№7.2022. Алла Новикова-Строганова. «Ермолов за себя постоит…» К 245-летию генерала А. П. Ермолова

Алла Анатольевна Новикова-Строганова – доктор филологических наук, профессор, член Союза писателей России (Москва), историк литературы. 

«Ермолов за себя постоит…»

(к 245-летию генерала А. П. Ермолова)

Алексей Петрович Ермолов (1777–1861) известен в истории как талантливый русский полководец, генерал от инфантерии (так назывались пехотные войска) и артиллерии, герой Отечественной войны 1812 года, участник Бородинской битвы, главнокомандующий Кавказским корпусом, выдающийся военный и государственный деятель.

Совершённые им подвиги, неординарная личность генерала уже при его жизни привлекали внимание многих известных людей того времени, общественных деятелей, писателей. Так, А. С. Пушкин (1799–1837) воплотил своё давнее желание лично познакомиться с Ермоловым. Встреча с ним запечатлена в пушкинском «Путешествии в Арзрум во время похода 1829 года» (1829–1830).

Задумав в 1829 году отправиться в Закавказье, где проходили сражения России и Турции, великий русский поэт по дороге на юг специально, сделав большой крюк, заехал в Орёл, где жил тогда прославленный генерал: «Из Москвы поехал я на Калугу, Белёв и Орёл, и сделал таким образом 200 вёрст лишних; зато увидел Ермолова. Он живёт в Орле, близ коего находится его деревня»[1]. В 1827 году генерал был уволен Николаем I в отставку и жил по большей части в своём орловском имении.

Пушкин не ставил своей задачей детально обрисовать внешность и психологический портрет генерала. Однако некоторые подробности встречи, описанные в первой главе «Путешествия в Арзрум», позволяют представить и внешний облик, и черты характера, а также склонности и предпочтения Ермолова – к тому времени отставного генерала, чей бесценный военный опыт оказался не нужен властям. Отсюда –саркастическое, нетерпимое отношение Ермолова к чиновникам разных мастей, обрекших его на вынужденное бездействие. Пушкин пишет: «Я приехал к нему в восемь часов утра и не застал его дома. Извозчик мой сказал мне, что Ермолов ни у кого не бывает, кроме как у отца своего, простого, набожного старика, что он не принимает одних только городских чиновников, а что всякому другому доступ свободен. Через час я снова к нему приехал. Ермолов принял меня с обыкновенной своей любезностию» (5, 415).

Относительно незаурядной внешности Ермолова Пушкин оставил несколько ценных замечаний, позволяющих представить облик боевого генерала более объёмно, не только в профиль, как он был и остаётся известен по знаменитому портрету Джорджа Доу (Geo Dow) из Военной галереи 1812 года в Зимнем дворце. Это одна из лучших работ портретиста в его военном цикле портретов. Художник создал сильный, мужественный, героически и романтически приподнятый образ русского генерал-лейтенанта на фоне грозного горного пейзажа. «Голова тигра на Геркулесовом торсе»,  как отозвался Пушкин, называя этот портрет «поэтическим». Но при личном знакомстве с Ермоловым Пушкин поначалу не увидел в нём этой поэтизации. Однако, вглядываясь в своего собеседника, он разглядел те же черты, что проступают на портрете Доу: «С первого взгляда я не нашёл в нём ни малейшего сходства с его портретами, писанными обыкновенно профилем. Лицо круглое, огненные, серые глаза, седые волосы дыбом. Голова тигра на Геркулесовом торсе. Улыбка неприятная, потому что не естественна. Когда же он задумывается и хмурится, то он становится прекрасен и разительно напоминает поэтический портрет, писанный Довом» (5, 415).

Интересны и детали интерьера, и костюм генерала, который до своей отставки был главнокомандующим на Кавказе: «Он был в зелёном черкесском чекмене. На стенах его кабинета висели шашки и кинжалы, памятники его владычества на Кавказе» (5, 415). Уже на Кавказе, по дороге в Тифлис, увидел Пушкин следы пребывания здесь генерала Ермолова: «Мы достигли самой вершины горы. Здесь поставлен гранитный крест, старый памятник, обновлённый Ермоловым» (5, 426).

«Думаю, что он пишет или хочет писать свои записки», – заметил Пушкин при встрече с Ермоловым. Впоследствии поэт обратился к «проконсулу Кавказа»: «Собирая памятники отечественной истории, напрасно ожидал я, чтобы вышло, наконец, описание Ваших закавказских подвигов. До сих пор поход Наполеона затемняет и заглушает всё – и только некоторые военные люди знают, что в то же самое время происходило на Востоке» (10, 123). Пушкину хотелось издать «Записки» (или «Воспоминания») Ермолова. В письме к нему в начале апреля 1833 года поэт изложил свою просьбу: «Обращаюсь к Вашему высокопревосходительству с просьбою о деле для меня важном. Знаю, что Вы неохотно решитесь её исполнить. Но Ваша слава принадлежит России, и Вы не вправе её утаивать. Если в праздные часы занялись Вы славными воспоминаниями и составили записки о своих войнах, то прошу Вас удостоить меня чести быть Вашим издателем. Если ж Ваше равнодушие не допустило Вас сие исполнить, то я прошу Вас дозволить мне быть Вашим историком, даровать мне краткие необходимейшие сведения, и etc.» (10, 123–124). «Записки А. П. Ермолова. 1798–1826» были изданы только в 1863 году.

Отстранённый от военной службы 50-летний генерал в полном расцвете жизненных сил, энергии, опыта, вынужденно запертый в своём орловском имении, живо интересовался военными событиями, деятельностью командования, отмечал все его просчёты и промахи: «Он, по-видимому, нетерпеливо сносит своё бездействие. Несколько раз принимался он говорить о Паскевиче и всегда язвительно; говоря о лёгкости его побед, он сравнивал его с Навином, перед которым стены падали от трубного звука <…> “Можно было бы сберечь людей и издержки”, – сказал он» (5, 416).

То, что Ермолов в своих стратегических и тактических решениях во время военных действий заботился о сохранении жизней солдат и офицеров, подтверждается многочисленными воспоминаниями соратников генерала. Об этом пишет и его земляк – знаменитый писатель-орловец Н. С. Лесков (1831–1895) в биографическом очерке «Алексей Петрович Ермолов» (1869) в составе дилогии «Популярные русские люди»: «Ермолов <…> отличался необыкновенною храбростью, добротою, простотою и ласковостью в обращении с подчинёнными и был таким же кумиром солдат и любимым народным героем»[2].

Одной из причин, побудившей Лескова написать очерк, стал огромный интерес в русском обществе к личностям полководцев Отечественной войны 1812 года, вызванный триумфальным успехом романа-эпопеи Л. Н. Толстого (1828–1910) «Война и мир» (1863–1869), в котором также был изображён генерал Ермолов. Очерк Лескова явился продолжением его отклика на выход очередного тома «Войны и мира» – статьи «Герои Отечественной войны по гр. Л. Н. Толстому» (1869).

Лесковский очерк «известнейшего и популярнейшего лица, генерала Алексея Петровича Ермолова» (Х, 157) представил его как полнокровную личность, живой и цельный характер со всеми присущими ему особенностями. Выполняя творческую задачу «воспроизвести некоторые черты из жизни недавно почившего истинного народного русского героя» (X, 166), писатель проследил основные этапы воспитания, образования, становления личности будущего великого полководца, воздав должное его «уму, способностям и развитию», глубине и серьёзности, объяснив «симпатии, возбуждаемые его характером» (Х, 158).

Ермолов – сын небогатого орловского помещика. Примечательно, что по линии матери Марии Денисовны – в девичестве Давыдовой, которая была родной тётей известного героя Отечественной войны 1812 года Дениса Давыдова, Ермолов был двоюродным братом отважного партизана и поэта. Мария Денисовна обладала характером сильным, прямым и честным. Буквально с молоком матери будущий полководец впитал в себя «способность не мириться ни с чем низменным по натуре. Мать Алексея Петровича, по выражению одного близкого её знакомого, “до глубокой старости была бичом всех гордецов, взяточников, пролазов и дураков всякого рода, занимавших почётные места в служебном мире” <…> Отеческие же заботы о воспитании сына ограничивались тем, что он с малолетства твердил ему о необходимости усердной и ревностной службы» (Х, 160).

По окончании курса в университетском благородном пансионе в Москве 15-летний Алексей Ермолов явился в Петербург в чине сержанта Преображенского полка. Поступив на действительную службу, «он по недостатку денег не в силах был тянуться за прочими гвардейскими офицерами, державшими и экипажи, и огромное число прислуги, а потому стал искать для себя другого рода службы» (Х, 160). Он отправился в Молдавию в чине капитана Нижегородского драгунского полка. Здесь он изучал артиллерийское дело. Затем снова был вызван в столицу в качестве адъютанта графа Самойлова.

Лесков пишет: «В Петербурге молодой и красивый адъютант встретил радушный приём. Наружность Алексея Петровича, прекрасная, одухотворенная, внушительная и до самых преклонных дней его старости удерживавшая на себе внимание мужчин и женщин, тогда, в пору его расцвета, привлекала на него всеобщее внимание: он был высокого роста и отличался необыкновенною физическою силою и крепким здоровьем. Его большая голова, с лежащими в красивом беспорядке волосами, маленькие, но проницательные и быстрые глаза делали его похожим на льва. Взгляд его, в особенности во время гнева, был просто страшен: из глаз его буквально сверкали молнии. Горцы говорили впоследствии о Ермолове: “Горы дрожат от его гнева, а взор его поражает на месте, как молния”» (Х, 161).

Столичная светская жизнь не привлекала Алексея Петровича. Очень скоро он распознал пустоту, тщеславие, лицемерие высшего петербургского общества. Молодой офицер «по врождённой ему проницательности угадывал всё нравственное ничтожество среды, в которой вращался. Прошло очень немного времени, и Алексей Петрович стал открыто относиться к этим людям с едким сарказмом, ирониею и насмешками, что, разумеется, очень скоро наплодило ему врагов» (Х, 161). Это во многом объясняет, почему «служебный путь Ермолова далеко не был усыпан розами, но на нём, наоборот, было набросано много терний. Служебным его неудачам немало способствовало его несомненное превосходство, которого никогда не сносит окружающая посредственность, а частию Ермолову вредил много его злой и как бритва острый язык, которым крутой генерал беспощадно казнил смешные и слабые стороны своих недоброжелателей» (Х, 158–159).

Молодой офицер продолжал усердно заниматься военными науками, настойчиво просил отпустить его из столицы на реальную службу, зачислить в артиллерию. Прошение было удовлетворено.

Однако служба не задалась. За честность и прямоту Ермолова по доносу обвинили в неблагонадёжности, арестовали и отправили в Калугу. Здесь «ему было объявлено всемилостивейшее прощение государя и возвращена шпага» (X, 162). Однако крайне возмущённый и оскорблённый несправедливыми наветами офицер потребовал объяснений, которых так и не получил. Зато вместо извинений на него составили новый донос, следствием которого было то, «что за Ермоловым в Калугу был прислан из Петербурга курьер, который и отвёз его прямым трактом в Петропавловскую крепость, где Ермолов потомился под стражею, а затем он был сослан в Кострому. Там он нашёл другого изгнанника, Платова, впоследствии графа и атамана Войска Донского. В ссылке Ермолов пробыл целые три года» (X, 162).

Он был уволен с военной службы, «потерял из виду всех родных <…>. Знакомые и приятели за немногими исключениями отреклись от него и даже не отвечали на его письма». «Таков свет, таковы люди!» (X, 162) – с горечью замечает Лесков.

Однако сильный, волевой, энергичный Ермолов «не пал духом от всех этих передряг. <…> По восшествии на престол императора Александра I он был освобождён <…> После долгих хлопот <…> Ермолов был принят тем же чином на службу в 8-й артиллерийский полк и получил роту, квартировавшую в Вильне» (X, 163). Он мечтал совершить «какой-нибудь подвиг, а не то, писал он, “заваляешься полуполковником; русская пословица: не всё хлыстом, иногда и свистом – вот моё правило с давнего уже времени”».

В 1806–1807 годах в войнах против наполеоновской Франции Ермолов снискал себе славу «храброго и замечательного офицера», был настоящим героем-артиллеристом: «Он, как говорят, создал артиллерийский строевой устав. Каждое действие Алексея Петровича в бою становилось потом тактическим правилом для артиллерии; он дал ей практические правила построения батарей. Солдаты, смотря на роту Ермолова, выезжавшую на позицию, и на храброго её командира, бывшего всегда впереди, говаривали: “Напрасно француз порет горячку, Ермолов за себя постоит”» (X, 164).

В Отечественной войне 1812 года ярко проявились талант полководца, отвага и героизм генерала Ермолова. Он «стал любимцем войска, кумиром офицеров и рыцарем без страха и упрёка для народа, несмотря на то, что начальство, за исключением Кутузова, большею частию неблагосклонно и несправедливо относилось к нему, как будто не замечало его подвигов» (X, 164).

Вышестоящее руководство «не любило Ермолова за независимый, гордый характер, за резкость, с которою он высказывал свои мнения; чем выше было поставлено лицо, с которым приходилось иметь дело Ермолову, тем сношения его с ним были резче, а колкости ядовитее» (X, 165). Такие же черты были свойственны характеру самого Лескова, и потому он особенно выпукло выделяет их в герое своего очерка. Писатель приводит один известный ответ Ермолова Аракчееву «на замечание последнего, что лошади его роты дурны: “К сожалению, ваше сиятельство, участь наша часто зависит от скотов”» (X, 165).

Для Лескова «Алексей Петрович Ермолов особенно привлекателен оригинальностию и глубиною своего ума, широтою своего взгляда и меткостию суждений, указывавших в нём человека совсем не дюжинного – человека, отмеченного самою природою, человека, которого умный Кутузов справедливо называл орлом, а лейб-медик Вилие характеризовал, как “homme aux grands moyens” <человека с большими возможностями (франц.)>» (Х, 158).

Писатель стремился обрисовать живой облик полководца, его человеческие черты. Известно, что русский генерал Ермолов не любил немцев, которые в России того времени занимали почти все ведущие должности на гражданской и военной службе: «Алексей Петрович Ермолов терпеть не мог немцев и, по-видимому, беззлобно, но непереносно проходился на их счет, где только к тому представлялся хоть малейший повод. Остроты, которыми Алексей Петрович осыпал немцев, переходили из уст в уста и, конечно, многим не нравились, а “немец немцу, по пословице, всюду весть подавал”, и покойный Ермолов под старость не раз говорил шутя: “Нет, господа русские, если хотите чего-нибудь достичь, то наперёд всего проситесь в немцы”» (X, 163).

На эту особенность Ермолова также обратил внимание Пушкин во время своего двухчасового разговора с генералом: «Немцам досталось. “Лет через пятьдесят, – сказал он, – подумают, что в нынешнем походе была вспомогательная прусская или австрийская армия, предводительствованная такими-то немецкими генералами”». Впрочем, Пушкин тут же добавляет:  «О правительстве и политике не было ни слова» (10, 416). Это замечание сделано, вероятно, для цензуры, а также с целью избежать неприятностей себе, опальному поэту, и своему собеседнику – опальному генералу.

Начальствующие в России немцы умалчивали о его подвигах и военных заслугах. Лесков в своём очерке описывает на эту тему такой случай: «Отец Ермолова, к которому обратился один из почитателей его сына с просьбою выслать его портрет, прославляя его как любимого народного героя, отвечал: “Подвигов героя вашего не видал я ни разу ни в реляциях, ни в газетах, которые наполнены генералами Винценгероде, Тетенборном, Бенкендорфом и пр. и пр.”» (X, 165).

Благородная натура Алексея Петровича Ермолова не позволяла ему ни раболепно низкопоклонствовать перед вышестоящими, ни превозноситься над нижестоящими, как принято обычно в иерархических социальных системах. Лесков подробно пишет об этом «беспримерном начальнике и невозможнейшем подчинённом»: «будучи резок и даже дерзок с высшими, Ермолов был обходителен и вежлив с низшими. Он умел ценить заслуги и до конца дней своих оставался лучшим ходатаем и защитником своих подчинённых. “Ты не худо делаешь, что иногда пишешь ко мне, ибо я о заслугах других всегда кричать умею”, – писал он Денису Давыдову, и имел право говорить таким образом. Будучи еще подполковником и командуя ротою, Ермолов поминутно просил то за фельдфебеля, то за рядового, постоянно предлагал разные меры к улучшению их положения и, сознаваясь сам, что надоедает своими просьбами, всё-таки слал письмо за письмом с просьбою то о том, то о другом из своих подчинённых» (X, 165–166).

Назначение талантливого, но неудобного правительству полководца главнокомандующим на Кавказ вызывает у Лескова вопросы: «Сказание это опять ещё далеко не удовлетворяет бездны вопросов, поставленных русской любознательности многозначащею личностью Алексея Петровича и странною его судьбою, которую унаследовали за ним и некоторые другие, про которых где-то сказано стихами:

Послать туда таких-то,

Авось их там убьют!» (X, 166)

Генерал Ермолов стал поистине всенародным героем: «назначение его главнокомандующим на Кавказ, которым он был очень доволен, призвало его к новой деятельности, которая ещё более прославила его имя, если только его можно было прославить более славно, чем оно было прославлено в нашем войске и в нашем народе, знающем и величающем Алексея Петровича Ермолова едва ли не более всех отечественных полководцев. Славу его протрубили не пристрастные газеты, не реляции, которые пишутся в главных квартирах и возвещают то, что желательно оповестить главной квартире, – славу его пронесли во всю Русь на своих костылях и деревяшках герои-калеки, ходившие с Алексеем Петровичем и в огонь и в воду и после за мирным плетением лычных лаптей повещавшие “чёрному народу”, как “с Ермоловым было и умирать красно”» (X, 166).

Однако высшее общество сторонилось, избегало его. После Кавказа, во время «московского сиденья», как называл Ермолов долгую полосу своей жизни, он критиковал «во все стороны действия правительства. Всё это, конечно, было известно и двору, и правительству и в глазах того и другого создавало Ермолову положение, которым покойный генерал не мог быть доволен» (10, 138).

До сих пор остаются непрояснёнными некоторые моменты судьбы генерала Ермолова. Многим сейчас его личность представляется противоречивой. Но главное, как писал Лесков, судить «правильно и беспристрастно»: «Алексей Петрович Ермолов поистине характернейший представитель весьма замечательного и не скудно распространённого у нас типа умных, сильных, даровитых и ревностных, но по некоторым чертам “неудобных” русских людей, и разъяснение его личности в связи со всеми касательствами к нему среды, в отпор коей он принимал ту или другую позицию, должно составить вполне глубокую и благодарную задачу и для историка-биографа и для критика. Тому-то, кто сумеет судить о Ермолове правильно и беспристрастно, предстоит завидная доля сказать многое, очень многое “старым людям на послушание, а молодым на поучение”» (X, 167).

Умер Алексей Петрович Ермолов в Москве в апреле 1861 года, оставив завещание похоронить его на родине, в Орле: «Завещаю похоронить меня как можно проще. Прошу сделать гроб простой, деревянный, по образцу солдатского, выкрашенный жёлтою краскою. Панихиду обо мне отслужить одному священнику. Не хотел бы я ни военных почестей, ни несения за мною орденов, но как это не зависит от меня, то предоставляю на этот счёт распорядиться, кому следует. Желаю, чтобы меня похоронили в Орле, возле моей матери и сестры; свезти меня туда на простых дрогах без балдахина, на паре лошадей; за мною поедут дети, да Николай мой, а через Москву, вероятно, не откажутся стащить меня старые товарищи артиллеристы».

Завещание было исполнено. В 2012 году, к 200-летию победы в Отечественной войне с Наполеоном, в Орле был установлен памятник боевому генералу Ермолову. Его прославленное имя носят улица и сквер. «Ермолов за себя постоит…»

Примечания

[1] Пушкин А. С. Собр. соч.: В 10 т. – М.: ГИХЛ, 1959–1962. – Т. 5. – С. 415. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома и страницы арабскими цифрами.

[2] Лесков Н. С. Собр. соч.: В 11 т. – М.: ГИХЛ, 1956–1958. – Т. 10. – С. 158. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением тома римской цифрой, страницы – арабской.