№5.2024. Галина Салихова. Как клубок пряжи связал поколения

В середине 60-х наш дом в тихом курортном Соль-Илецке летом превращался в караван-сарай. Многочисленные пожилые родственники-фронтовики из Средней Азии, приезжавшие подлечиться на Соленое озеро, занимали все имеющиеся комнаты, чердак и веранду, так что домочадцы переселялись в надворные постройки.

С приездом родни жизнь семьи поворачивала в новое русло. Мама, вставая с первыми петухами, до ухода на работу умудрялась испечь на завтрак с полсотни блинов. Вечером во дворе устанавливали казан, гости варили плов. До глубокой ночи длились задушевные посиделки с военными песнями под аккордеон. Почему именно этот репертуар имел тогда популярность, было понятно – почти в каждый двор при орденах и медалях с войны вернулись дед или отец. Или не вернулись.

По причине нехватки места за столом детская трапезная размещалась на ступеньках крыльца, а уж пели вместе со взрослыми.

Наши родители с радостью привечали уважаемых гостей, а мы, ребятня, охотно выполняли роль гидов по городу, подтаскивали с рынка арбузы. Нас баловали лимонадом, но щедрое вознаграждение за труд было впереди.

По осени из Ташкента, Душанбе, Фрунзе, Чимкента родственники присылали нам почтой фанерные ящички с фруктами. Мама, помнится, беря в руки желтобокую айву или мешочек с сушеным урюком, плакала и говорила: «Помолимся за здравие Валентины Петровны. Она медсестрой служила. А это от дяди Тимофея, того самого, что по ночам кричал “За Родину!”. Его под Москвой контузило, а два его брата – Алексей и Василий – там же полегли. Их за упокой души помянем».

Неумелой рукой мы крестились на икону и получали долгожданные азиатские гостинцы. Так мы усвоили первые уроки поминовения погибших за Отечество.

С годами гостей-курортников в нашем доме становилось все меньше, а список поминаемых за упокой все длиннее. Но коробки с душистыми плодами от оставшихся в живых близких и родных умерших фронтовиков присылались регулярно. В них обнаруживались записочки: «За упокой нашего папы Федора», «Это сорт “апорт”. Дерево в 1945 году посадил дядя Петя, мир его душе!». Вкус тех поминальных яблок я помню до сих пор, фронтовые судьбы хозяев садов, к сожалению, сохранились в памяти весьма отрывочно. Да и не рассказывали наши гости про войну. Они радовались тому, что выжили, что победили. На все лады благодарили Родину, что уважила их хорошими военными пенсиями, что могут позволить себе поездки на курорт…

С годами я восстановила, кто из азиатской родни кому и кем доводился. Семейная летопись понемногу пополнялась фактами из фамильной истории, связанными с Великой Отечественной войной. Самая потрясающая – о моей прабабушке Евдокии Петровне Зайцевой, в один день получившей похоронки на троих сыновей и двоих внуков.

Рассказывали так: скорбная весть пришла в семью в тот момент, когда Евдокия Петровна доила в сарае корову. Внуки-малыши стояли вокруг бабушки наготове с кружками в руках.

Почтальон, в селе его называли письмоносец, сунул женщине в руки стопку треугольников, сказал: «Крепитесь, мамаша!» и мигом удалился. Знал, что за этим последует...

Евдокия Петровна как сидела с ведром на низенькой скамеечке, так и рухнула без чувств, уткнувшись головой в бок буренке. Голодные дети, оттащив бабушку из-под коровы, попадали на колени и вылакали с земляного пола сарая пролившееся молоко.

Среди них была и моя мама, через весь свой долгий век пронесшая святую память о членах рода, односельчанах, опаленных войной. Именно из ее рассказов я «добрала» те бесценные сведения, которые в детстве по беспечности пропустила мимо ушей. Кстати, от мамы я узнала страшное слово «выключка». Похоронка, значит...

Полные биографические сведения я успела собрать о Павле Ивановиче и Ольге Тимофеевне Зайцевых – любимых моих дедушке-бабушке с маминой стороны, и о бабушке Марии Ивановне Константиновой – папиной матери. Дедушку Павла на фронт не призвали, оставив в тылу по брони, потому что специалист был штучный – литейщик. Всю войну из его горячего цеха, стоявшего на краю села, подводами развозили по домам котелки, каски, ложки. Женщины и дети вечерами шкрябали их напильниками, счищая металлические заусенцы. Дедушка неделями не выходил из литейки, и к концу войны его лицо стало рябоватым от окалины, а в руки навсегда въелась чернота. Сколько помню, улыбался он застенчиво, говорил тихо, а к жене обращался с почтением: «Красавица моя, героиня!»

Бабушка Оля и вправду была женщиной той редкой красоты, какую и под фуфайкой не скроешь. Белолицая, стройная, с царственной посадкой головы и кротким взглядом. Голосок тоненький. Варежки зимой не носила – держала руки под фартуком. Думаете, нечего было надеть? «Растащихой» ее в деревне прозвали. Свяжет что-нибудь – и на другой же день кому-нибудь отдаст...

А рукодельница была прирожденная! И труженица великая. Вместе со свекровью Евдокией Петровной она всю войну по ночам вязала шерстяные носки и перчатки для снайперов (спецзаказ!). В 41-м ей доверили бригаду на совхозном огороде, а в 45-м признали лучшим овощеводом Оренбуржья.

Все в ту пору бедствовали, однако, по рассказам сельчан, именно к нашим посылали беженцев, беспризорников. В землянке у Зайцевых было только своих восемь детей, а вместе с эвакуированными ленинградцами и взрослыми членами семьи насчитывалось две дюжины ртов. Но народ в округе знал: Зайцевы никого куском не обделят. Если какой странник заставал семью за трапезой, Евдокия Петровна первой поднималась из-за стола, уступая место и долю еды вошедшему.

От нее и пошла традиция одаривать всех и вся носками и варежками ручной работы. В поминовение «на поле брани убиенных». Сама же она до последнего вздоха истово молилась Богу о своих дорогих павших сродниках.

Я не застала Евдокию Петровну в живых, но, когда бывала в деревне у бабушки Ольги, слышала от нее заповедные рассказы о незабвенной свекрови и видела самодельные тетрадки-помянники образца 1941­–1945 годов. Впоследствии они дополнились именами тех самых членов нашего рода, которые залечивали фронтовые раны в госпиталях Средней Азии да там же и осели. После Победы успели дома построить, детей народить, апортовые сады взрастить. На склоне лет Ольга Тимофеевна повелела нам, внукам, переписать имена погибших представителей рода, всех воинов-родственников и свято чтить их память.

Бабушка по отцовской линии Мария Ивановна была строга, скупа на ласку и похвалу, но очень ценила рукастых людей. Помнится, к шитью-вязанию нас приучала. За этими занятиями я, будучи подростком, узнала, что бабушка овдовела дважды. Подвенечного супруга Павла Судакова у нее отняла Первая мировая война, а второго мужа, моего деда Афанасия Константинова, – Финская кампания. К началу Великой Отечественной осталась Мария Ивановна с шестью детьми.

Поднимала ребятишек одна. Причем обе дочери Судаковых и четверо парней Константиновых выросли с таким богатым набором знаний и умений в сельском хозяйстве, ремеслах, музыке, какие и в полных семьях редко встретишь. Мой отец Георгий Афанасьевич, к примеру, владел пятью рабочими профессиями, а также был умелым печником, удачливым рыбаком, искусно вязал веники, выращивал завидные урожаи овощей и мастерски играл на трофейном немецком аккордеоне. Всему, говорил, мать научила. Отец-то не успел, погиб в Карелии.

Солдатским вдовам судьба другого выбора не дала: лошадь, бык, баба, мужик – все в одном лице. На тонкое рукоделье у многодетной матери времени не оставалось – едва успевала вязать детворе носки-варежки из грубой овечьей шерсти. Внукам от бабушки Маши доставались уже узорные, она их называла «урядные», рукавички.

Как бабушка Маша управлялась со спицами – для меня до сих пор загадка. Руки у нее были искорежены, пальцы не сгибались. Расспрашивать об увечье язык не поворачивался, а смотреть было больно. Как-то она сама поведала горькую тайну.

В войну Мария Ивановна работала на зернотоке, а по ночам караулила совхозную столовую. Продуктов там не хранили – подвозили по норме к обеду. Но голодные беспризорники этого не знали и ночью забрались в помещение. Заслышав бряканье посуды, сторожиха шумнула воришек, одного шкета схватила за воротник. Пацаненок, пытаясь вырваться, искусал ей руки.

Плакали вместе, вспоминала бабушка. Мальчонка выл, давя на жалость: «А-а-а-а, сначала в участок, потом в колонию! Батьку на войне убили, мамка померла...» А вдовая солдатка-сторожиха, замотав окровавленные кисти фартуком, причитала: «Пресвятая Богородица, спаси и сохрани неразумного отрока!»

Налетчиков Мария Ивановна не сдала. Сухожилия на ее руках срослись вкривь и вкось, пальцы развело в стороны. Но куда деваться – надо было свою ораву кормить, одевать-обувать, учить. Приспособилась. Нам, помнится, наказывала: «Сама кусок не съешь – голодной детине отдай!»

Разве можно было предположить, что и сегодня, по истечении 77 лет после Великой Отечественной войны, Россия снова будет принимать беженцев, вязать носки бойцам специальной военной операции и отправлять посылки с провизией детям Луганска и Донецка?

Когда мне доводится слышать досужие комментарии по поводу многодетных семей, дескать, голытьбу плодят, всегда рьяно вступаю в дискуссию и привожу в пример своих героических сродниц. И неустанно благодарю их за мужество, жертвенность, за счастье моих внуков. И яблоко в рот не возьму, если рядом вижу просительный детский взгляд. А коли и не вижу – тоже поделюсь. Не потому, что я добренькая тетя. По духовному обязательству: так завещали женщины нашего рода, вытащившие в лихую годину своих и чужих детей. Грех не помнить их подвиг.

К 70-летию Великой Победы, в 2015 году, сестра моя Антонина предложила: «А давай свяжем 70 пар варежек и раздадим их на помин женщин нашей фамилии!» Так начался наш семейный благотворительный марафон. Сестра в Оренбуржье, я в Уфе взялись за спицы. Причем Антонина припомнила именно ту модель рукавичек, на какую нам в свое время «заточила» руки бабушка Маша.

Готовые пары варежек (прямо как у бабушки Оли!) в наших домах не задерживались. Всегда находился человек, кому хотелось их подарить со словами: «Носите на здоровье и поминайте Евдокию, Ольгу, Марию...» Так и стали разлетаться наши варежки по белу свету. Их носят от Мурманска до Сахалина и далее по карте России и бывших советских республик. Даже в краеведческом музее города Соль-Илецка они представлены.

Прознав о нашем проекте, некоторые знакомые взялись поддержать сырьевой арсенал, сплавив нам свои недовязанные свитера, пакеты с клубками. Вскоре мы с сестрой поняли, что запасов ниток хватит «на три юбилея вперед», как говорится, вязать – не перевязать. Антонину и без того нельзя было подпускать к прилавкам с пряжей, а тут вообще вошла в азарт. Помнится, получила солидную премию. И занесло ее в магазин «Умелые руки»! Все деньги там оставила. Радовалась, что встретила бобины шерсти редких цветов...
В силу занятости и невысокой скорости работы со спицами я, конечно, в поминальную акцию внесла довольно скромный вклад. Зато вышла на международный уровень: мои варежечки увидели в деле, оценили и запросили заграничные друзья и родственники моих уфимских друзей. Связала, вложила традиционные поминальные записки, передала. Канадские и американские любительницы hand made никак не могли понять благотворительного характера нашей с сестрой идеи. Все выпытывали стоимость работы, порывались отправить деньги. С трудом уговорила их на вариант «оплаты» поминальными свечами в православном храме.

В 2015 году мы с Антониной не смогли остановиться на семи десятках пар варежек. Тем более что пряжа не убывает, люди с радостью принимают наши дары, да и мелкая моторика ручного труда мозгам на пользу. Клубочки и спицы всегда со мной – в гостях, на отдыхе. Я наловчилась вязать даже в общественном транспорте. Где пробка, где светофор – глядишь, на пяток рядков дело и продвинулось...

Как-то так само собой сложилось, что наша разовая благотворительная акция с поминальными рукавичками логично пролонгировалась и переросла в традиционную семейную историю. Сестра посчитала: к 77-й годовщине Великой Победы мы вдвоем связали и раздарили более восьми сотен пар варежек.

Очередная поминальная родительская суббота. Возле церкви на паперти стоит женщина-азиатка с маленькими детьми. Достаю варежки. Носи, сестра!

Панихида в храме, свечи у Распятия… Спите спокойно, наши дорогие бабулечки! Пусть отдыхают ваши натруженные рученьки! Помним, любим, вяжем.