное, все дома, все на глазах, всем хорошо, весело и дружно. А было друзей немало. Я, как младшая, помню, конечно, не всех, но ради интереса перечислю их. В период до Первой мировой войны друзья-товарищи Мили – Наташа Каменская и Шура (фамилии не помню); у Карлуши – студенты Джесь Мартышевский и Лукашевич (Лука); у Мани – гимназистки Раечка Самарцева (мать Ирочки – Ирины Гавриловны Курбангалеевой), Леночка Маричева, Надя Мансветова, Нина Салмина, Дора Овчинникова; у Володи – Володя Левицкий, Ваня Уточников, Коля Мельников (учился в коммерческом училище); у Ляли – Леночка Гуммер, Ольга Гедеонова, Надя Круглова; у Вили и Вали – Вася Максимов (в шутку – Подмаксенов), у меня в ту пору – Ольга Гуммер и иногда Катя Нагель. Эти друзья бывали у нас и зимой и летом.

Дачка наша – «Новая земля» или «Земелька», как называла её мама, – находилась в 3–4 км от нашего дома на краю посёлка [тогда пригородной Восточной слободы. – Ред.], «лицом» в поле. Окружение было, правда, не особенно приятным: за полем – «Новое Ивановское» кладбище, по другую сторону находился сарай канатного завода без окон и дверей. Интересно было заглянуть в щель и услышать монотонный стук какой-то примитивной машины, такой же монотонный звук отдалённой песни и переклички 2–3 рабочих. Из щелей приятно пахло дёгтем. За садом была уже «Большая дорога» (тракт), покрытая булыжником и проходящая через деревню Глумилино (куда мы бегали босыми в бакалейную лавочку). Теперь здесь начинается проспект Октября. Несколько правее вдоль дороги стояла аллея тополей, а за ними – поля ржи и картофеля. За полем – психиатрическая больница. Левее поля был небольшой лес и кирпичный завод с красивой большой трубой. В лесу можно было весной собирать подснежники, а летом васильки и крупные ромашки.

На поле перед кладбищем у нас была большая площадка для крокета и игры в лапту, в один в поле не воин, шар-масла, клёк, муху и чижик, третий лишний. Валя был большим мастером делать и запускать змеев. Я была ему непременным товарищем. Когда мы не шли на поле, то залезали на крышу дома, удобно усаживались у трубы и запускали оттуда змеев. Змеи были большими и запускались на всю катушку десятого номера ниток, так что они казались в небе совсем маленькими. В руках чувствовался стук трещотки, приделанной к змею, а когда посылались к змею «телеграммы», то они улетали в высоту по нитке и, в конце концов, становились невидимыми.

Когда наступило очередное каникулярное время, приехали Карлуша из Питера и Володя из Германии. Поехали снова на всё лето на дачку. Пошли однажды играть в крокет – и вдруг видим: бежит к нам навстречу Володя Левицкий и кричит: «Война!» Это было в 1914 году. Германия объявила войну России. Так встретили мы войну, ещё ничего не понимая и не зная, что она несёт всем и нашей семье, в частности. Вернулись тут же с поля и пошли все домой в город. Кончилось безмятежное детство.

Прошло очень немного дней, и нас пригласили в полицию. Шли под конвоем. Я помню, как мама, заперев дверь дома, вернулась и выпустила на улицу кошку...

Карлушу и Володю, как военнообязанных, задержали и отправили в тюрьму, а с нас (и с меня тоже, а было мне 9 лет) взяли подписку о невыезде. Через неделю Карлушу и Володю выслали (интернировали) в село Шестаково Слободского уезда Вятской губернии. Маня, еще весной 1914 года окончив гимназию, начала работать. Её направили преподавателем немецкого языка куда-то в Поволжскую Базилевку, а нас уже в начале учебного года исключили из учебных заведений.

Вскоре национализировали и нашу мастерскую. Оказались мы все не у дел и почти без средств, получая только за квартиру, которую сдавали под булочную. Вскоре в мастерской начали делать бочки из липы на деревянных обручах для засолки мяса для фронта. Туда-то и пошёл работать 15-летний Виля, став опорой для нашей семьи.

Папу парализовало. У мамы начались мигрени и болезнь сердца. Почти все наши друзья нас оставили. Ляля стала заниматься со мной. Она была строгим преподавателем, а Валя как мог помогал Виле и понемножку стал заниматься самообразованием.

Позже в Уфу понаехало много немцев (видимо из центральных городов). При непосредственной помощи международного общества Красного Креста были открыты на частных квартирах для небольших групп учащихся школы на немецком языке. Была даже открыта и больница, правда, уже позже. В этой школе мы учились недолго, до революции.

Наступил 1917 год. Работа у Вили в бондарке прекратилась. Началась гражданская война. Ну, что это значит, всем известно. Война вообще страшна, а гражданская война страшна по-своему. Вернулись из ссылки братья. Сначала Володя. Карлуша к тому времени перебрался в Вятку (ныне Киров) и работал на почте, но потом вернулся и он, и вот какая была встреча. Наверное, в конце 1917 года я шла за водой к колонке к товарному двору [т. е. в сторону железнодорожного вокзала. – Ред.]. И вот спускаюсь под гору по Пристанской [ныне Чеверёва. – Ред.], вижу – идёт Карл. Он узнал меня не сразу, а когда узнал, не столько обрадовался, сколько огорчился. Ведь встретила его я с пустыми вёдрами, а надо сказать, он всегда был немножко суеверным. Когда ещё учился в школе или гимназии, увидев попа, переходил на другую сторону дороги, чтобы не получить двойку. Домой пришёл в плохом настроении. Да и радоваться, собственно, было нечему. Шла гражданская война. Город переходил то и дело из рук в руки, и вот однажды Карлушу в студенческой куртке с золотыми пуговицами и эполетами политехнического института приняли за офицера, подставили наган к виску и скомандовали: «Руки вверх!» Еле удалось объяснить им, что он студент. Его оставили, но, узнав, что у нас есть лошадь в сарае (и не наша даже), скомандовали Виле: «Запрягай, поедешь с нами». Только на следующее утро маме удалось как-то вернуть его. А одного нашего знакомого – 17-летнего музыканта – его родные нашли убитым за городом с восемнадцатью ранами на теле.

Вскоре Карл уехал. Навсегда. В июне 1919 года в город вошла Красная армия. Бой продолжался семь дней. Во время обстрелов мы спускались в подполье – пол был устлан толстыми дубовыми досками. Однажды над нашим домом разорвался снаряд. Кроме того, у двух окон (у одного из них стояла я) пули пробили стёкла и врезались в косяки. Подо мной пуля попала в фундамент. После боя мы с Валей залезли на крышу и насобирали 35 пуль и несколько осколков от снаряда. После чего я сшила мешочек и сложила все туда, надписав химическим карандашом «Июнь 1919 г. Уфа».

Белые отступили, взорвав железнодорожный мост. Советская власть вступила в свои права. Жизнь постепенно входила в свою колею. Володя стал работать в горсовете, Ляля в совнархозе, Маня в школе. Виля, кажется, вступил в артель, а мы с Валей стали учиться в только что открывшейся 1-й советской школе 2-й ступени (бывшая Мариинская женская гимназия). Но покой наступил очень ненадолго. Уже к концу 1919 года началась эпидемия сыпного тифа, эпидемия страшнейшая. Не было, наверное, ни одной семьи, где бы ни болели, а часто было так, что болела вся семья. Так было и у наших знакомых Гуммер. У нас первой заболела Маня. В 1920-м заболел Володя, он лежал в немецкой больнице на улице Аксакова, 38. Затем заболела Миля. Лежала на Аксакова, 12.

Тиф распространялся очень быстро. Заболела мама. Лежала тоже на Аксакова, но уже в 2-этажном большом здании, в доме Гербст, немца, пивовара в прошлом. На этом в нашей семье тиф прекратился.

Зима была холодная. Смертность была большая. Когда мы в декабре 1920 года хоронили на немецком кладбище Лену Гуммер, то через забор были видны буквально горы трупов. Бараки для больных были наскоро построены точно напротив кладбищ. Экскаваторов тогда не было, хоронить не успевали, да и работать было некому. Поэтому трупы складывались до весны. Весной были вырыты большущие братские могилы. Трупы обливались известкой, а потом засыпались. Летом или ещё весной были заготовлены дополнительные могилы уже за чертой кладбища, но, к счастью, некоторые из них уже не понадобились.

А с весны 1921 года нагрянула новая беда. Не было дождя. Солнце палило нещадно. Всё стало сохнуть. Земля покрылась трещинами. Надвигался неурожай, голод. 23 апреля 1921 года папа, Ляля, Валя и я выехали в Германию – и снова при помощи Красного Креста. Школу вновь пришлось бросить.

До Москвы ехали целую неделю в телячьих вагонах, в перерывах варили сами себе где-то вдали от остановки какую-нибудь похлёбку, в основном из толокна, приготовленного из овса самим папой перед отправкой. Так он снова выручил семью своей находчивостью, как и в период 1919–20-х годов, когда придумал использовать кости (покупал их где-то в колбасной), в основном трубчатые, мозговые. Разрубал их, расплющивал и потом вываривал их часами, выплавляя растопленный жир. Дело пошло. Сначала он использовал для варки свой кондитерский котёл, а потом купил котёл большой, вмазал его в специальную для котла печь – плиту в освободившейся тогда мастерской бондарки, и стал вытапливать уже столько, что всем хватало жира на питание и освещение (выдолбив в середине большой картофелины середину, срезав предварительно оба конца и воткнув в выдолбленное место спичку с ваткой, наполнял её жиром – светильник готов). Из третьего сорта жира варили мыло, которого тоже не было в продаже, вернее, оно заменяло нам ту белую глину, которую можно было купить для стирки белья тоже у «умелых рук». Жир, добываемый папой, весьма помог нам и довольно продолжительное время, особенно когда наши больные возвращались из больницы и имели после болезни большой аппетит. К счастью, в те годы (1919–20-е) мы получили большой урожай картофеля с участка наших знакомых Гедеоновых, эвакуированных незадолго до этого. Кстати, участок этот находился буквально на том месте, где сейчас стоит здание Башкиргражданпроекта на ул. Ленина. Ещё надо добавить, что картофель уродился, и особенно в 1919 году. Помню, папа выкапывал клубни не лопатой, а четырёхзубыми вилами. Картофелины вываливались, как поросята, и через 2–3 куста ведро наполнялось.

Этот картофель и жир поддерживали нас, но в 1921 году всё резко изменилось – всё посохло. Володя выехал в конце 1920 года, мы в 1921-м, вскоре Маня, а за ней и Миля. Остались только мама и Виля.

…Через неделю прибыли в Москву, где собирался дальше эшелон. Ждали целую неделю, где я почти всё время пролежала в госпитале, болея малярией. Затем эшелоном – до Риги, а оттуда на корабле в г. Штеттин. Там месяц карантина, и вот мы у своих родных – в семье папиной сестры, где жил уже Володя, работая мастером на какой-то стройке. Муж папиной сестры – тёти Иды работал завхозом в средней школе, жил при школе, где и смог выделить нам целую комнату.

Жизнь и там была нелегкой. Стали устраиваться кто куда. Я пошла на текстильную фабрику, укладывала готовые рубашки по 12 штук и перевязывала их ленточкой. Работа эта нудная мне не понравилась, и я вскоре ушла на маленькую частную гаечную фабрику, встала у станка.

Постепенно появилась возможность вернуться Володе в институт во Фридберге. Валя поступил в строительный техникум в Берлине, тогда уже и Карл был там и работал, кажется, снова на почте. Маня работала на текстильной фабрике. Прожив так два года, стали выхлопатывать визу в обратный путь.

Сначала летом 1923-го уехал Валя, в сентябре – Маня, в конце декабря – я и Ляля, папа вернулся в начале 25-го, а Володя уже в 1926 году, закончив образование во Франкфурте-на-Майне, став инженером по железобетону. Миля умерла в Германии в 1925 году. Карл, как уже говорила, вообще не вернулся – женился и умер в Германии в 1943 году.

В 1922 году в Германии Маня вышла замуж за Густава Рейхенбаха, но, получив разрешение на обратный путь, уехала одна, отослав в дальнейшем, по прибытии в Уфу, документ о разводе.

7 октября 1923-го родилась у неё дочь Маргарита. Мама и Виля за наше отсутствие, как говорится, перебивались с хлеба на квас. Я помню, что когда я приехала и мама пригласила меня к столу, то сахар был наколот мизерными кусочками и лежал не в сахарнице, а в солонке. Приносил ей каждый день кусочек сахара от своего ежедневного пайка, получаемого на работе к чаю Вилин друг – Кузнецов Виталий Павлович, с которым я и познакомилась в день своего приезда у Вили в мастерской. Виля снова делал тогда и чинил кадочки для населения. Валя тогда уже учился в Казани, закончив в 1926 году образование, стал архитектором.

Я же не имела справки даже за 6-й класс (оставила его незаконченным) и постеснялась снова пойти учиться с подростками, а было мне уже 19 лет. Пошла на биржу труда, а была тогда страшная безработица, но, имея на руках членскую книжку профсоюза металлистов (немецкую, по которой приняли меня и здесь в профсоюз), я довольно быстро была принята в Центральное статистическое управление счетчиком в отдел демографии по разработке переписи населения 1920 года, потом участвовала в переписи 1926 года, дальше была счетчиком по разработке ее.

В 1928 году 17 июня я вышла замуж за Виталия Кузнецова. Вслед за мной женился Володя на Любови Ивановне Кузнецовой (ноябрь 1929 года), затем, в 1930 году, Виля – на Евдокии Федоровне Лысовой. Потом женился Валя на Зое Самуиловне Кадомцевой, и Ляля, в 1934 году окончив (после курсов медсестёр) мединститут в г. Ленинграде, вышла замуж за Бориса Евграфовича Образцова.

Новое поколение

После рождения Риты 7 октября 1923 года 11 июня 1929 г. родился Володя, 24 августа 1930 г. – Женя, 29 апреля 1932 г. – Эрнст, 3 сентября 1933 г. – Георг, 5 марта 1935 г. – Евгений Образцов (умер 15 апреля 1939 года), 5 мая 1935 г. – Юлия, 7 декабря 1936 г. – Эмилия. Все они родились в Уфе, а в 1935 году у Карла в Берлине родилась дочь Эльза.

Трагедия семьи

5 ноября 1937 года были репрессированы Володя в Саратове и Валя в Уфе. Валя к тому времени работал архитектором на моторном заводе, до этого времени по его проекту были построены здание сельхозинститута на углу улиц К. Маркса и Пушкина и здание геологоразведки на улице Ленина. Володя же, в Саратове был главным инженером на ТЭЦ, а до этого в Уфе на ЦЭС.

2 января 1938 года были вызваны в МВД мама и Виля (они еще тогда оставались германскими подданными). Им предложено было выехать чуть ли не в трёхдневный срок в Германию. Это было как снег на голову. Маме было уже 66 лет. Виле предстояло оставить жену с двумя маленькими детьми. Помню, как Виля ходил из угла в угол, не находя ответа. Куда? Зачем? За что? Не побывав там никогда и не зная совершенно языка.

Мама же вообще прожила всю жизнь в Уфе, не побывав нигде, кроме Саратова, куда ездила на несколько дней в гости, но ехать пришлось. Решили подать заявление на имя М. И. Калинина с просьбой оставить в Уфе и принять их в советское гражданство. Заявление было принято, но ответа конкретного не получили. Разрешили ехать обратно в Уфу не получив на руки документов. Возвращение не было радостным. Предчувствовали, что в ближайшем будущем заберут и Вилю. Это случилось в марте. Т. е. через два месяца. Опять встал вопрос: за что?..

На этом воспоминания, записанные, вероятно, в 1986 году, заканчиваются.