№8.2024. Ирина Векка. Мне бы – любовь…

Шуба

– Мне бы длинную шубу, и я ‒ самый счастливый человек на свете! – вспомнила я слова подруги. Восемнадцать лет назад я удивилась. Шуба? Зачем? Мне бы – любовь…

Солнечный июль. Я с обручальным кольцом на пальце. Счастливая. На седьмом месяце беременности.

– Хочешь шубу посмотреть? – звонит мне мама. – Галька продаёт. Шуба ношеная, но в хорошем состоянии.

– А какой размер? – интересуюсь я, припоминая, что до беременности носила сорок второй.

– Не знаю. Галя, наверное, сорок восьмой носит, – ободрила мама.

– Пойдём, – соглашаюсь я, – не понимая, зачем мне мерить бэушную вещь.

– Она была длинная, – рассказывает Галя. ‒ Мне её обрезали и сшили капюшон.

На меня набрасывают шубу. Она прекрасно сходится на беременном животе. Блестящий, гладкий чёрный мех сияет на солнце. Я в тёплом просторном коконе. Провожу рукой. Приятный, шелковистый, уютный. Пахнет хвоей. Свежим снегом. Новым годом. Снимать не хочется. Новую шубу мне точно не купить приблизительно никогда.

– Ушить можно, – уверяет меня мама.

– Это я сейчас её за тридцать предлагаю, – говорит Галя, – а через месяц на десять тысяч дороже продам.

Покупаем.

Зимой мы унесли её швее. Уменьшили на три размера. Из обрезков я попросила сшить поясок.

Пояс получился широкий и короткий. Смешно торчали шлёвки по бокам шубы. Пришлось менять крупную блестящую цыганскую пуговицу, ушивать растянутую петельку, менять застёжки. Зашивать прорехи. Отряхивать комбезик сына от лезущего во все стороны чёрного меха.

Смотреть на себя в зеркало в этой шубе я не могла. Казалась себе гопником, который отобрал её у кого-то поменьше. Коротенькая, узенькая. Стоило только поднять руки вверх, как швы трещали, приходилось зашивать дыры чуть ли не после каждой прогулки. Когда я надевала рюкзак, спереди шуба расходилась и между пуговиц торчал свитер. Пыталась продать, но никто не купил.

Я взяла пуховик по распродаже. Симпатичный, приталенный. В нём было жутко холодно при минус одном градусе. Тонюсенький, продуваемый насквозь. Казалась себе пушинкой на ветру. Перья лезли во все стороны. Особенно заметно это было на моём любимом чёрном кардигане. Коллеги заботливо снимали пух с моих плеч.

Пуховиком я задела торчащий из шкафчика гвоздь, и месяц не ношенный пухан был распорот на спине и заштопан.

В минус тридцать шесть я бегу на работу в своей старой маленькой шубе, которая расходится спереди, коротка снизу и трещит по швам. Очень тёплая шуба с капюшоном. Из-под неё торчат серо-чёрные джинсы с начёсом и грубые зимние ботинки на плоском ходу. Чувствую себя бандитом.

Почти год я работаю на заводе, и мне платят более-менее сносную зарплату. Стала задумываться, купить ли мне пуховик и, глядишь, на новый диван денег наскребём, или длинную тёплую шубу с капюшоном.

За несколько дней до Нового года нам говорят о сокращении. Иду, ошарашенная, через проходную завода.

– Элита выходит. Даже не здоровается, – говорят охранники.

– Элита,– мысленно повторяю я. – Заштопанная.

Закидываю на спину рюкзак и слышу привычный треск рукава.

Небо

Они шли без зонтов. Мелкий дождь то моросил, то давал передышку. Из палисадника пахло мёдом, и казалось, что к этому аромату примешиваются ноты корицы. В магазине купили только самое дешёвое и необходимое.

Неделя до зарплаты. От нехватки денег казалось, что чувство голода разрастается ещё сильнее, хотя дома в морозилке были грибы и минтай. Хотелось скупать всё съедобное – слоёные уголки с яблоками, ветчину, сыр, черешню и помидоры.

Дождаться бы, когда поспеет черёмуха, и катать на языке красные ягодки – сладкие, вяжущие, витаминные!

Оба работали полный рабочий день и радовались, что даже в кризис получали полную зарплату. Зарплаты хватало на продукты и оплату коммунальных услуг. На отпускные можно было провести четыре дня на базе отдыха у местного озера в заплесневелых картонных домиках с удобствами на улице. Стабильность. У них всегда были крыша над головой и варёные макароны в холодильнике.

В аптеке она спросила, сколько стоят лекарства и витамины, которые выписал ей врач.

– Спасибо, не надо. Очень дорого, – решила она. Неделя до зарплаты. А уж потом она хотя бы половину назначенного точно купит.

Периодически они возвращались к дискуссии о том, что в прошлом сделали неправильный выбор – не там учились, не на тех учились, не туда устроились работать, не обзавелись нужными связями. И только об одном они не сожалели никогда – о том, что выбрали друг друга.

У них была одна комната и один диван. Когда они ссорились, некуда было уходить, и ночью они всегда встречались на диване.

В выходные беличье колесо останавливалось, и ненавистный будильник отдыхал.

В настежь открытое окно, свободное от москитной сетки, жалюзи и занавесок, врывалось небо – синее, объёмное, глубокое, как океан. В небе кружил тополиный пух, легко выписывая волны и набирая высоту. От этого ощущения необъятного неба и невесомого пуха казалось, что всё ещё впереди, что всё можно начать с начала, что они – такие же свободные и легкие на подъём.

Как в детстве, когда лежишь на крыше летней кухни, смотришь на летящие облака и птиц, всеми лёгкими вдыхаешь тёплый воздух, мысленно обводишь рукой контуры пушистых кустов, делающих пространство выпуклым и многомерным. И чувствуешь, что счастье в тебе, и в воздухе, и в солнце, и в траве, и что весь мир – твой и он прекрасен! И это счастье обязательно нужно кому-то показать, с кем-то разделить, как свежую краюшку хлеба с воздушным мякишем и хрустящей корочкой.

В такие моменты они не жалели ни о чём. У них были и крыша, и небо, и хлеб, и они были друг у друга.

Смерть и Дружок

Стоит Смерть у теплотрассы, хочет щенков у бездомной суки забрать. Собака рыжая, худющая, дети её Линдой назвали. Лежит, дышит тяжело. А щенята сосут молоко и похрюкивают. Чует Смерть, здесь ещё кто-то есть. Как будто наблюдают за ней. Замахнулась она косой, а Любовь тут как тут.

– Зачем, – говорит, – ты палкой своей трясёшь. Малышам ещё жить да жить!

– А чего нищету-то плодить? – отвечает бестия. – Будут в мусоре рыться, прохожих кусать, болезни разносить. Блохастые, глистастые, тьфу…

– А я их в хорошие руки пристрою, – улыбнулась Любовь и превратилась в ребёнка. Бежит по улице и к прохожим обращается: «Дяденька, вам щенка не надо? Тётенька, возьмите щенка! Хорошие щенки, милые такие! Возьмите, пожалуйста!»

Смерть исподтишка поглядывает да ухмыляется. А Любовь бегала почти целый день, да всех щенков и раздала. Идёт, счастливая, вприпрыжку, песни под нос намурлыкивает.

Через два года стучится Смерть к Любви и предлагает прогуляться. Достаёт из бордовой косметички зеркало событий и показывает, что со щенками стало. Первого машина сбила, второй от чумы умер. Третий тонущую девочку спас, за волосы её вытащил, а теперь не нужен никому. В садах от голода подыхает. Дачный сезон закончился, и хозяева не приезжают больше.

Любовь и Смерть вошли в калитку сада, облысевшего от осеннего холода. Мелкие жёлтые листья покрывали перекопанную землю. Собака еле стояла на ногах, с надеждой поглядывая на дорогу сквозь редкие зубы забора.

– Вот этого я сейчас заберу, – Смерть глянула на исхудавшую псину. Глаза мутные, шерсть свалялась комочками, налипший репей щетинился серыми ёжиками.

Любовь заплакала:

– Не трогай, не надо! Я его накормлю! Куда-нибудь да пристрою.

– Пристроила уже, спасибо! – гаркнула Смерть. – Нет больше тебе доверия. Ты использовала свой шанс. Теперь моя очередь.

Смерть махнула косой, Любовь только ойкнуть успела. Судорожно дёрнулась собака и завалилась на бок.

– Ко мне, Дружок! – Смерть поманила рукой.

От рыжего неподвижного тела отделилась тень и понуро поплелась к новой хозяйке. 

– И что ты будешь с ним делать? – поинтересовалась Любовь.

– Себе оставлю! – радостно ответила Смерть. – Он был верным другом своим хозяевам, теперь будет мне служить.

– Зачем он тебе? – возмутилась Любовь. – Ты же никого не любишь и заботиться ни о ком не умеешь.

– Ты знаешь, когда я увидела в первый раз этого щенка, мне почему-то захотелось его погладить и домой отнести, – тихим грустным голосом зашептала собеседница. – Но я же Смерть, мне неприлично нежности разводить да живность привечать. Моё дело – косой махать, души из тел вытряхивать. Иначе кем я тогда стану, если всех жалеть начну? Руководство узнает, так уволит ещё. А я своей работой дорожу. – Смерть оглянулась по сторонам, опять показалось, что кто-то за ней наблюдает. Она нервно передёрнула плечами, но продолжила: «Из доброго Дружка после моего перевоспитания получится отличный злой призрак. Помогать мне будет. Косу мою находить, если вдруг где забу…»

– Смотри, – перебила её Любовь, – машина едет. Это хозяева про Дружка вспомнили, еду везут. Поторопилась ты, ему ещё жить да жить.

Любовь со Смертью в кустах притаились и смотрят, что же будет. Вышли хозяева из машины. Увидели мёртвого Дружка. Поахали, поохали, завернули в тряпку и повезли закапывать. Больше всех пятилетняя девочка расстроилась, которую пёс спас. Долго рыдала, успокоиться не могла.

А тень собаки за хозяйской машиной побежала, видимо, по привычке. Но Смерть цыкнула на неё и скомандовала: «К ноге! Теперь я твоя хозяйка. Эти обормоты бросили тебя. Голодом заморили. И это после всего, что ты для них сделал! Глупая, жалкая псина».

Предчувствие не обмануло Смерть. Ощущение покалывающего тепла нарастало. Да и Любовь подозревала, что за ними кто-то следит. Невидимый огонёк щекотал мурашками.

И тут показался Он. Любовь от восторга аж дыхание затаила. Будь у неё больше свободного времени, она бы за ним по пятам ходила. Красивый, светловолосый, сероглазый, с большими пушистыми крыльями. Так и хотелось погладить белые перья, прикоснуться к сияющему нимбу, подержаться за руку.

– Какого чёрта, ой, – споткнулась Смерть, – какого ангела сюда принесло?

– Такого, который не позволит тебе полномочия превышать, – уверенно ответил белокурый юноша.

– И что же я такого натворила? – хотела нагло сказать Смерть, но вместо этого тон получился виноватым.

– Зачем ты себе душу присвоила? – возмутился ангел.

– Да, ладно, это ж не человек, всего лишь пёс бездомный, – попыталась оправдаться Смерть.

– Человек или животное, нечего самоуправством заниматься. Одну жизнь раньше времени забрала, другую продлишь. Я думаю, это будет долгая жизнь девочки, которая горевала о псе. Она станет ветеринаром и поможет многим созданиям. А ты, Дружок, отправишься со мной.

Он поманил пса, и тень радостно подбежала к нему. Ангел взял Дружка на руки и исчез.

– Эх, – вздохнула Смерть, – такую душонку упустила.

– Ах, – вздохнула Любовь, – и почему я сегодня не надела самое красивое платье? Белое, кружевное.

– Да ну тебя, – фыркнула Смерть, подумав о том, что и она сегодня не в самом лучшем виде. Надо было хоть кудри закрутить.

Ангел высадил растерявшегося Дружка на поляну, покрытую мягкой зелёной травой. Там его уже ждали мама Линда и братья, весело виляя хвостами. Дружок никогда в жизни не был так счастлив. Ну, разве что в самом детстве, когда сосал мамкино тёплое молоко.

То, что ты хочешь сказать

Во дворе в припаркованном белом авто мелькнул силуэт мужчины. Лиза пригляделась – нет никого, машина пустая. Она шла домой, разглядывая кленовые подвески-ниточки, берёзовые серьги, осыпающиеся трухой, и жёлтые фонари одуванчиков в яркой, свежей траве. Боковым зрением заметила двух пробегающих собак, но они быстро исчезли. На крыше красовалась сорока. «Сорока – настоящая», – различила Лиза.

Дома встречала кошка Симка – пятнистая, тёплая и живая. Её тарахтение успокаивало.

Лиза встала под душ, то прибавляя горячей воды, то холодной. От контрастных обжигающе-леденящих струй сбивалось дыхание, и сердце ходило ходуном. Она взвизгнула, когда за шторой мелькнула тень.

– Ну, можно мне хотя бы помыться спокойно? – с обидой выговорила Лиза.

– Я подожду за дверью, – просипел мужчина.

Лиза накинула белый халат и прошла в кухню. Бросив в кофе щепотку корицы и съев дольку шоколада, она решилась: «Рассказывай!»

– Я не хочу говорить, от чего умер, – сказал бледный мужчина с тёмными кругами под глазами.

– Я у тебя и не спрашивала, – съязвила Лиза. – Что тебе нужно?

– Я хочу, чтобы ты поговорила с моей девушкой Сашей. Мне нужно перед ней извиниться. Никогда в жизни я не просил у неё прощения. Если был виноват, покупал цветы и торт.

– У меня спина болит. Продуло на работе. Планирую весь день валяться на диване с книжкой, – сказала Лиза, пытаясь повращать шеей.

– Я не могу вылечить тебе спину. Я не был врачом. Пожалуйста, помоги мне! Меня скоро похоронят. Нужно успеть.

– Ладно, – обречённо согласилась Лиза. – Куда идти? Может, просто позвонить твоей подруге? Номер помнишь?

– Она не ответит на незнакомый номер.

– Тогда отправим ей сообщение в соцсетях.

– Она не пользуется соцсетями. Тебе придется ехать в траурный зал. Если не успеем, тогда сразу на кладбище.

Лиза достала из морозилки кубик льда и приложила ко лбу.

– Как тебя зовут? – спросила она призрака.

– Денис. Лепнин.

– Лепнин, жди меня на улице через полчаса. Я не могу собираться, когда ты ходишь за мной по пятам.

Симка запрыгнула к Лизе на коленки. Лиза гладила кошку, пытаясь успокоиться. Но воспоминание не отступало. На удивление жаркий июнь. Они с Мишей летят на машине с озера. Грохочет гром, и сияющая сеточка молний прорезает небо. Мелкие брызги дождя летят через открытое окно. Неожиданный удар со встречной, и Лизу выбрасывает из машины. Но она не чувствует боли и летит не вниз, а вверх. Её уносит в небо. Она видит, как Миша тоже взмывает ввысь, пытается схватить её за руку. Лиза тянется к нему, но не может достать. Лёгкие, невесомые, они не могут сопротивляться потоку воздуха и улетают, как воздушные шары.

Лиза попадает в пустую белую комнату.

– Ты хочешь вернуться? – звучит вопрос где-то внутри.

– Да. А где Миша?

– Ты его увидишь, – отвечает кто-то невидимый.

Пол в комнате становится стеклянным, прозрачным. Лиза видит сквозь него больничную палату и своё тело с пуповиной капельницы. Лиза топает ногой, стекло трескается, и она падает в палату. На койку. В своё тело.

Тупая боль долбит в шею и лопатки, ноют кисти рук. Миша стоит перед ней бледный, прозрачный, с ранкой на лбу.

– Лизонька! Лиза! – он не может подобрать слов. – Живи!

Лиза тянет к нему руку, но капельница мешает.

– Миша! – шепчет она.

– Лиза, живи! – кричит Миша и поднимается под потолок.

У дороги за городом стоит памятник с венком. Для Лизы каждый раз испытание – проезжать мимо. Начинает жутко болеть голова и всегда повторяется полёт, как будто душа вырывается из тела. Рядом летит Миша, они пытаются схватиться за руки, но не могут, и Лиза снова оказывается в своём теле.

Лиза собралась и вышла во двор.

– На удивление тёплый май, – она стянула ветровку, щурясь от солнца.

– Наконец-то! – нервно прошипел Лепнин. – Мне показалось, что ты передумала и никуда не пойдёшь. – Меня уже везут на кладбище.

– Вон Саша! – показал он на заплаканную девушку. – Подойди к ней, и скажи...

– А она мне поверит? – перебила Лиза.

– Ннн…наверное, нет. Но ты попробуй. Я помогу.

– Давай лучше я напишу всё, что ты хочешь сказать, – Лиза достала из сумки блокнот и ручку.

– Ты так уже делала? – удивился Лепнин.

– Да. Несколько блокнотов исписала. Мне так проще, чем пытаться всё объяснить незнакомым людям. И мне не приходится много взаимодействовать с ними. Для интроверта это легче.

– Можно вас? – Лиза отдала Александре исписанный с двух сторон листок в клеточку.

Александра читала прощальное письмо, Лепнин кружил возле неё. Его тянуло вверх. Он улетал.

– Всё как обычно, – ворчала Лиза, пробираясь к Мишиной оградке, – даже спасибо никто не скажет.

Невысокий куст за оградой, ещё не успев выпустить молодую листву, покрылся белой шапочкой лепестков. Перед ним мелькнул силуэт Лепнина.

– Ты что-то забыл? – удивилась Лиза.

– Тебе попросили передать, – сказал он, сдувая белые лепестки на лавочку.

Лиза подошла поближе и прочитала сложенные из лепестков слова: «Лиза, живи!»