№1.2022. Рия Романченко. Вспоминая прошлое…

Рия Закиевна Романченко (Абзаутдинова) – учитель немецкого и английского языков школы № 2 г. Межгорье, Республика Башкортостан

Вспоминая прошлое…

Всё проходит, да не всё забывается.

И. А. Бунин

Я всегда мечтала побывать на родине матери, о которой она часто вспоминала. Мне очень хотелось увидеть всё то, что она так любила: село, поля, перелески, реку Дёму, помещичью усадьбу и сад, в котором помещики Стобеусы выращивали когда-то разные породы деревьев и кустарников. Мама всегда вспоминала роскошную сирень, которая росла в помещичьем саду и пышно цвела весной. И не так давно я побывала в Таптыково.

Вот дорога, по которой мама и её отец ездили в город на ярмарку. Мама вспоминала, как вкусно там пахло спелыми яблоками и свежеиспечённым хлебом, и говорила, что таких ароматных яблок она больше не встречала. И по этой же дороге 15-летняя Саша возвращалась из города после долгих часов ожидания свидания с арестованным отцом. Я представила, как она, уставшая и голодная, в пристывших к ногам лаптях шла ночью одна по покрытой ледяной коркой дороге домой, и мне стало больно от жестокой несправедливости к ней. Я смотрела на её любимые поля и перелески за окном, а на мои глаза невольно наворачивались слёзы.

Но начну свои воспоминания я с песни, которую нам в детстве часто пела мама. У мамы был красивый голос, и она пела разные песни, но эта запомнилась больше других – её слова и мелодия были простыми и понятными нам, маленьким детям.

Заинька, заинька, где ж ты был,

Заинька серенький, где ж ты был?

В огороде, барин мой,

В огороде, сударь мой.

Что ж ты, заинька, делал там,

Что ж ты, серенький, делал там?

Капустку ломал,

Кочерыжки глодал.

Чай, тебя, заинька, видели,

Чай, тебя, серенький, видели?

Видели, барин мой,

Видели, сударь мой.

Чай, тебя, заинька, побили,

Чай, тебя, серенький, побили?

Побили, барин мой,

Побили, сударь мой.

Ты бы, заинька, спрятался,

Ты бы, серенький, спрятался.

Некуда, барин мой,

Некуда, сударь, мой.

Ты бы, заинька, во бороздку,

Ты бы, серенький, под капустку.

Бороздка мелка,

Капустка низка.

Ты бы, заинька, под ёлку,

Ты бы, серенький, под ёлку.

На ёлке иголки,

Я боюсь, уколюсь.

Ты бы, заинька, под бережок,

Ты бы, серенький, под бережок.

Бережок крутоват,

А я, зайка, трусоват.

Эту песню пела моей маме её мама, моя бабушка, а потом уже я пела эту песню своим детям. Так «Заинька» связал поколения нашей семьи. И нас, родившихся далеко от родины мамы, эта песня связала с местами, которые она очень любила и часто вспоминала. Наверное, напевая эту песню, мама возвращалась в мыслях в своё детство, в родное село, возможность жить в котором её лишила судьба…

ФОТО. Слева Александра Евграфова, справа Петрова (Евграфова) Екатерина (сестра Александры)

Моя мама, Александра Андреевна Евграфова, уроженка села Таптыково Уфимского района, в 1931 году вместе с родителями – Андреем Васильевичем и Евдокией Михайловной и пятью сёстрами и братьями – Анной, Натальей, Иваном, Виктором и младшим – 6-летним Анатолием – была приговорена к раскулачиванию и отправлена на спецпоселение в Белорецкий район Башкирии. Сначала в спецпосёлок Капкалка, а затем в спецпосёлок Куз-Елга. Эти поселения были, по сути, лагерями – с вышками и колючей проволокой, в которых от голода, болезней, тяжёлого труда и невыносимых условий каждый день умирали десятки людей. Их вина заключалась лишь в том, что они имели крепкое хозяйство и были зажиточнее других, а потому попали в составленные местными активистами списки кулаков.

Сначала арестовали отца мамы, Андрея Васильевича, и увезли в Уфу в тюрьму. Родные не знали, что с отцом, поэтому решили отправить Сашу повидаться с ним, тем более в город собрались ехать соседи. Выехали на подводе по выпавшему снегу очень рано, чтобы к вечеру успеть возвратиться в село.

Весь день прошёл в мучительном ожидании, но встретиться с отцом ей не разрешили. Не удалось даже отдать ему передачу. Надо было возвращаться домой. Вот только соседи, закончив свои дела, уже уехали, и девочке пришлось идти в Таптыково пешком, а это больше 25 км. За день снег подтаял, дорога раскисла, и лапти намокли. Вскоре стемнело, стало холодно, дорогу подморозило, и лапти заледенели. Так и шла в заледеневших лаптях, не чувствуя ног. До села уставшая и замёрзшая девочка добралась уже ночью. И когда дома она стала снимать лапти, то не смогла этого сделать – они примёрзли к ногам. Саша села за стол, на который мать поставила ужин, но, разомлев от тепла и усталости, уснула, так и не притронувшись к еде. С тех пор у мамы часто болели ноги.

Через некоторое время отца выпустили из тюрьмы, и уже всю семью отправили на спецпоселение в Капкалку. Мама часто вспоминала тот серый и пасмурный сентябрьский день, когда она узнала о выселении семьи. Она вышла в огород посмотреть, не осталось ли на грядках огурцов. Среди пожухлой листвы нашла всего один, совсем маленький. Надкусив его и почувствовав горечь во рту, выбросила. На душе было тоскливо. Она взглянула в хмурое осеннее небо и увидела клин журавлей, с печальным курлыканьем улетающий вдаль. Долго смотрела вслед, и грустные мысли не оставляли её: скоро и они, как эти перелётные птицы, расстанутся с родным краем и отправятся в неведомую даль. Что ждёт их там? И эти горечь на губах и тревогу от неизвестности мама запомнила навсегда. Наверное, тогда она поняла, что прежней жизни уже не будет никогда. Жизнь разделилась на «до» и «после».

Мама рассказывала, что перед вынесением приговора и выселением ей предлагали остаться в селе, вступить в комсомол, а затем поехать учиться в город, если она публично осудит родителей и откажется от них. Но она не стала этого делать, она не могла предать отца, мать, сестёр и братьев. В день выселения им разрешили взять только самое необходимое – одежду и еду и на подводах отправили в дальний путь.

Никто не знал, куда их везут и что с ними будет, но все понимали, что в родное село они больше не вернутся, и со слезами на глазах прощались с родиной навсегда.

Мама редко рассказывала о жизни в ссылке, потому что воспоминания эти были тяжёлыми. Говоря о той жизни, она часто употребляла слово «страшный»: голод, холод, непосильная работа, смерть близких, много горя, оскорблений, унижений, физических и моральных страданий.

Тогда ей было 15 лет, она была старшей среди детей. В первый же год умерли от голода Наталья, Виктор и Анатолий. Через год, 26 мая 1933 года (по архивным сведениям), от голода и тяжёлой работы умер её отец Андрей Васильевич. Страшно представить страдания и невозможно передать словами боль отчаяния, которую испытывала моя бабушка Евдокия Михайловна, когда на её глазах мучительно умирали от голода дети, а она ничем не могла им помочь.

Жестокое время, к репрессированным относились бесчеловечно, не считали их за людей, называли врагами народа, унижали, избивали, издевались, убивали за малейшие провинности, морили голодом, не щадили ни взрослых, ни детей. Сегодня некоторые утверждают, что всё это было оправдано высокой целью – превратить страну в индустриальную державу. Но какой ценой! Ценой огромного количества жертв, неимоверными страданиями.

Некоторые исследователи называют раскулачивание «русским холокостом», в результате которого были уничтожены наиболее продуктивные работники сельского хозяйства. Наверное, это справедливое определение для такого трагического периода в истории нашей страны.

Мама рассказывала о страшных голодных смертях: как часами могла длиться агония опухших от голода людей, как без еды люди сходили с ума. Она видела это своими глазами! У неё на руках умер её отец, младшие братья, сестра. Каждое утро по улицам посёлка проезжала подвода, возчик стучал в окно или дверь, спрашивая, есть ли умершие, и почти везде ему отвечали: «Есть!» Он забирал умерших и свозил их к общей могиле.

Страшными были условия жизни и работы. Все спецпоселенцы работали на лесозаготовке: и взрослые, и подростки, которым исполнилось 14 лет. 15-летняя Саша обязана была выполнять норму взрослого человека – заготавливать четыре кубометра леса в день. В случае невыполнения нормы урезалась пайка хлеба, а то и не выдавалась вовсе. Зимой приходилось работать по пояс в снегу, в плохой одежде, без горячей еды. На весь день выдавали горсть серой муки. Мама высыпала её в жестяную банку, добавляла снега и нагревала на костре, чтобы согреться этим варевом, потому что насытиться им было невозможно.

Однажды мама чуть не погибла, когда огромная подрубленная ель стала падать на неё, а она не успела отбежать, увязнув в глубоком снегу, и макушка ели разбила ей голову. Но мама выжила! На голове остался большой шрам, который напоминал о том случае, едва не стоившем ей жизни.

Главным в спецпосёлке был комендант. От него зависело всё! Комендант мог застрелить человека и не понести за это никакого наказания. Он следил за порядком и поведением поселенцев, выполнением норм лесозаготовки, ловил и наказывал беглецов. Сбежать из посёлка удавалось немногим: кругом были горы и непроходимый лес, а в деревнях, через которые можно было пройти, сбежавших выдавали местные жители. Беглецов находили, возвращали, избивали и сажали в карцер.

Зимой было особенно голодно. Весной и летом прокормиться было легче: ели траву, делали лепёшки из лебеды, добавляя в неё немного муки, выкапывали корни саранки – найти луковицы саранки было удачей, они были питательными и придавали сил.

И всё-таки, несмотря на тяжёлые испытания тех лет, люди сохраняли человеческие качества, старались помогать и поддерживать друг друга. Когда мама работала в детском саду, она отдавала детям свой хлеб, чтобы те отнесли его домой. Всем жилось в то время трудно, и все голодали, поэтому кусок хлеба в каждой семье был не лишним. Но у мамы не было и мысли забрать хлеб себе. Сделать это ей не позволяла совесть!

Трогательным было для меня то, что узнала я об этом не от мамы, а от землячки, с которой училась в школе. Её мама ходила в те годы в детский сад и на всю жизнь запомнила доброе отношение моей мамы к ней, маленькой девочке, и её семье. И потом, через много лет, она рассказала своей дочери о том, как моя тогда ещё совсем молодая мама, положив кусок хлеба в карман её платьица, говорила: «Отнеси своей маме!» В детстве мать никогда не позволяла нам выбрасывать хлеб, она приучила нас относиться к нему уважительно и бережно.

Но даже в таком аду было место для романтики! Здесь мама встретила моего отца, тоже репрессированного, которого вместе с матерью и братом выслали в том же 1931 году. Она с теплотой вспоминала, как почти каждое утро находила у двери букет лесных цветов, оставленный папой. Он и потом часто дарил маме цветы.

Мой отец, Закей Абзаутдинов, уроженец села Ново-Шахово Ермекеевского района, был старшим сыном в семье Абзаутдина Муллагулова, имевшего большое хозяйство: дом, мельницу, земельные наделы, много скота. Моего деда арестовали, пытали, добиваясь выдачи якобы имевшегося у него золота, а затем отправили в тюрьму. Дальнейшая его судьба неизвестна, а его семью – жену Дурликай и сыновей Закея и Гильмутдина – выслали.

Мой отец никогда не рассказывал о тех событиях. Видимо, ему тяжело было вспоминать о них, да и говорить об этом было не принято. Папа был грамотным человеком, в юности учился в медресе. Кроме того, умел делать по хозяйству всё – и плотницкие, и столярные работы, одним из первых в посёлке развёл пчёл и оборудовал пасеку. Много лет отец избирался депутатом сельского совета и за добросовестный труд был награждён медалью.

Мои родители прожили долгую жизнь. Их не стало, когда им было далеко за 80 лет. Светлая им память! Они вырастили девять детей. Мама была награждена орденом Материнской славы II степени. Все дети получили высшее или среднее специальное образование, стали достойными людьми, хорошими специалистами. Моя старшая сестра Галина была врачом-психиатром, Римма – юристом, мы с сестрой Нэлли – педагогами: она – учителем русского языка и литературы, а я – учителем немецкого и английского языков. Один из братьев, Альберт – офицер ВВС, лётчик-штурман, майор запаса, ветеран-афганец.

В те годы многие семьи были многодетными, 5–10 детей в семье считалось нормальным явлением. Дети с ранних лет приучались к труду, помогали родителям по хозяйству, присматривали за младшими братьями и сёстрами. И наша семья не была исключением. Дети репрессированных, родившиеся до 1947 года, с момента рождения были приговорены к спецпоселению и только в 1991 году так же, как их родители, были признаны жертвами политических репрессий. В нашей семье таких было четверо, остальные родились позже. Отец уже не узнал об этом событии, он умер незадолго до него. А мама получила удостоверение жертвы политических репрессий за несколько лет до ухода из жизни.

…Всё начинается с детства, с песен матери: и восприятие мира, и отношение к нему. Самые яркие впечатления – тоже из детства! И память о них мы храним всю жизнь! «Берёзовый лист на раскрытой ладони…» – это стихотворение о маме и о детстве написала моя сестра Нэлли:

Берёзовый лист на раскрытой ладони…

Мне вспомнится мама, мне вспомнится дом…

Там солнце – огромно, там небо – бездонно,

И лето там льётся звенящим дождём.

Там всё было чудно, там всё было мило:

Бегущая речка, таинственный лес…

И что-то влекло нас, и что-то манило

Войти в этот мир настоящих чудес.

Там осень сгорала, туман серебрился,

Морозная дымка, деревья в снегу,

Подснежники нежные – мир весь раскрылся,

И эти мгновения я берегу…

А память мне дарит задумчивый вечер

И звёзды, и месяц над нашим крыльцом.

Тогда мне казалось, что так будет вечно,

И время не властно: всё – в сердце моём.

В нём мамина песня о тонкой рябине,

О грустной судьбе, одиноких сердцах,

Про горечь разлуки, про жизнь на чужбине,

Про боль и про слёзы в печальных глазах.

Та мамина песня негромко звучала

Под звёздным покровом, над тихой рекой

И где-то в далёких мирах замирала,

И слёзы, и боль забирая с собой.

Осенний листок на раскрытой ладони…

Мне вспомнится мама, мне вспомнится дом…

Там солнце – огромно, там небо – бездонно,

И память прольётся прозрачным дождем.

ФОТО. Семьи Абзаутдиновых и Гуловых. Снизу: Нелли Гулова, Ветта Абзаутдинова, Олег Гулов, Римма Абзаутдинова. Сверху: жена Ахккаметдина Гулова, Ахккаметдин Гулов (брат Закея Абзаутдинова), Галина  Абзаутдинова, Закей Абзаутдинов, Рит Абзаутдинов

…С волнением я подъезжала к селу, вспоминая, с какой любовью мама говорила о нём, ведь здесь прошло её детство, здесь был её родной дом. Мама рассказывала, как бегала на Дёму купаться, как они с отцом ловили рыбу, как ездили на работу в поле, а по дороге их приветливо встречали ромашки – её любимые цветы, как прекрасны были поля пшеницы и ржи на рассвете. И как приятно было возвращаться в родной дом после работы, зная, что там всегда ждут уют, тепло и приготовленная матерью вкусная еда. Мама любила работать в поле: жать пшеницу и рожь, вязать снопы, косить траву, убирать сено, и часто говорила, что крестьянский труд – лучший на свете.

День моего приезда совпал с праздником: жители Таптыково собрались в центре села, звучали музыка и песни. Я же представила, как, возможно, на этом самом месте много лет назад тоже собрались люди. Но для того, чтобы осудить своих односельчан, назвать их кулаками и приговорить их к выселению. Как много горя видели эти улицы и дома, и сколько слёз было пролито здесь теми, у кого отобрали всё, нажитое годами своим трудом, кого лишили возможности жить на родной земле. И к радости от встречи с родиной мамы добавилась печаль…

Мне было грустно ещё и оттого, что я не увижу дома, в котором родилась и жила мама: он приглянулся кому-то из начальников, был разобран, увезён и собран в другом месте. Я прошла по улицам села, где когда-то ходила юная Саша, и на высоком берегу её любимой реки Дёмы, о которой она вспоминала всю жизнь, взяла горсть земли, чтобы увезти её на могилу матери, исполнив тем самым её мечту. Состоялась не только моя встреча с родиной мамы, но и её тоже.

Однажды в детстве одноклассник в ссоре со мной, чтобы обидеть больнее, выкрикнул мне со злостью в лицо: «Ты – дочь кулака!» Тогда эти слова показались мне оскорбительными, мне было действительно больно и обидно. Из учебника истории я знала, что кулаки – враги народа, которые вредили советской власти, мешали организации колхозов и отказывались в них вступать. Несмотря на то, что уже состоялся XX съезд КПСС, осудивший культ личности Сталина и признавший перегибы в коллективизации и раскулачивании, в сознании многих людей врагами оставались не только раскулаченные, но и их дети, родившиеся после восстановления родителей в правах. Теперь эти слова оскорблением я не считаю!

Воспоминания завершу словами ещё одной песни, которую мама также пела нам в детстве. Слушая её, мы горько плакали, и наше сердце сжималось от жалости.

В саду, в кустах смородины

Среди густых ветвей

Свила синичка гнёздышко

И вывела детей.

Пищат они голодные,

Прикрытые пушком,

И кормит птичка деточек

Букашкой, червячком.

Умаявшись до вечера,

Спешит она домой…

Вдруг выстрелы в несчастную,

Взвилась она стрелой.

Упала возле гнёздышка,

Головкой повела,

Взмахнуть хотела крылышком

И тихо умерла.

Теперь сироток-пташечек

Кто сможет защитить?

О них кто позаботится,

Захочет прокормить?

Сейчас сюжет этой песни напоминает мне о трагической судьбе многих людей того страшного времени. Не следует забывать прошлого, иначе оно может повториться, нельзя забывать его уроков, какими бы горькими они ни были.