№9.2024. Светлана Смирнова. От ледохода до ледохода...

ДОМ

Никогда не думала, что переживу свой дом. Мне казалось, что дома вечны. Но вот он, стоит с забитыми то ли коричневым картоном, то ли фанерой окнами. Из окна такси толком не разглядела. Но сердце кольнуло!

Стоит как слепой. Подготовлен к сносу. И мне больно на него смотреть. Скоро от него останется груда щебня. А в этих стенах прошли мои детство и юность – волшебное время! Там я училась ходить, произнесла первое слово, выучила буквы и читала свои первые книжки.

Смотрела в окна на звёзды...

В этот дом приходил мой будущий муж.

Когда я после завтрака выходила в палисадник, он уже сидел там, на скамеечке, – ждал меня.

В этот дом мы принесли свою дочку из роддома, и первые месяцы её жизни тоже прошли в этих стенах.

Я думала: город вечен! Густые кроны старых лип, что шумели в Софьюшкиной аллейке за воротами нашего двора; зелёная тенистая улица Цюрупы, по которой мы ходили в школу, на которой жили многие ребята из нашей школы; кабельный завод, труба которого жутковато гудела на всю округу во время учебных военных тревог в пятидесятые годы в моём дошкольном детстве; наши любимые парки: Матросова, Луначарского... Но ничего не осталось. Всё смело время.

Ещё в раннем детстве, когда мы с бабушкой ходили за керосином в лавку, расположенную у холма, на котором стояла полуразрушенная Троицкая церковь, я, собирая ромашки и васильки, любила смотреть на эту церковь, и уже тогда поняла, что всё в мире хрупко, ненадёжно – всё может разбиться, как фарфоровая чайная чашка, в одну секунду, стоит неосторожно двинуть рукой.

В памяти хранятся уютные улочки прежнего старого города, сирень во дворах, яблони... Город в те годы был небольшим. Главным событием весны был ледоход. Он всех волновал. Его ждали. А когда по Белой шёл лёд, все шли на мост смотреть, как кружатся и плывут огромные льдины, как очищается к лету река.

Город жил от ледохода до ледохода...

А после начинались весна и лето.

*  *  *

Весной мы задыхались от густого запаха сирени, летом – от запаха цветущей липы. Жизнь торжествовала! Деревья цвели буйно и неистово. Вдоль ограды аллейки росла жёлтая акация. Её жёлтые нежные цветочки проглядывали сквозь листики. Они были сладкие на вкус. И мы их жевали... А когда вызревали стручки, делали из них свистульки.

Дети тесно связаны с природой.

Мы целые дни проводили во дворе, каждый день был светел и бесконечен. Мы никогда не скучали.

Рядом с нашим двором, за невысоким деревянным забором, стояла мечеть с узким высоким минаретом. По вечерам над всей окрестностью плыл голос муэдзина, он на арабском языке пел аяты из Корана. Арабский язык нам был не знаком, но мелодия этих молитв проникала в сердце.

И мы – русские, татары, башкиры, чуваши, евреи, – затаив дыхание, слушали это пение. Мы не придавали никакого значения национальностям, мы были единым народом, родом человеческим.

*  *  *

Но время движется, оно не может стоять на месте. И всё меняет. Многие улицы уже не узнать. Старые уютные домики, построенные ещё в девятнадцатом веке, снесли. На их месте стоят башни из стекла и бетона. Они холодные и чужие. В них ещё надо вдохнуть жизнь.

Исчез парк имени Александра Матросова, в котором мы зимой катались на лыжах, а летом бегали по его тенистым аллеям с вековыми деревьями, с пёстрыми клумбами и, спасаясь от жары, пили воду из краников водопроводных труб, которые были протянуты вдоль летних павильонов с Читальней, с залом, в котором собирались шахматисты.

Нет уже деревянного красавца – летнего кинотеатра «Идель», в котором мы смотрели популярный в то время индийский фильм с Раджем Капуром «Господин 420» и все мальчишки нашего двора распевали песни из этого фильма.

Изменился парк имени Луначарского, который все называли «лунный». Изменили форму озера, спилили толстые старые ивы, которые росли по его берегам. Снесли старый Летний театр. Да и площадь парка урезали наполовину.

Этот парк был связан со школой. В нём проводились школьные линейки. Возвращаясь домой после уроков, мы часто шли через этот парк, любуясь осенней раскраской кленовых листьев, шуршащих под ногами... У него было три входа: главный – с улицы Пушкина, и ещё два: с Новомостовой и с улицы Фрунзе, мимо корпуса кабельного завода.

Я не могу забыть старые тополя по улице Матросова, всё мне помнится, как светло они зеленели в мае! Вся улица тонула в нежной зелёной дымке. Посмотреть на первые зелёные листики я шла туда. У тополя они особенно светлые, блестящие, клейкие, мне нравился их горьковатый запах. Мы часто там гуляли с одноклассницами, делились секретами, мечтали...

*  *  *

Город – это тоже наш дом. Но главный повелитель – время. Ничто не может стоять на одном месте, всё постоянно течёт и меняется...

И сейчас, когда я еду по Салаватке с её хитрыми развязками и переплетениями дорог, я вспоминаю тихую задумчивую улицу Воровского, которая когда-то лежала на этом месте, неспешную жизнь горожан. И деревья... Теперь я знаю, о чём они грустили. Они грустили о времени, которое всё изменит.

Мороженое из детства

В 50–60-е годы мы жили спокойно. Жили с уверенностью в завтрашнем дне, с радостью в сердце, что закончилась война – наши отцы воевали. Люди были доброжелательны, отзывчивы.

Но время было всё же послевоенное. Часто проводились военно-воздушные тревоги. Жутко завывала труба на кабельном заводе, родители загоняли нас с улицы домой и завешивали окна плотным байковым одеялом. Электрический свет выключали. В городе воцарялась такая тишина, что даже был слышен стук поезда, идущего по железнодорожному мосту через Белую.

Зазевавшихся прохожих, не успевших дойти до своего дома, санитары укладывали на носилки, бинтовали и куда-то уносили. Таковы были условия учений. В мире было ещё неспокойно.

А мои мать и бабушка при каждом обострении мировой обстановки запасались мылом и спичками. Я помню, как большие куски коричневого хозяйственного мыла сушились на нашей печке.

Когда привозили в магазин муку, выстраивалась огромная очередь. Давали по три кг на человека. Мы были прикреплены к небольшому кирпичному магазинчику, который стоял рядом со школой № 14. Мать занимала очередь, а когда её очередь приближалась, бежала домой за нами. Нас укутывали, обвязывали шалями, сажали на санки и везли к магазину. Таким образом можно было получить муки побольше: на себя и троих детей. А наша семья состояла из шести человек.

Через несколько лет этот небольшой магазинчик закрыли, и мы стали ходить в магазин на углу улиц Новомостовой и Фрунзе, ныне Заки Валиди. На правой, чётной стороне улицы, в подвале одноэтажного деревянного дома был хлебный магазин. Каких только булочек там не было! Сдобные «Калорийные» с орехами и изюмом, обсыпанные сахарной пудрой по девять копеек. Большие плетёнки, простые и сдобные, тоже с орехами и изюмом, с сахарной пудрой по двадцать две копейки. Мать такой плетёный батон почему-то называла «хала». Были городские булки с хрустящим швом сверху посередине, были маленькие плетёные булочки и круглый белый хлеб по двадцать шесть копеек, который мы обычно покупали.

Когда отправляли кого-нибудь из нас детей за хлебом, то давали большую хозяйственную сумку, и мы покупали два пшеничных серых кирпичика по шестнадцать копеек и один белый круглый хлеб по двадцать шесть копеек. Семья у нас была большая.

А на противоположной стороне улицы, на самом углу, стоял продуктовый магазин, в котором можно было купить сахар, масло, колбасу... При этом магазине имелся подвал. Вначале там располагался овощной магазин, в котором мы покупали самое дешёвое лакомство – финики по семьдесят копеек за килограмм. А позже – молочный магазин.

И здесь же, неподалёку, на Новомостовой, стояла цистерна с разливным молоком.

Покупать хлеб и молоко было обязанностью детей.

Но по улице Фрунзе шёл грузовой поток машин, машины спускались на улицу Воровского и, сворачивая на мост через реку Белую, выезжали из города.

Светофоров не было. Бывали случаи, когда дети попадали под машину.

В те годы в магазинах города продавались натуральные продукты. До искусственных ещё не додумались. Да и необходимости, судя по всему, в этом не было.

Помню вкус и аромат сливочного масла на свежей плетёной булочке за пять копеек!

Кондитерские изделия в те годы привозили из Москвы, наша уфимская кондитерская фабрика «Конди» ещё не была построена.

Московские печенье, конфеты, шоколад были очень вкусными, но дорогими. Отец с зарплаты обычно покупал нам, троим детям, одну большую шоколадку на всех. И это был праздник! Помню бирюзовую обёртку и золотую белочку, изображённую на ней, с орехом в лапках, шуршащую серебряную фольгу и тонкий дразнящий аромат шоколада...

Позже, когда построили местную кондитерскую фабрику, она не смогла производить продукцию такого же качества, как московская. И мы ездили в Москву за любимым печеньем и шоколадом.

*  *  *

Когда я жила в двадцатом веке, мне хотелось жить в девятнадцатом. Мне казалось, что там была тихая размеренная жизнь, без суеты. Экология лучше, продукты чище, без нитратов. А сейчас, в двадцать первом, хочется назад, в двадцатый.

Да, надо было читать научную фантастику! А я её почему-то избегала. Проглотила в девять лет за один день всего Беляева, читала Герберта Уэллса, и ещё одного популярного фантаста из Японии, имя, к сожалению, забыла. И всё!

Кто бы знал, что двадцать первый век пойдёт по этому пути? Появились компьютеры, интернет, сотовые телефоны, роботы, искусственный интеллект, и они изменили ритм жизни, образ мышления.

В двадцатом веке обычный городской телефон был большой редкостью, стоял не в каждой квартире. И поэтому люди чаще общались. Но сколько же они времени тратили на то, чтобы куда-то съездить, что-то выяснить?

Наше детство проходило на улице и в библиотеках. Мы много читали. Книга нам открывала мир. И ещё мы любили кино!

В каждой семье были фильмоскопы и диафильмы, которые хранились в металлических и пластмассовых баночках. Диафильмы нам обычно показывал отец, проецируя изображение на вывешенную белую простыню, заменявшую экран. Ещё у нас дома были виниловые пластинки с детскими сказками и стихами, которые нам прислали родственники из Апрелевки, работавшие на заводе грампластинок.

Телевизоры стали появляться в наших домах лишь в начале 60-х годов. И были не в каждой семье. По вечерам люди ходили друг к другу «на телевизор». В комнате не хватало места, и потому сидели даже на полу перед самым экраном.

Мы выросли без весёлых забавных мультиков, которые с таким увлечением смотрели наши дети. Поэтому кинотеатры в нашей детской жизни играли такую большую роль. Мы все очень любили кино и не представляли без него своей жизни.

Каждое воскресение, в тот единственный день недели, свободный от занятий в школе, мы вставали спозаранку, чтобы успеть на первый сеанс, на который продавали дешёвые детские билеты. Родители выдавали нам по рублю дохрущёвскими деньгами. И мы, собравшись стайкой, отправлялись в поход по кинотеатрам. Обычно шли на тот фильм, на который удавалось купить билеты. Нам было всё равно, что смотреть, лишь бы побывать в кино.

Народу в кинотеатрах в то время было очень много. Выстояв длинную очередь и едва дотянувшись до окошечка кассы, мы важным голосом произносили: «Один, детский!» и, радостно сжимая в кулачке клочок синей бумаги, спешили шумной ватагой в зал.

Чаще всего мы ходили в кинотеатр «Октябрь». Он стоял на месте нынешней гостиницы «Агидель». Это был большой хороший кинотеатр с просторным фойе с колоннами, на которых были развешены большие портреты популярных киноактёров. Мы их с благоговением разглядывали, ожидая звонка и хрустя вафельным стаканчиком мороженого, которое было обязательным приложением к просмотру кинофильма.

Когда начали строить гостиницу «Агидель», кинотеатр «Октябрь» перевели в другое помещение по соседству, похожее на кирпичный сарай. Вход был с правой стороны, за аркой, по улице Ленина. А затем и вовсе закрыли.

В этом кинотеатре мы посмотрели много хороших фильмов. Но почему-то – в основном взрослые. Несколько раз смотрели цветной фильм «Над Тиссой» – про пограничников, «Партизанская искра», «В горах», «Звезда» – про Великую Отечественную войну.

Помню, как мы с подругой шли мимо сквера имени Сталина, в котором ещё возвышался посередине клумбы его памятник в полный рост. И я увидела на противоположной стороне улицы Ленина, на фасаде кинотеатра «Октябрь» огромный плакат с рекламой фильма «Война и мир» в американской постановке с Одри Хепберн.

На плакате была изображена прекрасная молодая девушка с огромными выразительными глазами в белом платье.

Афиша поразила наше воображение. Нам захотелось как можно быстрее посмотреть этот фильм, но на рекламе огромными буквами стояло: «Анонс!».

Летом часто ходили в парк имени Матросова в кинотеатр «Идель». В те годы были очень популярны индийские фильмы «Господин 420», «Бродяга» с Раджем Капуром в главной роли. Мальчишки из нашего двора распевали знаменитую песенку Раджа Капура:

Я одет, как картинка,

я в японских ботинках,

в русской шапке большой,

но с индийскою душой…

В этом же кинотеатре мы несколько раз смотрели очень запомнившийся нам, прекрасный фильм об Иоганне Штраусе «Большой вальс».

Любили ходить в кинотеатр имени Матросова. Там продавали самое вкусное мороженое в вафельных стаканчиках.

Мороженое было развесное. Продавщица в белом халате привозила его в двух металлических ящиках на колёсиках. В одном лежали хрустящие вафельные стаканчики, а в другом – само мороженое. Обычно пломбир за двадцать две копейки или молочное за девять копеек.

Очередь выстраивалась заранее и с нетерпением ждала, когда же начнут продавать.

Продавщица брала вафельный стаканчик и специальной ложкой наполняла его мороженым до верха, взвешивая на весах.

Счастливчики отходили от стойки, остальные нервно посматривали на них, боялись, что им не хватит.

Мороженое быстро заканчивалось, но оставался лом от вафельных стаканчиков, нежный, смуглый, хрустящий. Его отдавали мальчишкам, которые, дурачась, с радостью его съедали.

В те годы в кинотеатрах перед началом вечерних сеансов играл оркестр.

Как-то родители взяли меня с собой на вечерний сеанс в кинотеатр «Салават». Публика была взрослая и серьёзная. Детей было мало. Я не запомнила, какой мы смотрели фильм, но запомнила оркестр: небольшую полукруглую сцену и элегантного мужчину во фраке с отливающей золотом медной трубой в руке. Не помню, были ли там другие инструменты.

В кинотеатре «Салават» помимо партера был балкончик. На балкончик билеты продавали подешевле. В этом кинотеатре я впервые посмотрела фильм с запретом «До шестнадцати». В городе шёл нашумевший фильм «Развод по-итальянски» с Софи Лорен в главной роли. На рекламных щитах пестрели яркие, волновавшие наше воображение афиши. И мы всем классом удрали с уроков и пошли в кино. Мы учились в шестом классе, но нас почему-то пропустили. Мы сидели как раз на этом балкончике. Потом нам, разумеется, здорово досталось в школе!

Ещё в городе был кинотеатр повторного фильма. Он был расположен в Доме крестьянина на углу улиц Карла Маркса и Чернышевского, в старом, каком-то сумрачном кирпичном доме.

А в кинотеатр «Родина» мы стали ходить почему-то позже, в подростковом возрасте. И уже не гурьбой, а вдвоём с подружкой.

В этом кинотеатре тоже был свой оркестр. Он играл не только по вечерам, как в «Салавате», но и днём в выходные дни.

Там я постоянно испытывала острое чувство стыда за себя и за окружающих. Люди в зале ели, читали газеты, разговаривали – и никто из них не обращал внимания на оркестр. Когда заканчивалась очередная пьеса, в лучшем случае раздавались единичные хлопки. Но чаще вообще никто им не аплодировал.

Я запомнила лица двух оркестрантов: немолодую темноволосую женщину – скрипачку и мужчину – конферансье. Женщина в эти минуты так болезненно мучительно краснела и опускала глаза. А мужчина, приободрившись, – что ему оставалось делать? – объявлял следующий номер. И это повторялось изо дня в день.

Оркестровая музыка была всего лишь фоном. Все ждали звонка, возвещавшего начало фильма. Звонков было три. После третьего звонка гасили свет и начиналась демонстрация фильма.

«Родина» была кинотеатром высокого класса. В этом кинотеатре было три зала: красный, синий и зелёный. Хороший буфет. В фойе стояли стулья, на небольшой сцене играл перед сеансами оркестр. А на Новый год всегда устанавливалась прекрасная ёлка.

В этом кинотеатре в 70-х годах впервые в нашем городе демонстрировались фильмы с международного кинофестиваля. Текст зачитывал переводчик, сеансы длились по нескольку часов. Было интересно!

*  *  *

Мы жили в одноэтажных деревянных домах, но наше детство было украшено такими красивыми зданиями, как летний деревянный кинотеатр «Идель» в парке имени Матросова. Это было здание оригинальной архитектуры, белое, с резными украшениями, с интересными башенками. Оно как дворец возвышалось на фоне зелени. Летом в этом кинотеатре демонстрировали фильмы.

В парке имени Луначарского стоял памятник деревянной архитектуры – Летний театр. Но он уже не работал. Можно было зайти внутрь и посмотреть, как там всё устроено. Говорят, что зрительный зал стоял нетронутым и создавалось впечатление, что он ждёт своих зрителей. Но спектакли почему-то в этом театре больше не ставились. Можно было побегать по внешним балкончикам. Но мне не хотелось заходить в этот сумрак прошлого. Там была неживая тишина.

На месте «Октября» сейчас стоит гостиница «Агидель», а резной деревянный красавец «Идель» давно снесён. Да и парка имени Матросова тоже больше не существует.