Гузель Садыкова. А кругом ночная тишь, только ты шумишь, Атышь...

Три часа на электричке, затем шесть километров пешком по рельсам с грузом, двадцать километров — по тайге. И только увидев, вернее услышав, этот мощный хлёст воды по скалам, понимаешь, что одно другого стоит.

Перед нами он — великий Атыш. Леденеет на душе. Нет, не от холодной воды, а от легенд, которыми просто окутан водопад. Местные люди рассказывают, что Атыш не раз «проглатывал» людей ледяной пастью, ставя чёрную точку в их жизни… Но нас Атыш встретил гостеприимно, переливаясь на солнце, бросая блики в глаза. Атыш будто смеялся вместе с нами.

И вдруг, стоя на гроте водопада, я поняла, как он одинок и как ему дороги встречи с нами. В ледяном Атыше живёт тёплая душа…

Уже темнеет. Но не хочется уходить. Распрощавшись с Атышем, мы возвратились в лагерь. Отведали ужин, приготовленный Кримой Ахияровной Валиевой (кстати, не зря говорят, что на природе еда вкуснее, чем дома), и собрались около костра, напевая песенку:

А кругом ночная тишь,

Только ты шумишь, Атыш…

Только здесь понимаешь, как тебе дороги друзья, как они близки.

Упала звезда… Все загадали желание. Я знаю, что загадал каждый. Точнее, желание у всех одно. Не могу сказать какое — не сбудется.

* * *

Яркий лунный свет не давал уснуть. Огромные старинные часы, задыхаясь от пыли, медленно пробили ровно три часа. Холодный свет месяца не давал покоя, заливая в душу синюю печаль. Тишину нарушало жалобное жужжание мухи, с налёта ударяющейся о стекло окна. И ей не спится... Жужжание это наводило какие-то безнадёжные, навязчивые мысли.

Осторожно встав с ужасно скрипучей кровати, я на цыпочках пошла по холодным голубым квадратикам лунного света, лившегося из окна на крыльцо. Закоптелая дверь была заперта на тяжёлый, разбухший от сырости засов. Подняв его, я отворила дверь. С улицы ударило свежим скрипучим морозцем. Постелив на заиндевевший приступок тёплый плед, я укуталась пушистой бабушкиной шалью. Во дворе был разлит приятный жёлтый тёплый свет старого фонаря. А вокруг него, летними мотыльками, кружились суетные снежинки. От шали приятно пахло молоком. Любимый бабушкин сад, декорация на широкой сцене, стоял, ярко освещённые светом. Поочерёдно кланяясь друг другу, скидывали пушистую мантилью снега старые ели. Стройно в рядок стояли молодые яблони. «Ушли в отпуск, — сказала бы бабушка. — Вот накормили нас румяными яблочками, а теперь отдыхают».

Всё в этой полуспящей картине было как-то чинно, благородно. На плед упала заблудившаяся снежинка. Боясь, что растает, я неосторожно попыталась скинуть её. На одеяле лежала крапинка слезинки. Но я знаю: она бессмертна. Она была раньше, при бабушке. Я ловлю её, пытаясь рассмотреть прекрасную сеточку узора. Она будет всегда. Будет так же неосторожно ложиться на чьи-нибудь тёплые руки и так же таять. Но не умирать. Ведь она бессмертна...

«Ты думаешь, мы их хозяйки? — спрашивала, тепло улыбаясь, бабуля, указывая на наш сад. — Не-е-ет! Это они наши хозяева. Каждой иголочкой, каждым листиком, каждой трещинкой на коре хозяева. Они меня проводят, тебя проводят. Мы уйдём, а они будут всё жить, жить, жить...» Бабушка гладила меня по голове тёплой, пухлой рукой.

Бабушку они уже проводили...

Великие, таинственно-молчаливые, прекрасные наши создатели. Все: от пугливой снежинки до могучей ели. И пройдут сотни, тысячи лет, а они будут с усмешкой наблюдать сверху вниз за нашей бессмысленной суетой...

Из архива: январь 2005г.