№11.2023. Талгат Сагитов. Дуновения памяти

Перевод с башкирского языка Азамата Сагитова

Дуновения памяти

Аромат печи, которая до конца ещё не остыла после свежеприготовленного хлеба…

Дыхание лона деревьев и растений, царства птиц и зверей, идиллии речных и озерных вод, энергии скал и гор родной земли…

Благоухание солнечно-лунных, облачно-грозовых лучей, с теплотой низвергающихся с купола неба…

Обволакивающий бесконечный поток множества проникновенных слов, благих пожеланий, добрых лиц и открытых сердец людей, встретившихся на моем достаточно долгом жизненном пути…

Веяния чистоты и веры, нравственности и порядочности, силы и стойкости, формировавшие меня и физически, и духовно…

Ароматы, благоухания, потоки, веяния, дыхания – все те дуновения, что навсегда отложились в моей памяти и сделали из меня Человека...

Гирей-Кыпчаки. Юрматы

Говорят, человек сам не может выбрать ни место рождения, ни свою Родину. Определиться с родителями, датой рождения тоже не в его силах. И это абсолютная истина, которая не требует доказательств. Она так же непоколебима, как Полярная звезда прочно, незыблемо занявшая свое место в космической то ли бесконечности, то ли бездне. И совершенно нет необходимости ни доказывать это, ни опровергать. Так это создано, таковы законы природы, общества. Когда размышляешь об этом, вспоминаются слова народного поэта Башкортостана Назара Наджми: «Какая же мудрость в природе!» Страшно представить, в какой хаос могло бы быть ввергнуто человечество, если бы человек имел возможность такого выбора... Сколько уголков, краев на земном шаре, сиротливо изнывая от тоски неописуемой, влачило бы существование без красы Земли – Человека, и сколько мужчин и женщин лишились бы познания родительского счастья. Слава Богу, что этот мир устроен не так...

Что до меня – если бы Небо и предоставило такую возможность, я все равно, безусловно, выбрал бы свой родной край, своих мать и отца... Думаю, что не только я, но и тысячи, миллионы других людей рассуждают так же.

Макарово I

Родился я 31 июля 1942 года в деревне Макарово Макаровского (ныне Ишимбайского) района в семье Сагидуллина Нигматуллы Фаткулловича и Газизовой Зулейхи Абулнагимовны. Удивительная красота Башкортостана, каждого его уголка, каждого района хорошо известна всем, кого влечёт мир, интересует страна. Видимо, потому что это родной край, мой район представляется мне особенно красивым. Он, действительно, отличается и природой, и историей, народом в целом и своими личностями. Расположенные на правом берегу срединного течения Агидели священные горы Торатау и Шакэтау (Шахтау называют её в просторечии), Куштау и Юрактау, сотни тысячелетий возвышаясь над окружающими лугами и полями, со своей высоты наблюдают за течением жизни. В пятидесяти километрах на восток от Стерлитамака берут начало отроги Урала. Хребты Алатау, Башалатау, Кадерле, Биктар, Такаты, Калу (высота каждого из них – свыше 600 метров) на протяжении многих веков являлись колыбелью нашего рода-племени, определяя и регулируя образ его жизни, защищали нашу мать-землю, отстаивали её. А какие здесь природные богатства: нефтяные месторождения, сырье для производства соды, плодородный чернозём, быстрые серебристые реки, а ещё древние пещеры, скала Калимоскан, водопад Кукраук... И нет конца эпитетам при обозрении всей этой красоты. Волнующее состояние души в такие моменты очень точно передают трогательные строки молодого талантливого бурятского поэта Намжила Намбуева, трагически погибшего в 23 года:

О, Родина,

Лишь гляну на тебя –

Моя песня умолкает

Смущенно.

Безусловно, есть много воплощающих в себе и восхищение, и гордость стихотворений, поэм о Родине, посвящений и гимнов и у башкирских служителей Музы, влюбленных в родной край. Небольшой, но яркий пример: сто сердечных признаний ста авторов были опубликованы в период подготовки к 100-летию нашей республики в первом, втором и третьем номерах журнала «Агидель» в 2019 году. Невозможно их читать без волнения. Стихотворение же Намжила Намбуева, состоящее всего из десяти слов, вобравшее в себя чувство, мироощущение, знание жизни, мечты, цели, нежность, патриотизм и веру, оставляет бесконечное пространство для размышлений каждому, читающему эти строки. Дофантазируй, домысли, допиши, напиши, как велит твоя душа, продолжи это стихотворение, как подсказывает твое сердце. «О, Родина, лишь гляну на тебя – моя песня умолкает смущенно. – Тыуған илем, һиңә бер күҙ һирпһәм,  уңайһыҙлыҡ тойоп йырым тына». Кажется, мысли ушли в сторону…

Смотришь на красоту своей колыбели и невольно вспоминаешь героический эпос «Урал-батыр». Герой-исполин, победив все враждебные человечеству силы, добывает тереҺыу – живую воду, которая дарует бессмертие. Народный батыр Урал знает, что вечно живущей может быть только природа. И он живой водой опрыскивает родную землю, где обитали Янбирде – Жизнь Дарующий, и Янбике – Дарующая Жизнь, родители Урала-батыра и Шульгена. Видимо, когда Урал совершал это священное действо, моей родной земле досталась изрядная доля живительной влаги.

Благодатная макаровская земля, щедро одаривая своих детей теплом Солнца и светом Луны, облаками и дождями, дыханьем скал и гор, свежестью росистых трав, рокотом проворных веселых родников, взрастила много трудолюбивых, надежных, благородных и благодарных, сильных духом и с богатым внутренним миром, образованных людей, легендарных личностей, патриотов, искренне любящих свою Родину. Этот край – Родина прославленного Карасакала (по предположению известного писателя Булата Рафикова, он родом из деревни Арметово), юрматинская земля навсегда прославилась именем Ахмет-Заки Валиди Тогана – выдающегося ученого, политического деятеля, стоявшего у истоков первой национальной государственности башкир, заложившего основы формирования современной России на принципах федеративного государства. В прощальном письме к башкирскому народу Заки Валиди подчеркнул: «...Наша нация подобна траве пырей, если останется в земле даже небольшой корешок, прорастает вновь и распространится по всему полю». Так и с его именем: сколько бы и как только ни пытались в свое время разными недостойными, в том числе и коварными, методами вывести, выветрить из памяти соплеменников, предать забвению, народ хранил его глубоко в памяти, и при первой возможности имя Заки, как и его дела, словно корень травы пырей, проросли и снова громко зазвучали. Его близкие соратники: братья Мухтар, Амир, Гарей Карамышевы, Аухади, Сулейман Ишмурзины, Хидият Сагадеев, Шагибек Узбековы – достойные сыны деревень Макарово, Кинзябулатово, Термень-Елга, Ахмерово, которые получили известность не только у себя в районе, но и по всей республике. Галимьян Карамышев, Тансылу (Сагида) Рашитова, с самого создания башкирского театра игравшие главные роли на его сцене, завоевали огромную любовь зрителей. Народный писатель Башкортостана Нугуман Мусин, Якуп Кулмый, Фаузия Рахимгулова, башкирский Корчагин (знает ли это имя современная молодежь?) Ибрагим Гиззатуллин, поэты Риф Мифтахов, школьные товарищи – Вафа Ахмадиев, Равиль Нигматуллин, ученый-писатель Ахат Вильданов, моя одноклассница Аниса Тагирова,  Эльмира Сэсэнбаева, Тамара Искандарова и ещё много-много молодых мастеров пера: Галия Калимуллина-Файзуллина, Рашида Шамситдинова, Рита Фаткуллина, декан филологического факультета Башкирского государственного университета, доктор филологических наук Гульфира Рифовна Абдуллина – доносят исходящие из самой глубины сердца сокровенные чувства и мысли о любви к родному краю. Их слова слышны, ожидаемы и желанны во всех уголках нашей большой республики.

Надо сказать, что в рядах Союза писателей Башкортостана наш район представлен больше, чем другие – почти тридцать мастеров пера. Большую плеяду государственных деятелей, руководителей, начиная с Аксана Баймурзовича Мухаметкулова, работавшего председателем Совета Народных Комиссаров БАССР в 1925–1930 годах, многих членов республиканского Правительства, а также министров, председателей комитетов, деятелей науки, искусства взрастила наша земля. Начнешь считать – немало набирается. Вот такова назначенная мне судьбой родина – макаровская земля.

Многие из близко знающих меня знакомых, особенно из Ишимбайского района, думают, что раз я родился в Макарово, то, значит, из башкирского рода Юрматы. Однако на «горной стороне» нашего района (так говорят в народе) обосновались несколько деревень из рода Гирей-Кыпчак. Вот в одной из них, расположенной в 95 километрах от Ишимбая и Стерлитамака, – в Старо-Саитово – и родился мой отец. Значит, и я тоже кыпчак, гирей-кыпчак. Известно семь поколений нашего рода. Самым же старшим в семье моего деда Фаткуллы был Нигматулла. Затем сестра Камила, которая всю жизнь прожила в этой деревне и там же обрела свой вечный покой. Следующая за ней Хумайра-апа, приложившая неимоверные усилия для того, чтобы сделать грамотными семью Сагидуллиных-Сагитовых, расширить кругозор, вывести их жизнь на более высокую интеллектуальную и духовную ступень; и последыш – дядя Рифкат, трагически рано ушедший из жизни. Мать отца, бабушка Тайба, была дочерью Хабиба Шарипова, старшины Гирей-Кыпчакской волости.

Возможно, эта среда побудила моего отца выйти на более широкую дорогу, добывать знания, стать образованным человеком. Он главным образом работал в сфере лесного хозяйства. Окончив в 1940 году курсы бухгалтеров Бирского филиала отраслевого учебного комбината, вернулся на работу в Макаровскую промартель. В Уфе остались его первая жена Гульсум и годовалая дочь Ляля. (С Лялей-апай мы общались до конца её жизни.) Поначалу, в связи с бронью, отца на фронт не призывали. А уже 20 марта 1942 года мама проводила его в дальнюю дорогу с железнодорожного вокзала Стерлитамака. Позднее мама о том времени записала так: «Гнетущие, мучительные переживания. Кто-то провожает своих сыновей, кто-то расстается со своим жизненным спутником, кто-то клятвенно обещает дождаться возлюбленного. Крики и плач по всему вокзалу. И раздирающие душу горькие, оглушительные гудки паровоза. Кажется, что лопаются барабанные перепонки. Эта картина так и стоит перед глазами, не выходит из головы». Что тут ещё добавишь?

Отца сначала направили в подготовительную часть в Алкино, а некоторое время спустя (в мае) – на Северо-Западный фронт – в Великие Луки (ныне Псковская область). И, как было написано в похоронке, 28 ноября 1942 года он «героически погиб».

Что касается моей мамы Зулайхи, она родом из деревни Султанмуратово Аургазинского района. Если отец был старшим в семье, то мама – младшей. Как выявил известный ученый Анвар-агай Асфандияров, эти земли у минских башкир приобрели мишари. Старшина Султанмурат, чье имя присвоили деревне, один из тех, кто сохранил верность царице Екатерине во времена Пугачевского восстания. По словам моей мамы, в деревне была башкирская улочка, которую называли Котаймас (Ҡотаймаҫ – никогда не будут в достатке). Эта деревня – родина выдающегося татарского писателя Галимджана Ибрагимова. И хотя мама разговаривала на западном диалекте башкирского языка – звучание близко к татарскому, себя называла башкиркой. Кстати, согласно материалам, сохранившимся в архивах, Галимджан Ибрагимов после ареста царской властью в анкете собственноручно написал «башкир». С этими сведениями меня ознакомил Гафур Мугаттаров, который обнаружил исторические документы. Наверно, надо объяснить причину, почему я так подробно рассказываю об этом.

Когда распался Советский Союз (к сожалению), в страну ураганным вихрем ворвалась «демократия», началась борьба за власть, проснулись и, пользуясь «благоприятной» ситуацией, включились в работу по развалу страны всякие разные силы, играющие на политических, социальных, национальных, религиозных чувствах, народной памяти и ощущениях. И в нашей республике, в нашем народе, в его сознании, принявшем широко признанную теорию пассионарности крупного ученого Льва Гумилева, начались разнообразные движения за то, чтобы это учение реализовалось на практике, став её основой. Вместе с этим ощутимо обострились национальные и межнациональные вопросы. Отдельные ярые националистические представители братского татарского народа, широко населяющего Башкортостан, создали различные организации – самым активным из них был ТОЦ (татарский общественный центр) – и вбрасывали в общество провокационные лозунги: «Татарам в Башкортостане нет жизни, они притесняются», «Река Ик, по которой сегодня проходит граница между Башкортостаном и Татарстаном, – это Берлинская стена, надо разрушить её», «Башкиры за счет татар увеличивают свою численность» (в данном случае имеется в виду близость диалекта северо-западных башкир к разговорному татарскому языку), «В республиканских властных кругах на высоких должностях нет представителей татар», «Экономическому развитию в местах компактного проживания татар не придается никакого внимания», тем самым призывая людей выйти на улицы, чтобы «поставить наконец башкир на место».

Возможно, в этой ситуации и у башкирской интеллигенции, активистов возникали сомнения по кадровым вопросам. «Кто в республике работает в руководящих органах? Умеют ли они грамотно решать экономические задачи в Башкортостане? Смогут ли они обеспечить межнациональное согласие, межконфессиональное взаимопонимание, защиту прав отдельных национальностей (в данном случае башкирского народа, обвиняемого во многих проблемах), по крайней мере толерантность? Почему видная башкирская певица избрана в правление татарского общественного центра? Не повлияет ли на взгляды своего мужа-башкира, долгое время проработавшего в партийных органах, его жена-татарка? Почему в анкете секретаря обкома КПСС по идеологии, заполненной при оформлении в детский дом, написано “татарин”?»

Естественно, интересовались и мной, и моими родителями. Однажды на улице встретились с известным писателем, болеющим за свою страну, свой народ, Газимом Шафиковым. Мы знакомы ещё со студенческой скамьи, у меня есть несколько подаренных им книг, да и в целом у нас хорошие отношения. Может быть, поэтому он и не стал искать дипломатических выражений, а спросил прямо: «Верно ли, что твоя мама – татарка?» – «Родилась в деревне Султанмуратово Аургазинского района, говор – западный диалект (близок к татарскому), в паспорте написано “башкирка”, с 19 лет жила среди юрматинских башкир вместе с ними». Газим, конечно же, знал об этом ранее, но ему важно было услышать, как я отвечу ему. Поэтому я решил, что нужно ещё добавить: «Мне дано башкирское воспитание, история башкирского народа и его дух – со мной, и они мои. Мама одобряла, что я впитывал это, активно подталкивая меня к этому. И вообще, по законам шариата, любая благородная особа, выходя замуж, становится представителем этого рода». Последнего предложения я не сказал, а подумал про себя. Вопросы у Газима иссякли, оба остались довольны; потому что и Газим, и другие представители нашей интеллигенции, политики видели, как я работаю, и были уверены, что я сын своей нации, что судьба моей нации – моя судьба, что сложности её развития, как и удачи, радости – все это – тоже мое. И как мне думается, нет, я знаю это совершенно точно, именно так и именно затем я живу...

Мой старший дядя со стороны мамы Талип-бабай трудился на разных должностях. Работал ответственным секретарем Чишминского, Макаровского районных комитетов ВКП(б), наркомом мясомолочной промышленности БАССР в преддверии войны, после войны в качестве директора руководил Уфимским витаминным заводом. Второй мамин брат Мавлют работал в республиканской системе внутренних дел, а в 1949 году, погрузив семерых детей, уехал в Среднюю Азию, где обосновался в городе Фергана. Сестра Магуза вместе с мужем уехала в сторону города Ивдель Свердловской области. Мать, оставшуюся сиротой в 13 лет, тот самый Талип-бабай перевез к себе в село Петровское (в то время центр Макаровского района) и там же устроил свою самую младшую сестренку Зулейху работать в аптеке, имевшую образование «целых» 3 класса.

Когда мама работала в Петровском, вышла замуж за Рауфа Каюмовича Газизова – парня из деревни Кияуково. У них было двое детей: сын Риф, дочь Наиля. К сожалению, их семейная жизнь была недолгой – Рауф Каюмович скончался после тяжелой болезни, да и двухлетняя дочь Наиля в 1939 году сомкнула навеки глаза...

Несмотря на то, что мама недолго училась в школе, по своему времени считалась «образованной». Хорошо зная арабский алфавит, она с удовольствием читала книги, написанные арабской вязью – в том числе и Коран Карим. Очень пригодилось в жизни знание латинской графики (успела познать в школе). В аптечном деле не только все рецепты были на латинице, но и вся терминология. Ну, а без кириллицы тогда вообще было никуда. Этот, казалось бы, на первый взгляд небольшой объем знаний, умение его грамотно и полно использовать, трудолюбие и любознательность позволили маме найти свое достойное место в такой специфической отрасли, как фармацевтика, и долгие годы заведовать аптекой. На заслуженный отдых она ушла очень уважаемым человеком. Исследователь истории села Макарово, достойный потомок Карамышевых, выдающийся педагог Зуфар-агай Карамышев пишет: «С небольшими перерывами с тридцатых по шестидесятые годы заведующей аптекой работала Зулейха Газизова. Она много сделала в становлении аптеки, в ней всегда имелись лекарства, считавшиеся необходимыми в те времена, и другие предметы медицинского назначения» (Зуфар Карамышев. Село Макарово. Историко-этнографические очерки 1995–2002 гг. 2017. С. 104). Учитывая её опыт, знания, сметливость, трудолюбие, в 1940 году маму направили на самостоятельную работу в Макарово заведующей аптекой № 136. Вот в этой самой деревне познакомились и стали вместе жить папа Нигматулла и мама Зулейха, а с ними – шестилетний сын Риф. И не было, наверное, у меня более близкого человека, чем мой брат Риф, хотя и был старше он на семь лет, и всю нашу жизнь мы прожили вместе очень дружно. По сей день я очень скучаю по нему...

Счастливая жизнь молодых длилась недолго. С вероломного нападения фашистов на нашу страну началась Великая Отечественная война. Отца в августе 1941 года собрались было мобилизовать на войну, но почему-то отложили. Должно быть, и папа, и мама постоянно жили в тревоге, не зная, «когда заберут», иногда, может, проскальзывала обнадеживающая мысль: «Может быть, ещё и оставят». Однако тут же изгонялась: как же, с какой стати не заберут? Когда вся страна воюет, когда все мужчины берутся за оружие? Обязательно призовут!

Уместно будет привести слова, записанные мамой. «Февраль 1942 года. Можно сказать, что в те страшные дни войны в деревне остались считанные мужчины. Однажды вечером Багаутдин-агай с женой пригласили нас к себе в гости. Были Султановы Гаффар-агай с Халимой-апа, Бурангулов Камил с Рауза-ханым и мы с Нигматуллой. Гаффар-агай работал председателем сельского Совета, Бурангулов – заведующим школой, Багаутдин-агай – председателем сельпо, Нигматулла – счетоводом в артели. Сидящие за столом крепкие, сильные мужчины были обеспечены бронью. Сидели и пели печальные песни. Нигматулла красиво пел протяжные песни. Вскоре все наши мужчины один за другим ушли на войну. Халима-апай, Рауза-ханум, Гульниса-апай – каждая осталась с тремя детьми. Со слезами мы их проводили. Ушли, и ни один не вернулся...»

«...день 20 марта 1942 года. На великую битву сама поехала провожать дорогого моего Нигматуллу до железнодорожного вокзала Стерлитамака... О Аллах, до чего трудно вспоминать те дни и переживать заново те чувства прощания! Вот мы, застыв перед разлукой, стоим у двери вагона, в котором должен уехать Нигматулла, и онемели, глядя друг на друга, не зная, что сказать. Вот и поезд начал трогаться.

Не спеши, паровоз, не гуди,

Минуты разлуки не торопи.

Душу усталую не береди,

В клочья сердце мое не рви...»

После прохождения курсов подготовки с марта по сентябрь 1942 года в алкинском лагере отца отправили на Калининский фронт. По словам мамы, пришло всего два письма. А 28 ноября 1942 года сержант Сагидуллин уже погиб в боях под городом Великие Луки, что находится в Псковской области. Как гласит похоронка «...верный военной присяге, проявив геройство и мужество, был убит 28/ХI – 1942 г. Похоронен в д. Будкино...» Однако в тексте была допущена ошибка: деревня Б. Рудкино превратилась в деревню Будкино. Из-за этой ошибки мы ещё долгие годы будем мучительно искать место, землю, где сложил отец свою голову... Найти, чтобы увековечить его имя...

Из письма матери отец успел узнать, что 31 июля 1942 года родился сын, и велел назвать его именем Талгат. Интересно, почему он выбрал именно это имя? Быть может, хорошо понимая, какой смысл заключен в этом слове? Раньше всегда придерживались правила, что в имени обязательно должен быть смысл. У имени Талгат есть два значения: первое означает «стать и внешний вид», второе – «растущий, стремящийся». Вероятно, отец выбрал это имя для того, чтобы сын рос статным, сложенным по-молодецки и всегда стремился вперёд...

В любом случае, я – Сагитов (Сагидуллин) Талгат Нигматуллович родился желанным ребенком в семье Сагидуллина Нигматуллы Фаткулловича и Газизовой Зулейхи Абулнагимовны. Из записей мамы: «31 июля 1942 года. Суббота, 12 часов. Мой крепкий, милый ребенок пришел в этот мир, наполнив его радостью. Дни идут, сын, улыбаясь, подрастает, и, глядя на его улыбку, сердце утешается. Вот так, с самого дня рождения сын мой улыбается и улыбается». Конечно, и ёж говорит своему детёнышу: «Мой мягонький», и ворона птенчику: «Мой светленький». И я для мамы тоже казался милым, улыбчивым, дорогим, живым комочком, приносящим радость. А в какую годину я родился? И главное – для чего я родился?

Это был самый горячий, напряженный, самый смертоносный период проклятой Второй мировой войны, охватившей 62 государства на трех континентах – Европе, Азии и Африке. 80 процентов населения планеты были брошены в невообразимый, непостижимый по уму, ужасный, огромный котел войны с её ненасытной топкой. Вся Вселенная переполнена слезами, плачем, криком, проклятиями, бранью, мольбой, ненавистью, безнадежностью. Мир захлебывался в крови, утопал в слезах. Ангел смерти Азраил, работал как сумасшедший, испытывая неисчерпаемое наслаждение, не скрывая торжества, ещё больше стараясь умножить несметное число унесенных жизней, сокрушенных судеб и ещё сильнее разрушить мир. Земля и Небо слились воедино, чтобы оградить человечество от этой беды...

Именно в такое время я и появился на свет. Известный башкирский поэт, лауреат премии имени Салавата Юлаева Салават Абузаров в 2019 году в стихотворении, подаренном в качестве поздравления с 77-летием, описывает тот отрезок жизни человечества так:

Ожесточенный бой вела страна

С проклятою ордой фашистской.

И был сильнее смерти ты, когда

Цветком взошел на сером пепелище.

Эти слова поэта, его мысли, чувства, наблюдения обращены ко всем детям, родившимся, как и я, в огненно-штормовые годы. Целому поколению «детей войны», которые не знали отцовской ласки, его воспитания, вообще – кто такой отец... Воспринимаю эти строки, родившиеся при осмыслении истории нашей страны, таящие в себе глубинный смысл, как обращение ко всему нашему обществу и всему человечеству. И в самом деле, мы восстали из пепла, оказались сильнее смерти. Точнее – наше рождение.

...В 1975 году в период празднования 30-летия Великой Победы я работал секретарем правления Союза писателей по организационной работе. В честь праздника накрыли стол с приглашением писателей-фронтовиков. Ведущий вечера – иначе тамада – талантливый драматург, позднее удостоенный звания народного писателя, Нажиб-агай Асанбаев. Впервые в тот день я увидел, каким должен быть тамада. Перед тем как предоставить слово кому-либо, он приводил о каждом удивительные, замечательные факты, подчеркивающие значимость и авторитет, связывал их и с нашей общественной жизнью, и с мировой историей, прославляя и воодушевляя каждого. Даже для меня, предоставляя слово, он нашел такие слова, которые запомнились на всю жизнь: «Любая новая жизнь, появившаяся на свет в военные годы, по сути, достойна салюта. Как салюты, запускаемые с 5 августа 1943 года в честь освобождения наших городов – Орла, Белгорода и других». Какой глубокий смысл, какую искреннюю радость, какую большую надежду придал рождению каждой новой жизни наш аксакал! Когда бы это ни случилось, каждая новая жизнь – продолжение рода, народа, языка, речи, продолжение страны и Отечества. Продолжение всего человечества.

В преддверии третьего тысячелетия Министерством культуры республики был объявлен двухлетний фестиваль «На рубеже тысячелетий». На торжественном открытии в Уфе в своем выступлении я отметил: «На наше время пришелся очень волнительный, удивительный, в какой-то степени непостижимый и тревожный период в развитии человечества, как переход из столетия в столетие, из тысячелетия в тысячелетие. Наше поколение становится свидетелем и участником этого таинственного процесса, в чём нет нашей заслуги. Тем не менее на нас накладывается большая ответственность – обеспечить благополучную преемственность поколений человечества». Вечером я решил посмотреть запись открытия по телевизору. Последних слов выступления в эфире не было. Тогда я позвонил председателю комитета по телевидению и радиовещанию И. Т. и поинтересовался, что случилось, отчего эти слова не прозвучали в эфире. «А-а, – сказал он, – я сократил в этом месте». На вопрос: «Почему?» он ответил: «Ты же сам сказал, что в том нет нашей заслуги». Я не мог не спросить: «А что, разве есть твоя заслуга в момент твоего рождения? А на слова об ответственности нашего поколения ты не обратил внимания?» – «Да уж, не обратил», – с сожалением ответил он. Но ведь от того, что мы не постигаем того огромного смысла, который, бывает, заложен в одном маленьком слове, с твоего поколения ответственность снята быть не может. На тебя, на твое поколение она и так уже возложена. Мы, наше поколение, в течение нескольких десятилетий пели и напевали песню Рима Хасанова на слова народного поэта Назара-агая Наджми: «Не зря мы пришли в этот мир, не просто так».

Не зря и не просто так. Я ещё не родился и ещё ничего не понимаю, а какая ответственность уже лежит на моих хрупких плечах, которым ещё предстоит окрепнуть. Проще возложить, когда ещё нет понимания. Иначе многие из нас смотрели бы на этот прекрасный мир со страхом и опаской. А так, не ощущая на своих плечах груза, именуемого «ответственностью», все чувства ребенка, его помысли, желания устремлены с самого детства на одно – войти поскорее в этот взрослый мир. И так начинается жизнь, отпущенная тебе судьбой, с её красотами, таинствами, вечной новизной, даже порой преподнося не слишком приятные сюрпризы. А как и во имя чего? В свое время народные поэты Рами Гарипов словами: «Я пришел в мир для счастья», Ангам Атнабаев: «Я пришел украсить эту землю…» – обозначили свое видение предназначенья человека на земле. Целый сонм ученых, мыслителей, философов, просветителей определяли появление индивидуума на свет, как продолжение рода людского, продление человеческой цепочки, выкованной в любви. А мы для чего пришли? Кто только не задавал себе подобный вопрос и кто только не пытался найти свой правильный ответ? И ищут не для, а потому, что живут в этом прекрасном, светлом мире, познавая и радуясь, задумываясь и улыбаясь, размышляя и ошибаясь, славя его и, бывает, проклиная. Всей своей жизнью ищут, всем пережитым прошлым и ожидаемым будущим. Все ищут, вот только скольким из них уготовано найти ответ?

Теперь пришло время задавать эти вопросы самим себе, искать на них ответы и нашему поколению. А похоже оно – наше послевоенное поколение – на редко взошедшие из-за засухи тонкие, едва приподнявшиеся от земли колоски на обширных полях, где должны были бы стеной стоять тучные нивы. Несмотря ни на что, колоски всё же тянутся вверх. Тянутся к Солнцу. Среди них есть и я...

Первые пять лет моего детства прошли в Макарово. С тех времен я запомнил три случая. Первый, когда мне было четыре года. Кружим с Анваром вокруг дома, где размещалась больничная кухня. Видимо, прикидывали, как ловчее забраться на её крышу. Повар Назифа-апай, наверное, не станет ругать, она же мама Анвара. Ухватившись за торцы угловых бревен, мы, должно быть, поднялись на пять-шесть венцов вверх и хотели уже спускаться обратно на землю. В этот момент я зачем-то бросил взгляд вниз и вдруг испугался – так высоко, да ещё отовсюду камни в фундаменте торчат. Слышу голос Анвара: «Я уже спустился!» Трясущиеся от страха руки не удержали, когда я вздумал оглянуться на него. Я даже не успел понять, как оказался на земле, при этом больно ударившись о камень. Остальное помню из рассказа мамы: «У меня оборвалось сердце, когда услышала твой громкий плач, и я стремглав кинулась на улицу. Ты идешь со стороны кухни, ревешь, лицо все залито кровью. Оказалось, сильно рассёк бровь». Рана зажила, но полученный шрам, словно напоминание, остался на всю жизнь: «Берегись, будь осторожен». Хотя шрам и не болит, и за оправой очков не заметен, временами вид красной крови напоминает мне: старайся не попадать в опасные ситуации.

Второй случай удивляет меня до сих пор и связан с обычаем обрезания, принятым у мусульман. Когда я пришел в себя и спросил у мамы, что произошло, она ответила, что какой-то там бабай отрезал у меня лишнюю часть тела. На мою просьбу показать её, ответила, что это невозможно, потому как бабай закинул отрезанное на печь, на самый её верх. Мы тогда жили в одной из больничных комнат, приспособленной под жилье. Верх печи почти касался высоченного потолка, между ними расстояние, вероятно, было 5–10 сантиметров. И, будучи ребенком, я всё же, видимо, понял, что невозможно забраться на печку, тем более отыскать мою отрезанную плоть. Больше на эту тему даже не заикался. Зато в среде мальчишек я был признан «бывалым».

Когда мы жили в деревне Салихово, каждое лето распространялась весть: «Через месяц придет “бабай”, “через десять дней”, “будет завтра”». Мы, «бывалые» мальчики, смеялись над нашими ровесниками, которые со страхом ждали этого пугающего дня, пытались их утешить и даже объяснить то, чего и сами не всегда понимали. Особенное беспокойство вызывал слух о том, что бабай убивает каждого сотого мальчика, мол, таков порядок и никуда от этого не уйти. То ли это была одна из примитивных форм атеистической борьбы, то ли была просто ходящая в народе молва. Верно лишь то, что родители, несмотря на запреты властей, на агитацию атеистов, в какой-то степени пренебрегая законами, старались блюсти мусульманские традиции и понятия, укрепляя веру...

Обрезание – это обычай, идущий с ханских времен. Традиции обрезания есть и у иудеев, и у южноафриканских бушменов, и у арабов Египта. Обнаруженный в Пазарыкском кургане Горного Алтая мальчик тоже был обрезанным (курган тот – памятник истории VIII века до нашей эры). У каких только народов не обнаруживается это явление! (У каждого из них есть свое объяснение причин и своеобразие проявления этой традиции.) В мусульманских странах она и по сей день является обязательной и неукоснительной к соблюдению. В 1994 году во время пребывания в Турции как-то пригласили нас к недавно обрезанному ребенку. В одной из комнат небольшой квартиры на уютной, чистой, белоснежной постели лежал улыбающийся мальчик лет восьми – видимо, уже шел на поправку. Вокруг кровати с самого потолка свисал красивый расписной прозрачный, создающий праздничное настроение полог, словно в спальнях султанского дворца в сериале «Великолепный век», который нам показывали по телевизору в последние годы.

Затем нам показали альбом. Мальчика в новехоньком праздничном национальном облачении вывозят в город. Фотографируют возле каждого исторического места, заводят в кафе, рестораны и угощают разными вкусностями. В честь такого торжественного события родственники, друзья, близкие дарят мальчику подарки. Рассказывают, что в отдельных случаях более состоятельные родственники из богатых семей могут уже тогда обеспечить его на всю последующую жизнь... Несмотря на то, что религия была отделена от государства, в Советском Союзе воинствующие атеисты выступали против такого «невежества». То ли в результате деятельности подобных людей, то ли течение времени так шло – не знаешь, но незаметно из жизни исчезла значительная часть основ мусульманства. Как-то сами собой исчезли «бабаи», делавшие мальчикам обрезание, вероятно осознав необходимость соблюдения букв светских законов. Невозможно было и вообразить, что это важное для мусульман действо будет возможным совершать в больничных условиях...

В каждой стране действуют государственные законы, есть законы жизни, религии, нравственности. И, как правило, государственное законодательство является доминирующим, верховенствует. Так, наверное, и должно быть. Однако представьте, каким бы гармоничным было многонациональное, многоконфессиональное общество, если бы государство, соизмерив, взвесив, расставило все точки над «i» с учетом влияния на жизнь канонов и традиций проживающих в стране наций и народностей, исповедующих разные религии...

Третий – очень простой – случай, врезавшийся в память, волнует меня до сих пор. Зимний вечер. Холодно до жути. Завернув меня в одеяло, мама уложила в санки и повезла в деревню в баню (больничный комплекс, где мы жили, отстоял в 250–300 метрах от деревни, у подножия горы). Раз лежишь на спине, то взгляд направлен в небо. Скрип снега от маминых шагов, шуршание полозьев создавали своеобразную музыку в ушах, а морозец, щипавший щеки, словно игрался со мной... А вверху... Вверху бездонное небо. До самого тёмно-синего горизонта, по мере перемещения взгляда к наиболее яркой точке небосвода синий цвет перетекает в светло-синий, затем в голубой – светлее, ярче. Сколько там звезд... Как же их много! И большие, и маленькие, и яркие, и тусклые, и близко, и далеко-далеко. И каждая из этих звезд словно смотрит и видит меня – маленького земного мальчика. Да ещё и переговаривается со мной. Подмигивая мне, улыбаясь, суля что-то, манит, зовет поиграть вместе в этом волшебном мире. Обещает повозить по Млечному Пути, может быть, подарить волшебные перья жар-птицы, приносящей добро и пользу людям, познакомить с семью дочерьми Етегана (Большой Медведицы), с Зухрой (Венерой) и с Луной-Айсылу, чьи «лучи похитил» знаменитый поэт Шайхзада Бабич для своего народа, а ещё поиграть в прятки, салочки и догонялки. Говорят, расскажем и покажем тебе красоту Земли и Неба, мира и бытия.

В народе есть утверждение: если хочешь увидеть звезду – раскрой глаза. Так и есть на самом деле. Раскрой глаза. Но не те, что на лице, они и так постоянно бывают раскрыты, а те, что в твоей душе. Неспроста же есть выражения «открой душу», «распахни сердце», «глаза моей души». Видимо, в ту ночь небесный свод и все звезды на самом деле захотели раскрыть мне глаза, и в ту ночь они проникли в мое сердце, вложив в мою душу понятия красоты, чести, справедливости, человеколюбия... Может быть, для того чтобы укрепить свои благие намерения, такая зимняя ночь посетила меня ещё однажды...

Мне 9–10 лет. Из Салихово вместе с Фазылом-агаем едем в Ишимбай. Снова такая же морозная, такая же звездная ночь. Снова скрип снега под копытами лошадей, шорох полозьев саней. Только я уже в конских санях и завернут в тулуп, а не в одеяло. И на небе те же удивительно «знакомые», волшебные звезды и та же чарующая луна. И, кажется, продолжается наш разговор, начатый 7–8 лет назад. «Не забыл наш прошлый разговор? Ты, наверное, уже впитал в свои сердце и душу немало. Только этого – впитать – недостаточно. Развивай в себе хорошие качества и распространяй их вокруг: людям, миру, человечеству. Только тогда ты станешь Человеком! И тогда ты будешь посланником звездного мира!» Всей душой, всем сердцем, со всей детской искренностью принял я тогда эти безмолвные напутствия-послания. Желая видеть их своими вечными спутниками...

И ещё одна звездная ночь. Мне уже 56 лет. Иркэм («любимая» – так всегда ласково называю свою половинку), младший сын Салават и я отдыхаем в Турции недалеко от города Анталья. Однажды вечером Салават – студент пятого курса Уфимского авиационного университета – ушел на берег моря и всё никак не возвращался. Мы с Иркэм вышли к пляжу. Вдали на скамейке лежит наш сын и, подняв глаза, не шевелясь, наблюдает за небом. А небо, и южное небо, оказывается, тоже красиво. Бездонный небосвод полон беседующих, перемигивающихся, смеющихся звезд. Точно, как в моём детстве. Только вместо хрустящего скрипа снега слышен тихий всплеск набегающих морских волн. И звезды, мои навеки любимые спутники, разговаривают уже не со мной, а с моим сыном. Как написано в книге «Чингисиана», это «не считаясь ни с каким мнением и правилами, над Землей кружит небесная звездная карусель». Может, дают наставления, а быть может, и благословление. А Салават, глядя на звезды, старается представить свое будущее... Наверное, именно тогда звездный дух начал потихоньку передавать свою эстафету моему сыну. Оглядываясь на годы, прожитые Салаватом до сих пор, всё сильнее укрепляюсь в мысли: «Как вовремя и своевременно небо начало это действо!»

Салихово

...В 1947 году в Макарово заведовать аптекой прислали специалиста с дипломом, маму перевели заведующим аптечным пунктом в деревне Салихово. Мама была, как сейчас говорят, в кадровом резерве. И вот – Салихово. В то нелегкое время ни у кого и мысли не могло возникнуть, чтобы вообще оставить население без медицинского обслуживания, в том же Салихово ещё долгие годы работали и стационарная больница, и аптечный пункт. О здоровье населения заботились фельдшеры, процедурная и трахоматозная медсестры, как-то даже в одно время работали сразу два врача с высшим образованием. А ведь время было непростое...

...Сначала мы жили в одной из комнат амбулатории, а потом (не знаю уж, как маме удалось) купили небольшую избёнку неподалеку от больницы, в самом конце улицы. Так же, как у многих домов в деревне, крыша была покрыта соломой, сени – из плетня, из него же был сооружен сарай. Внутри изба была обмазана глиной вперемешку с конским навозом и побелена. Когда наступала определенная пора, обычно это случалось весной, стены начинали «дрожать» от предстоящего: в каком-нибудь неприметном месте – под столом, кроватью, нарами – мы из стены начинали выковыривать кусочки глины и запихивать их в рот, пока нас не видели взрослые. С каким удовольствием, даже с наслаждением поедали мы эту уникальную смесь! Видимо, трудились славно – порой снаружи из таких мест натурально свистел студёный ветер.

В зимнюю ночь успевали замерзать стекла, которые при растопке печи постепенно оттаивали. Стаявшую воду можно было собрать единственно возможным способом. От старой тряпки мы отрывали полоску, укладывали на подоконник вдоль окна, опуская один конец в стоящую рядом бутылку, собирали в неё воду и потом выливали. Это занятие, поначалу просто кажущееся игрой, очень быстро надоедало. К тому же вчерашняя полоска к рассвету сама прочно примерзала к подоконнику. Когда наступали даже небольшие морозы, то и дверь переставала закрываться. Возникающий конденсат накрепко прихватывал порог. И семь потов с тебя сойдет, пока старым топором отскребешь его, чтобы, наконец, закрылась эта дверь. К тому же есть опаска невзначай повредить этот самый порог...

На нашей улице Кэстей разбросано всего около 15 домов, а на улице Калмак – около 20. Быстро познакомились со сверстниками, стали играть вместе. Чаще всего забавами были лапта, прятки, «царь» (было два вида этой игры: зимний – «война» между двумя уличными командами за овладение и защиту какой-нибудь вершины, быть царем горы так сказать, и летний – найти и выкопать траву с наидлиннейшим корнем). В Бэргельдякском лесу играли в войну, которая порой заканчивалась ссадинами и кровоточащими ранами. Кого-то просили или же делали сами мячик из коровьей шерсти, которую собирали во время весенней линьки. Безусловно, хуже резинового, да куда деваться. Если в ходе игры такой мяч попадал в кого-нибудь, то это было гораздо чувствительнее прилета резинового мяча. И тем не менее, покончив с возложенными на них домашними делами, все пацаны Кэстея: Ринат, Хасан, Исмагил, более взрослый Рафаэль, немой (так называли у нас глухонемых) Ураз, ещё Минниахмет, Миллят, Роберт и я с радостью бежали на больничный пригорок. Ведь там нас ждали друзья-приятели, игры, зрелища, смех, борьба, радость – и это было наше счастливое время...

Можно сказать, что у всех людей моего поколения одна и та же биография, по крайней мере, очень похожая одна на другую. Всем довелось испить из чаши военного лихолетья и послевоенных тягот. Конечно, кто-то испил из неё бочкой, кто-то ведром, кто-то ковшом, кто-то половником, а кто-то ложкой. Думаю, на мою долю досталась ложка. Что ни говори, в аптеке зарплату платили «живыми» деньгами, а кроме того дома была швейная машина «Зингер», и односельчане регулярно заказывали что-нибудь себе или детям деревенской мастерице, коей слыла моя мама. Исходя из этого, и думаю, что это именно ложка. А называю то время счастливым, в сущности потому, что детство счастливо тем, что это детство... Знаете, какое удовольствие искать и найти оставшуюся с осени мерзлую картошку в унавоженном – даже зимой парил! – огороде соседской Тамары, испечь из неё «блинчики» и с наслаждением съесть!.. Другая радость сходить и нарвать какы (свербига восточная), щавеля, козлиной бородки, заячьей коленки, борщевика или молочая, что тоже приносило блаженство... А, уж какое горделивое удовлетворение все испытывали, возвращаясь непойманными с колхозных плантаций с полными карманами огурцов или помидоров...

Как-то из Ишимбая через наше урочище в сторону деревеньки Аптиково грузовиками начали возить подсолнечный жмых. Пронюхав про это, мы стали караулить въезд в Салихово. Едва машина въезжала в деревню, мы гурьбой бежали за ней, стараясь зацепиться за задний борт. Наиболее шустрые забирались в кузов и быстро-быстро выбрасывали куски жмыха прямо на пыльную дорогу. И пока водитель следил за дорогой, успевали уже выпрыгнуть обратно. Знали бы вы, насколько вкусным бывает жмых – язык проглотишь! И зачем такое сладкое лакомство загружают в грязный кузов и вывозят – по слухам – то ли на корм скоту, то ли на свалку? Это же такая вкусность, детскому организму как раз и не хватает...

Я всегда с нетерпеньем жду дня выборов. Маму всегда привлекали к организации такого события. Не могу сказать, была она членом избирательной комиссии или агитатором. Только по завершении выборов мама приносила сладости: то конфеты, то леденцы, похожие на подушку, то в форме белых шариков с красной полоской посредине. Иногда это были пряники или сахар. В эту же ночь какая-то часть доставалась мне, а всё остальное мама убирает подальше. Подсмотришь, где прячет, – и по одной, а по настроению, и по две тащишь потихонечку. Обнаружив опустевшую посудину, мама, конечно, ругала, да уж терпишь в такой ситуации...

Однажды довелось побывать «предпринимателем». Многие селяне летом ездили продавать ягоды за 15 километров в город Ишимбай – так слово «Ишимбай» вошло в мою жизнь. Как-то раз с кем-то заодно мама отправила и меня. Собрали ягоды. Мама вручила небольшой деревянный туесок, который я вполне мог нести. Уж сколько стаканов ягод в нем было, я и не знаю. Выстроились в ряд, стоим. Подходят, спрашивают, прицениваются. А мне страшно, да и неудобство какое-то чувствую, вдобавок и по-русски не понимаю. Женщины, с кем приехал, переводят, да у них ведь своя забота – им тоже надо побыстрее продать свои ягоды. В какой-то момент мне сказали, что, мол, вон та тетя готова купить ягоды с ведром вместе за 10 рублей. Что делать? Продать! Ведь единственное мое желание – избавиться от этого ведерка. По возвращении мама проговорила: «Эх, улым, никакой пользы от того, что ты ходил с ними!» – так оценив и прервав мою так «успешно» начавшуюся было предпринимательскую деятельность. На мой взгляд, очень кстати, потому что мне это и самому совсем не понравилось.

Ходил как-то с мальчишками на Селеук ловить рыбу. Берешь удочку, бросаешь её в воду, болтаешь ногами, сидя на обрыве. Так хорошо! И не успеваешь произнести и двух слов, как друзья-напарники набрасываются на тебя. Якобы, когда рыбачишь, нельзя разговаривать, шуметь – иначе всю рыбу распугаешь, и она уплывет. Я, конечно, ни за что не хотел прослыть виновником такого «улова». Сходил ещё несколько раз, да и перестал. Там надо тихо, молча сидеть. А мне-то хочется поболтать, побегать, пошутить...

Помимо воспитания мамы постепенно добавилось влияние мальчиков, улицы, природы, жизни, реальности. Они шире открывали мои глаза, да и душу на окружающее, способствовали развитию внимательности, наблюдательности, поддерживали стремление к знаниям, к свету, прививали порядочность, скромность, уважительность, трудолюбие. Учили терпеливости, прилежанию. Мне оставалось научиться всё это понимать, принимать, впитывать, использовать в жизни. Насколько я освоил, сказать трудно. Наверное, настолько, насколько смог... Временами мне было горько, что наряду со всеми окружавшими воспитателями не было ещё одного самого важного, самого главного... Я говорю об отце, об отцовском, о мужском воспитании. Отец погиб в бою в 1942 году, не увидев меня. И деда ни одного не довелось увидеть. Наверное, поэтому всю жизнь мне недоставало мастерства в чисто мужской работе: и драться я не умел, и скакать на коне со скоростью ветра не получалось. Возможно, поэтому и душа у меня была мягче...

В 8 лет меня отправили на летние каникулы в родную деревню отца Старо-Саитово. Тогда казалось, селение находится очень далеко. От Салихово до Макарово, где я родился, было 35 км. Оттуда по белорецкой дороге ещё 30 км до Кулгунино, и, повернув налево, через 12 км добираешься до Старо-Саитово. Пока доберешься, все кишки растрясешь. Грузовик, битком набитый людьми, еле-еле ползет. Сразу за Макарово слева вдоль дороги журчит речка Сиказа, а за ней поднимаются крутые скалы. Вдобавок к крутизне весь склон и верхушки утыканы соснами, распушившими свои иголки прямо в небо. Насколько красиво, настолько и страшно. Справа раскинулся просторный зеленый луг, называемый Уклыкая. Чуть дальше у горы Кызылташ с левой стороны встречает вздымающаяся скала Калимоскан (высота 91 м). Не успеваешь понять, какая это красота, как подступает тревожная мысль. Ладно, скалы вдоль Сиказы далеко дороги и приземистые. А Калимоскан – вот он, рядом, высоченный, да и над дорогой нависает. Если вдруг начнет разрушаться, то осыпающиеся камни обязательно долетят до нас. Я даже начал сожалеть о своей поездке в Старо-Саитово.

Проехав это место, мы свернули направо от хутора Куккараук. Слева высится гордая гора Хауазы (название Һауа әҙ переводится как «воздуха мало»: говорят, что из-за большой её высоты там ощущается недостаток кислорода), будто отслеживая взглядом пролегающую внизу извилистую дорогу. Недалеко от Ташкупера (Каменного моста) дорога нырнула под угрожающе нависающую скалу. Вот уж где на самом деле страшно: даже если маленький кусок отколется, точно нас придавит! Не успела мелькнуть мысль: «О, Аллах, зачем я сел в эту машину, всё сейчас превратится в лепешку!», как уже, приговаривая: «Бисмилла, Бисмилла», стал шептать молитву, поплевывая в обе свои подмышки. Взрослые не раз говорили, когда сверкает молния, громыхает гром, нужно читать молитву и поплевывать в подмышки потому, что эти молнии посылает Всевышний с целью наказать демонов и дьявола, а они в этой ситуации стараются укрыться по их разумению в ненамоленном – а это будто подмышки – месте. Однако, если ты прочитаешь молитву, там они укрыться не смогут, молния в тебя не попадет, и ты останешься живым – поучали старшие. В таких критических ситуациях мгновенно вспоминаются уроки и поучения взрослых. И эта опасная скала благополучно осталась позади... После неё кажется, что перевалить вершину Алатау (высота – 845 метров) – дело ерундовое. Нависающих над дорогой скал не видать, лишь дорога тянется по крутому гребню и затем, медленно спускается к долине, к деревне Кулгунино. Оттуда уже те оставшиеся 12 километров идешь пешком или ждешь какую-нибудь подводу.

Наконец, мы добрались до Старо-Саитово. Это одна из 15 деревень рода Гирей-Кыпчак, которые обосновались в этих краях. В современном Ишимбайском районе гирей-кыпчаки живут в Кулгунино, Калу-Айры, Старо-Саитово, Ново-Саитово, Кебячево. В Белорецком районе вотчина гирей-кыпчаков в деревнях Бакиево, Уметбаево, Нурушево, Карагаево, Хайбуллино (Саралы), в Гафурийском районе – Верхний и Нижний Ташбукан.

По утверждению нашего авторитетного ученого Анвара-агая Асфандиярова, село было основано в 30-е годы XVIII века человеком по имени Саит. Интересно, что эти сведения нашли подтверждение в записях французского путешественника Поля Огюста Лаббе, изучавшего нашу историю. Его путешествие по Башкортостану в 1898 году затронуло земли минских, юрматинских и гирей-кыпчакских родов. Маршрут пролегал через деревни Раевский – Кипчак-Аскарово, Стерлитамак – Петровский – Макарово – Кулгунино – Старо-Саитово – Бакиево – Уметбаево – Авзян. Сам французский путешественник оставил следующие сведения: «Основателем деревни должен быть некий человек по имени Саит. Рассказывают, его сын был известным религиозным деятелем, святым. За свою жизнь, и даже после смерти, он показывал чудеса. Даже когда мулла состарился и ослеп, он всё равно подходил к больным, брал за руку и тут же исцелял, а больные бросались на колени с просьбой донести их благодарность до Аллаха. Он был похоронен в Бакиевских лесах. Время от времени из его могилы вырывается пламя и поднимается в небо». («Ватандаш». 2017. № 3). А обратил я внимание на эту статью, так как слышал, что в Старо-Саитово, Бакиево о деятельности этого муллы, возведённого в сан святого, время от времени возникают разговоры и в наши дни.

В те времена Старо-Саитово был центром Гирей-Кыпчакской волости. Вот в эту деревню я и приехал. В родную деревню отца. В самую обычную деревню. Никакой школы я не заметил. В центре села – здание мечети без минарета, переоборудованное в клуб. Припоминаю: было три улицы. А вокруг – обволакивающие своей красотой горы и леса. Такая вокруг безмятежность! Размеренное жужжание пчел насыщает воздух целый день. Убаюкивает бурляще-говорливое звучание небольших водопадов журчащей внизу реки Шешеняк, извиваясь, стремительно несущей свои воды в неведомое. Нега… Чудится, что и эти края мягко влились в процесс моего воспитания.

Дом тети Камилы и бабушки Тайбы стоял на склоне горы. Впрочем, в горах каждый дом находится на склоне. И хотя дом небольшой, мне казался огромным. В памяти он остался и высоким, и светлым. Весь наполнен солнечным светом. Возможно потому, что его окна смотрели на юг. И летние дни всегда, наверное, были солнечными. Может быть потому, что я запомнил только такие светлые, веселые, солнечные дни. Скорее, бабушка и тетя Камила создали для меня такую атмосферу...

Весь день пролетает на улице, на берегу Шешеняка. И имена мальчишек здесь любопытные: в наших равнинных краях полно ребят с именем Гайса, а здесь Айса, Сулпан у нас – имя девочки, а здесь – мальчика. Удивляет ни разу не встречавшееся имя – Хамнажар-бабай. Он был уважаемым в деревне аксакалом, к тому же очень (по тем временам) состоятельным человеком. Всё его богатство – ульи. Занимаясь всю жизнь пчеловодством, никому и никогда ни разу не сказал, сколько же у него ульев. Вероятно, оберегаясь от дурного глаза. Выявилось, что Хамнажар-бабай приходится мне сватом. Братишка отца, Рифкат-агай, женат на его дочери Мафтухе.

В обычном ежедневном времяпровождении случались и неожиданные события. Однажды к Хамнажару-бабаю на лето приехали из Уфы двое мальчиков постарше. Одеты так красиво, в белоснежных нарядах. По их коротким брюкам (слово «шорты» мы тогда и знать не знали!) и пиджакам можно было догадаться, что это городские. Разговаривают только по-русски. Старшего звали Ахтям, младшего – Ильдус. Мы быстро подружились, хотя дружба выражалась в том, что я бегал за ними, как прицепившийся хвостик. Позже узнал, что они дети полковника. Я тогда не осознал, что значит полковник, но понял, что это большой военный командир. Оказалось, что это уроженец деревни – Тляпов Адигам Зарифович, братишка жены Хамнажара-бабая – участник Великой Отечественной войны, кавалер орденов Ленина, Красного Знамени, у которого много других орденов и медалей. Своим старанием и усердием, бывший когда-то, ещё в 1923 году, пастухом, сумел проторить себе путь в большую жизнь.

В период, когда я познакомился с его детьми, он был военным комиссаром Ждановского района Уфы. В Уфе на улице Районной посреди живописного фруктового сада у них был собственный дом с невысоким подвалом. Дом разделен на две спальни и зал, а в центре – круглая печь, при растопке обогревавшая сразу все комнаты. Окаймленная железом печь была выкрашена в иссиня-чёрный цвет (оказалось, и такой цвет смотрится очень красиво). Успокаивая расшалившихся детей, полковник частенько использовал слово «сеу» («тихо», «не шуми»), за что получил прозвище Сеу-бабай. Несмотря на такое строгое прозвище, немало детей рода Гирей-Кыпчаков переступали порог этого гостеприимного дома, получая свою толику ласки и тепла Сеу-бабая и его супруги, с чьих лиц никогда не сходила доброжелательная улыбка. А ведь и у самих были дочь и трое сыновей. Старший Ахтям и младший Агзам на военной службе дослужились до звания подполковника. У среднего Ильдуса сын Ильдар Тляпов и сегодня продолжает службу в звании подполковника.

То лето в Старо-Саитово оказалось богато на уфимских гостей. Однажды приехала сестренка отца – Хумайра-апа. Привезла гору подарков – и бабушке, и сестре Камиле, и другим близким. Но самый лучший достался мне – автомат! И магазин у него есть. Съёмный. Из ивы или другого какого дерева делаешь соразмерные магазину патроны, и иди стреляй себе, сколько хочешь. Невозможно было наиграться тем автоматом. Этот игрушечный автомат очень сильно поднял мой авторитет в глазах сверстников.

Невысокая, с оспинками на лице Хумайра-апа – моя милая апай – была очень волевым, целеустремленным человеком. Ради учебы, а позже работы, с 15 лет даже в самые студёные дни, намазав лицо гусиным (или конским) жиром, многократно обмотавшись, опоясавшись в старую шаль, выходила в дорогу. Часто в одиночку приходилось шагать по 70–80 километров до деревни Ишеево, где она учительствовала. После Ишеевской школы её перевели на работу в Урман-Бишкадак, в детский дом, а оттуда направили в Бураевский район. Обратив внимание на её ответственное отношение к делу, пригласили на работу в Уфу. Всегда принимала активное участие в общественной жизни и в художественной самодеятельности.

Вся последующая моя жизнь была прочно связана с Хумайра-апай и её семьей. Не только для меня, но и для многих родных радеющая тетя стала надежным советчиком, крепкой опорой, источником постоянной поддержки.

Тем временем лето приближалось к своему концу, и Ахтям с Ильдусом, и Хумайра-апа уехали в Уфу. Я тоже жду, что скоро меня увезут в Салихово.

Моя бабушка и односельчане, знающие о гибели отца на войне, учат меня разным песням. Скорбным, жалостливым. Озорники учат шутливым частушкам.

Эх, Тула, Тула, Тула,

В Туле девушек не счесть.

С тульскими девчушками

Погулять все шансы есть.

О Туле – я ведь знаю только «тула ойок» – домотканые суконные носки – и не знаю других его смыслов: что за девушки, откуда они там, в носках, берутся? Ответ я нашел быстро, оказалось, что есть город Тула, и, конечно, там есть девушки и парни, которые гуляют по улицам...

Наконец, приехала мама, и, кажется, бабушка даже пыталась её уговорить оставить меня учиться в Саитово. Со словами: «Лишних сыновей у меня нет», – мать увезла меня в Салихово.

И вот оно, Салихово. Знакомые улицы, знакомые дома. Всё на своих местах. И большой пятистенок дяди Бахтигарея напротив, рядом – небольшой плетеный дом с земляным полом, и почта, и клуб, и столб с репродуктором, звуки которого наполняли деревню то новостями, то музыкой, и дом хромого деда Идриса, который подстригал всех селян. И бабушки, угощающие друг друга чаем из сто раз битых и починенных мастером чашек. А китайский плиточный чай! Сначала покупался вскладчину на 16 человек, а потом у кого-нибудь дома стелили тряпицу, брали тонкую нитку и ею, как ножом, точно и аккуратно делили на 16 частей в присутствии 16 пар глаз...

И те же три колхоза в деревне продолжают свою работу – каждая улица составляла один колхоз. И мамина мачеха, глухая смолоду Хайербанат-картинэй с кумганом в руках бродит у сарая, и отец Рината почтальон Яров-агай на закреплённой за ним лошади собрался куда-то со старшим сыном Мидхатом, у которого была заячья губа; глухонемой Ураз вымучивает громкие звуки на всю улицу; и пузатый дядя Бахтигарей, неспешно возвращающийся домой с работы, который, слыша наши дразнилки: «Бахти – бух ты», – не обращал на них никакого внимания. Даже было обидно!

Поскольку деревня была рядом с Ишимбаем, то последние новости доходили до нас быстро. В одно время модной стала татуировка. Не осталось, наверное, ни одного сельского мальчика без узора, и мне тоже нанесли вечную маркировку: «С. Т. Н.». Она у меня на правой руке, немного потускнела, но до сих пор видна.

Не помню кто, как-то привлекли меня декламировать стихи и исполнять песни. Как собирается народ – чаще в канцелярии (так называли здание правления колхоза) – меня зовут и, нахваливая, просят прочесть стихотворение или же спеть песню. И я пел: «Эх, Тула, Тула...» или недавно выученную жалостливую песню сироты, чей отец сложил голову на фронте. Иногда и такую запевал:

Ах, Талгат ты мой, Талгатик,

Радость – горюшко мое.

Только ты один мне нужен,

Окромя тебя никто.

Пою. Потом на стол ставят и требуют: «Пой ещё». Сбрасываю обувку, размахивая руками, начинаю исступленно петь. Люди от смеха давятся. Как-то раз к столу подошла обаятельная, красиво одетая тетя и, взглянув снизу вверх – стоя на столе, я был выше неё, – попросила: «Родной мой, повтори ещё раз ту, что только что спел». «Малику, что ли?» «Да, её». И я затягиваю:

Звон тарелки раздается,

Слышен он издалека.

Платье желтое надела,

Знай, гуляет Малика.

Что за светопреставление? Люди аплодируют, свистят, со смеха валятся. Повзрослев, понял. Тетю, которая ко мне подошла, оказывается, звали Малика. Раньше работала в Салиховской школе, а потом перевели на работу в Макаровский районный комитет ВКП(б). Наезжая в деревню, видимо, услышала эту припевку. Кто уж меня научил, зачем: ради смеха или по злобе – не помню. Во всяком случае эта всеми уважаемая женщина прожила полноценную жизнь, вырастила замечательных детей. Дочь Луиза – заслуженный учитель БАССР, сын Абызгильдин Юнир Минигалеевич и внук Айрат Юнирович стали докторами технических наук.

Однако недолго длилась моя артистическая «карьера». Однажды моя Хайербанат-картинэй высказала свою озабоченность маме, вернувшейся из райцентра: «Послушай, доченька, в твое отсутствие Талгат то карандаш принесёт, то тетрадь. Откуда он это берет?» Мои «концерты» после этого закончились. Зато, увидев мои «способности», мои «подвиги», со временем меня стали подтягивать к настоящей сцене настоящего клуба. Сначала мы с детьми приготовили небольшой отрывок из спектакля о том, как трудно, в какой бедности живет итальянский мальчик в капиталистической стране. Я играю мальчика по имени Пьеро. Но как изобразить бедность? Я решил надеть изношенные бабушкины пестро-красные полосатые штаны. Раз беден – на ногах латаные-перелатаные носки. И хожу по сцене прямо в них – откуда у бедного ботинки? Выступление, пожалуй, прошло с успехом. Наверное, я уже практически артист!

В село почти ежегодно приезжал на гастроли Аургазинский колхозно-совхозный театр. Узнав о дне приезда, мы начинали поджидать труппу у моста. Кто и зачем ждал, сказать не могу. Я, лично, выхожу встречать, чтобы привести в дом на ночлег артистку Дилару-апа. Хозяева, в чьем доме артисты ночуют, ходят на спектакль бесплатно. На одном из представлений ищу на сцене Дилару-апа, а найти не могу. Внимательно приглядевшись, увидел всё-таки её в роли худого, невысокого мальчика. Поэтому-то и не признал. Потом узнал, что актеров, которые могут играть и мальчика, и девочку, называют «травести». Со временем моя «актерская квалификация» настолько возросла, что учителя, доверив роль мальчика в поставленном ими спектакле, даже брали меня «на гастроли» в соседние деревни. Были свои нюансы в таком общении с учителями и вообще с хорошими людьми.

Как-то раз после обеда, когда только сел заниматься, к нам домой пришла учительница и сказала: «Быстрей собирайся, едем с пьесой в Аптиково, лошадь уже ждет». На слова о том, что я не успел ещё сделать уроки, она успокоила меня: «Ладно, завтра не будем спрашивать». С тех пор я начал понимать, что в жизни бывают и случаются «нюансы».

А жизнь идет вперед. Вечерами со своими сверстниками ходим в избач (изба-читальня). Здесь есть подшивки газет и журналов, их много, выпускаются в Уфе и даже в Москве. С большим удовольствием зачитываемся журналом «Пионер», который вновь начали издавать в 1952 году. Знакомимся с именами писателей: Шариф Биккулов, Фарит Исянгулов, Ярулла Валеев.

Рядом, покуривая, мужики играют в шашки. Как только они уходят, мы тут же занимаем их места. В зимнюю пору во многих домах изготавливали мешки из лыка и рогожи. У многих семей это было основным промыслом. С наступлением весны станки для изготовления рогожи выносятся из дома. Вместо этого под потолком появляются жерди. И вскоре в каждом доме на них начинают висеть попарно связанные коричневые, красные, белые разделенные, порезанные картофелины. Так внедрялась яровизация (видимо, имелось в виду предварительное проращивание) семян, призванная таким подвешиванием кратно увеличить урожайность картофеля по методу академика Лысенко (впоследствии его признают шарлатаном). Эх, много же в этом году будет картошки, с таким удовольствием будем есть!

Сообщение из репродуктора в центре села: «В соответствии с распоряжением нашего великого вождя Иосифа Виссарионовича Сталина с 1 апреля будут снижены цены на товары народного потребления», – радует население. В то же время из Ишимбая приходят тревожные, зловещие вести. Люди, вернувшиеся оттуда, говорят, что город заполонили бандиты, воры, карманники, убийцы. И ходить по городу опасно. Оказывается, эти бандиты используют лезвие бритвы, зажав его между пальцами, незаметно подрезают карманы пиджака и брюк. Когда резанут побольше, тут же заблестит зад жертвы на всеобщее обозрение. Если они захотят, в автобусе или на улице могут, едва коснувшись, изрезать кому-нибудь лицо... Со страхом и дрожью слушаем, а что, если все это придет в Салихово? «Какая-то амнистия была, вот и выпустили многих из тюрем…» Устав от таких слухов-страстей, увлекаемся игрой и всё напрочь забываем...

В сельский клуб мы тоже наведываемся. Взрослые там играют в бильярд. С шумом проходят милли уйын – национальные игры, танцы; в маленьком двухдверном шкафу – библиотечные книги и журналы. Помню, меня на одну из милли уйын взял с собой Риф-абый, который в то время учился в уфимском интернате. Его приезд на каникулы всегда превращался для меня в большой праздник. Беру его пустую сумку и выхожу в сени. Оттуда я важно вхожу: «Я приехал из Уфы, на каникулы». Мама, улыбаясь, в ответ: «Эй, улым, милостью Аллаха ещё и из Москвы будешь приезжать». В будущем исполнится и моя мечта, станет реальностью и мамин прогноз-предсказание. Думается, надо мечтать и ставить цели. Всё – исходя из своих возможностей и реальности цели – обязательно получится. По завершении милли уйын брата приглашают на аулак – посиделки у кого-то дома в отсутствие уехавших родителей. Раз вместе с ним в клуб пришли, то ему неловко отправлять меня одного домой, берет с собой. А там так интересно. Юноши и девушки 15–17 лет щелкают семечки, покуривают, едят то, что каждый смог принести из дома. Играют в разные игры, в фантики. Хотя я уже и клевал носом, но одно желание запомнил. «Что делать этому фантику?» – «Пусть пересчитает звезды». За парнем, получившим такое задание, следом выбрался и я. Дали ему в руки фуфайку, а затем, выпрямив рукав, словно трубу, и направив в небо, спросили, какое количество успел насчитать. Услышав число, назвали девичье имя и потребовали столько раз поцеловать. Вот уж «сложная» задача...

Возвращаемся домой. От брата так пахнет табаком, если мама учует, крепко достанется. Советую по-братски: «Вода перебивает запах табака, как вернемся, попроси меня принести попить». В доме то ли мама ещё не спала, то ли мы разбудили... Брат сразу мне: «Принеси водички, жажда обуяла что-то». Сказав: «Хорошо», – я вышел в чулан. Вернувшись, я застал брата в тисках у мамы... Со словами: «На, кури, на, кури», – она от души давала ему тумаков, вытаскивая из карманов брюк остатки табачных крошек, засовывала ему в рот, приговаривая: «Раз куришь, на, давай кури, ешь их». Однако Риф-абый так и не бросил этой привычки. В один из дней, в отсутствие мамы, они с другом, когда я играл с Ринатом во дворе, подошли к нам. «Талгат, мы сейчас в сарае тихонько покурим. Появится бабушка – крикнешь. Она глухая – не услышит. А мы вам за это оставим бычок, докурите». Старшие спокойно покурили. Сменившись, стоим в сарае, потягивая окурок. И вот, когда я в очередной раз затянулся табачным дымом, откуда ни возьмись появилась бабушка с кумганом! И хотя моя рука с бычком уже была за спиной, я всё равно опоздал. Мне ничего не оставалось, кроме как умолять опешившую бабушку не говорить об этом маме, горячо обещая всегда-всегда слушаться и без промедления исполнять любые её просьбы и поручения. Выходя из сарая, увидел посмеивающихся брата с другом. На мой обиженный вопрос: «Почему не свистнул, договаривались ведь?» – получил ответ: «Не заметили, Талгат, проглядели!» Как узнал позднее, он сам позвал бабушку: «Там в сарае курица лежит, не случилось ли чего?» – и прямиком направил её на «место совершения преступления». И не знаешь, может, эта злая шутка оказалась тем самым мощнейшим единственным средством, которое навсегда отвернуло меня от пути курильщика.

В деревне жизнь идет своим чередом: и колхозы, и люди готовятся к посевной, в километре от деревни на МТС (машинно-тракторной станции), куда мы бегаем за железками в поисках игрушек, кипят ремонтные работы, улицы наполняются собачьим скулежом и визгом, звуками выстрелов – ведется отстрел (как бездомных, так и попадавших под руку домашних) собак в целях предупреждения распространения заразных болезней.

Мы стараемся не пропускать ни один кинофильм. Билет стоил 50 копеек, для нас же он обходился в пару яиц. Заходили, садились на полу, а при необходимости заползали и под скамейку. Спустя десятилетия мы увидели себя такими в кино. Премьерный фильм талантливого режиссера Айнура Аскарова «Енмеш» («Настырный»), успевший получить призы на нескольких кинофестивалях, как раз про нас. Мы деятельно готовились к приезду передвижной конной лавки – обменного пункта всесильного деда старьевщика: копили птичьи яйца, какие-нибудь не нужные нам старые вещи, чтобы выменять их на заветный перочинный ножик.

В одно время объявили о необходимости проводить демонстрации сельских школьников – 1 мая и 7 ноября. Подготовившись по-своему, со знаменами и лозунгами под звуки горна мы сначала проходим по переулку наверх, потом, повернув направо, спускаемся к клубу-магазину. И шли-то мы самое большее 250–300 метров, а воображали себя невесть какими важными, взрослыми, за всё ответственными в этом мире людьми.

В школе учеба идет без проблем. Не испытываю никаких сложностей. Все пять лет обучения в Салихово завершал с Почетной грамотой. Читая «Пионерскую правду», старался изучить русский язык. Как-то раз, прочитав заголовок, расхохотался во весь голос. Написано: «Наши Чемпионы». Все же знают, что шпионаж – разведка – это такое секретное дело, покрытое глубочайшей тайной, а тут их целый список?! Ну, так что же, давайте посмотрим, кто такие наши шпионы! Начал читать, изумился. Ни слова про шпионов, а всё о спортивных лидерах. Их, оказывается, называют чемпионами. А в другой раз, прочитав заголовок, и удивился, и обрадовался. Называлась статья «На Алатоо». Смотри-ка, и в Москве знают нашу гору Алатау. Это же про неё. После недавней поездки по этим местам, когда я дважды – туда и обратно – преодолел Алатау, уж я-то знаю. Только начав читать, когда вместо «тау» пишут «тоо», встречаются слова «киргиз», «арча», понял, что вовсе это не наша Алатау, где-то ещё есть гора с похожим названием. После таких казусных моментов я понял, что нужно знать и спорт, и русский язык, начал увлекаться географией, изучал этот предмет с большим интересом.

Как я уже говорил, хотя и было у мамы 3–4 класса образования, она хорошо освоила латынь, а уж арабскую вязь распутывала безошибочно, читала суры из Корана, другие религиозные книги и информационные материалы; вела записи на арабском, не забывала о религии. Она всегда говорила: «Сынок, приучайся говорить: “Бисмилла”, можно про себя, будет за это воздаяние, милость Всевышнего».

Помню, как-то мама сказала бабушке: «Мама, научила бы этого малыша двум-трем сурам». – «Как же я смогу, дочка, если сама читать-писать не умею, толком не слышу и глаза плохо видят?» – отвечала бабушка. «Ты же наизусть знаешь практически весь Коран. Ты говори какую-нибудь суру, Талгат читать-писать научился, он и запишет. Потом выучит наизусть». Я под диктовку бабушки записал суру «Кәлимәтен таибәтен». Выученная тогда сура (другие и записать, и выучить не хватило сил, и желания у ребенка было, видимо, немного) всё время была со мной, а в начале ХХ века выучил ещё несколько сур.

Порой, когда уже я сладко спал, мама будила меня. «Вставай, сынок, волки воют, слишком близко подобрались (я говорил, что мы жили на краю деревни), как бы в сарае животных не порезали. Пойдем попугаем!» Берет поднос или какой-нибудь лист железа, палку или кол и, выйдя на двор, громко стучит, призывая меня при этом: «А ты, сынок, давай кричи, хоть ты и маленький, всё же у тебя мужской голос, пусть волки слышат».

В каком-то году в школу прислали работать Ахмета-агая А. (родом из Армет-Рахима). Между больницей и нашим домом располагалось поле, на котором сажала картошку Ханифа-апа. Семья дяди Ахмета на этом участке построила дом и стала с нами соседствовать. Однажды, когда играл на улице, увидел, как какие-то люди ходят, измеряя наш огород; отойдя от межевой полосы вглубь, не знаю, на сколько, может быть, метров на семь-десять, намечая линию, вбивают на нашей земле колья. Вернувшись с работы и увидев это, мама сильно изумилась. На вопрос о том, что происходит, сосед попытался аргументировать свои действия: «Я – участник Великой Отечественной войны, у меня есть ордена и медали. У нас большая семья. А земли мало. Было бы справедливо, если бы часть земли тети Зулейхи перешла нам. Семья у неё маленькая, только пожилая мать. Талгат ещё ребенок, а Риф в Уфе». Мама молча, твердыми, решительными шагами прошла и, вытащив все колья, кинула их в соседний огород. Потом сказала: «Я тоже из семьи фронтовика. Мой муж погиб в тех сражениях». Инцидент на этом закончился, и больше эта тема не поднималась. С соседями мы жили в согласии и взаимном уважении. Поучительно то, что в этом мире, чтобы защитить свои честь и имущество, надо быть смелым и решительным, не бояться ни волков, ни людей. И это тоже урок.

В мерно текущей жизни деревни вдруг произошло волнующее литературно-культурное событие. В школу приехали настоящие писатели. Живые! Рослый, крепкого телосложения, с усиками на белом лице, улыбающийся краешком губ, на первый взгляд вяловятый, молчаливый Ханиф Карим и невысокий, загорелый, с золотым поблескивающим зубом, открытый, разговорчивый Сагит Агиш. Имена нам знакомы, встречали в учебниках, журнале «Пионер». Напомнили, что Сагит Агиш – автор первого в истории башкирской литературы крупного произведения – романа «Фундамент».

После встречи они через нашу улицу Кэстэй направились на почту. Нам стало интересно, я уговорил одноклассника Исмагила пойти за ними. И на почту мы зашли следом. Собравшиеся к выходу писатели обратили на нас внимание. В этот момент я ткнул пальцем в Исмагила: «А этот мальчик пишет пьесу». Один из них спросил: «На самом деле?» Второй, похлопав по карманам, сказал: «Вот жалость, ни одной книжки не осталось, чтобы подарить». Потом, обернувшись к работавшему на почте Яров-агаю, поинтересовался, нет ли в продаже какой-нибудь книги. Услышав отрицательный ответ, они расстроились, а что уж было говорить про нас? Исмагил Махмутов на самом деле писал пьесу. Знаю потому, как он читал мне один отрывок. Видимо, природа в изобилии ему дала то, что называется талантом, художественным даром. Пишет пьесу, здорово рисует, из глины ещё мастерски лепит всякое. Быстрее всех бегает на лыжах. Ни с одной из этих способностей свою дальнейшую судьбу он не связал. Но от творчества всё-таки не ушел. Стал журналистом. Добросовестно проработав долгие годы в многотиражной газете Уфимского моторостроительного производственного объединения «Машиностроитель», ушел на залуженный отдых.

Хасан Шаньязов, став механизатором, в конце 60-х победил в чемпионате района среди молодых пахарей. Рафаэль Сафин работал в колхозе бухгалтером, одновременно возглавляя её комсомольскую организацию. Искандер Хасанов, окончив техникум, трудился мастером на Ишимбайской трикотажной фабрике. К сожалению, у Рафаэля с Искандером счет с этим миром был короткий... Мой закадычный друг Ринат Яров, с которым мы играли, делились друг с другом секретами и вообще всегда были вместе, окончил Ишимбайское ремесленное училище. Благодаря службе на флоте, повидал весь мир. Демобилизовавшись, работал на Салаватском нефтехимическом комбинате. Когда я жил в Ишимбае, он заглядывал ко мне домой. Позже, в конце 60-х, говорили, что он уехал работать нефтяником в Сибирь. Наверное, это и было началом того движения, когда наши башкирские ребята пустились, как говорили тогда, в «погоню за длинным рублем», на СеверА, по сути, желая обеспечить свою семью достатком. Однако увидеться с Ринатом Яровым больше не довелось...

Наступил 1953 год, я учился в 4-м классе. Услышанные ранее по радио обещания начали сбываться: очередное снижение цен намечено с 1 апреля. И то же радио ошарашило нас как гром среди ясного неба, объявив о том, что «наш великий вождь Иосиф Виссарионович Сталин сильно болеет». Нас будто оглушило, появилось ощущение неминуемой беды. Всего через несколько дней было сделано официальное заявление о его кончине. Как может случиться, чтобы умер Человек, которого все мы: и дети, и взрослые, весь народ – так любим?! Это несправедливо! От слов взрослых: «Как же теперь нам быть, что со страной будет? Осиротели мы, и жить теперь будет очень трудно», – становилось ещё страшнее...

Ведется трансляция прощания с великим гением эпохи, проводов Сталина в последний путь. Мы стоим около черной картонки школьного радио, слушаем, и в глазах у всех слезы. И тут прозвучал голос одноклассника Мухамета: «Эх, вот бы сейчас из этого радио появились Ленин-бабай и Сталин-бабай, сказали: “Не плачьте, ребята, вот же мы – живые и здоровые…”». После этих слов разлилось уже целое море слез. А наши детские слезы были настоящими, искренними. Должно быть, и у многих взрослых были такими же...

И скоро, очень скоро, доведется услышать, что человек, называемый всеми гением, оказывается, вовсе и не гений, а нехороший, ужасный человек, тиран, и страной Советов Сталин руководил так плохо, что даже и не стоило лить слезы по его кончине. И будут всячески открещиваться от него, утверждая, что он был тем человеком, который, проливая людские слезы и кровь, забирая чужие жизни, от преступлений получал удовольствие, даже наслаждение. Заодно и Ленину достанется. А после, пользуясь теми же приёмами, сокрушат и наше развивающееся социалистическое общество...

С детства любил читать. Подтрунивали, что я уже всю библиотеку перечитал. Во всяком случае, всё, что соответствовало моему возрасту, на самом деле прочитал. Начал почитывать книги на русском и те, что предназначались для возраста постарше. А в один невероятный день у меня появилась… своя книга! Первая книга моей библиотеки. Называлась «От старта до финиша». Подарил её Риф-абый. Видно, возвращаясь из института на каникулы, купил в дорогу, прочитав, решил подарить её мне. Важно, что это была моя книга, моя первая книга! Книга, подписанная именно мне. Имя и текст, правда, написаны по-русски. «Дорогому и любимому братишке Толе С. в день его рождения от брата Рифа. 31.07.55» значилось на первой странице.

Из той книги запомнился один из примеров специальных упражнений, закаляющих волю: «Если стройная, тонкая, легкая, как пух, принцесса сможет взять и поднять новорожденного теленка над собой, будет делать это упражнение каждый день, то даже при его превращении в здоровенного быка принцесса всё равно будет в состоянии его поднять». И рисунок рядом был. Тотчас проверил бы эти утверждения, да я – не принцесса, и новорожденного теленка под рукой не оказалось. Но понял я, что никак нельзя лениться и надо уметь ставить цели, быть настойчивым в их достижении. А что касается «Толи», я и не думал, что на русском мое имя звучит так. Поскольку поздравление с днем рождения написано на русском языке, наверное, я подумал, что мое имя тоже должно быть русское. Ко мне, уже взрослому, иногда обращались: «Как тебя по-русски звать?» Если в ответ я спрашивал: «А твое на башкирском языке как будет звучать?» – сначала впадали в замешательство, а потом говорили, что их имя не переводится. Когда отвечаешь, что и мое имя не переводится, до них начинает доходить. Вопросам таких людей я не удивляюсь. Должно быть, у них в крови, что в русском государстве с господствующим русским языком все имена непременно должны иметь русское звучание. Если изучать историю развития Московского княжества времен Ивана Грозного или период превращения Русского царства в Российскую империю Петра Первого, его расширение Николаем II до Тихого океана, узнаешь, сколько прилегающих земель было завоевано и включено в состав Руси вместе с проживающим населением, скольких из них обращали в христианство, а некоторых даже насильно крестили. Тогда же, заставив отказаться от национальных имен, стали называть их русскими именами. Крещеные татары, мишари, чуваши, алтайцы, хакасы, якуты, другие малочисленные восточные народы… А то, что Риф-абый превратил меня в «Толю», это, пожалуй, плоды постепенного планомерного воспитания граждан Советского Союза единым советским народом – народом, говорящим исключительно на русском языке. Кажется вполне естественным, что такая политика существует в русской среде, в русской стране. Дальше она будет только углубляться... А эта книга дорога мне тем, что послужила первым камушком в моей прекрасной библиотеке, которую я соберу в будущем. Интересное совпадение: после того, как меня назвали «Толей», стало известно, что учиться в 6-м классе я буду в райцентре – русском селе Петровское, ходить буду в русскую школу и буду жить в русской среде.

(Продолжение следует)