№12.2024. Алена Тихая. Когда небо вскипело

В тот вечер, когда мы в последний раз были вместе, и случилось это из ряда вон выходящее событие. Мы спокойно смотрели телевизор, в обнимку валяясь на диване. Неожиданно наши виски одновременно сдавила боль. Мы оба сморщились и порывистыми резкими движениями зажали их руками. Спустя несколько секунд с темечка до пят меня пронзило острой невидимой иглой. От боли я соскочила с дивана. Муж тоже вскрикнул и рывком поднялся с места. Мы оба почувствовали необходимость открыть окно. Нас отпустило только тогда, когда мы распахнули деревянные створки и вдохнули полной грудью аромат весеннего воздуха. Было около девяти вечера, и настигающий сумрак мешал разглядеть детали улицы. Мы высунулись из окна, налегая животами на подоконник, поглядели по сторонам и … разинули рты.

Небо выглядело не черным, а пепельно-серым. И звезды не сияли статически, а моргали, устраивая танцы. Было в этом что-то не только зачаровывающее, но и пугающее… Таким был весь небосвод, представленный нашему взору. Небосвод вскоре стал «кипеть», покрываясь пузырями различных размеров. Пепельно-серая масса стала раздуваться, а после стекать лавиной на пустырь перед нашим домом, покрывая канаву с водой, поросшую камышом и осокой, и извилистую и лысую от своей популярности тропинку.

Ужас охватил нас. Не обменявшись ни словом, мы побежали кто куда: я к шкафу, дрожащими руками хватая папку с документами, муж – к курткам, срывая с петель свою и мою. Папка с документами упала, бумаги рассыпались по полу. Мы с мужем подняли их как попало, случайно комкая и сминая. Быстрее бы убежать от пепельно-серой массы. А может, она кислотная, и мы умрем сегодня? Надо попытаться спастись. Мы оба рванули к окну, чтобы оценить, сколько времени у нас осталось. Оказалось – нисколько. По тропинке бежали люди, живущие по ту сторону пустыря, и пепельно-серая масса уже обволакивала их. Моя фантазия неаккуратными мазками нарисовала, как с них сходит кожа, как обугливаются их кости. Мне стало их очень жалко и страшно за себя. Но из массы раздались людские голоса. Можно было различить четкое: «Не бойтесь».

Меня трясло. Муж побледнел. Он сел на один из десяти стульев, окружавших большой круглый стол посреди зала, и начал рассказывать, как однажды он был в смертельной ситуации. Я села рядом, приняла свою временную беспомощность и стала слушать любимого. Он говорил напевами, мелодично. Его рассказ уводил за собой, тянул мое сознание. Речь текла, словно спокойная музыка, и стало уже не важно: умрем мы или выживем. Я закрыла глаза и положила голову на стол.

− Почему у нас дома столько народа? – вывел меня из забытья голос мужа.

Его приятный баритон гармонично смешался с боем часов, я отметила, что уже двенадцать. Открыла глаза, ошарашенно осмотрелась. В квартире было слишком светло для ночного часа, свет, казалось, проникал лучами во все углы квартиры. Пахло примесью ванили и корицы. Так пахло в моем детстве, когда бабушка со стороны отца пекла с утра пироги. Вокруг кроме нас сидело еще семь человек. Против меня – четверо: бледная маленькая русоволосая девочка лет шести в красивом зеленом платьишке, грузная мощная женщина лет пятидесяти, до безумия красивая девица лет двадцати в старомодном сарафане из новехонькой, ни разу не постиранной ткани, молодой голубоглазый брюнет (еще красивее девицы), одетый в новенькие шаровары и красивую белую рубаху; через плечо висит пиджак под цвет штанов. Людей этих я никогда не видела, но догадалась, что это театральная труппа.

Наши с мужем взгляды пересеклись. Его глаза были большими, удивленными, даже немного испуганными. Мне стало смешно: чего бояться-то? Сейчас узнаем, какого черта тут творится, и выгоним их вон. Слева от меня чихнули, я повернулась изучить оставшихся гостей, но замерла. Рядом со мной сидела Чеслава, давно уже покойная сестра моей бабушки по отцу. Я поморгала, ущипнула себя за ногу, ойкнула от боли, удостоверилась, что не сплю, снова посмотрела на соседку, но она не исчезла и облик ее не изменился. Я соскочила, добежала до иконостаса, схватила иконку, помолилась. Снова взглянула в сторону стола. Гости никуда не делись. Чья-то рука впилась в мою с бешеной силой, я вскрикнула и треснула наглеца иконой.

− Что творишь? − заскрипел Митька, держась за голову.

− А ты что пугаешь? −  ругнулась я в ответ, но тотчас же спохватилась и побежала на кухню, приговаривая: − Сейчас, миленький.

Но кухня была не пуста. Явившаяся с того света Чеслава лопала мою шаурму. Мою шаурму, которую я сама готовила и хотела завтра с удовольствием съесть. Я жутко разозлилась на нее за это, но виду не подала. Вытащила из морозилки пакет с мясом, побежала спасать мужа от последствий своего нападения.

− Тут сестра моей прабабки, − шептала я ему, прикладывая ко лбу холодное мясо. – Она давно…

− И мои родственники, − перебил меня муж. −  Узнал троих: прабабку, умершую при вторых родах (видишь девку в сарафане?), вон того в шароварах и девчонку маленькую.

Не в силах стоять на ногах, я села рядом с ним, на пол. От кучки гостей послышался страшный старческий кашель. Стало еще страшнее: неужто и деда Глеб тут? Его кашель ни с чьим нельзя перепутать. Муж продолжал шептать:

− А фотка вон того мужика в шароварах стопудово висела у моего деда дома. Забыл, как звать его, но он тоже «того».

Тут муж зажал собственное горло двумя руками, видимо показывая, что мужик этот когда-то повесился. Чья-то рука коснулась моего плеча. Я взвизгнула, подскочила.

− Мариночка, − просипел старческий голос.

Это была давно умершая моя бабушка Желанна.

− Что ж ты, милая, так напужалась? Выпей, милая, воды.

И сует мне дрожащей слабой рукой стакан с водой. Я взяла стакан, молясь только о том, чтобы она отошла от меня. И бабушка, опустив взгляд, действительно ушла. Муж схватил меня за руку и чуть ли не волоком вытащил из квартиры, чтобы спокойно поговорить. Но в коридоре из угла в угол стремительно ходила наша соседка Лида. Терпеть ее не могу! Совершенно несуразная девушка шестнадцати лет. Вечно ходит в черном, в носу серьга, бледная, как смерть. Кроме того, постоянно врубает музыку на полную. Невозможно с ней рядом жить!

− Ха! И к вам мертвецы пожаловали? − поинтересовалась металлистка и на наше короткое «угу» ответила: − Я думаю, надо сначала узнать цель или причины их прибытия. Я, между прочим, давно подозревала, что грядет апокалипсис. Что это, если не он?

Мы с мужем переглянулись, пошептались и решили, что она мыслит правильно. А если так, то надо с родственничками поговорить, и если уж не напрямую спросить, зачем они здесь, то хотя бы понять по поведению цель их визита. Мы собрались с духом, перекрестились и зашли в дом.

Гости уже накрыли стол.

− Так! − махнула нам рукой тетя Галя, крупная женщина, ростом, наверное, метр восемьдесят, с короткой стрижкой в мелкую кудряшку (как выяснилось из беседы в коридоре, родная тетя Димы). – Хорош от родных открещиваться, непознанного бояться. Проходите за стол, все обсудим. Чеслава Сергеевна вот уже и стол накрыла.

«Чужой стол чужой едой», − хотела я отметить, но промолчала, непонятно ведь: адекватные они все или нет. Тетя Галя продолжала:

− Едой вы себя, конечно, не балуете. В холодильнике ничего достойного. Лично я к такой еде и пальцем не притронусь, но вы все же садитесь, поговорить надо, − закончила женщина.

Мы прошли в зал: разве поперечишь крепкой женщине с фигурой здорового мужика? Разговор начала моя бабушка. Я, оказывается, безумно соскучилась по ее голосу: вкрадчивому, упоительному, спокойному.

− Мы тут, Мариночка, перезнакомились, и я хочу тебе, милая, представить всех.

Она встала и указала на первого человека, сидящего рядом.

− Деда Глеба ты знаешь. Но не знает твой супруг. Как его зовут, милая?

− Ди…−  начала было я, но тут деда Глеб шарахнул кулаком по столу.

− Мужчина сам представится.

Я постаралась сжаться в комок, чтобы чертов деда Глеб меня больше не видел. Как я могла забыть его гневливый нрав?

Дима представился, я заметила, что его голос был слаб. Видимо, еще не свыкся с условиями апокалипсиса.

− Это Глеб Аркадьевич, мой муж, родной дед Мариночки, отец Мариночкиной мамы.

Деда Глеб выглядел ровно таким, каким я его видела в последний раз. Высохшее бессильное тело, дрожащие руки, седая голова с длинной белой бородой, седые брови, две поперечные морщины на лбу, нависшие надбровья.

Бабушка Желанна прошаркала до стула следующего гостя. Чеслава к этому моменту доела мою шаурму, вытерла рот ладонью, потянулась за солеными огурцами. Я вспомнила, как она уминала бабушкины булочки с ванилью и корицей. Вот от кого этот чудный запах. От воспоминаний о папиной маме я улыбнулась. Но за мою съеденную шаурму я этой Чеславе еще предъявлю.

− Чеслава Сергеевна, сестра Марининой бабушки по отцу.

Чеслава выглядела лет на сорок пять. Ее лицо было большим, волосы − сальными. Она вытерла рот тыльной стороной ладони, подняла свое грузное тело, подошла ко мне, обняла и зачем-то стала накладывать в мою тарелку все представленные угощения. Я стала вспоминать, что помню о ней. В принципе, милая была женщина, только необъятных размеров. Делала мне постоянно подарки, пела колыбельные. Из воспоминаний меня вытащил окрик бабули:

− Марина! Милая, ты хоть слышала, кто этот человек? Я ведь только что говорила.

Я помотала головой, посмотрела на гостя.

− Это Петр Константинович. Двоюродный дед твоего мужа. Ой, память моя девичья! − бабушка вскинула руки, опустила их на свои бедра. − Совсем забыла упомянуть, что все тут в том возрасте, в котором покинули белый свет. Поэтому, милая, Петру Константиновичу всего тридцать пять.

Петр Константинович неожиданно подмигнул мне, я сглотнула слюну, списав этот жест на нервный тик. Но выглядел он, конечно, изумительно: волосы аккуратно уложены, чисто выбрит, телосложение крепкое, рубашка обтягивает накачанные мышцы. Тем временем бабуля дошла до красавицы в алом сарафане.

− А это, милая, Зарина.

Зарина перекинула на грудь свою широкую русую косу, длиной, наверное, до самых пят.

− Приятно познакомиться, − прозвенел ее звонкий голосок. – Какая же у вас шикарная прическа, прямо завидую.

Я чуть не поперхнулась. Обладательница шикарной косы завидует обладательнице кудрявого каре? Ну и дела! Но я улыбнулась и поблагодарила красавицу. Бабуля же уже плела косу маленькой девочке. Та сидела грустная.

− Это Ульяна, Димина…

− Моя родная племяшка, − добавил Димка, и я подпрыгнула на стуле от удара кулаком по столу.

− Не перебивать! – прогудел деда Глеба.

Мы пересеклись взглядами с мужем, я закатила глаза, покрутила пальцем у виска. Пусть не боится Глеба Грозного (так за глаза мы звали деда Глеба с сестрой), пошумит-пошумит и успокоится. Ни разу нас с сестрой пальцем не тронул. Но Дима моего сочувствия не заметил, вдруг соскочил со стула, впился в деда взглядом, сказал громко, отрывисто:

− А ну не командовать в моем доме!

Бабушка Желанна только хмыкнула, а деда Глеб, как это ни странно, не произнес ни звука.

И внезапно − будто всего этого на наши головы сегодня было мало − затряслась квартира. С потолка на волосы стала падать штукатурка, а после на потолке и вовсе стали появляться трещины. Я схватила Диму за руку, поторопилась к выходу, подумав, что из всех тут присутствующих смерть грозит только нам двоим, покойные родственнички как-нибудь выберутся сами: дважды не умирают. Но он освободился, схватил на руки Ульянку и потащил ее к выходу. У дверей я огляделась и обалдела. Без присмотра каждый творил, что хотел: бабушка Желанна засовывала в лифчик все мое золото, на которое мне Димочка зарабатывал потом, Чеслава запихивала в сумку все съестное, будто не важно − выживет она или нет, важно лишь то, будет ли она в каждый момент жизни сыта. Скрип сверху заставил меня запрокинуть голову. Потолок рушился, и я уже не успевала убежать. Но чьи-то сильные руки подхватили меня. Петр. Он толкнул дверь резким ударом ноги и выбежал в коридор со мной на руках. Все кругом рушилось. Мы начали спускаться по лестнице, из-за двери металлистки раздался крик: «Маринка, ты? Помогите мне вытащить дядьку из зала». Петр рванул было к ней, но я его остановила: «Сейчас либо дядька этот помрет вместе с ней, либо мы все!» − и побежала вниз, не оглядываясь. На втором этаже мы с Димкой столкнулись лбами: бежал меня спасать. Послышался топот ног сверху, видимо, гости все же успели выбежать из квартиры. И в пыли, оглушенные грохотом подающего стройматериала, мы выбежали из нашего бывшего любовного гнездышка. Не было только Димкиной тети Гали. Димка прошептал мне на ухо:

− Завалило, видимо, тетку. Странно это, но мне даже плакать не хочется по ней. Вроде ведь уже и так мертва была.

Впервые я услышала, как заговорил ребенок − Ульяна. Не просто заговорила – завыла, заголосила:

− И что теперь с нами будет? Куда-то нам теперь идти? Голодные, холодные, на краю гибели.

Я как схватила ее за руку и захохотала в голос:

− Да что ты такое говоришь, деточка? Небо кипело – пережили, мертвые с того света вернулись – пережили, а уж дом рухнул – меньшая из бед. Сейчас шалаш соорудим.

Начали меня почему-то все после этого обнимать, поддерживать. И в круговороте этом потерялась Ульяна. Да и Бог с ней. Хотя абсолютно неясно, куда можно было запропаститься посреди пустыря. Ну и ладно. Подумаешь, одной странностью больше − нам сегодня не привыкать. Осталось нас семеро.

Бабушка Желанна от пережитого поехала рассудком. Шептала еле различимое: «И только не принявший пороков своих сможет вернуться». Деда Глеб внимательно ее слушал, и по бесшумному движению его седой бороды я поняла, что он повторяет бабушкины слова. Зарина разглядывала соседский пикап, приговаривая, что очень бы хотела, чтобы ее нежные ножки передвигались на таком средстве. Чеслава молча жевала кусок хлеба. Петр сидел на корточках, курил. И в тот момент, когда я на него посмотрела, снова мне подмигнул. Я очень быстро отвернулась, сделав вид, что не увидела его повторной наглой выходки. Неужели я ему на самом деле понравилась?

− Надо пока костер развести и подумать о жилье, − сказал Дима и двинул к старому прогнившему мостику через канаву.

А меня зазнобило. Мало того что было абсолютно непонятно: кого держаться, с кем быть рядом, так еще ветер, казалось, продувал даже внутренности. На плечи упало что-то тяжелое, теплое, ноги подкосились от неожиданности. Оказалось, Петр укрыл меня своим пиджаком. Поверх пиджака легли большие мужские руки:

− Не дрогни, заболеешь.

Петр посмотрел на меня заинтересованно, глаза заблестели, надолго остановились на моих губах. И что-то во мне взволновалось, закипела молодая кровь. Чего это я растерялась? Надо хоть место для костра придумать и найти места, чтобы сесть. Надо же улыбка какая у Петра! Искренняя, животворящая. Голливудская рядом не стояла.

− Марин, да ты издеваешься! – прорычал Димка, не зло, но с досадой.

Димка кинул возле моих ног охапку древесины. Я поняла, что так и стою под впечатлением от красоты Петра посреди пустыря, не действую. А Петр тем временем уже сгонял до моста и тоже несет охапку дров. И остальные заняты. Зарина вон катит по полю пенек. Но пеньков возле канавы мало. Надо кирпичи от разрушенного дома принести, сделать сиденья из них. Я поспешила к груде кирпичей. Ярко сияло солнце. Кстати, странное дело, почему на улице день? Гости наши прибыли к нам в двенадцать ночи, а со времени их прибытия прошло максимум часа три. Я добралась до кучки кирпичей, которая ранее была нашим домом, сложила один на другой, понесла делать сиденья возле костра. Пока складывала, смотрю, Димка кивает мне, указывая налево. Ясно, что на секретный разговор вызывает.

– Маринка, понятно, что мы к странностям за сегодня привыкли, но этот факт меня тревожит: куда делись все дома в округе?

Я и не заметила в суете. Повернула голову направо, налево. И правда: ни единого дома. Так и рухнуло все внутри! Что же это происходит-то, а? Димка заметил мою смену настроения, но не обнял, не утешил. Оно и понятно: сам не понимает, что происходит. Сказал только, что пойдет осмотрится, может, по дороге хоть что-то найдет, а не найдет − принесет веток, будем строить шалаш. Идея хорошая, в шалаше хоть от солнца можно будет спрятаться. Ладно хоть пока солнце спряталось за облаками. Бабушка с дедушкой устало расселись на пеньках, добытых Зариной. Зарина ушла к канаве искать еще пеньки. Я вновь пошла за кирпичами, и где-то на середине пути меня догнал Петр.

– Что ж ты, Мариночка, не весела? Даже солнце на небе светить не хочет без твоей улыбки.

Я остановилась как вкопанная. Но не из-за его банального комплимента, а из-за жужжания пчелы. Насекомое залетело мне в волосы, я закричала, завизжала, попыталась сбить ее рукавами. Пчела высвободилась из плена кудрявых волос, зажужжала над головой и пронзила бровь. Петр склонился над бровью, достал жало. У меня от досады слезы покатились. А он, недолго думая, взял в ладони мое лицо, притянул к себе, поцеловал. И, видимо, чтобы я не успела дать ему пощечину, убежал за кирпичами, взял пять штук и пошел к костру. А меня уже накрыло по-настоящему. Все не беда: кипящий небосвод, гости с того света, разрушившийся дом и исчезновение соседних домов. Все не беда, кроме того, что мне понравился поцелуй с чужим мужчиной, и я, пусть даже на минуту, предала своего родного мужа.

– Да что с тобой? – услышала я крик Димы. – Что ты снова стоишь посреди пустыря как вкопанная? Кто мне поможет развести костер и устроить ночлег?

Я повернулась к нему, зареванная. Хотелось бы обнять, рассказать ему, что произошло, попросить у него прощения за свой поступок, но эта его злобная фраза по отношению ко мне меня застопорила. Я повернулась и побежала за кирпичами. Взяла один, второй, а под ним – нога в черных кожаных лосинах… И снова я почувствовала, что все, перечисленное мною пять минут назад, – не беда. Беда, что я оставила человека умирать.

Ближе к закату все уладилось. Общими усилиями мы разожгли костер, построили шалаш, организовали сидячие места, сделали подобие стола, Чеслава накрыла его. И за общими вечерними посиделками и отвлеченными разговорами стало на душе легче. Вроде как и Лида сама виновата, что не убежала вовремя из квартиры, и я права, что не мешкала, боролась за свою жизнь. Да и Петр этот, будь он неладен, сам полез целоваться, а я просто от шока не среагировала. Чеслава − молодец, хозяюшка! Успела вытащить из дома целую кастрюлю борща, который я варила на целую неделю − как знала, что понадобится много еды. Мы этот борщ согрели и всем разлили. Бабушкина сестра следила за теми, кто доел, и тут же подкладывала им еще. А я и ела. Что делать-то еще в этот смутный день? Но Димка остановил Чеславу резко, грубо:

− К чему столько есть? Я сыт, мне не добавлять.

Потом мы смотрели на шикарный закат в алых тонах, и как-то стремительно сменился он на серое небо. Пугающее серое небо. За считанные минуты небо сгустилось, на нем появились звезды и вновь заморгали, устраивая танцы. Сердце колотилось, дыхание замерло. Неужто все вновь повторится? Снова закипит и выльется на нас небосвод? Что будет с нами теперь? Надеюсь, небо заберет всех гостей, и они исчезнут? И мы с Димой (Господи, зачем я только я поддалась поцелую Петра!) будем жить как и прежде: в любви и согласии. Опасения подтвердились: небосвод начал «кипеть», покрываясь пузырями различных размеров. А если ничего не изменится, и мы останемся на этом пустыре в том же составе? Как жить дальше? Пепельно-серая масса стала раздуваться и стекать на пустырь. Мы стояли на лысой тропе, готовые раствориться в сером тумане. Вот уже бабушка и дедушка исчезли в нем, Чеслава, за ними исчезла Зарина, а за ней − Петр, он даже не обернулся. Мою душу вывернуло, кольнуло в груди, но я не подала виду. Пепельно-серая масса подбиралась к нам. Дима крепко сжал мою ладонь. Я повернулась к нему, зажмурила глаза и почувствовала густые объятия тумана, казалось, в нем растворились тревоги и беды, а от него пришло спокойствие и умиротворение.

Где-то здесь, в приятном тепле серой неизвестности, раздался мелодичный баритон мужа:

− Я не сержусь.

Именно это мне было жизненно необходимо услышать. Я скинула с себя тяжелую ношу вчерашнего выбора, простила себя и закрыла глаза, покорившись неизведанному.

Я очнулась в середине круга из родственников. Они сидели и улыбались все без исключения: гневливый деда Глеб, вечно унылая Ульянка, слишком гордая тетя Галя, завистливая Зарина, Петр, чуть не толкнувший меня на прелюбодеяние, Чеслава, не брезгавшая чревоугодием, жадная моя бабушка Желанна. И как я за сутки повелась на все их искушения? Ела как не в себя, поцеловала (Господи, прости) чужого мужчину, завидовала красоте Зарины, ее сдержанности, эгоистично оставила соседку умирать и даже разгневалась на собственного мужа.

И в ту секунду меня накрыло вихрем памятных событий. Все воспоминания вернулись в один миг. Голова закружилась, мысли завертело в водовороте памяти. Вот бабушка Желанна не дает мне сто рублей на конфеты, а дает пятьдесят, шепчет продавщице, что так зубы целее будут. Так вот отчего я решила, что она жадная. Вот дедушка Глеб стучит кулаком по столу, оттого что мы с сестрой, балуясь, задели воздушным шаром иконостас, разбили стекло на иконе. Вот Чеслава, только что узнавшая свой смертельный диагноз, ест теперь все, что ей хочется. Получается, они вовсе не были при жизни такими, какими показали себя вчера. И тогда моя догадка, что все они театральные актеры, была не такой уж и глупой. Для чего был весь этот спектакль? И где самый важный для меня человек?

Чувство острой потери пронзило меня иглой. Я стала задыхаться, нервно оглядываться по сторонам в поисках Димы. Кто-то из толпы (от волнения не помню кто) встал, взял меня за руку и повел к оврагу:

− Его здесь нет. Он выжил. И только не принявший пороков своих смог вернуться.

И я увидела себя и Диму на больничных кроватях. Только вот он открыл глаза, а я нет.