Земфира Муллагалиева. Сквозь горизонт

Дверь

Ночь… Тишина, светло. Кажется, что я – на дне реки с кристально-прозрачной водой. А полная луна вот-вот разольётся. И она следит за мной. Мёрзну, но останавливаюсь, не сводя глаз с луны. И не могу понять, где нахожусь. Но понимаю: одной ногой стою на пороге перед закрытой дверью. Повернуть обратно не в состоянии. Вижу, как тяжёлая толстая дверь начинает открываться. Я должна войти туда. Может, за этой дверью найдётся спокойное место, где я сяду и перепишу из тетради отца его воспоминания о войне. И их наконец-то прочтут. Давно ищу уединения, надеясь на то, что кто-нибудь на несколько дней одолжит ключи от квартиры, где никто не потревожит меня. Эти унизительные душевные переживания держат меня, как путы, в рабском, беспомощном состоянии… Дверь распахнулась, и в моей душе потеплело… обретеньем надежды. Нужно зайти, закрыть за собой дверь на засов… Мечтаю о том, как, переступив порог, сяду, отдохну… Осторожно захожу в большой дом… или… Или вышла на улицу? С каждым шагом становится светлей. Но неожиданно всё вокруг окрашивается в вишнёво-красный цвет. Но нет – это только стена… она стала такой. Поражённая, останавливаюсь. Протягиваю руки к стене, а она отдаляется от меня, пропадает… Вдруг под ногами что-то треснуло, хрустнуло и… застонало? ...Вздрагиваю, смотрю под ноги. На моих ногах – красные туфли. Не мои. Но чьи? В растерянности быстро их снимаю, остаюсь босиком. Под ногами опять что-то… Тетрадь! Тетрадь отца с воспоминаниями о войне. Оглянулась, быстро подняла тетрадь, прижала её к груди. Как эта тетрадь оказалась здесь? Чувствую чьё-то присутствие. «Кто ты? Откуда, зачем?» – спрашивает приглушённый голос. Тихо шепчу: «Дочь солдата…»

Дочь солдата

Дочь солдата. Чей голос я услышала? Пытаюсь разглядеть, кого-то увидеть… Господи! В окровавленной земле – края солдатских касок. Из горлышек наполовину засыпанных походных фляжек стекает вода. Капли бегут бесконечно… Треугольные письма бойцов, прерванные на полуслове, обагрённые кровью…  Хочу взять их в руки, но не могу дотянуться – они от меня далеки. Вроде близко, под ногами, но достать не могу… Как в тумане – в размытом видении – женщины в белых платках слезами омывают эти солдатские треугольники. Слёзы, смешанные с кровью, подкатываются к моим босым ногам. В страхе, задыхаясь, пытаюсь взлететь, оторваться от земли. Я же умею летать! Умею! Пытаюсь подняться, взлететь. Ещё и ещё! ...Оторвалась от земли. Вижу на горизонте зарево огня и дыма… Молчаливые тени падающих и вновь поднимающихся солдат. Мой отец. Он тоже должен быть здесь, среди этих солдат. Пытаюсь разглядеть его, узнать. Но почему я думаю, что он среди них? Я же знаю, что отец вернулся с войны живым. Мы с ним собирались ехать на Украину по следам его боевой славы – по его военным дорогам. Но я продолжаю упорно искать отца среди павших солдат. Нет сил… Опускаюсь на землю. Из солдатских фляжек продолжает стекать вода… Живы ли они – эти солдаты? А я? Кто живее – я, они? Я или они?..

Тетрадь

Я или они? Ноги не слушаются меня, но я продолжаю идти вперёд. Снова что-то хрустнуло. Вроде ничего не было, а вот лежит на земле папина дневниковая тетрадь. Пытаюсь поднять её, но выпадает и та, что была за пазухой. Листочки обеих тетрадей разлетелись, и я не в состоянии их поймать. Что скажу отцу, как оправдаюсь? Плакать не могу, только всхлипываю. Тетрадные листы разлетаются и падают на землю, как белые цветы с яблонь. Почему как они – яблоневые цветы? И тут же ответом мне: «И у нас будет свой яблоневый сад. Как на Украине».

Как на Украине

Как на Украине… Я узнаю этот тихий голос – голос отца. Он зовёт меня за собой… И вот уже вижу. Осенний тёплый день. Отец с лопатой готовит землю к посадке молодых саженцев. А мы – его дети – гурьбой, шмыгая от усердия и важности происходящего, в нетерпении суетимся вокруг него каждый со своим молодым деревцем и бережно передаём их отцу, так будто отправляем в первый полёт птенцов – осторожно и ласково. «Вот так. И у нас, с Божьей помощью, вырастет свой яблоневый сад. Как на Украине. Так ведь, мои дорогие»… Но что это? Саженцы выскальзывают из моих рук. Пытаюсь их собрать. Но они превращаются в белые лепестки. Отец с моими сёстрами и братьями отступают… Всё дальше и дальше… Их черты размываются и растворяются в туманной дымке... Белые цветы – те самые тетрадные листы. Тянусь за ними… О, Боже! В земле – белые кости! Белые осколки.

Белые осколки

Белые осколки. Прорастают из земли. Запутанные клубки: яблоневые цветы, тетрадные листы… Что скажу отцу, как объясню ему?... Продолжаю идти, стараясь не потревожить, не задеть их… И снова под ногами – хруст и стоны… Взлететь, взлететь, глядя за горизонт! Что за горизонтом?...  Иду… А за горизонтом – снова горизонт…

Какой горизонт?! Я же была в доме! Я же вошла в дверь… Неужели схожу с ума? Задыхаюсь. Я – живая или они – живые? Ищу чётки, их нет в моих руках. Пытаюсь вспомнить хоть какую-нибудь молитву, чтобы проснуться, но не могу… не могу проснуться. Нет – это не сон. Всё чётко и явственно. Ясно вижу дым и языки пламени на горизонте. Дойти до него и найти отца…

Горизонт

Найти отца… Добежать, не касаясь ногами земли и костей, что покоятся в ней. Чувствую её дрожь и волненье – сдвиг земной коры. Ноги тяжелеют, как приклеенные. Кажется, что спотыкаюсь о кости. Эти кости… они пускают корни! Нет! Нет! Господь, помоги! В страхе поднимаю глаза, чтобы только не видеть… и взгляд упирается в горизонт. Упирается? Нет – перескакивает…

Я переступила порог. Господи, я прошла сквозь горизонт. Боясь увидеть что-то страшное, закрываю глаза. Бог мой, Ты всё знаешь! Спаси и сохрани!

Что-то зазвенело… Время! Разве у времени есть дух? Шепчет: «Торопись! Торопись!» Сама себе говорю: «Открой глаза! Открой, что бы ни увидела»… Вижу дверь. Опять эта большая тяжёлая дверь! Дверь и порог…  С какой стороны двери я нахожусь – перед ней или за ней? Устала…

Папа любил запах лимона

Устала… Спиной прислонилась к двери. Пытаюсь сползти и сесть на порог. Хочется верить, что это порог моего родного дома. Обнадёживая себя стучусь в дверь… дверь своих воспоминаний… Когда была ещё студенткой, приехала домой после долгого отсутствия, а дверь заперта. Стало тревожно. Я прислонилась к двери и закрыла глаза. Сползла, села на порог, отдышалась… Звенящая тишина… Не могла пошевелиться. Очнулась от звука… что-то перекатываясь упало на землю. Это выпали из моей открытой сумки лимоны. Заранее представляла, как приеду домой, положу лимоны на стол, прикрыв их полотенцем, а сама спрячусь. Отец зайдёт домой и радостно скажет: «Дочка приехала, лимонами пахнет». А мама шутливо и таинственно: «Обманывает тебя нюх. Не приехала она, хотя я тоже соскучилась по Зульфире». Папа любил запах лимонов… Я смотрю на лежащие на земле лимоны. Время остановилось…

Тишина становится осязаемой – синего цвета, и лимоны тоже стали не жёлтого, а синего цвета. Чувствую, что растворяюсь в этой синей тишине, которая становится всё более плотной и телесной… Тишина раскололась. Это открылись ворот, заскрипели колёса телеги, раздался разговор и смех родителей. Я заплакала. Может, опять… опять, как тогда откроются со скрипом ворота и… Чувствую, как бесшумно открывается дверь, но не могу пошевелиться и оттого, не удержавшись, падаю навзничь на землю.

«Живи, живи!»

Падаю навзничь на землю. Надо мной – небо и луна. А на небе – в лунном свете – надпись: «Живи, живи!» Господи! Надпись на небе! С надеждой пытаюсь ощутить в руках чётки… Надпись на небе… Не может быть!

Нахожу в себе силы глубоко вздохнуть и… проснуться. Пенье птиц за окном. Поют птицы зари. Сама себе шепчу: «Живи, живи». Это явь?!

Тетрадь!!! Вспомнила про тетрадь отца. Из-под книг и корреспонденции достала толстую тетрадь, прижала её к груди. Цела и невредима! Прости, отец! Плачу… Это воспоминания отца о войне. Я – дочь солдата – известная писательница, до сих пор не могу опубликовать их. Всё не хватает времени. И что же мне делать, как быть? А отцы ждут. И будут ждать…

А ведь моя ещё не родившаяся душа, обречённая вернуться на Землю, тоже ждала, чтобы отец вернулся домой с победой. Господь сохранил его. Он прошёл через огонь и воды, возвратился живой, тем самым предвосхитив рождение своих детей в будущем – моё рождение и рождение моих братьев и сестёр.

На празднование 40-летия Победы отца пригласили на Украину. «Дочка, ты поедешь со мной, напишешь обо всём этом книгу», – сказал он. Готовились к поездке, с нетерпением ждали…

7 апреля 1985 года. Осколок снаряда, который отец носил столько лет под сердцем, сместился, оборвав его жизнь. До Дня Победы оставался всего один месяц…

Для меня время остановилось. До сих пор ощущение такое, будто отец погиб на войне от рук фашистских захватчиков, не увидев Дня Победы в мае 1945 года…

Я долго сижу в тишине, прижав к груди тетрадь отца, не смея её открыть. Хочу позвонить другу в Уфу, – режиссеру-писателю, но боюсь разбудить его звонком. И всё же, пальцы сами собой набирают его номер. «Расскажи мне, пожалуйста, ещё раз про музей “Живи, Земля!” Его стены на самом деле вишнёвого цвета? Если это так, то я сегодня была там», – говорю ему, смеясь. Друг не ленится и в подробностях рассказывает о музее опять и опять. А я внимательно его слушаю.

«Живи, Земля»

Я внимательно слушаю… На одной из макушек земного шара, в Башкирии, есть город Октябрьский. Там, в школе № 17, – музей «Живи, Земля!» В день 70-летия Победы музею исполнилось 25 лет. Руководитель музея – Кашапов Равиль Акрамович – со своим отрядом добровольных помощников занимается поиском солдат, погибших и пропавших без вести в годы Великой Отечественной войны. География поисков обширна – Ленинградская, Смоленская, Новгородская области – те места, где затерялись бойцы Красной Армии. Так же, в июне 1942 года, были потеряны следы  Мусы Джалиля – известного татарского поэта. Позже выяснится, что после ранения он попал в плен и был казнён вместе с ещё одним татарским поэтом – Абдуллой Алишем 25 августа 1944 года фашистскими палачами. Весь мир помнит это…

Кашапов рассказывал о том, как однажды под его ногами что-то хрустнуло. «Господи! Что это?! Поверить невозможно: человеческие кости, черепа!» У него потемнело в глазах, закружилась голова. Останки погибших солдат, как щит, закрывают Землю.

А мы… Часто ли мы оглядываемся назад? Сумеем ли мы донести до будущего поколения истину об ужасах этой войны, разбудить их сердца? Будут ли они помнить о тех, кто шёл на смерть ради них, ради жизни на Земле. В Стерлитамаке, как и в Октябрьском, есть школа с тем же номером 17, в стенах которой располагается музей «Память». Отца приглашали посетить его, но я так и не нашла времени и сил для организации поездки. До сих пор не могу себе простить этого. А ведь с другими ветеранами Великой Отечественной войны и солдатами-афганцами я общалась гораздо больше, чем с собственным отцом.

Часть своей поэмы я посвящаю поисковикам, которые отыскивают останки погибших солдат и сведения о них, отпевают и перезахоранивают их, чтобы навсегда упокоились их души. Навсегда. Господь, дай нам сил всегда помнить о них, молить за них. За тех, кто с улыбкой шёл на верную смерть.

Змея на дороге

…молить… за тех, кто шёл на верную смерть…

Папа мне говорил: «В жизни никогда не бывает ничего случайного и не надо оставаться равнодушным к любым незначительным моментам, происходящим с тобою». Эти его слова я запомнила на всю жизнь, так, словно они были высечены в камне, – навсегда. Однажды мы возвращались из леса после сбора ягод. Папа не торопил коня. Мы с мамой сидели спиной к нему. Мы разговаривали. Телега, укрытая свежескошенной травой, спокойно катилась. Но неожиданно отец остановил коня, ни слова не говоря. Повернувшись к отцу, я увидела причину остановки. Посреди дороги, свернувшись в тугой клубок, лежала большая чёрная змея. Отец успел показать мне глазами: «Молчи!» Его предупреждение было обоснованно: мама очень боялась змей. От одного их вида она могла потерять сознание. Отец вынужден был свернуть на другую лесную дорогу, которая была длиннее и дольше, но также шла до нашей деревни. И сделал он это лишь для того, чтобы мама не увидела страшную змею. При этом ему пришлось придумывать оправдание: он, якобы, что-то оставил на этом пути недавно. Я до сих пор помню его слова о том, что спящую змею ни при каких обстоятельствах не нужно тревожить. На другой день мы узнали: после нас человек, проезжавший по той же дороге, упал с моста вместе с лошадью и телегой в том самом месте, где лежала змея, едва оставшись в живых. Мост разрушился во время проезда этого человека. Не знаю, что случилось со змеёй, но для нас она стала предупреждением. Неизвестно, что стало бы с нами, если б мост разрушился тогда, когда мы стали бы проезжать по нему, потревожив при этом змею. Маме мы так ничего и не сказали. Случайность. Но из скольких подобных случайностей соткана наша жизнь.

Каждый окоп – мавзолей

Вспоминаю середину августа 1984 года. В моей маленькой, тесной комнате, расстелив на полу палас, сидит отец. Он читает книгу. Я пытаюсь подсунуть под него подушку, а он её отодвигает: мол, что я – старик? И так увлечён чтением, что даже не слышит моего предложения попить вдвоём чай. Мама и сестра Гузель ушли в магазин. Вчера вечером брат Венир привёз их из деревни (брат возил военкома района). Родственники в Ташкенте ждут нас в гости. Поезд отправляется из Стерлитамака. Но у меня нет времени. Я должна ехать в Москву по журналистскому заданию с ходатайством об освобождении безвинно осужденных студента и милиционера. Завтра я провожу родственников. А потом всю жизнь буду каяться, что не поехала с ними. Но об этом я ещё напишу.

Время, время…  А отец неожиданно закрывает своё лицо книгой, которую читал. Я испугалась: вдруг с ним что-то случилось. И тут же, вижу: обложка книги – цвета спелой вишни. Как будто красная птица села на седеющую голову отца… Его худые пальцы заметно дрожат на этой кроваво-красной обложке… Наконец он оторвался от неё, глубоко вздохнул и произнёс: «Да! Его зарыли в шар земной! Каждый бывший военный окоп превратился в мавзолей». У него вздрагивали губы… Отец заложил страницу книги чем-то и отложил её. Чем именно? Тогда я не обратила на это внимания. «Может, попьём горячего чая с лимоном вдвоём?» – папа любил запах лимона.

Голос тальянки

На следующий день, посадив родственников на поезд, я вернулась в свою комнату, открыла заложенную страницу книги, которую читал отец. Закладкой была фотография, с которой на меня смотрел молодой солдат, играющий на тальянке. Мне тут же почудилась красивая татарская мелодия, наполнившая собою всю мою маленькую комнату. На обороте фотографии я прочитала: «На память моей дочери Зульфире. 1943 год. Время войны. Госпиталь города Саратов. Ранение во время освобождения города Мелитополь в районе совхоза Садовый. Уничтожили четыре немецких танка и десант фашистских пехотинцев». Я тут же пожалела о том, что не еду с ним к родственникам. Сколько бы я услышала сейчас от него в поезде рассказов о войне… Прошли осень и зима, наступил март. Я старалась завершить все свои дела в предвкушении долгожданной поездки на Украину. Отец заболел, врачи уверяли, что всё будет хорошо. Я по-прежнему продолжала заниматься своими неотложными делами, веря в то, что у меня ещё столько задушевных бесед с отцом наедине впереди. А папа всегда начинал свой рассказ словами: «В наше время…»

Листовки

В наше время… Стихи на той книжной странице, заложенной фотографией молодого бойца Красной Армии, были стихами Сергея Орлова. И через 31 год я вписываю в листовку, которую пишу к 70-летию Великой Победы, эти потрясающие строки:

            …Его зарыли в шар земной,

                   А был он лишь солдат,

                   Всего, друзья, солдат простой

                   Без званий и наград…

                   Руками всех друзей

                   Положен парень в шар земной,

                   Как будто в мавзолей…

В наше время. Я уже представила, как эти листовки будут летать над городом, как белые голуби – птицы мира. Неожиданностью стало то, что мои листовки, вопреки ожиданьям, будут красного цвета – цвета крови. Красные голуби над мирным городом.

«Я – не аферист»

Красные голуби над мирным городом… А память не даёт покоя, не отпускает… Пишу… Та же тесная комната на полу которой сидел отец… Вспомнился разговор с Арслановым, редактором газеты «Стерлитамакский рабочий», в которой я работала. Он, увидев мою маленькую комнату, сказал: «Отец твой – инвалид войны, пропиши его к себе, получишь квартиру». Когда я озвучила предложение Арсланова отцу, тот коротко отрезал: «Дочка, я – не аферист! Мои боевые товарищи получили вечную прописку в окопах. Заслужишь, сама получишь прекрасную квартиру».

Эх, доброта, кристальная честность и чистота отца. Такой он был…

Мост

Такой он был… Вспоминаю: сенокос. Я – восьмиклассница – хлопочу возле костра. Недалеко от меня, укрывшись в тени большой и ветвистой липы, отдыхают двое моих дедушек и отец – солдаты-воины. Чуть в стороне слышны звонкие молодые голоса девушек и юношей, занятых на сенокосе. А я делаю всё, чтобы дедушки и отец не заметили меня, занятые разговором между собой. Они, перебивая друг друга, вспоминали «свою» собственную, личную войну, нахваливая при этом медовуху, приготовленную моей бабушкой. Мало кто из тех, кто действительно был между жизнью и смертью на той священной войне, любил вспоминать о том, что с ними происходило. И только оставшись наедине, друг с другом, они позволяли себе откровенность. Это часто происходит с теми, кто видит в собеседнике подобного себе – родственную душу – того, кто также побывал в твоей «шкуре». Нахваливая медовуху, один из дедушек, глядя на ещё не скошенное поле травы и цветов, произнёс: «Такую красоту и косить жалко, а скольких молодых парней скосила война». Отец встрепенулся после этих слов и сказал: «Говоря о молодых, мои дорогие родители, не могу забыть одно чрезвычайное событие, произошедшее со мной». Оба деда тут же дружно воскликнули одобрительно: «Продолжай, продолжай!» Папа вздохнул и продолжил: «Это случилось, когда мы отступали. В душе всё горело и клокотало так, что хотелось грызть фашистских гадов зубами. А мне было приказано остаться в деревне, которую начали занимать немцы, с особым, секретным заданием и никак не проявлять себя, иначе – трибунал. А в наше время с теми, кто не выполнял приказа, особо не церемонились. Так вот: «отсиживался» я в погребе у бабы Тани. А погреб в хате на Украине не такой, как в наших избах. В нём можно жить. Немцы были на подходе, а наших раненых солдат и вместе с ними молодых украинских девушек, которых могли отправить в Германию, не успели переправить через мост и оставили в лесу. Эту тревожную весть принёс мне мальчик – внук бабы Тани – единственный, через кого я поддерживал связь со «своими». И у этой группы оставался только один путь к «нашим» – через мост, который охраняли один пулемётчик и два автоматчика. Ситуация выглядела безнадёжной, и я послал своего мальчонку к ним с приказом, чтобы они ничего не предпринимали и оставались в лесу до моего особого распоряжения. Конечно же, я изменил своё имя, ведь любое вмешательство грозило мне военным трибуналом. Но как я мог оставить умирать раненых и девчонок. Вернувшись, мальчик сообщил мне, что мост охраняет только один автоматчик. Видимо, фашисты посчитали, что этого достаточно. Группу можно было переправить только ночью. Дождавшись назначенного времени, я подобрался к мосту. В это время года на Украине очень светло. Было полнолуние, и я ясно видел вблизи от себя немецкого солдата. Он, сидя, прислонился к столбу. Решив воспользоваться моментом, я подполз к нему вплотную. Выяснилось, что мой враг спал, обняв свой автомат. Я обязан был немедленно его уничтожить. Но… о Боже! Он моложе меня! Его тонкая – ещё совсем по-детски – шея, несмотря на свою белизну, очень ярко выделялась в таком же белоснежном свете луны. Ей-богу! У меня встал комок в горле: так жалко стало его, ведь даже спящую змею нельзя трогать, так что же говорить о человеке. Но я обязан был его убить, иначе – провал. Моя рука, державшая нож, вспотела. Я не в силах был нанести им удар, и в этот момент немец пошевелился. Я, кинувшись к нему, забрал его автомат. Немец, проснувшись, оцепенел от страха, впившись в меня своими голубыми глазами. И только ресницы у него мелко дрожали, показывая весь его ужас и страх в ожидании смерти. Крепко обняв врага, я закрыл ему рот своей ладонью и прошептал по-немецки: «Пожалуйста, успокойся. Твоя смерть мне не нужна, ты ничего не видел и ничего не слышал. Понял меня?»…

В жизни не забуду, как в лунном свете, будто в тумане, раненые солдаты и украинские девчонки проходили по мосту – как по лезвию ножа, словно по дороге между адом и раем. Мне казалось, что это длилось бесконечно. Я перестал дышать, время остановилось для меня…

Я пришёл в себя лишь тогда, когда мой связной – мальчишка, – дёрнув меня за руку, восторженно прошептал: «Как здорово! Как быстро – в один миг»…

Папа замолчал, а дедушки одновременно прошептали: «А потом, потом?»

Не каждый немец – фашист

А потом, потом… Папа сделал глоток из пиалы и таинственно улыбнулся: «Потом… перед выполнением задания мы случайно встретились с ним – глаза в глаза. Моё сердце никогда так сильно не билось, готовое разорвать грудь. Пробежала мысль: «Чёрт бы с ним, хотя бы успел выполнить задание…» И в этот миг немецкий парень улыбнулся так, что только я мог понять значение его улыбки. Мы прошли мимо друг друга. Эту улыбку я чувствовал на протяжении всей оставшейся войны. Она была для меня подарком судьбы… Дорогие мои родители, не каждый немец – фашист. С другой стороны, и среди наших находились те, кто встречал фрицев с хлебом и солью. Они и сегодня не спят»… «Молитвами твоей матери мы вернулись из этого ада, – сказал дед. – Я уверен, что Господь есть». «Дорогие отцы, я вступил в партию в окопах, – ответил отец. – Там мы не разбирались, кто из нас какой нации и какой веры. Мы были едины. Да, молитвами матерей Бог нас сберёг». Оглянувшись, он заметил меня: «У тебя чай готов? Костёр не погас?» – и хитро улыбнулся из-под своих усов. А я совсем забыла про свои обязанности. Костёр, действительно, почти угас, и я принялась разжигать свой очаг заново…

Загадочный майор Павлик

…Разжигать свой очаг заново…  А отец, уже не обращая внимания на меня, продолжил: «После того, как я успешно выполнил задание политрук, обняв меня за плечи, спросил: «Мухарам, а ты случайно не знаешь, кто спас ту нашу группу с ранеными бойцами и молодыми девчонками? Скажи мне по секрету, что за майор Павлик провернул эту невозможную операцию у тебя под носом?» Я, глядя ему в глаза, искренне ответил: «Нет, не знаю». На что он, рассмеявшись, похлопал меня по плечу: «Тоже мне, разведчик!» – и после некоторого раздумья продолжил: «А твоего связного мальчишку мы направили в Москву учиться». Думаю, мы оба поняли друг друга…

Папина Украина

Папина Украина. Яблоневый сад. Сегодняшний день… С распустившихся цветков так любимых им деревьев вместо росы капает алая кровь. Украина! Могла ли ты в том победном 45-м представить себе, что с тобой сделают те, которые не спят, те, которые забудут память своих отцов и слёзы матерей. Что с тобой стало? Если б отец увидел это. Он бы, наверное, не стерпел и встал на защиту той земли, которую так полюбил, полюбил как свою Родину. Но он не может этого сделать… А перед моими глазами снова: папино лицо, которое он закрывает обложкой книги вишнёвого цвета. Она словно два крыла красной птицы… И я слышу голос отца: «Каждый окоп – мавзолей»…

Сквозь горизонт

Лунная ночь. Я, отец, его мальчик-связной, раненые солдаты, юные украинские девчонки… проходим по мосту через реку жизни. Молодой немецкий солдат тихо провожает нас, а мы продолжаем идти по тонкому мосту. Река превращается в океан, а мы всё идём и идём… к горизонту – через горизонт – сквозь горизонт.

Пишу… Сама, как в призрачном сне, иду босиком по земному шару, прижимая к груди военный дневник отца…

Пишу стихи для мирных листовок: «Сквозь горизонт», «Океан».

Господи, помоги, спаси и сохрани!

Кто живее? Мы? Они? Слышите звон времени? Кажется, Дух Времени тоже страдает…

Босиком, снова и снова, перешагиваю сквозь Время – сквозь горизонт…

Из архива: май 2016 г.