№12.2024. Эллина Савченко. Вьюн над водой

В зеркале она увидела похоронную процессию и вздрогнула – руки сами опустились, перестав начищать старый трельяж. Бросив влажную тряпку на тумбу, Катерина подошла к окну и всмотрелась в провожающих покойника. Несколько старух и пара мужиков молчаливо шли за телегой с закрытым деревянным гробом, рядом с которым поместился крест и простенький венок. Туманный горизонт плыл за маленькими фигурами, уходящими к горе. Катерина поспешила на крыльцо, голыми ногами запрыгнула в галоши и направилась за людьми. Никто не обратил на неё внимание, но и она ничего ни у кого не спросила.

Путь до кладбища был недолгим и нетяжёлым. Возле ржавого низкого заборчика телега остановилась. Катерина мимолётно взглянула в глубь последнего людского пристанища и не поверила глазам – между дальними памятниками настороженно стоял чёрный олень. Он был недвижим и прекрасен.

– Господи! – негромко восхитилась Катерина. – Откуда у нас здесь олень, ещё и чёрный?

Все перевели взгляды на Катерину, потом – на кладбище.

– Где? – спросил один из мужиков.

– Да вон же стоит, – жестом указала Катерина.

– Ты бредишь, поди. Никого там нет. Это просто дерево, приглядись.

– Я тоже не вижу никакого оленя, – подтвердил второй. – Ладно, понесли.

Мужики без усилий подхватили гроб.

– Погоди, погоди, – подошёл копач. – Давай сразу верёвки протянем, – предложил он.

Мужики кивнули.

– Кого хоронят? – неуверенно спросила Катерина у одной из старух, которая была поживее своих соседок.

Та задрала голову и с удивлением посмотрела на девушку.

– Как кого? Петровна с Круговой, 40, померла. Неделю уж.

– Не помню что-то я такую. Это у которой жеребята всё дохли?

– Да зачем? Жеребята у Филькиной мамки дохли. Людка, идиотка, мышьяком их травила. А это просто Петровна – одинокий перст, без роду и племени.

– Тихо вы, – прервала другая старуха, – давайте похороним, потом обсуждать будете.

Катерина смутилась.

Самый дешёвый небольшой гроб наскоро опустили в чёрную яму, и, когда копач предложил всем трижды бросить комки глины вниз, все зашевелились, зашептали, перекрестились… Речь никто не произнёс, попрощались сухо, традиционно подумали о бренности жизни, но вскоре сменили мысли. Старуха, та, что поживее, смотрела на моложавого копача и думала, что было бы не плохо перекопать ей семнадцать соток ненавистного огорода, но лишних денег у неё не было, и она скривилась от недовольства.

Крест в виде двух сколоченных Никиткой палок с кривой табличкой воткнули в не пуховую землю, рядом водрузили венок и зашагали обратно к выходу, рассматривая плывущие мимо надгробья.

– Ой, вьюн над водо-ой, ой, вьюн над водо-ой… – жалобно и безголосо затянула одна из старух, но поймала обескураженный Катеринин взгляд и добавила:

– Петровна, страсть как любила эту песню, потому и петь можно.

– Поминать будем? – спросил кто-то из мужиков.

– А ты поминки заказывал, платил, чтобы жрать в три горла?! – подала голос третья старуха с шапочкой на голове.

Ответа не последовало.

Назад все пошли вразброд, своим темпом. Пылюка путалась под ногами, тяжелее становился воздух, и обострённо росло Катеринино любопытство: кого это они только что похоронили? Оно-то и привело её на Круговую, 40. Дом ещё не знал, что осиротел и со временем ему предстоит захиреть и сгинуть в высокой траве. Катерина аккуратно повернула ручку калитки и вошла во двор – посреди него стоял алюминиевый таз почти до верха наполненный водой – она медленно капала из торчащего уличного крана и образовывала круги. Там же, во дворе, на боку валялся стул с высокой спинкой, он оказался расшатанным, когда Катерина подняла его и безо всякой на то причины попыталась сесть.

Её ноги неприятно катали в галошах пыль, перемешанную с потом, зудели и пульсировали. Взгляд снова упал на таз с водой. Об одно единственное дерево, растущее во дворе, Катерина облокотила стул так, что ножки его прочно упёрлись в землю, и подтащила таз с водой. Стало приятно. Катерина закрыла глаза, и голова её коснулась тёплого ствола груши, отяжелевшей от плодов. По Катерининым волосам поползли муравьи и божьи коровки, по земле расстелился медоносный вьюн.

Когда ногам полегчало, она вылила воду под дерево, глядя, как ножки стула потихоньку ползут по раскисшей земле. Таз вернулся на своё место, и по дну его ударила редкая тяжёлая капля. Катерина толкнула дверь в дом. Она была не заперта – может, все, кто провожал покойницу от этого порога, понадеялись друг на друга или переложили ответственность. Внутри пахло старьём и смертью, однако полы были чистые, вещи прибраны. У стены напротив стоял трельяж, на великое удивление Катерины, почти точь-в-точь как в её хатёнке. Она, приглядываясь, подошла к начищенному не занавешенному зеркалу и увидела в нём себя: белолицую, раскосую, в мелких симпатичных рябинах. Затем свернула створки, на одной из которых чётко красовалась гравировка в виде оленя с чёрной головой, несущего на рогах солнце.

Катерина огляделась: две приоткрытые двери вели в другие комнаты, из которых выглядывали полумрак и прохлада – в одну из них она вошла. Вокруг ни фотографий на стенах, ни книг на полках, ни цветов на подоконниках – это удивило её, но ещё удивительнее было увидеть на круглом столе шахматную доску с неоконченной партией. Катерина опёрлась о край стола и склонилась над пыльными костяными фигурами. Немного подумав, она аккуратно подвинула чёрного слона с c4 на d5, поставив под удар белую ладью, которая вдруг сама по себе скользнула на е2…

Катерина вздрогнула и отпрянула от стола. «Кто же ты такая?» – подумала она, озираясь по сторонам – в комнате по-прежнему, кроме неё, никого не было. Горячий страх разлился по гортани и перешёл в низ живота, скрутив нутро. Немного переждав, Катерина вновь вернулась к партии, дав ход чёрной ладье. Белый король отступил на f1, но второй чёрный слон не оставил ему никакого шанса:

– Мат, – шагнула фигура на b6.

В этот момент что-то прохладное и мокрое толкнуло Катерину под локоть. Она медленно повернулась – прямо на неё смотрел большой чёрный олень. На рогах его висел нательный крест на скрученном тонком шнурке. Олень наклонил голову, и Катерина приняла вещицу, а затем он повёл ушами и пошёл прочь из комнаты, приглашая гостью за собой…

Катерина открыла глаза. Вспотевшая ладошка крепко сжимала нательный крестик на шнурке. Сильнее запахли груши. Тихо запели травы во дворе: «Это вот моё, ой, это вот моё, ой, это вот моё, Богом даденноё…»