Герман Баканов. Огненные годы

Предисловие дочери

 

Хочется рассказать о своём отце – Баканове Германе Алексеевиче, о его судьбе, такой типичной для поколения людей, родившихся в 20-е годы, и в то же время такой необыкновенной и интересной.

Отец его был кочегаром на буксире «Лесопромышленник», и там же 7 августа 1916 года родился его единственный сын – желанный, так как в семье уже были две дочери…

Вот на этом буксире и плавал маленький Герка вместе с отцом до 13 лет. А зимой жил у сестры в Перми, учился. Затем семья перебирается сначала в Чистополь, а через два месяца – в посёлок Лопатино… Дед устроился на лесопилку и туда же взял своего сынишку. А когда объявили набор на строительство Марийского бумажного комбината, то отец был одним из первых…

Всё было хорошо, пока не грянула война. В тот день он с другом, Борисом Зубовым, был на рыбалке. Рыба ловилась и на вечерней, и на утренней зорьке! Но только их лодка пристала к берегу, как услышали жуткий плач. И узнали – война!

В тот же день отец отправился в военкомат. Времени на сборы было немного.

И вскоре начались фронтовые будни…

Дивизион, куда он попал после небольшой подготовки в Подмосковье, направили в Севастополь – этот город держал оборону и очень ждал подкрепления.

30 июня 1942 года немцы прорвали оборону, вышли к Сапун-горе и колоннами стали продвигаться к городу. Был получен приказ: прибыть в Камышовую бухту для эвакуации на Большую землю. Но корабли в бухту войти не смогли. Тогда было приказано машины уничтожить, а самим отойти на Херсонесский мыс и держать оборону с автоматом в руках.

Нарушить приказ бойцы не могли. Машины утопили в Голубой бухте, а сами заняли небольшой клочок земли у 35-й береговой обороны. Во время боя рядом с отцом разорвалась бомба, и он потерял сознание.

Так, тяжело раненный, отец попал в плен. Всех, на ком была военная форма, отправили в Румынию, в лагерь. Отец пытался бежать. Первый побег был неудачным. Во второй раз румынские коммунисты снабдили его одеждой, дали запас питания, указали путь, и отец с товарищем совершил новый побег…

Около месяца они продвигались по территории Румынии, прошли около 600 километров, обходя населённые пункты и кормясь чем придётся. И на границе с Венгрией их подобрали русские танкисты. Радости не было предела!

Но выжить на фронте – ещё не значит, что всё будет безоблачно в мирной жизни. После войны (День Победы отец встретил на Дальнем Востоке, куда его отправили после проверки) не все верили, что этот солдат чист, что не предавал Родину.

Но отец в 1954 году всё же добился восстановления в рядах КПСС. Как только получил партийный билет, отношение к нему в корне изменилось: он стал уважаемым человеком, ему доверили большую работу – быть председателем общественного контроля питания и торговли. Работа большая, но трудности не пугали.

Нас в семье было четверо детей. Часто мы просили отца рассказать о войне. Мы знали, что он был в лагере, и так хотелось что-либо об этом услышать. Но в ответ слышали только: «Дети, не могу, не спрашивайте». И, чтобы оставить что-то для нас, для истории, сел писать свои воспоминания. Писал он несколько лет. Но полностью его записи мы увидели только в 70-е годы. Я уже окончила институт, и отец попросил подработать его воспоминания. Вот тогда я и узнала всю правду о военном периоде отца и поразилась тому, как много надо было сил, чтобы выстоять.

Как дальше сложилась жизнь отца? Дети выросли, разлетелись. Подошло время выходить на пенсию. Это не пугало – рядом была верная подруга, с которой собирались провести золотую свадьбу. Но… Жизнь распорядилась по-своему. За полгода до юбилейной даты мамы не стало. Я жила в Уфе. После тяжёлой операции забрала отца к себе, где он и прожил 11 лет. Рисовал. У него был талант. В лагере за свой портрет немцы платили хлебом, что и помогло выстоять. И после войны отец рисовал красками на полотне картины, украшал наше очень небогатое жилище. Эти картины до сих пор радуют глаз учеников школы, где я работала. А ещё он встречался с детьми и рассказывал им правду о войне.

Для чего мне это всё надо? Для чего помнить войну? Современные молодые люди знают о ней очень мало. Но они не хотят войны. Как не хотели её и те, кто погибал, не думая о том, что не увидят больше ни солнца, ни травы, ни листьев, ни своих детей. Чем дальше от нас война, тем больше мы осознаём величие народного подвига. И тем больше – цену победы. Вспоминается первое сообщение об итогах войны: семь миллионов погибших. Потом будет другая цифра: двадцать миллионов погибших. Совсем недавно названо уже двадцать семь миллионов. А сколько искалеченных, изломанных жизней! Сколько нерождённых детей, сколько материнских, вдовьих, сиротских слёз пролито!

Каждый уходящий год всё более и более отдаляет нас от событий Великой Отечественной войны. Многие воины-победители уже ушли из жизни, и скорбный список ежегодно пополняется новыми именами. Уходят живые свидетели той страшной эпохи, унося с собой память, неповторимые и важные подробности истории. Мы, живущие в XXI веке, не видевшие войны, отдалённые от неё во времени, узнаём о ней только из фильмов, книг, уроков истории, экспонатов музеев. У нас всё меньше шансов узнать о ней от самих участников событий.

Мне и моим родным повезло: наш отец был живой историей, он успел оставить нам свои воспоминания. Для нас война – больше чем история. Это жизнь моих родителей, это память…

 

Татьяна Баканова

 

 

1. ВОЙНА

 

Много дней подряд сыплет мелкий осенний дождик. Солнце выглянет на короткое время, просушит влажную землю, и снова тучи закроют его. Бойцы дивизиона майора Куш-Жарко, мокрые, усталые, возвращаются вечером после учений в палатки, мечтая согреться, обсушиться, отдохнуть. Но палатки тоже мокрые, на земляном полу – лужи.

Рядом со мной на топчане лежат новые мои товарищи. Мы вспоминаем мирную жизнь.

…22 июня 1941 года – тёплый, солнечный день. Я с другом отправился на рыбалку на ночь к устью реки Илеть, где хорошо клевала рыба. Место выбрали удачное, в зарослях ивняка. Разобрали снасти, насадили червяков. Клёв начался сразу. Много рыбы наловили мы в тот день.

Сварили уху и легли спать. На зорьке ещё порыбачили и стали собираться домой. И не думали, что видимся в последний раз.

Только пристали к берегу, услышали плач, – началась война. Мама, увидев меня на пороге дома, бросилась на шею и лишь смогла произнести: «Сынок, ты тоже уйдёшь?»

Что я мог ей сказать? Как утешить материнское сердце? Я ещё и сам не знал, что меня ждёт впереди, какие испытания придётся вынести на дорогах войны.

…Воспоминания прервал голос Кости Нажмурова, который обращался к товарищам:

– Кто слышал о реактивной артиллерии?

Но никто из нас даже не представлял, что это за оружие. И не думали мы тогда, что сами будем обслуживать эту технику.

Вокруг меня сидели ребята, с которыми мы пойдём по долгой дороге войны. По-разному сложатся их судьбы. Командир орудия Иван Субочев будет ранен в штыковой атаке на мысе Херсонес и взят немцами в плен, но по дороге в лагерь найдёт в себе силы взломать вместе с товарищами дверь вагона и сбежать. Перейдёт линию фронта и будет участвовать в освобождении Севастополя – города, который оборонял до плена, и будет награждён орденом Красного Знамени.

Костя Нажмуров будет убит в Золотой балке, что у Севастополя, осколком немецкого снаряда.

Саша Климов будет ранен и взят в плен.

Но об этом мы узнаем только через 35 лет.

…А сейчас стоит пасмурный день 1941 года. У замаскированных ветками реактивных установок гвардейцы с утра до вечера проводят учебные занятия, отрабатывают готовность расчётов к бою. Сильно устают, но не показывают этого друг другу: знают, что на фронте будет тяжелее. Вечером, когда смеркалось, одни идут в караул охранять грозную технику, другие находят силы для шуток, смеха, песен.

…Приближался срок отправки на фронт. Утром 13 августа 1941 года перед личным составом выступил командир дивизиона майор Куш-Жарко:

– Товарищи гвардейцы! Сегодня мы с вами отправляемся на фронт защищать Родину. Нам потребуется много мужества и самообладания. Приказываю всем строго соблюдать военную тайну вверенного вам секретного оружия. Ни в коем случае враг не должен ничего знать о нём. Где бы вы ни были: на марше, на огневой позиции – никого не должны подпускать к нему, кроме личного состава дивизиона и людей, которых вы хорошо знаете. В безвыходном положении вы должны технику уничтожить. Если вы этого не сделаете, знайте: вашей жизни не хватит искупить свою вину перед Родиной.

Изменились, посуровели лица у бойцов после речи командира.

Прозвучала команда «По машинам!», и всё пришло в движение. Водители нажали на стартеры, расчёты устроились под спарками. И колонна численностью более 80 машин покинула тихий лесной уголок Подмосковья.

Прибыв на станцию, погрузились в вагоны и поехали на запад. К концу третьих суток прибыли в Донецк, где поезд ненадолго задержался. Открылись двери вагонов, расчёты побежали к своим машинам и стали их выгружать. Далее мы своим ходом двинулись на юг.

Ночью прибыли в станицу Михайловка. Уже были слышны звуки артиллерии, видны отсветы пожаров. На окраине села машины замаскировали, поставили караул. Водителям и расчётам было приказано никуда не отлучаться. Бойцы устроились на отдых.

Осмотрев свою машину, прилёг отдохнуть и я. Но сон не шёл. Решил почитать письма из дома. В каждом письме мать просила беречь себя. Достал конверт от девушки, с которой познакомился накануне войны. После танцев мы с ней долго гуляли, договорились встретиться после рыбалки, но не пришлось… Война помешала. Валентина писала о гибели моего друга, которого убили хулиганы, когда он провожал свою девушку домой. Сообщала, что работает на прежнем месте, работы прибавилось, писала о знакомых, ещё не взятых на фронт. Ночь пролетела незаметно. Разбудил меня лейтенант Емельянов, приказал заводить машину. Предупредил, что будем сопровождать командира на передовую. Затем отправился будить разведчиков. Когда выехали за село, поняли, что фронт совсем близко. На дороге были видны следы вражеской бомбёжки, валялась разбитая техника, неубранные трупы лошадей…

На командном пункте дивизии командира встретил представитель Юго-Западного фронта и кратко ознакомил майора с обстановкой на участке обороны, где всё говорило о готовящемся большом сражении: подвозились боеприпасы, подтягивались резервы.

По данным разведки здесь сконцентрировалось большое количество войск, частей СС, сводные полки итальянских и испанских частей. И командованием фронта 3-му гвардейскому отдельному миномётному дивизиону «Катюш» было приказано произвести залп по этому скоплению. Разведчиками были приготовлены исходные данные. На скошенном поле за скирдами соломы была намечена огневая позиция.

Сюда же была проведена связь. Командир дивизиона, просмотрев данные разведчиков, согласился с ними.

– Пора начинать, – произнёс он.

По связи условным кодом передали:

– Расчехлить и зарядить установки!

Дальше последовала команда:

– Занять исходный рубеж!

Майор Куш-Жарко ясно представлял, что делается там, в станице Михайловской, где были замаскированы установки. И ему очень хотелось быть около машин. Но он понимал, что место командира на наблюдательном пункте.

Получив приказ, заряженные установки одна за другой выехали на огневую позицию.

– Всё готово! – доложили командиру.

– Вот и хорошо, – улыбнулся майор, взглянув на стоящего рядом представителя штаба фронта.

Тот приказал начинать. На огневую позицию передали команду:

– Приготовиться к залпу!

Смонтированные над машинами железные балки поплыли вверх и застыли в заданном возвышении.

Уложенные в ряды ракеты тускло поблёскивали. Командиры батареи Козачков, Ковалёв, Воробьёв  быстро проверили наводку и скомандовали:

– Расчёты в укрытие!

Всё было готово к залпу. Командиры орудий приникли к пультам. Все ждали команду «Залп!». Ждал её и майор Куш-Жарко. С волнением и тревогой смотрел он в стереотрубу, наблюдая за передним краем. Видел, как там выстраивались для атаки гитлеровские танки и пехота.

И вот они двинулись. И тут прозвучала команда:

– По фашистским оккупантам – залп!

Мгновение – и раздался ни с чем не сравнимый вой, скрежет. Взвились полосы огня и дыма. В сторону гитлеровцев полетело одновременно более 400 снарядов, оставляя за собой беловатые струи газа, но вскоре и они исчезли.

Всё стихло. Воздух вновь стал прозрачным и спокойным. А майор смотрел в трубу и прекрасно видел, как остановились объятые пламенем танки. Пехота завершила разгром врага.

Командир был убежден, что немцы не простят нам свои потери. И не ошибся. Чуть в стороне от дивизиона бушевала немецкая артиллерия. Не заставила себя долго ждать и авиация.

Дрогнуло у майора сердце. Не знал он, что все установки после произведённого залпа тут же развернулись и покинули огневую позицию, выжимая из машин что можно. В лесу для них было приготовлено укрытие. Немецкие самолёты, сбросив фугаски, были уверены, что накрыли странную артиллерию русских. Дивизион же благополучно добрался до леса.

Когда майор Куш-Жарко прибыл в расположение дивизиона, радости его не было конца: все установки оказались целы и невредимы. С командирами служб он поделился своими наблюдениями. Рассказал, как уцелевшие гитлеровцы бежали назад, искали укрытие. Их офицеры с пистолетами метались в обезумевшей толпе, пытаясь восстановить порядок.

И в тот миг майор не мог предположить, что с ним будет позднее. Во время обороны Севастополя он будет взят в плен, будет идти в колонне, поддерживаемый своими бойцами. В концлагере Ченстохов узнают, что он командир дивизиона катюш, подвергнут нечеловеческим пыткам, требуя рассказа об устройстве реактивного оружия. Ничего не добившись, обольют хлорной известью и полуживого закопают. Шедшая мимо польская женщина увидит, что бугорок шевелится, а из-под земли чуть слышен стон. С риском для жизни откопает майора, принесёт домой и выходит, а позднее передаст партизанам. И будет он ещё командовать партизанской бригадой, а после примет участие во взятии Берлина.

Всё это будет потом. А сейчас он с начальником штаба едет к переднему краю для осмотра результатов первого залпа. Гитлеровцы с этого участка отступили далеко на запад, оставив 30 сгоревших танков и самоходных орудий, многочисленные трупы. Несколько дней на этом участке стояла тишина. Войска Юго-Западного фронта получили передышку.

Через несколько дней, приняв подкрепление, гитлеровцы вновь развернули наступление, поставив перед войсками задачу взять город Запорожье. У них было численное превосходство в самолётах и танках, и поэтому войска Юго-Западного фронта были вынуждены отступить. Отходил к Мариуполю и наш дивизион.

Связисты упорно искали возможность пробиться в эфир, связаться со штабом армии, но слышали только немецкую речь. Дважды разведка выезжала, но возвращалась ни с чем. Только через несколько дней разведчики привезли цель. Тогда и был произведён ещё один залп. После этого немецкая авиация парализовала всё движение по дороге в Мариуполь, гоняясь за каждой колонной машин. Продвигаться на юг стало намного труднее. Приходилось ехать ночами, маскируясь в лесах.

И всё же Старый Крым, куда мы должны были прибыть, приближался. По данным разведки гитлеровцы подтянули в этот район большие резервы, создавая угрозу наступающим советским частям. Село трижды переходило из рук в руки. И вот здесь по скоплению немцев приказано было дать ещё один залп. Его произвели 27 октября 1941 года.

…19 ноября майор Куш-Жарко с дивизионом прибыл в Ростов-на-Дону. Город готовился к длительной обороне: на улицах были сооружены баррикады, проёмы нижних этажей заложены мешками с песком, в парках и скверах стояли зенитные орудия, по улицам курсировал военный патруль.

Дивизион расквартировался на окраине города. Машины замаскировали в парке санатория.

Ночью вдруг была подана команда «По машинам!». Всё пришло в движение. Машины стали выползать из укрытий и строиться в колонны. Одна за другой встали 11 катюш, а 12-й не было. Отвечал за неё старший лейтенант Реуданик. Он подбежал к командиру и доложил, что машина неисправна.

– Выясните причину неисправности и по возвращении мне доложите, – скомандовал майор.

Колонна двинулась в район станицы Синявской, где был дан очередной залп. Нельзя было без восхищения смотреть, как действует техника. Как загораются подбитые танки. Как пехота устилает землю трупами.

В Ростов дивизион вернулся поздней ночью. Машины поставили в городском парке, а сами разместились в детском саду, где всё напоминало о недавнем пребывании там детворы. В комнатах ровными рядами стояли столики и маленькие стульчики, на полках аккуратно были составлены детские поделки из глины и пластилина. Казалось: вот-вот откроется дверь и в нее просунет голову какой-нибудь малыш.

В соседней комнате рассматривался вопрос об установке, которая якобы была не в порядке. Опрашивались свидетели: командир тяги старший сержант Котельников, помощник тяги сержант Полетаев. Выяснилось, что бензопровод автомашины был забит листочками курительной бумаги. Караульный Литвинов, стоявший в то время у машины, подтвердил, что сержант Котельников был в то время у машины, открывал крышку бензобака. Котельников был взят под стражу для дальнейшего расследования. Роль сержанта Полетаева в этом деле осталась непонятной – ведь он был в паре с Котельниковым.

А город готовился к эвакуации. Часто объявлялась воздушная тревога. Когда стало ясно, что городу грозит оккупация, жители устремились за Дон. И днём и ночью тянулся людской поток, ехали машины с ранеными.

В один из дней к этому потоку примкнул и наш дивизион. Беженцы и раненые с интересом смотрели на странные крытые брезентом машины, похожие на понтоны. По дороге колонну нагнал командующий южной оперативной группой майор Воеводин. Он попросил выделить в его распоряжение 15–20 бойцов. И добавил, что местом дальнейшей дислокации будет город Батайск, где находились мастерские ГМЧ и артсклад.

На переправе было огромное скопление людей: беженцы, госучреждения с архивами, повозки с ранеными… Майор из комендатуры с пистолетом в руках пытался навести порядок. Сделать это было практически невозможно. И пока он пытался разобраться, кого же первым пропустить на переправу, одна из машин, гружённая какими-то ящиками, левым задним колесом сорвалась с моста, опрокинулась и застопорила движение.

Подъехал командующий ГМЧ и приказал пропустить нашу колонну, мотивируя тем, что везём совершенно секретный груз. Тут же солдаты поспешили сбросить застрявшую машину в воду и освободить проезд нашим установкам. Только мы переправились, как в небе показались немецкие самолёты и стали бомбить район переправы. Началась паника. Спрятаться людям было негде. Заговорили защитные орудия, били по самолётам, не давая им сбросить бомбы. Самолёты, встретив такой отпор, развернулись и улетели.

В Батайске батальон был расквартирован на окраине. Машины поставили во дворах. Расчётам разрешили отдохнуть. Но отдыха не получилось. В небе постоянно кружились вражеские самолёты. Только под вечер наступило затишье.

А наутро в Ростов вошли немцы. Начались пожары, погромы, грабежи. С НП было видно, как в оккупированный город входят эшелоны с войсками, а из него отправляют то, что награбили. Хорошо было видно из-за Дона, как по путям маневрировали паровозы. Одни уходили на запад, другие – на северо-восток.

В полдень мы получили приказ командующего Юго-Западным фронтом произвести залп по скоплению вагонов на ростовском железнодорожном вокзале. 12 тяжёлых машин выехали из Батайска. Дорога шла вдоль железнодорожного полотна Ростов – Батайск, мимо сгоревшего депо, разрушенных зданий.

Около разрушенной трансформаторной будки разместили КП. Отсюда было прекрасно видно, как прогуливаются немцы, горланя песни. Командир разведки Емельянов определил расстояние до вокзала, вычислил угол цели. Дал команду радисту, чтобы тот вызвал установки на передовую.

Командир, ознакомившись с данными разведки, приказал начинать. Залп – и в воздух полетели ракеты, сметая всё на своём пути. Загорелись вагоны, гружённые снарядами. Стали взрываться цистерны с горючим. Рельсы от огня перекручивались, как проволока.

Не прошло и десяти минут, а вокзал пылал. Горело всё, что могло гореть: вагоны, рельсы, здания, техника; казалось даже, земля горит.

И как всегда, сразу же показались самолёты. Но расчёты знали, что надо делать после залпа: уезжать как можно скорее.

Залп произвёл впечатление на советских бойцов. Радостными криками провожали они наши машины. А у нас было чувство гордости, что владеем такой техникой.

Ещё один залп сделали в районе станицы Синявской. И после девяти дней оккупации немцы были вынуждены оставить Ростов и отступить к Таганрогу.

Наступило временное затишье. Бойцы приводили в порядок машины, своё обмундирование, готовились к дальнейшим боям. Дни были загружены до предела. В один из дней ко мне подошёл наводчик Бачиев и сказал, что сегодня уходим. И действительно, вечером прозвучала привычная команда «По машинам!». Строили догадки, куда едем. Разведка не уходила. Решили, что идём на переформирование, о котором уже давно поговаривали.

Но, приехав в Ростов, погрузились в вагоны, и нас повезли на юг.

2. ОБОРОНА СЕВАСТОПОЛЯ

 

Мы не могли тогда предположить, что новый, 1942 год будем встречать в осаждённом Севастополе, станем участниками жестоких сражений.

В Новороссийске погрузились на крейсер «Красный Крым» и теплоход «Чапаев» и отправились к крымским берегам. Белые чайки сопровождали наши корабли. К вечеру начался шторм. Морские волны ударяли о берег, и от их ударов корабль содрогался. Нам было приказано спуститься в трюм. Никто в эту ночь не уснул: качало, как на качелях. К утру всё успокоилось, бойцы потянулись на палубу, на свежий воздух. Я устроился на каких-то ящиках и стал наблюдать за горизонтом. Незаметно уснул. Проснулся, когда утро было в разгаре, тёплые солнечные лучи приятно грели лицо. Море совсем успокоилось. Кто-то крикнул:

– Виден берег!

Корабли, подойдя к береговому фарватеру в районе Балаклавы, легли курсом на Херсонесский мыс.

И тут нас обнаружили немцы. Заговорила артиллерия. Появилась отвлекающая дымовая завеса, прикрывающая транспорт от снарядов врага. Показались наши краснозвёздные самолёты, на помощь спешили торпедные катера. И мы смогли прорваться в осаждённый Севастополь. Он был уже сильно разрушен. Настроение у людей поднялось, все считали, что опасность миновала. Но на Инкерманском створе наши корабли снова попали под шквал немецких снарядов дальнобойной артиллерии. Огонь был настолько сильным, что казалось, будто корабли сейчас разнесёт в щепки. Мы проскочили Константиновский равелин, прошли через боны и пришвартовались в Южной бухте.

На окраине города шёл бой, и эхо артиллерийских залпов хорошо было слышно. У причала, где пришвартовались прибывшие корабли, увидели затонувший крейсер «Червона Украина», немного подальше – сгоревший транспорт «Седов». На другом берегу бухты, несмотря на утренний час, кипела работа: виднелись вспышки электросварки и стук пневматических молотков – там ремонтировали повреждённые в боях суда. Машины выстраивались в колонну, и разгрузка шла очень быстро.

Командира дивизиона вызвали в штаб, где его встретил командующий сухопутной обороной генерал-лейтенант И. Е. Петров. Он ознакомил майора с обстановкой в Севастополе. Немецкие части вплотную подошли к Инкерману. Если они овладеют высотами, то не устоять городу. Необходимо было немедленно включиться в бой. Майор Куш-Жарко заверил, что его дивизион готов выполнять приказ.

Прощаясь, генерал спросил:

– Что может ваша грозная техника?

– Укажите цель, товарищ генерал, – ответил майор, – да покрупнее.

– Ну, целей вам будет достаточно.

Прибыв в бухту, командир приказал выслать разведку в район Инкермана, подготовить данные для залпа, а расчётам готовиться к нему. Командный пункт разместили в подвале разрушенного дома. Сюда же была проведена связь. Установки поставили в укрытие, закрыв их сетями.

Гитлеровцы знали, что на этом участке стоит обескровленная бригада, рассчитывали без потерь сломить сопротивление. Но немецкое командование просчиталось. Оно не учло одного: мужества советских бойцов. Солдаты дрались до последнего, раненые не покидали передовую.

Разведчики побывали на командном пункте 7-й морской бригады, встретились с полковником Жидиловым, который ознакомил их с обстановкой и рельефом местности. Майор Куш-Жарко, просмотрев данные разведки, произнёс:

– Судя по всему, ваши расчёты правильны, будем начинать.

Условным кодом он передал на установки, чтобы их расчехлили и зарядили. Не прошло и пяти минут, как оттуда сообщили о полной готовности. Послышалась команда:

– Занять огневую!

И сразу тяжёлые машины, ломая под собой кустарник, тихо выехали, выстроились на подготовленную разведчиками позицию.

Ещё раз командир посмотрел на лежащие перед ним расчёты и дал команду:

– Приготовиться к залпу! Сигнал – красно-зелёная ракета!

Расчёты вошли в укрытие. Командиры установок закрывали лобовые стёкла броневыми щитами. Двутавровые балки поплыли кверху и застыли в заданном положении. На них поблёскивали реактивные снаряды, нацеленные на врага.

Ракета – и одновременно в сторону неприятеля полетело более 400 снарядов, сопровождаемых страшным грохотом. И после этого всё стихло. С КП дивизиона хорошо было видно, что загорелись 14 танков, как метались фашисты в поисках укрытия. Горело всё, что могло гореть. Но немцы быстро пришли в себя и, получив подкрепление, возобновили атаку, пытаясь любой ценой овладеть Инкерманом.

С НП 7-й бригады попросили повторить залп. И снова огненные полосы прочертили небо. Разрушительный смерч вторично обрушился на немцев. После наших залпов только убитыми было более 800 немецких солдат. А сколько искорёженной техники!

Гитлеровцам пришлось оставить надежду овладеть Инкермановскими высотами. Не вышло у них и встречи Нового года в черноморской крепости.

На другой день немцы решили выправить положение. Они направили главный удар из селения Дуванкой через Бельбекскую долину на Мекензиевы горы. Здесь, на узком участке фронта, по долине между горами Азис-Ата до высоты Кая-Баш были сосредоточены для прорыва обороны крупные силы противника: танки, кавалерия, пехота, техника. Их натиск сдерживали морские пехотинцы 8-й бригады полковника Вильшанского, которая уже была вымотана боями. На помощь пехотинцам пришла наша техника. И снова полетело в сторону врага более 400 снарядов. Затем залпы повторились, внося хаос в планы врага.

Это продолжалось несколько дней. Не успеет дивизион прибыть в расположение, поставить установки, как поступают новые указания о скоплении вражеских войск на том или другом участке. Так дивизион провожал старый, 1941 год.

И было заметно, как всё реже проявляют гитлеровцы активность во всех четырёх секторах Севастопольского оборонительного района. С нетерпением каждый солдат ждал перелома. Гитлеровцы, понеся большие потери, не смогли овладеть черноморской крепостью. В течение зимы они не предпринимали крупных наступательных операций. Только авиация не оставляла город в покое – постоянно бомбила его с воздуха.

В один из январских дней налетело на город до двадцати «юнкерсов», которые стали сбрасывать на город фугаски и зажигательные бомбы. Несколько таких бомб упало в расположение дивизиона. Загорелись машины с реактивными снарядами. И только мужество гвардейцев, поднятых по тревоге, помогло предотвратить их гибель. Сержант Громадин и водитель Сергеев, невзирая на огонь, стаскивали с машин ящики со снарядами и относили их в безопасное место, за что и были представлены к правительственным наградам.

На другой день немцы повторили атаку. Их было уже вдвое больше. Но и мы укрепили укрытие, и вражеские бомбы нам не причиняли вреда.

3. МУЖЕСТВО

 

С каждым днём из осаждённого Севастополя всё дальше уходила весна. Крымское солнце всё жарче пригревало землю, воздух становился знойным и удушливым, и только в тени можно было чувствовать себя легко. Вечером же, когда спадал зной, всё затихало. Бойцы дивизиона, уставшие, засыпали сразу.

А в штабе дивизиона подводили итоги прошедшего дня. Только что стало известно, что немцы подтянули в направлении Бельбекской долины большое количество артиллерии, миномётов и танков. Самолёты с воздуха бомбили не переставая.

7 июня гитлеровцы в третий раз перешли в наступление на Севастополь. Командующий оборонительным районом генерал-лейтенант Петров приказал прибыть к рассвету в район боевых действий и произвести залп по скоплению вражеских войск.

В ту памятную ночь мне не спалось. Было душно. Я вышел на крыльцо. Ко мне подошёл разведчик Тюлькин, попросил на закрутку табака, зная, что курево у меня есть всегда. Он закурил, и мы стали всматриваться в темноту. В стороне от Северной бухты были видны вспышки и сигналы летающих ракет. К нам подошёл командир разведки Емельянов. Мне он приказал заводить машину, а Тюлькину – будить товарищей. Мы выехали на передовую. Когда приблизились к Инкерману, услышали звуки сильного боя. Сидевший со мной командир разведки был хмур и неразговорчив. По дороге он сказал, что немцы пошли в третье наступление на Севастополь. Они открыли по всему 20-километровому фронту мощный огонь. Не прекращала наносить бомбовые удары и авиация. Так продолжалось до 6 июня 1942 года. Дивизионная разведка докладывала, что немцы готовятся к мощному штурму на город, особенно на участке 172-й дивизии, куда мы и направлялись.

Майор Куш-Жарко беспокоился, сумеет ли его дивизион сдержать наступление немцев своим огнём. Всегда спокойный, сейчас он преобразился. Все команды отдавал чётко, кратко, громким отрывистым голосом. Один залп, другой... Зелёная Бельбекская долина покрылась серыми немецкими трупами.

Только через 30 лет нам стали известны результаты этих залпов. Убитыми было около тысячи гитлеровцев, пятьдесят вражеских танков и самоходных орудий.

На Корабельную дивизион больше не вернулся.

С 20 июня 1942 года начал ощущаться недостаток реактивных снарядов, которые изготовляли на Большой земле, а прорваться в осаждённый Севастополь было очень трудно. Иногда это удавалось самоходным лодкам или быстроходным катерам. Но полностью восполнить нехватку снарядов они не могли. Сложнее с каждым днём становилось маневрировать дивизиону после залпов. Часто машины не успевали далеко отъехать и попадали под обстрел вражеской авиации. 25 июня под Балаклавой мы попали под миномётно-артиллерийский обстрел. Одна неприятельская мина разорвалась у лежащих на земле реактивных снарядов, приготовленных для следующего залпа. От взрыва ракеты сдетонировали и стали вертеться по земле, а затем последовал мощный взрыв. От зажигательных осколков загорелась первая установка батареи, за ней – вторая. Расчёты бросились тушить пламя на установках.

Первым погиб Костя Нажмуров. К убитому товарищу подбежал Андрей Дроздов. Увидев безжизненное тело, крикнул:

– Убит Нажмуров!

И сам почувствовал, как ударило по правой руке. Левой рукой схватился за рукав – он был пуст.

Как было ни опасно находиться возле установок, ни один из бойцов не отошёл от них. Все машины были потушены.

Артиллерийский обстрел немного стих, но ребята не радовались этому. Командир дивизиона приказал раненого Дроздова отправить в госпиталь, а тело убитого Кости Нажмурова положить под спарки. Вечером Костю похоронили. Мне особенно тяжело было с ним расставаться – Костю я считал своим другом. Он был любимцем дивизиона, полный юмора, веселил товарищей на привалах, и никто на него никогда не обижался. Познакомились мы с ним в военкомате, с самого начала служили вместе. Стоя у могилы друга, я вспомнил, как Костя во время отступления помог мне переправиться через речку. Моя машина застряла. Все проезжали мимо, а он остановился и помог отбуксировать машину в безопасное место.

25 июня обстановка в Севастополе осложнилась. Немцы прорвали оборону, которую держала 79-я морская стрелковая бригада полковника Потапова, и вышли к Инкерманской долине. Мелкие их группы сумели просочиться к морю. Обезумев от радости, они снимали с себя грязные, мышиного цвета гимнастёрки, брызгались морской водой. Жадно посматривали на видневшийся впереди них город. Немцам казалось, что вот-вот, сломив упрямство русских фанатиков, они войдут в крепость на море. И не могли понять враги, что же заставляло русских без боеприпасов и продовольствия удерживать этот маленький каменистый клочок земли.

А защитники Севастополя стояли насмерть, дрались за каждую высоту, за каждый камень.

Всё же 30 июня 1942 года ранним утром немцы прорвали оборону, вышли к Сапун-горе и колоннами стали продвигаться к городу. Но их продвижение было остановлено отчаянным сопротивление русских катюш.

Правда, ненадолго.

Залп – и над дорогой поднялось облако пыли и дыма. Над первыми 14 танками взметнулось пламя, дорогу завалило трупами. Немецкое командование не могло простить такой наглости русским. Они бросили все силы на подавление артиллерии. И им на этот раз удалось это сделать. Часть машин загорелась, кое-кого убило или ранило. С большим трудом загасили огонь, отправили раненых в госпиталь, убитых ночью захоронили.

Тогда дивизион понёс самые большие потери в людях.

Заканчивались снаряды. Был получен приказ от командования Севастопольской обороны: в ночь с 30 июня на 1 июля 1942 года прибыть в Камышовую бухту для эвакуации на Большую землю.

Но корабли в бухту не смогли войти, и когда взошло солнце, мы увидели на высоте цепи гитлеровцев, за которыми шли танки. По ним было произведено два последних залпа. Больше у дивизиона снарядов не было.

Было приказано: машины уничтожить, а самим отойти на Херсонесский мыс и держать оборону с автоматом в руках.

После войны оставшиеся в живых гвардейцы в память о легендарных катюшах посадили 12 берёзок, привезённых из Подмосковья, где в 1941 году формировался 3-й отдельный гвардейский миномётный дивизион.

4. ПОСЛЕДНИЙ БОЙ

 

Скрылись в морской пучине 12 катюш, оставшиеся в живых бойцы, выполняя приказ, отошли с автоматами на Херсонесский мыс, заняли небольшой участок у 35-й береговой обороны.

Много раз гитлеровцы пытались сбросить в море горстку бойцов. Бомбили с воздуха, били из миномётов и мощной артиллерии, не умолкал треск автоматов, но оборона держалась.

От разрыва бомб и снарядов землю трясло, всё гудело, грохотало, горело. Горячий крымский воздух был пропитан гарью жжёного тола и горевшего снаряжения. Только затихал обстрел артиллерии и миномётов, улетали к себе вражеские самолёты, раздавались крики:

– Ура!

Бойцы бросались в атаку, отбивали наседавшего врага, наносили гитлеровцам урон. Но и сами несли большие потери. Трудно было сосчитать количество отбитых атак.

Наступал вечер, а с ним приходила желанная тишина, нарушаемая стонами раненых. Казалось: после такого обстрела никого не осталось в живых. Но проходила ночь, и с рассветом всё оживало. Из укрытий и расщелин в окровавленных тельняшках и гимнастёрках выползали люди и снова, охрипшие, с криком «Ура!» шли в атаку. И так несколько дней.

В короткие минуты затишья оставшиеся в живых бойцы разыскивали своих командиров, друзей. Но тишина многим стоила жизни. То неожиданно застрочит пулемёт, то из укрытия покажется фигура в мышиной форме и польёт из автомата русского бойца.

Казалось, что нет больше сил сопротивляться, но на клич «Коммунисты, вперёд!» поднимали головы раненые, поправив повязки, заряжали остатками патронов свои диски и шли в атаку. Мечтали продержаться до вечера, дождаться прихода кораблей. А их всё не было: пройти в бухту не давали немецкие самолёты. Сколько раз за последние трое суток мы прощались с жизнью, но смерть всё обходила нас.

Когда стемнело, мы с товарищем спустились к морю. Здесь встретили командира Куш-Жарко. Поговорили. Майор понимал, что очень трудно, но просил держаться до последнего патрона, а они как раз и кончались.

Недалеко от нас сидела семья офицера. У жены на руках был ребёнок лет трёх, который всё время просил пить. Показывая маленькими ручонками на морскую гладь, говорил:

– Мама, пить. Вон сколько водички!

С бледным лицом сидел рядом отец. Вдруг он как-то странно посмотрел на жену, на сына. Она поняла его взгляд. Поднялась, пошла вдоль моря. Вспомнила, как они ждали первенца, когда приехали после училища в Севастополь. Были уверены, что родится сын. И только сейчас она поняла, какую ошибку совершила, что не эвакуировалась с другими жёнами комсостава. Сквозь сознание до неё дошли слова мужа:

– Лена. Вон там вода, напои Андрейку.

Капитан вынул из кобуры пистолет, снял с предохранителя, направил на жену с сыном. Хлопок – женщина на звук повернулась. На затылке сына – маленькое красное пятно. Ребёнок обмяк, повис на руках матери. Вторая пуля пришлась ей в лоб. Женщина покачнулась, стала медленно оседать на землю, не выпуская тела ребёнка из рук. Прошло ещё мгновение. Капитан повернулся к морю и, как бы прощаясь с ним, выстрелил себе в висок.

Не передать чувства, которое овладело мной. Била нервная дрожь. Заболела голова, стало клонить в сон. Стало ясно, что надвигается самое страшное. Держать оборону мы больше не могли. Не было людей, боеприпасов, пищи, воды. Мучили жажда и жара. Последние наши укрытия гитлеровцы разрушили.

Глубокой ночью вдруг засверкали огни кораблей, ждать которых уже отчаялись. Не дождавшись, когда они пришвартуются, бросились в воду. Немецкий наблюдатель, заметив сигнальные огни и движение на воде, начал бить трассирующими пулями, а затем обрушился на плывущих миномётно-артиллерийский огонь.

Обстрел нарастал. Недалеко от меня разорвалась мина. Послышались крики людей, просящих помощи. Я решил укрыться за скалами. Подумал, что, когда всё успокоится, поплыву. Но ближе к утру корабли стали разворачиваться и уходить. Это были последние корабли. Больно было смотреть на раненых – у них не было надежды никакой.

Бесцельно я стал бродить в предрассветной мгле. Подошёл к тому месту, где сидела утром семья офицера. Их тела кто-то заботливо отнёс в сторону и завалил камнями. Присел. Не заметил, как заснул. Снились родные места, девушка, с которой познакомился перед войной.

Когда проснулся, увидел рядом своих однополчан: Субочева, Лежнева, политрука Ковалёва. Нас собралось человек 150. Раненые отдали свои патроны. И решили мы сделать дерзкий налёт на немцев. С криком «Ура!» бросились на врага. Немцы этого никак не ожидали. Сначала они открыли бесприцельный огонь, но скоро пришли в себя, и снаряды стали ложиться ровнее.

Неожиданно рядом разорвалась мина, горячий воздух обдал меня, голова закружилась, и я потерял сознание.

 

5. НЕВОЛЯ

 

Тихо. Стрельба прекратилась, развеялось облако дыма. Постепенно стал приходить в сознание. Попытался встать, но голова закружилась, и я снова упал, больно ударившись головой о камни. Опять наступила тишина, хотя на самом деле стоял многоголосый гомон. Гитлеровцы пристреливали оставшихся в живых раненых солдат. Придя в себя, услышал рядом чужую речь:

– Русс, ауфштейн!

На голос открыл глаза. Передо мной стоял немец, держа ногу в грязно-коричневом сапоге у меня на груди. От нее пахло чем-то неприятным. Немец направил на меня автомат и произнёс:

– Иуде? Коммунист?

Я стал подниматься. Сапоги с моих ног были сняты. Меня босого, еле державшегося на ногах повели к колонне пленных. Там я увидел своих бойцов из дивизиона: Полетаева, командира тяги, и старшего лейтенанта Реуданика, на которых были белые повязки полицаев. Во время боёв на Херсонесском мысе они пропали, и все считали их убитыми. Негодованию нашему не было предела.

Стояла нестерпимая жара. Казалось, что всё живое ищет спасения от неё, но тяжелее было не столько от жары, сколько от сознания, что ты теперь не принадлежишь себе. Больно было видеть, как разрушен город: улицы завалены битым кирпичом, щебнем, везде валялась искорёженная техника. И трупы, трупы, трупы…

Колонну построили и повели через весь город. Отдельные жители уныло смотрели на проходившую колонну, надеясь увидеть близких или знакомых.

За городом нас встретили огороженные колючей проволокой сторожевые вышки, немцы, прогуливающиеся в металлических касках. Это был первый лагерь по пути в неволю.

Рано утром, когда ещё не высохла роса, ударами в спину немцы стали всех выгонять за ворота, строить в колонну и с криками «Шнель! Шнель!» погнали по Ялтинскому шоссе на Бахчисарай. По дороге нас обгоняли машины с прицепленными орудиями. Немцы, смеясь и гогоча, фотографировали колонну.

– Русски капут, буль-буль! – и бросали в пленных пустые консервные банки, остатки яблок.

Могли ли мы тогда предположить, что через несколько десятилетий нам, ветеранам обороны Севастополя, будут демонстрировать эти киноленты, нашедшиеся у немцев в архивах кинохроники?

Конвоиры шли в шортах, в гимнастёрках с засученными рукавами, без конца отстёгивали фляги с водой. А мы смотрели на них с завистью, мечтая о глотке воды. Шли в колонне по пять человек. В нашей пятёрке было четыре человека из дивизиона, и мы держались друг друга. К нам ещё примкнул тяжело раненный матрос с крейсера «Красный Крым». Тельняшки на нём не было, вся грудь была перебинтована. Нелегко ему давался каждый километр тяжёлого пути. После очередного привала матрос совсем занемог. Товарищи помогали ему идти, брали под руки. Но к вечеру ему стало совсем плохо, и он попросил оставить его на обочине дороги. Перед тем как выйти из колонны, он попрощался с каждым из нас и, шатаясь, прихрамывая, вышел. К нему тут же подошёл конвоир, послышалось рычание собаки и крик:

– Хальт!

Но матрос продолжал сидеть, глазами провожая проходившую колонну.

Послышалась короткая очередь – матрос упал на землю. Пленные видели, как кровь по виску стекала на забинтованную грудь.

Шли до ночи. Когда стемнело, показались огни Бахчисарая. За городом нас опять ждал лагерь, опутанный колючей проволокой.

За воротами нас встретили немецкие офицеры в чёрной форме с эмблемой «СС» в петлицах. Рядом с ними стояла другая группа разношёрстно одетых врагов. И среди них мы увидели Реуданика и Полетаева.

Гестаповец на ломаном русском языке объявил:

– Коммунисты, комиссары, евреи, два шага вперёд!

Наступила гробовая тишина. Никто не шелохнулся. Тогда гестаповец поманил к себе Полетаева, и тот пальцем указал на коммунистов из нашего дивизиона – шофёра Сергеева и наводчика установки Бачиева. Гестаповцы подлетели к ним, выдернули из колонны и втолкнули в отдельную загородку из колючей проволоки, предварительно раздев до нательного белья. Утром их должны были расстрелять. Но ночью, рискуя жизнью, к ним пробрался санитар дивизиона Александр Климов, вывел через слабо натянутую в одном месте проволоку в общую зону. Немцы их не хватились и с рассветом оба товарища ушли с нами в Симферополь.

К полудню третьих суток мы подошли к окраине Симферополя. Город, казалось, вымер. Но это только казалось. Первыми нашу колонну заметили ребятишки.

– Пленных ведут! Наших пленных! – кричали они.

На ребячий крик выбегали из домов женщины. Всматривались в измученные, обросшие щетиной лица. Одна из женщин, несмотря на окрики, подошла к одному немцу и стала ему объяснять, что пленные хотят пить. В руках у неё было ведёрко с водой. Но конвоир ударом ноги вышиб ведёрко из рук женщины. И снова окрик:

– Русски, вег, вег!

Прошла неспокойная ночь. А утром нас погрузили в товарные вагоны.

…С грохотом захлопнулись двери, лязгнули буфера, и поезд медленно, постепенно набирая скорость, повёз нас в неизвестность. В небольшом зарешёченном колючей проволокой вагоне было человек 70, не было места даже сидеть. Здесь собрались бойцы из разных частей: моряки, артиллеристы, сапёры, пехотинцы.

Я занял место у окна. Рядом со мной примостился раненый матрос. От его забинтованной ключицы шёл тяжёлый запах. Матрос, кусая пересохшие губы, часто здоровой рукой вытирал холодный пот со лба. Мы не знали друг друга, но общая беда нас сблизила. Я сочувственно спросил:

– Что, тяжело?

– Нелегко, когда плечо разворотило, – ответил тот.

Мы познакомились. Его звали Андреем. И он рассказал, что в последние дни, когда стояли на Сапун-горе, в их блиндаж угодил снаряд. Все погибли, его и товарища ранило: того осколками в грудь и ноги, его вот оставили без руки. Каждый рассказал о себе, о своей довоенной жизни. Андрей работал поваром в ресторане в Одессе, оттуда же и был призван в армию. После обучения был зачислен на крейсер «Красный Крым».

Стоявшие рядом прислушивались к нашему разговору. Один из бойцов попросил махорки на закрутку. Андрей здоровой рукой достал кисет и отдал ребятам. И махорка быстро пошла по рукам, обратно к хозяину не вернулась.

– Осталось от друга, он…

– Убит гитлеровцами по дороге к Симферополю, – закончил я, вспомнив матроса, которого мы вели под руки.

После курения повеселели, подобрели. Потеснились, попробовали усесться и завели разговор: кто откуда, кто где служил, как попал в плен… Лишь об одном никто не говорил: коммунист он или нет. И ребята нашего дивизиона не могли сказать, что они «катюшники», – это было большим секретом.

Скоро разговор в вагоне затих. Измученные люди задремали. Тревожная тишина навевала уныние. Сквозь дремоту работала мысль: всё это страшный сон. Зрело решение: нужно бежать. А куда? А как? С этой мыслью я засыпал и просыпался.

Утро не принесло облегчения. Поезд мчался мимо белых хат. Война и здесь прошла. Кругом была пустота. Пусто было и на душе. Плен лишил возможности защищать Родину. Втайне я завидовал тем, кто с победой дойдёт до Берлина, вернётся домой победителем. С гордостью они будут говорить, что сделали всё для разгрома врага. А что я скажу? Был в плену? Работал на немцев? Как я буду смотреть в глаза близким? И всё более крепло решение бежать. Бежать! Во что бы то ни стало!

С этой мыслью я отошёл от окна, вернулся на место. Андрей сильно стонал. Бредил, просил пить. Под вечер успокоился. А ночью ему опять стало плохо. Чуть рассвело, он взглянул на нас как-то странно, словно прощаясь, да так и остался лежать с открытыми глазами. Его перенесли на середину вагона.

Шли четвёртые сутки пути. От жары и вони было невмоготу. Всех тянуло к окнам. Из-за этого начались перебранки, каждый старался занять место у окна. Немцы на остановках двери не открывали, вагон не убирался. После Андрея умерло ещё двое. Трупы разлагались, делая воздух ещё тяжелее. Кому-то нужно было проявить инициативу, но люди боялись открыться. И тогда поднялся политрук нашего дивизиона Ковалёв.

– Товарищи! – громко произнёс он. – В нашем вагоне едет много раненых, им труднее. Без помощи, еды, воды им не добраться до места. Умерло три человека, может быть больше, если мы не позаботимся о них. Предлагаю перенести раненых к окну.

И на просьбу политрука откликнулись. Пленные стали отходить от окна, уступая место больным. И всё же один упрямо продолжал стоять у окна. На просьбу отойти закричал:

– А не отойду! Я первым занял это место и не хочу погибать из-за других.

Ковалёв, поправив гимнастёрку, резким голосом скомандовал:

– Встать! С вами разговаривает командир. Освободите место у окна!

Этот голос заставил многих поднять головы – так давно они не слышали воинской команды. С любопытством рассматривали человека, рискнувшего открыться, обеспокоенного положением раненых бойцов.

Тот, который не хотел отходить от окна, что-то хотел сказать, но перед ним встала могучая фигура наводчика дивизиона Белобородова. Тот взял скандалиста за ворот, дёрнул на себя и пинком откинул на середину вагон. Упав, этот боец прохрипел:

– Приедем на место, вы получите всё сполна. Первым скажу, что вы коммунисты.

А наутро появился ещё один труп. И никого не интересовало, кто расправился с этим человеком.

Под вечер прибыли в Николаев. Поезд остановился.

– Кто из Одессы? Кто из Николаева? – перекличка ранила сердце, вызывая тоску по свободе.

Открылись двери, впустив свежий воздух. Румынские солдаты ворвались в вагон, пересчитали пленных. Убрали трупы. Состав тронулся дальше. После ещё двух остановок прибыли в Одессу. Смельчаки на платформе пробовали передать пленным продовольствие. Но удавалось это единицам. Получившие хлеб делили его с товарищами.

Недолго стоял поезд. И снова гудок, и состав повёз нас дальше на запад.

Через два дня прибыли в Румынию. Только поезд остановился, как за окном раздались крики и ругательства, лай немецких овчарок.

– Репеде, репеде, русули дрожу! («Скорей, русские черти!»)

Узники, стоя на перроне, с любопытством рассматривали местечко, куда их привезли. Справа виднелся вокзал с интересным названием «Васлуй». Далее – небольшой парк, за ним белые хаты, утопающие в зелени. Мы держались вместе.

Не было с нами только нашего командира – его мы оставили в Николаеве.

6. ВАСЛУЙ

 

В голове колонны шагал румынский офицер, размахивая плёткой, рядом шел солдат с автоматом, держа на поводке собаку. Офицер кричал, что медленно движемся, сыпал ругательства. Часто слышалось слово «камфара». Позднее узники так и прозвали его – Камфарой.

Шли недолго. За городом мы оказались у ворот лагеря, опутанного колючей проволокой. На сторожевых вышках были установлены прожектора и пулемёты. Подойдя к баракам, увидели обросших худых людей. Нас пересчитали. Счёт у румын явно не сходился, так как по дороге в каждом вагоне были умершие.

В бараке мы – политрук Ковалёв, наводчик Белобородов, водитель установки Борис Раскатов и я – держались вместе, постарались и устроиться рядом. К нам примкнул ещё и подводник Александр Попов. Плотно прижавшись друг к другу, сидели мы, думая каждый о своём. Мысль о побеге не выходила из головы. Было тихо, только стоны раненых нарушали тишину. Мучила жажда, хотелось есть. Но тяжелее всего было от мысли, что ты в неволе. Потихоньку задремали. Но это не был сон. Одолевали кошмары.

Утром нас с ругательствами выгнали на улицу, построили в колонны. Вдоль них бегали писари с бумагой, спрашивая каждого его имя, фамилию, часть, где служил. Другие краской ставили на одежде номера. С этого времени у нас не было имён – только номера. По ним нас вызывали, по ним наказывали за малейшую провинность. Попутно писари и полицаи за пайку хлеба выторговывали грязную рубаху или солдатские брюки, а затем перепродавали румынам за деньги.

Переписав всех, нас оставили стоять под палящим солнцем. Долго никто не появлялся. И только когда раненые начали падать, теряя сознание, из комендатуры вышла группа румынских офицеров. Камфара приказал всем догола раздеться для проведения обыска. Осмотр продолжался несколько часов. Солдаты и полицаи выворачивали карманы, заглядывали под мышки. Забирали всё, что не забрали немцы в Бахчисарае. В огонь летели оставшиеся кусочки бумаги, карандаши. Семейные фотографии. Только под вечер дали команду развести всех по баракам. Мы, к счастью, оказались вместе. Заняли места, легли на подстилку, пахнущую хлоркой, и, уставшие, голодные, быстро уснули.

Утром картина повторилась. Лагерные полицаи с криками и ругательствами ворвались в бараки, выгнали всех на улицу. Пересчитали и погнали к сараю, именуемому столовой. Строем провели мимо котлов. Кто был с котелком или с консервной банкой, подходил к ним, получал небольшую порцию баланды и кусок тёмно-серого месива – мамалыги, как называли его румыны, быстро на ходу проглатывал и вставал в строй. Это был завтрак. Но и обед, как мы узнали потом, мало чем от него отличался.

Наша группа должна была вместе со всеми добывать в карьере камень. Вместе с нами в колонне шёл узник с бледным до синевы худым лицом и впалой грудью. Его всю дорогу мучил сухой удушливый кашель, и время от времени он сплёвывал на землю красную мокроту. По дороге в карьер он нам и рассказал о порядках в лагере, предупредил, что бьют здесь за всё: за то, что опоздал на проверку, неправильно повернулся, не отдал честь офицеру… Особенной жестокостью отличался оберлейтенант Думитрсону, нами прозванный Камфарой. Из-за плохого питания здесь узники быстро слабеют. Того, кто уже не может работать, помещают в лазарет, а оттуда в яму за проволоку. И добавил:

– В лазарет не советую попадать. Там условия ещё хуже, чем на работе. Работающему дают пайку хлеба, замешанного на древесной муке, а в лазарете не получишь и этого – только мамалыга.

Прошла неделя, как приехали в Васлуйский лагерь. На работе быстро уставали. Лица наши похудели, некоторые заключённые стали пухнуть от голода. От кувалды и кирки появились кровавые мозоли, впоследствии перешедшие в язвы. Инструменты от слабого удара со звоном отскакивали, и стоило больших усилий добыть карьерный камень. Та пища, которую мы получали, не могла восстановить силы.

Целыми днями до захода солнца мы работали под окрики конвоиров – капо. Конец работы возвещал колокол. Тогда мы брали в руки те камни, что добыли, и возвращались в лагерь, где их складывали в кучи. Это были горы камней. В лагере получали черпак баланды, 200 граммов хлеба и шли отдыхать. И так каждый день.

Расскажу, что такое баланда. В кипяток кладут немного крупы, чуть масла, соли, всё размешивают до однородной массы. Но лагерная баланда – это совсем другое. Во вскипячённую воду бросают зелёные стручки фасоли, иногда подсаливают. И всё.

День шёл за днём. Утром с криками, ударами палок выгоняли на работу, вечером же, если не было замечаний от капо, узники получали свою порцию баланды и валились на нары обессиленные.

Тот узник, который присоединился к нам в первый день, всё больше слабел. Но в лазарет категорически отказывался идти. Мы видели, как трудно ему добывать камень. От слабого удара глыба не разбивалась. Товарищи, работавшие рядом, старались помочь расколоть камень, вечером дотащить его до лагеря. Ни имени, ни фамилии своей он нам не сказал. В один из дней он не смог пройти и половину пути. И тогда он вышел из колонны и сел на свой камень. С тоской смотрел он на проходивших мимо товарищей по плену. К нему тут же подлетел конвоир с овчаркой, приказал встать, взять камень и догонять колонну. Но человек этот не подчинился и только ниже опустил голову. Конвоир спустил собаку. Она с рычанием набросилась на жертву и стала её рвать. Вначале узник как мог защищался, закрывал лицо руками, но скоро всё стихло.

На другой день, идя на работу, мы увидели на том месте тёмное пятно, лоскутки одежды да брошенный камень. Тяжёлое чувство охватило нас. Вот ещё один русский солдат остался лежать далеко от родины.

Этот случай многих заставил задуматься о своей судьбе. Мысль о побеге с новой силой охватила меня. Она преследовала всюду: и днём, когда долбил киркой камень, и ночью, когда сон не шёл.

Август на исходе, дни были удивительно однообразны. Старшим в нашей группе был политрук Ковалёв. Но это только мы знали, что он политрук. Для всех он был просто заключённый № 1130. Однажды, когда я шёл с ним в паре, решил поговорить, открыть свои мысли о побеге – мне нужен был совет старшего товарища.

Вырваться из плена – это совсем не просто. Я начал издалека, туманно говорить, но Ковалёв сразу понял, в чём дело. Подошёл ко мне настолько близко, что только я один слышал его.

– А как думаешь с питанием?

– Думаю через день откладывать пайку хлеба.

– Да, – задумчиво произнёс Ковалёв. – Это только сказать легко. А чувствуешь себя как?

– Пока ничего. А как вы себя чувствуете? Не согласитесь со мной пойти?

– Я? – он как-то странно на меня посмотрел. – Я не собираюсь. Сильно ослаб, не хочу быть обузой. Счастливого тебе пути!

О нашем разговоре политрук никому не сказал.

А мысли о побеге одолевали всё чаще. По ночам снились кошмары. Казалось, что меня догоняют собаки, рвут одежду. Во сне я часто вскакивал, пугая лежащих рядом товарищей.

Как-то на площадке, где происходило построение, офицер по кличке Чапа заметил, что я не снял фуражку после команды снять «капеллы» (пилотки). Он подлетел ко мне вихрем, ударом кулака свалил на землю и стал пинать, приговаривая:

– Русский чёрт! Русский чёрт!

Утолив злобу, приказал раздавать завтрак, а меня, избитого, в синяках, кровоподтёках, голодного, отправили в барак. В тот утренний час там было тихо – все ушли на работу. Я залез на своё место и стал обдумывать план побега. Я уже достаточно хорошо знал местность вокруг лагеря. Километрах в десяти-пятнадцати виднелась роща, правее были румынские селения. Всё это нужно было пройти за короткие ночные часы.

Но мне нужен был товарищ. И я решил ближе познакомиться с соседом по нарам. Вечером мы, прижавшись друг к другу, с ним долго шептались. Саша сразу понял, о чём идёт речь. Он сам думал об этом постоянно, только не решался никому открыться. В ту же ночь мы обо всём договорились. Решили откладывать по пайке хлеба. Он, правда, засохнет, но это было не страшно. Вторую же пайку делить пополам.

Готовились недели две. Хлеб действительно засох, на некоторых кусочках появилась плесень, но всё же это был хлеб. Экономия нам не прошла даром: на работе чаще уставали, лица ещё больше похудели и вытянулись. Возвращаясь с работы, думали лишь об одном: только бы не упасть.

 (Окончание следует)

Из архива: май 2011 г.