ДЕТСТВО БУНТАРЯ
14 мая 1974 г. я родился в Башкирской АССР, в Уфе, в роддоме больницы №8. Я весил 2 кг 650 грамм, рост мой был 45 см. Я был нормально доношенным ребенком. На ручки мне нацепили брезентовые бирочки с фамилией и временем рождения — 9 часов 25 минут. Волосы у меня были золотистые, глаза — неопределенного цвета. Постепенно они стали карими, но если на них светить, видно, что они на самом деле темно-зеленые, с болотными вкраплениями посередине. Меня одели во фланелевую белую распашонку и такой же чепчик.
На мой первый день рождения мамины сотрудники подарили мне большого бурого плюшевого медведя. На груди у него висел ромбик из оранжевой пластмассы.
Уже в конце августа я лежал в больнице №13 с пневмонией. Причина ее, наверное, в том, что я вспотел и меня продуло во время прогулки на улице. В больнице я лежал в кроватке с решеточкой, а мама спала на полу. К вечеру я начинал кричать и пищать, другие мамы ругались по этому поводу и говорили, что я мешаю их детям спать нормально. Мне делали уколы пеницилина, а в темя головы кололи плазмол. В сентябре меня выписали из больницы.
В ноябре 1974 года я научился говорить (в 6 месяцев). Я показывал на цветы, вытканные на ковре, и говорил: «ти-ти». С тех пор я говорил все больше и больше, пытался произносить сложные слова, например «электричество», но у меня не всегда получалось.
Первые игрушки — голубой пластмассовый зайчик в штанишках, стоит на задних лапках, а передние выступают с боков. Уши этого зайчика я грыз, когда у меня резались зубы. Была у меня погремушка желтая, в виде кольца, в которое можно продеть руку, а на кольце — голова цыпленка с красным клювиком…
В середине августа я вновь лежал с пневмонией в больнице, и опять в 13-ой. Со мной была мама. Там я научился ходить (на ножках у меня были маленькие сандалии). Мне было 1 год и 2,5 месяца. Вышел из больницы я опять в сентябре.
Естественно, все это я знаю только с маминых слов. Окружающий мир я не осознавал, из набора цветных пятен отдельные предметы вычленял с трудом, а говорил еще не осмысленно — повторяя слова, как попугай.
В этом возрасте у меня были светлые мягкие локоны, как у маленького принца (сейчас — жесткая щетина). Я дудел в зеленый пластмассовый саксофон. Это я видел на фотографиях, но не помню.
* * *
…Я быстрыми шагами продвигался от бессознательного состояния к осознанию мира. Научился различать предметы, произносить осмысленные фразы.
Мама водила меня гулять в скверик перед ДК «Химик». Там были клумбы с цветами, их поливали через железные трубы с насадками для разбрызгивания воды. Сейчас они не работают. В сквере был памятник В.И. Ленину и фонтан. Потом дно фонтана украсили цветной мозаикой, но в то время оно было из бетонных плиток. В струях фонтана играла радуга.
…Мне подарили две заводные машинки — голубой «москвич» и синие «жигули», и на крыше у них был штырек, туда вдевалась проволочка и можно было водить заведенные машинки по полу, проволочкой направляя их движение. Радиоуправляемых машинок тогда не было. Все мои первые игрушки были заводными, механическими, а не электрическими и тем более не электронными. Так играли дети докомпьютерного времени.
* * *
У бабушки моей были две старинные шкатулки. Одна — маленькая, вылитая из черного чугуна, несла на тяжелой своей крышке затейливый литой рельеф: кудрявятся растения, порхает над ними мотылек, ползет жук с выпуклою спинкой. Другая шкатулка, более просторная, склеена была из толстой фанеры, выкрашенной в зеленый цвет, и оклеена снаружи сотнями мелких морских ракушек.
Иногда бабушка позволяла мне, четырехлетнему мальчику, разглядывать сокровища, спрятанные в её чудесных ящичках. Приходил вечер, затихал дневной шум, зажигалась настольная лампа. Яркий след ее ложился на круглый стол, покрытый расписной клеенкой, и кухонная мебель вокруг стола уходила во тьму. Ростом я был ниже кухонного стола, и, чтобы увидеть на нем хоть что-нибудь, должен был взобраться на скрипучий деревянный стул. Затаив дыхание, я принимался разглядывать чудесный клад, как только бабушка откидывала крышку шкатулки. Каждая вещь, которую я осторожно вынимал оттуда, была волшебной и живой, как в сказках Андерсена.
Бабушкина сестра, тетя Маруся, подарила мне никелированного маленького робота и кусочек перфорированной фотопленки. Отсюда, наверное, мой последующий интерес к компьютерам... Тетя Маруся была глуховата. Она всегда приносила мне конфетку или другой гостинец, и я ее всегда ждал и очень любил. Была у нее постоянная присказка: «В добрый час».
Если я приносил что-нибудь по просьбе бабушки, то тетя Маруся говорила: «Ну вот, молодец. Кошка ведь не сделает!» А я представлял себе, как это делает кошка...
* * *
…Я научился читать. Мою первую книжку мама купила, когда мне не было и года. Но в годовалом возрасте я ее, естественно, не читал, а только трепал ручонкой. Читала ее мне мама. А потом прочёл и я. Называлась эта книжка С.Я. Маршака — «Усатый-полосатый». Издательство «Малыш», 1975. В книжке были стихи о котёнке, который жил у одной девочки. Она учила его говорить, укладывала спать, гуляла с ним, играла. Сначала котик все делал неправильно. А потом, а потом — стал он умным котом... А девочка тоже выросла и стала еще умнее. От этого котёнка я в том возрасте мало отличался...
Вслед за первой моей книжкой появились и другие. На многих из них в верхнем углу был изображен цветик-семицветик (символ серии «Мои первые книжки»). Все они были ярко раскрашены.
* * *
В «Мурзилке» были рассказы о злой волшебнице Ябеде-Корябеде и ее пакостных агентах, которых выявляли и ловили пионеры. Было там и одно очень страшное стихотворение какого-то Т. Белозерова. Начиналось оно так:
Темно.
За окошком ни звука.
Луна из-за леса встает.
Седая лохматая Бука
с мешком по дороге идет.
Слетают с плеча ее совы,
Лишь скрипнет в округе снежок.
Любого те совы готовы
Схватить
И упрятать в мешок...
И далее:
...За болотом,
за Урманом,
где позёмка петли вьёт,
В темном доме деревянном
Бука старая живет.
По моему глубокому убеждению, нельзя такие стихи печатать в журналах для малышей. Эта Бука наводила на меня панический страх, особенно по ночам. Представлял я ее в виде огромного клыкастого черного волка, который ходит на задних лапах. Когда в висящем пальто или в дверях ночью мне виделись очертания Буки, я просил маму дать мне палец и сжимал его в кулачке.
* * *
Болезни отнимали у меня очень много времени в дошкольные и школьные годы. Из-за них я не мог ходить в детсад. Меня мама будила рано утром, возила в детский сад из красного кирпича, который был далеко — на улице Свободы. Когда на меня надевали меховую шапочку, то её резинка всегда резала мне кожу под подбородком. Мамы, помните о том, что у детей это очень нежное место! Сейчас-то у меня там щетина растёт, а тогда мне было очень больно. От остановки надо было далеко идти пешком. На асфальте, где сейчас киоски, тогда были круглые железные бляшечки. Мама их называла «репа», «картошка», «морковь» и «свекла», чтобы мне было интереснее туда ездить. В детсаду мне было плохо и одиноко. Вскоре его закрыли на ремонт. Меня отдали в другой детсад, из серого кирпича, поближе к дому, на ул. Калинина. Там я тоже часто простужался, однажды я стал задыхаться и маме позвонили на работу, сообщили, что мне сделалось плохо. Она быстро приехала и забрала меня домой. Когда я не болел, из этого садика мы с мамой медленно шли пешком, я задирал голову и видел «реактивки» — самолеты с яркими пылающими хвостами, которые полосой прорезали небо. Мама говорила, что эти самолеты охраняют нас от врагов.
* * *
…Мама записала меня в детскую библиотеку. Cам я там не был, но она приносила оттуда что-нибудь почитать.
У меня дома стали появляться глянцевые красочные книжки идеологического характера — например, книги о Великой Отечественной войне, об армии, о гербах и флагах республик Советского Союза… Нашу семью можно было отнести к интеллигенции или советскому городскому «среднему классу». Семья была совершенно безрелигиозной, и в ней не было никакого национального самосознания, помимо советского. Я даже спрашивал маму: зачем нужно название «русский», если мы «советские», и думал одно время, что «русский» — это устаревшее название «советского», так моих сограждан называли раньше, при царе. Мой дедушка был коммунистом, бабушка и родители — беспартийными. О вещах, относящихся к идеологии, мне рассказывали с самых малых лет. Не вдалбливали, а именно рассказывали и объясняли, и это объяснение было стройным, логичным и понятным.
У меня возникали естественные вопросы: откуда взялась наша Земля и человек, что происходило давным-давно (когда меня еще не было на свете), какие страны, кроме нашей, есть в мире, и что будет потом, через сотни лет, и для чего вообще живет человек? И мне на каждый из этих вопросов развернуто и терпеливо отвечали, без сложных терминов, на уровне, доступном моему возрасту.
На свете, говорили мне, есть Советский Союз и наши друзья, страны-союзники. Наши союзники со временем обязательно войдут в Советский Союз. Но время для этого пока еще не пришло. Пока считается, что это другие страны, но они дружеские. В нашей стране тебе всегда каждый поможет, и поможет государство. Оно поможет бесплатно учиться, лечиться, устроит на работу. Если случится беда — тебе помогут. Мы никого не хотим захватывать, нам нужен мир. Ко всем народам мира мы относимся хорошо. Но если на нас нападут, мы отобьемся — у нас много оружия, танков, ракет и самолетов, мы самая сильная и большая страна в мире. Когда-то на нашу страну напали фашисты. Так называются немцы, но только не все, а злые и жестокие, которые убивают и мучают людей. Мы их победили на войне. Первыми мы никогда не нападаем. Когда-то у нас тоже был капитализм и был злой царь, но великий Ленин победил его. Он предсказал, что все народы земли будут жить как мы, по-доброму и по-товарищески. Это называется социализм. Все, что Ленин раньше предсказывал, сбывается. Дедушка Ленин — гений. Это что-то вроде доброго волшебника, но без чудес. Потому что чудеса бывают только в сказках. Добро обязательно победит на всей Земле, и все будут счастливы. Каждый в нашей стране живет и работает для этого, в этом смысл жизни людей.
* * *
Я любил, когда меня сажали на комод в прихожей (сам забраться на него я не мог). Там стояла «вайвайка» — желтая, огромных размеров ламповая радиола с катушечным магнитофоном внутри. Когда ее включали, индикаторная лампа медленно раскалялась, и в окошечке будто раздвигались зеленые «шторки». Я не любил, когда папа крутил рукоятки настройки, потому что боялся улюлюканья в динамиках. Но очень радовался, когда оттуда раздавался нежный женский голос, певший «Один раз в год сады цветут...» Эту песню передавали чаще всего. Когда мама во дворе весной катала меня на качелях, она напевала песенки: «Увезу тебя я в тундру...», «Под крылом самолета о чем-то поет зеленое море тайги...», «Потолок ледяной, дверь скрипучая...», «Надежда — мой компас земной...». Я думал: почему это «ком под землей»? Что такое компас, я не знал. Я путал «Камчатку» и «химчистку» — обе были очень далекими, одна — неизвестно где, а другая — через дорогу, где ездят машины. Путал «тундру» и «тайгу». Путал норку, ондатру и нутрию — из всех делают шапки. Впоследствии путал Александра Невского, Дмитрия Донского и Александра Македонского. В честь первых двух были названы близлежащие улицы, в честь третьего почему-то улицы не было, но я думал, что это тоже русский богатырь.
У папы была автомашина «Москвич» красного цвета, с номером 70—80 БАР. Эти буквы совпадали с папиными инициалами, и я думал, что машину назвали в честь него. Подземный гараж, где стояла эта машина, был далеко от нашего дома, около ДК УМПО. Мы плавали по озеру на лодке, папа ловил золотистых карасей на удочку. Перед рыбалкой в куче навоза надо было накопать червей. Я не знал, откуда берется навоз, и думал, что это просто такая особенная грязь, где живут черви, и эта грязь бывает только на фермах. А иногда мы ездили в чишминский лес за грибами. В этом красивом смешанном лесу росли волнушки, сыроежки, грузди и свинари. Свинари я любил больше всего. Впоследствии их объявили несъедобными, т.к. из-за загрязнения среды они сделались ядовитыми. Но тогда я их ел большими порциями и без всяких отрицательных последствий.
Очень запомнился мне наш сад, который мы называли «Зеленый домик». Он находился между Кудеевкой и Урманом. На станции «Парковая» приятно пахло дегтем. Мимо шел товарняк и сильно гудел. В сад мы брали сгущенное молоко («коровий медок»). У меня была в руках железная игрушка — заводное метро с двумя поездами. Наша электричка выглядела как эти поезда, ехать на ней было интересно. «Зелёный домик» находился на ул. Грибоедова. Я думал, ее так назвали из-за того, что на пеньке в нашем саду росли грибы вешонки. Мама меня предупреждала, чтобы я не трогал осоку, но однажды я все же ей порезался. С бабушкой мы сидели на бревнах, и я ловил больших жуков-рогачей и рассматривал красных лесных клопов — «солдатиков». С дедушкой мы ходили в деревню Булан-Тунган за молоком, срезали на память кусок бересты. Она и сейчас лежит у меня, и дедушкиной рукой на ней написано: «Булан-Тунган». Однажды на меня бросился черный теленок, и дедушка защищал меня, а теленок боднул дедушку, и тот упал. Бабушку однажды укусила в язык оса, которую она зачерпнула вместе с вишневым вареньем. С тех пор я боялся ос и пчёл, а папа всех залетевших ос убивал тапочком, целыми десятками. Однажды я объелся малиной с молоком, у меня поднялась температура, тошнило. В ясную погоду мы сидели с бабушкой на крылечке и глядели на ветряк для отпугивания кротов. Мне он казался большущей мельницей, а бабушка говорила: «Не хотите ли пройтиться, там где мельница вертится?» В грозу я стрелял в окно из железного ржавого пистолетика при каждом ударе грома. С папой мы ходили в «кругосветки» по направлению к Кудеевке, по пути были поля с клевером и пчёлами. Мне эти «кругосветки» нравились, несмотря на усталость.
Зимой, 15 января, дедушку наградили медалью «Ветеран труда». Я любил ее рассматривать.
Осенью и зимой, когда мы выходили из подъезда, папа говорил: не выходи сразу, надо постоять в тамбуре и ак-кли-ма-ти-зи-ро-ва-ть-ся. Это слово было сложным и интересным, я любил эту игру и всегда останавливался внизу. Слово «тамбур» было тоже непривычным и новым. У подъезда была сколоченная из двух досок и покрашенная в зеленый цвет лавочка. На ней сидели старушки-соседки: Марья Ивановна, Марья Степановна и Рая Марковна. Всех их я путал между собой. В соседнем подъезде, где жил Эдик, был в подвале наш ларь с картошкой. Лазать в темный подвал было интересно. За овощехранилищем смотрела тетя Валя Валеева, которая дружила с бабушкой. А с Эдиком мы бегали во дворе, вокруг кирпичной бойлерной с надписью «Опасно, газ!». Один раз мы хотели перелезть через забор детского садика, который был у нас во дворе, но я отказался, потому что это НЕЛЬЗЯ. В другой раз бабушка взяла меня с собой на АГИТПУНКТ (непонятное слово... язык сломать можно!), потому что были выборы. Этот АГИТПУНКТ был в здании ближайшей школы, он был украшен кумачовыми флагами и алым полотном, все было очень торжественно. Бабушка опустила бюллетень в красную бархатную избирательную урну. Я такой гордой красоты нигде еще в жизни своей не видел и был в восторге от этого похода.
* * *
В январе 1981 года я пошел на подготовительные курсы для дошкольников. Мы учились в кирпичном одноэтажном здании, расположенном во дворе 62-ой школы. В школьные годы это же здание служило и «продлёнкой». Класс был тесным, мы сидели за партами, у которых скамейки и столешницы были слиты воедино. На партах были отверстия для установки чернильниц, но мы писали уже шариковыми ручками. В те времена еще велась дискуссия, стоит ли в младших классах писать пастой. Считалось, что шариковая ручка, в отличие от перьевой, портит почерк. В тетрадях тогда еще были промокашки. Эти курсы я воспринимал скорее как детский сад, чем как начало школы. На шкафчиках для одежды были настольные игры, в том числе хоккей, головоломки. Очень часто учительница, зная, что я читаю бегло и с выражением, давала мне читать вслух перед всей группой детскую книжку «Рассказы о Ленине». Я читал ее очень подолгу, а она в это время вязала носки. Меня она за это чтение хвалила. Считал я хуже, чем читал. В этой «подготовишке», а затем и в школе пахло мелом, трухлявым деревом и ржавым металлом — типичный школьный запах. Форму нас обязали носить только в 1-ом классе, а в «подготовишку» мы приходили учиться в домашней одежде. Мне купили клеенчатую зеленую кассу для букв и сам набор букв и слогов. Их надо было вырезать из бумаги и рассовывать по кармашкам кассы. Купили мне голубые счетные палочки, пластилин и другие учебные предметы. Я ходил туда в сладком предвкушении того, как стану первоклассником. Но здоровье меня опять подводило, мой нос хлюпал, иногда я задыхался... Некоторые шалуны иногда меня задевали, но систематической травли не было. Особенно запомнилась мне «подготовишка» весной. Мы бегали по улице в перерывах между занятиями. Ходили мы туда не ежедневно, но все же по расписанию.
* * *
1981 год. Сентябрь. ПЕРВЫЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС! Торжественная линейка. Возложение цветов к бюсту Ленина. Ощущение при этом благоговейное... Я — ученик школы № 62. Первая учительница — Елена Григорьевна. Мне она, конечно, казалась самой умной на свете, но на маму, как она мне рассказывала спустя много лет, произвела впечатление женщины с нездоровым цветом лица и хриплым, грубоватым прокуренным голосом. Помню две ее строгие реплики: «Надо писать ЖИ- ШИ- через «И». Писать через «Ы» — это грубейшая ошибка. ГРУБЕЙШАЯ!!!», и еще такую присловку: «Ему хоть кол на голове теши — он делает по-своему». Я не знал, что деревянный кол можно ТЕСАТЬ топором, и думал, что «кол» — это плохая оценка, которую Елена Григорьевна хочет ПИСАТЬ не в дневнике, а прямо на лбу у провинившегося. Когда я это представил себе, меня начал разбирать неудержимый смех. Я пытался подавить этот смех, но куда там — он только разыгрался от этого еще пуще. И вот она записала мне в дневник: «На уроках смеется! За поведение — два». А зачем же было меня так смешить?
* * *
В эти годы у меня начали выпадать зубы, а на их месте прорезались новые. Выпавшие зубы я складывал в пластмассовую круглую коробочку для рыболовных крючков. Эти зубки там лежат и сегодня.
23-го сентября запись большими буквами — ЭСТОНИЯ. Эту страну я должен изображать на утреннике в актовом зале. Утренник посвящен дружбе народов СССР (30 декабря исполнялось 60 лет со дня его образования). Мне и маме надо сделать эстонский национальный костюм и склеить из бумаги шляпу — как на картинке. Выучить стишок. Как я волновался — чуть не охрип! Но стишок на утреннике не забыл.
* * *
Корявая запись в дневнике: «Г.О. Измерить ширину лица». Вот в этот день нас и заставили бегать по спортзалу в противогазах, а затем водили в подвал под спортзалом — в бомбоубежище, и рассказывали о ядерной бомбе. Уфа входит в 40 городов, которые намечены американцами для ядерной бомбардировки. Как страшно! Нужна гражданская оборона. ЭТО ДОЛЖЕН ЗНАТЬ КАЖДЫЙ! — в том числе и каждый второклассник.
Кстати, именно в связи с атомной угрозой я впервые услышал слово «КОМПЬЮТЕР» — мама рассказывала, что у нас и у американцев есть такая огромная электрическая машина с красной кнопкой. Она управляет атомными ракетами. Если нажать эту кнопку, ракеты полетят и начнется атомная война. Это может случиться в любой момент, но наши радары засекут вражеские ракеты, и наши зенитчики собьют их, а потом мы ответим ударом по Америке. Американцы знают это и боятся нападать на нас, а мы на них нападать не хотим, потому что мы за мир, мы их и так победим, потому что наш строй самый лучший. Реактивные самолёты, оставляющие полосы в небе, летают над Уфой, чтобы американцы не застали нас врасплох.
По телевидению показывали то же самое: страшные американские бомбардировщики с хвостами черного дыма (у наших самолетов дымные хвосты были бесцветными), ракеты с нарисованной акульей пастью (такой вот американский юмор), а чаще всего показывали ядерный взрыв в виде гриба. Учили опасаться яркой вспышки под облаками, а если её заметишь — надо сразу ложиться лицом вниз. Не удивительно, что при такой навязчивой пропаганде мне стала мерещиться в каждом облаке шляпка атомного гриба и очень часто снилась ядерная война. Многим моим ровесникам в СССР и США она снилась, это был кошмар нашего поколения, отразившийся затем в фильме «Терминатор». Вот именно такой сон, как у Сары Коннор в этом фильме, видел и я. Два часа подряд в этом сне над Уфой медленно разворачивался ядерный гриб, горели здания, обезумевшие люди метались по улицам, надевали противогазы, искали убежище, а я искал в толпе маму, которая потерялась.
* * *
Летом этого года родители меня поместили в дневной школьный лагерь отдыха. В школьных классах у нас были поставлены раскладушки, и днем в «тихий час» мы на них спали. Это было самое неприятное, я не мог заснуть, и мне было скучно. Иногда ребята кидались подушками, если вожатый выходил. Атмосфера была полувоенная, все команды вожатых и воспитателей надо было выполнять беспрекословно. Я уставал, ощущал нехватку сил. А другие изнывали от их избытка и при всяком удобном случае шалили. Часто и я оказывался объектом чьих-то шалостей, но воспринимал их как шутку.
* * *
Родителям понадобилось отправить меня в этот лагерь, чтобы завершить переезд из квартиры с соседями на наше новое место жительства — в микрорайон Белореченский, на улицу Авроры, в двухкомнатную квартиру стандартного крупнопанельного дома. Зимой, первый раз оказавшись в Белореченском районе, я был поражен красотой зимнего леса. Хрустальная тишина, свежий морозный воздух кружит голову, на лапах елей и лиственниц снежный убор... Мы видели снегирей. Папа спросил меня: хочешь здесь жить? Конечно, в тот момент я с радостью ответил: да! И вот мы переехали. Поскольку район был не обжитой, там еще не было кинотеатров, домов культуры, и даже больница помещалась в здании бойлерной во дворе, где для лечения не было приличных условий (там мне делали уколы иммуноглобулина). Под продуктовый магазин переоборудовали двухкомнатную квартиру в одном из подъездов нашего дома. Наш дом был еще недостроен, и мы с местными ребятами лазали по подвалу, похожему на лабиринт, играли в канавах, куда еще не уложили трубы. Другой магазин был в частном деревянном доме, брёвна которого потемнели от сырости. Летом в нём жужжали тучи мух, и продавалось два вида конфет: круглое драже с желтой начинкой и осыпанная порошком какао «подушечка» с повидлом. Эти конфеты я грыз, а еще я очень полюбил лизать кристаллы соли крупного помола. Однажды я наелся так много соли, что меня стошнило. На улицах асфальт не уложили, была непролазная грязь, и в ней лежали дощечки. Когда мы ходили по этим тротуарам, то дощечки утопали в грязи, и мы пачкали свои ботинки. Все кругом было перекопано, через котлованы были переброшены железные мостики, через канавы — доски.
Наша новая квартира помещалась на восьмом этаже, и её тоже пришлось достраивать. Помню, мы с папой бродили по стройке, чтобы найти какие-то железные «уголки». Папа с мамой жили в большой комнате с лоджией, а я в маленькой спальне. Там стоял мой раскладной стол, на жестяных книжных полках стояли книжки и учебники. Тогда я впервые прочел приключенческие романы «Остров сокровищ», «Пятнадцатилетний капитан», «Дети капитана Гранта». При чтении «Капитана» у меня сгорели носки из собачьей шерсти, поскольку я протянул ноги к раскаленному рефлектору обогревателя и забыл обо всем на свете, погрузившись в чтение. Я очнулся, только ощутив запах дыма и увидев, что на ногах пляшет огонь. В моей комнате стоял ящик с игрушками. Тогда мне купили танк на электробатарейках и игрушечный автомат Калашникова марки «Зарница», как две капли воды похожий на настоящий. До этого у меня был ППШ с круглым барабаном. Вообще, у меня было множество разных игрушечных пистолетов и револьверов.
* * *
14 марта, чтение: пересказать отрывок, где волчиха обнаружила щенка.
Да. О щенках и тренировке сердца. А вернее — о тренировке смелости. Случилась той весной забавная история. Я упоминал, что наши панельные девятиэтажки построены были среди частных домиков. Шаг за шагом город наступал на деревянные развалюхи, и часть из них была уже заброшена. Среди этих руин было бы интересно играть, если бы не стая одичавших собак. Оставшись без хозяев, дворняги сбились в свору и со звонким лаем бросались на прохожих. То была, конечно, игра, а не серьезная атака. Детей собаки любят, а вот пьяниц терпеть не могут. Чутье. Однако наши ребята со двора жутко боялись ходить через этот квартал. И вот однажды я на спор вызвался пройти по самой середине «собачьей улицы», от начала и до конца. Другие поначалу составили мне компанию, чтобы проверить — выполню ли я условие спора. Я крепко помнил слова отца: «Никогда не беги от собак. Они чувствуют страх. Не бойся их, не паникуй, и они тебя не тронут». Мы прошли с ребятами где-то треть улицы. Дорога была грунтовой, по обочинам пробивались ярко-зеленые весенние росточки. От некоторых домов остались только глиняные печи, другие сохранились лучше. Руины из потемневшего дерева высились по сторонам, во многих местах из-под штукатурки была видна фанерная обрешетка. Тишина. Ни ветерка, ни звука. Только скрип щебня под ногами. Внезапно из каких-то щелей и лазов выскочила свора, огласив окрестности звонким лаем. Что тут началось! Врассыпную побежали мои приятели — кто куда. Один взобрался на печь, другой прыгнул на какую-то приступочку, третий влез на забор, остальные побежали куда глаза глядят, не разбирая дороги, а собаки за ними, псам того и надо. Один Рыжик с бубличным хвостиком остался подле меня и тявкает что есть сил. А я, как меня учили, не обращая на него внимания, спокойно, хладнокровно, замедлив шаг, прошел по центральной оси улицы от начала до конца. Все наши сорванцы из своих укрытий видели это. Глядели затаив дыхание, как я шел. Ох и поднялся после этого мой авторитет во дворе! А отец, выслушав рассказ о происшествии, сказал: ваш спор был глупым, а риск ненужным.
* * *
В пионеры наш класс принимали в колонии им. Матросова. Мы очень долго готовились к этому дню, изучали историю пионерской организации, ее программные цели и деятельность. Однажды каждому из нас поручили подготовить краткий доклад о каком-то пионерском начинании в нашей стране. Я рассказал об операции «Барвинок». В то время родители мне выписали журнал «Юный натуралист», этот журнал я читал с интересом, поскольку всегда любил животных и природу. И вот я вычитал там, что пионеры разных республик СССР обмениваются семенами растений и выращивают из них на клумбах цветы. Мой доклад об этом похвалили. Нам рассказывали о пионерах-героях, которые погибли во время Великой Отечественной войны, сражаясь с фашистами. Считалось, что вступление в пионеры — это значительная ступень в нашей жизни, и званием пионера нужно гордиться, вести себя так, чтобы это звание не уронить. Нас повели парами, строем, на территорию школы МВД, где и помещалась колония, в которой когда-то воспитывался беспризорный Александр Матросов, впоследствии закрывший своей грудью пулеметную амбразуру фашистского дзота. Мы шли в большой зал мимо караула курсантов, обстановка была несколько милитаристской. Все волновались, что в самый ответственный момент перепутают или забудут слова клятвы, которые мы столько дней учили наизусть.
Впоследствии страшная заорганизованность пионерской жизни начала меня несколько тяготить. Я был рядовым пионером, а не звеньевым (т.е. не лидером пятерки). Частые «торжественные линейки», возможно, очень нравились вожатым и учителям, но мне было физически трудно выстаивать в строю без движения в течение получаса и даже более. Очень не нравилась принятая в 18-ой школе система, при которой двоечников и хулиганов перед всем строем «линейки» позорили, а отличников поощряли. У меня даже возникла симпатия к бедным двоечникам и неприязнь к отличникам. Конечно, я не доходил до кощунств некоторых одноклассников, которые уже обзывали галстук красной тряпкой, но думал я примерно так: «Раньше, во время Революции, как пишут в книжках, в школе был учком — комитет учеников. Учителя и вожатые прислушивались к мнению учеников, а теперь только командуют. Нет никакой демократии, нельзя откровенно высказать свое мнение и оно никого не интересует. Все ходят какие-то одинаковые, безликие, инкубаторские. Некоторые, чтобы отличиться от других, даже нацепляют на форму сердечки из скрепок, пишут на своих кроссовках непонятное слово «Adidas» шариковой ручкой, на нарукавной эмблеме рисуют рожицы. Одно дело эгоизм, когда кто-то вредит другим, а другое дело — индивидуализм, это развитие своей личности не в ущерб остальным. Чем это плохо? Почему мне запрещают быть личностью? А разве этот коллектив лучше меня, что имеет право мне навязывать образ поведения, заставлять ходить строем и стоять на линейках по стойке смирно?».
* * *
Лето я всегда проводил у бабушки с дедушкой. Мы играли с ребятами «в войнушку» на улице. У нас был отряд, мы ходили строем, командиром мы считали крепкого мальчика по имени Тимур. В кустах мы делали штабики. Я был помощником командира, придумывал планы, как идти «в окружную», чтобы застать врасплох «врагов». «Врагами» были девчонки, у которых был тоже свой отряд. Ими верховодила бойкая Ленка. Она дразнила меня. Но один раз, когда меня милиционер поймал за ухо в подъезде и хотел несправедливо обвинить в разгроме фигурок детского садика, Ленка в слезах прибежала к бабушке Ане и начала умолять её, чтобы она меня спасла. Садик разгромили не мы, а старшие хулиганы, которые сидели на крыше магазинного подъезда, курили там, играли в карты, пили пиво. Мы их боялись и не дружили с ними. Хулиганы оказались честными и сказали, что меня с ними не было. Милиция меня отпустила, тем более что пришла бабушка и начала ругаться. У меня очень болело ухо, которое мне выкрутил милиционер.
Если я не бегаю по улице, то сижу на паласе в прихожей у бабушки и слушаю радио. Оно висит над трюмо и болтает весь день напролет. То рассказывают про негодяев из «контрреволюционной группировки УНИТА», которые мешают жить Анголе, то про войну на Фолклендских — Мальвинских островах... Неужели острова назвали в честь Мальвины — девочки с голубыми волосами? Непонятно, кто прав в этой войне, — Англия, которая дружит с США, или Аргентина, где военная диктатура. Обе стороны плохие, и все они против нас. Лучше, когда в войне есть злая сторона и добрая. Как, например, наши «шурави» в Афганистане, которые борются с басмачами и помогают афганцам строить школы и больницы. А тут хорошей стороны нету — странно. Наверное, вся война из-за Фолклендских островов несправедливая, как в 1914 году. Ладно, пусть дерутся, они ослабнут — а мы их всех потом победим и во всем мире устроим социализм! А по радио рассказывают дальше. Преступления израильской военщины на западном берегу реки Иордан и Голанских высотах... Вроде Голландия не там расположена?... Сепаратные кен-д-дэвидские (правильно ли я слышу?) соглашения... Агрессия США против маленького острова Гренада... Американский посол выступил с клеветническими измышлениями в адрес Советского Союза... В ФРГ борцы за мир проводят демонстрации против размещения американских крылатых ракет «Эм-Экс» и «Першинг-Два»...
На дедушкиной кровати, между подушкой и панцирной сеткой, засунута газета «Правда». Там нарисован большущий противный спрут с американским флажком. На щупальцах спрута надписи: «Безработица», «Нищета», «Война», «Преступность» и еще непонятные страшные слова: «Коррупция», «Инфляция». Так выглядит капитализм. На другой странице — дядя Сэм в цилиндре, с козлиной бородкой, в руке у него мешочек со знаком доллара, а за спиной ракеты с надписью «МХ». Ракеты раскрашены в шахматную клеточку. На последней странице — маленькая карта СССР, где наша страна похожа на скачущую лошадь. Это прогноз погоды.
Прибегаю в большую комнату. Включаю цветной телевизор «Рубин». В США — президент Рональд Рейган. Еще говорят про республику Чад и забастовку горняков в Англии. Председатель Це-ка-порт (верно ли я расслышал?) Войцех Ярузельский — лидер дружеской Польши. Он всегда ходит в красивой военной форме...
А теперь посмотрю «Спокойной ночи, малыши» с мультиком. «Но только лошади летать умеют чудно, очень лошади прожить без неба трудно... Собака бывает кусачей только от жизни собачьей...» Или, например, «Пластилиновую ворону» покажут. Здорово!
* * *
Бабушка сначала повезла меня в парк Якутова, кататься на детской железной дороге. Экипаж нашего поезда — пионеры лет 14-и из кружка «Юный железнодорожник». Машинисты, кондукторы и механики были одеты в синие униформы и выглядели очень солидно, несмотря на возраст. На голубых вагонах была изображена в то время пионерская эмблема (забегая вперед, скажу, что сегодня на этих вагонах красуется реклама кока-колы). Сделав на поезде круг, мы вышли на вокзале и углубились пешком внутрь парка, ходили по берегам Солдатского озера, подошли к вечному огню... Помню любимый запах дегтя, желтоватую пыль на дорожках, лучи солнца, просвечивающие сквозь листву, лодки и катамараны на озере...
* * *
…3 мая 1986 года… После майских праздников я пришел из школы в приподнятом весеннем настроении и вдруг увидел, что зеркало в прихожей занавешено белой простыней. Я с удивлением спросил, зачем это сделали. Отец тихо ответил: «Всё. Умер дедушка». Я испытал огромное горе... Мама ездила на ЖБЗ заказывать памятник и машину. Рабочие, помнившие дедушку, отзывались о нем очень хорошо…
В июне родители отправили меня в поселок Иглино, чтобы сменить гнетущую обстановку. В Иглино жила моя тетя Аня — мамина сестра. Она работала в райисполкоме зав. отделом культуры Иглинского района и жила в двухэтажном доме, в двухкомнатной квартире без удобств, с сыном Герой. У нее дома, оставаясь один, я читал интересные книжки, в том числе «Дон Кихота» Сервантеса и «Таинственный остров» Жюля Верна. При чтении последней книги я увлекся настолько, что не обратил внимания на выкипевший чайник, стоявший на включенной конфорке. В результате пластмассовая ручка чайника расплавилась и стекла на плиту.
В августе мама взяла отпуск и сидела с больной бабушкой целыми днями, но ей становилось все хуже. Восьмого сентября — умерла бабушка Аня, Анна Федоровна Шлидерман, прожившая 77 лет. Она родилась 31 декабря 1909 года…
В этом же 1986 году умерли сестры бабушки — тетя Маруся и тетя Шура, и кроме того — муж тети Шуры, дедушка Максим…
Этот год, в сочетании с моим слабым здоровьем и обстановкой постоянных скандалов в семье, затеваемых отцом, наверное, и дал то пессимистически-трагическое мировосприятие, которое мне присуще по сей день…
* * *
1 июля 1987 года мы с мамой вылетели из Уфы в Минск на самолете «Ту-154». Стоимость билета — 38 р. 50 коп.
В Минске есть несколько зданий, которые проектировал мой покойный дедушка. Я читал детскую книжку («Как я был вундеркиндом»), где описан этот город и горящие под солнцем «штыки на Кургане Славы». И вот я проезжаю на автобусе мимо этих штыков. Это металлическая стела, памятник...
Телевидение в Белоруссии принимает польские передачи. Здесь я впервые увидел программу МТV на английском языке. Я был поражен пестротой нарядов иностранных певцов и ансамблей (словосочетание «музыкальная группа» тогда еще не употреблялось), их раскованным поведением, совершенно не похожим на поведение звезд советской эстрады. Брест — маленький уютный зеленый городишко на границе с Польшей. Свежий воздух, клумбы роз на улицах, аллеи каштанов, зеленый плющ на стенах домов. Универсамы с тележками! В Уфе я такого не видел. На базаре продается черника, мама говорит, что она полезна для зрения.
Гуляя по улицам Бреста, я раздумывал о недавно умершем дедушке и самостоятельно, без влияния Чернышевского, пришел к теории «разумного эгоизма». Все сослуживцы отзывались о дедушке как об очень честном руководителе, который не украл на ЖБЗ ни единого гвоздя. Я подумал, что для таких людей, как мой дедушка, сознание своей честности доставляет больше удовольствия, чем материальное благополучие и всякие цацки. Поэтому они тоже живут для своего удовольствия, в их честности проявляется их индивидуализм, но это хороший индивидуализм — он полезен для других людей. Еще я думал о том, что если при разговоре один из собеседников чувствует себя комфортно, то другой обязательно чувствует себя скованно, т.к. ему приходится себя сдерживать (хотя он может этого и не показывать). Например, если отец скандалит и матерится, то плохо нам. А если он себя будет сдерживать, хоть и нервничает, то плохо будет ему, и может сделаться даже сердечный приступ. Есть закон сохранения удовольствия — у одного оно прибавляется, а у другого настолько же убавляется... Ходил в универсам за продуктами и думал обо всем этом по дороге...
Мы посетили Брестскую крепость. Очень запомнилось мне путешествие на автобусе в Беловежскую пущу. Под открытым небом — вольеры с животными. Кабаны, косули, зубры. Но меня особенно поразило, что медведей для этого зоопарка пришлось везти в Беловежскую пущу из... Башкирии. Через четыре года в Беловежскую пущу свезут совсем других медведей.
* * *
1990 год… Общественные интересы и политические новости тревожат меня гораздо больше, чем учеба. Можно сказать, что на нее я почти не обращаю внимания, и даже школьный дневник практически не веду. Как говаривал Лев Кассиль, «учиться было некогда». В нашей 62-ой школе обвалился потолок. Нас перевели в помещение ПТУ № 50, в «полтинник». Уроки ведутся через пень колоду, до наших докапываются местные пэтэушники, расписание неточное, преподаватели пропускают занятия. Из мальчиков на уроки хожу только я и Сережа Огородов, остальные в школу не ходят. Они спекулируют сигаретами на базаре, который расположен рядом с училищем. Девочки на уроки ходят, они прилежные. Всё вокруг рушится. Я впервые решил сбежать с уроков. Что я, в конце концов, рыжий, что ли? Весь Союз в пыль рассыпается, все на головах ходят, а один я, как робот, за партой сидеть буду? Опротивело всё. Утром я взял сумку и сказал родителям, что иду на урок. Мы встретились с Сережей у «полтинника» и вместо урока пошли гулять. Зашли в видеосалон и за рубль посмотрели какой-то боевик с гнусавым переводом. Углубились в парк. Утренние сумерки постепенно развеивались. Мы катались с ледяной горки в лесу, и таким безмятежно-счастливым я не был уже многие годы, ни до этого дня, ни после. Да — это действительно рай! Праздник непослушания!! Мы покрыты снежной крупой, разгоряченный Сережа вешает полушубок на гвоздь, вбитый кем-то в березу, и начинает мне показывать приемы карате и всякие боевые штучки. Я почтительно наблюдаю за ним.
Из архива: декабрь 2008 г.