№12.2023. Марина Соловьева. Уши

Я полюбил её за уши, ну, может, не сразу полюбил, но обратил внимание точно. Она сидела передо мной на лекции, и я никак не мог приспособиться, чтобы нормально и полноценно всё видеть. Уши загораживали то доску, то лектора. Я ещё некоторое время пытался смещаться в разные стороны и что-то слушать, но взгляд снова возвращался к ушам. Они торчали из волос почти перпендикулярно, удивляя замысловатыми изгибами, просвечивали на солнце, отливали розовым цветом и привораживали. Все сосуды контурировались настолько чётко, что при желании по ним можно было изучать систему их кровообращения. Я даже не заметил, как окончательно потерял нить лекции и целиком переключился на впереди сидящие уши.

– Интересно, как с такими локаторами можно существовать, не боясь взлететь? Уши, как крылья! – прошептал я Сене Митькину – своему верному другу и соседу по комнате в общаге мединститута.

Сеня был слегка полноватым здоровяком, известным балагуром и шутником. Казалось, что его знают все вокруг. Он всегда был в гуще событий, особенно когда это касалось праздников и веселья. Какими-либо выдающимися способностями Митькин не обладал, учился очень средне, но для этого у него был я – всегда готовый прийти на помощь в трудную минуту. Я уверенно шёл на красный диплом, не прилагая к этому никаких особых усилий, был старостой кружка хирургов и мечтал стать лучшим в этой профессии.

– Вместо парашюта такие уши тоже можно использовать, не разобьёшься! – хохотнул в ответ Митькин. – С такими ушами и на лодке против ветра фиг выгребешь!

– Наверное, у неё было нелегкое детство, и уши постоянно драли! – закатил я глаза к потолку.

– Говорят, форма ушей повторяет расположение плода в утробе матери. Прикинь, у кого какие уши, тот так себя там и чувствовал. Нелегкое время было для барышни, – театрально вздохнул и тут же подмигнул всезнающий Митькин, а потом полушепотом добавил: – Новенькая это, Ксюшей зовут. В общежитии в соседней с нами комнате теперь живёт. А у Ксюши, а у Ксюши выросли большие уши! – он оттопырил двумя руками свои уши и вытаращил глаза, состроив такую физиономию, что я чуть не рухнул под стол.

Веселье и обмен остротами был в полном разгаре, когда я свернул трубочку из тетрадного листочка и аккуратно пощекотал впереди сидящей девушке левый «лопух». Хозяйка ушей резко обернулась ко мне, и я увидел огромные бездонные синие глаза, в которых утонул сразу, пропал бесповоротно и навсегда.

– У наших ушки на макушке! Чуть солнце осветило пушки и леса синие верхушки, французы тут как тут, – блистательно цитировал классика Митькин, а я смотрел в эти глазищи цвета моря и не мог пошевелиться, пока не получил ощутимый тычок в бок.

Уши по-­прежнему торчали из её волос, но если сзади это выглядело смешно и напоминало Чебурашку из известного мультика, то спереди всё выглядело совсем иначе: уши добавляли девушке невероятной милоты, нежности, трогательности и какой-­то незащищенности. Мне сразу расхотелось шутить на эту тему, в голове всё прыгало и скакало, а я продолжал утопать в этих глазах и не понимал, что мне теперь со всем этим делать.

– Бабушка, а почему у тебя такие большие глаза? – выдавил я из себя.

– Это чтобы лучше видеть тебя, – улыбнулась в ответ незнакомка.

– Бабушка, а почему у тебя такие большие уши? – бессовестно вклинился в разговор Митькин, и мне сразу захотелось его придушить.

– Это чтобы лучше слышать тебя, – ни секунды не смутившись, ответила Ксюша, не переставая смотреть на меня.

– Бабушка, а у тебя такой большой нос, потому что мы слоны? – подвел итог разговору Митькин под наш общий хохот и шум, извещавший о конце лекции.

Я и не заметил, как моя жизнь полностью впала в зависимость от этих прекрасных глаз, как я начал называть её уши ушками, а их обладательница прочно заняла место рядом со мной и стала для меня Синеглазкой, Ушаночкой и Ушастиком. Она же в ответ называла меня Шаманом из-за моего своеобразного разреза глаз, чуть опущенных с наружного края. «Славная парочка – Шаман и Ушаночка!» – шутил я, а руки так и тянулись к её теплым, мягким и нежным ушам. Хотелось к ним прикасаться, даже сворачивать в трубочку и целовать, что я без конца и делал.

Пытаясь сразить Ксюху своим остроумием, я немедленно нарек себя её ухажером, а если точнее, то ухо­жором и начал изображать пожирание её ушей. Ксюха хохотала и совсем не обижалась – видимо, за годы бесконечных шуток и подколок она выработала иммунитет на всё, что касалось этой темы. Она весело отвечала, что на её уши очень удобно вешать лапшу, а всё потому, что ей на ухо наступил в детстве медведь, потом разводила руками и добавляла: «Вы же видели мои блинчики! Кто ещё мог наступить, как не он?»

Митькин со своими шутками всегда был рядом. Ну а где ж ему ещё быть, моему закадычному другу. Он был в курсе всех наших сумасшествий, желаний, переживаний, любовных страстей и планов на будущее.

– А ты слышал, что женщины любят ушами? – ухмылялся Сеня, слегка присвистывая. – Представляю, как тебе везёт!

– Да. Вот все влюбляются по уши, а я, похоже, влюбился в уши, – парировал я.

– А ты знаешь, что у женщин самая чувствительная эрогенная зона – это уши? – не сдавался Митькин и развивал эту тему, пока я его не щелк­нул по носу.

Жизнь кипела, неминуемо приближалась сессия, а Ксюха вдруг засобиралась домой по каким­-то срочным делам. Я особо не выпытывал причину, ну надо, так надо.

– Я хочу поговорить с тобой, – сообщила она задумчиво перед отъездом. Я чмокнул её в мягкое податливое ухо и приготовился слушать. В этот момент дверь её комнаты распахнулась, и влетел Митькин с тортом в руках, шампанским и кучей разноцветных шаров.

– Поздравляю с днём рождения! – заорал он, включая все резервы своего баса.

 – А у меня день рождения только через месяц! – Ксюха удивлённо взмахнула густыми ресницами и улыбнулась.

– Да? Ну и ладно, зато как красиво! – привычно захохотал Митькин и эффектно отпустил шары из рук.

Они плавно взлетели и зависли под потолком, сразу преобразив унылую общаговскую комнату и наполнив её радостью. «Умеет же создать атмосферу этот чертяка, ну настоящий человек-праздник!» – пронеслось в голове, и я с благодарностью хлопнул Митькина по плечу в тот самый момент, когда он на дорожку открывал шампанское. Мощная струя неожиданно вырвалась, окатив брызгами лучшего открывальщика бутылок общаги медицинского института, а также стены, шары, мои брюки в том самом месте, где следы влаги выглядят неприлично, и любимые ушки. Прощание было шумным, ярким и, как всегда, запоминающимся.

Ксюхи не было достаточно долго, а может, мне просто так показалось. Она ссылалась на какие-то неотложные дела и обещала сюрприз при возвращении.

Я увидел её издалека, узнал по походке. Но чем ближе Ксюха подходила, тем больше я сомневался, она ли это. Приготовленная мной песня про крылатые уши-качели, которые «летят, летят, летят», застряла в горле. Я глазам своим не верил: моих ушей не было! Вернее, они были, но совсем другие, уже не мои, а плотно прижатые к голове, как будто изменившие даже свою форму. Я судорожно искал объяснения, пытался соображать быстрее, но всё время притормаживал, не сводя глаз с ушей. «Что это? Пластика? Сделала операцию? Интересно, глаза тоже поменяла?» – проносились мысли с жутким гулом. Откуда взялся этот гул? Как будто товарняк летит на бешеной скорости по извилинам мозга, мотая вагоны в разные стороны. Почему товарняк? Потому что пассажирские поезда ездят гораздо аккуратнее!

В голову лезли какие-то глупости. Я попытался сосредоточиться, стараясь справиться с нахлынувшими эмоциями, и посмотрел ей в глаза. Они по-прежнему были синими. Она стояла так близко, что можно было различить мелкие темные крапинки, придающие её глазам неповторимость и выразительность. Я смотрел и не мог разобраться, что же изменилось ещё. Изменился взгляд. Он стал твердым и уверенным. Вместе с ушами куда-то делась трогательная незащищённость, притягательность и непосредственность. Я в который раз оглядывал её, такую долгожданную и совершенно чужую. Она сделала себе стильную короткую стрижку, покрасила волосы в непривычный тёмный цвет, открыла и как будто выставила новые уши напоказ.

А во мне с этого момента что-то обломилось и стало умирать. Да, именно так я это чувствовал. Мне хотелось спрятаться на время в кокон и всё это переварить. Я не понимал, что со мной происходит. Уходило что-то важное, а я не пытался это удержать. Может быть, Ксюхи просто долго не было, и мы успели отвыкнуть друг от друга, может, я не смог быстро перестроиться и принять этот её новый образ, не знаю, но что-то со мной явно было не так. Я не могу сказать, что разлюбил её, но определенно скис и стал невольно отдаляться. Она пыталась со мной поговорить, но я не слушал и увиливал от разговора. Я сначала пытался разобраться в себе, а потом и пытаться перестал, ссылаясь на начало трудной сессии. Во мне что-то определённо изменилось. Глупо полагать, что любовь ушла вместе с ушами, но мне всё чаще приходила в голову именно эта мысль.

В тот злополучный предновогодний день у меня всё не заладилось с самого утра. Сначала я опоздал на занятия по хирургии, и тему моего доклада для выступления на Всероссийской студенческой конференции, который у меня был уже почти готов, отдали Митькину. Потом оказалось, что я где-то потерял билеты на новогодний бал, причём не только свои, но и ещё половины группы. В автобусе я напоролся на контролёра, и выяснилось, что мой проездной билет, который накануне одолжил у меня Митькин, так у него и остался. И я, с позором взятый контролёрами в кольцо, проехал с ними до конечной остановки для оплаты штрафа.

До общежития я добрался в отвратительном настроении, голодный и злой. А там всё было в огнях и гирляндах, всё как полагается: ёлка, музыка, веселье. Нарядные оживлённые девчонки нарезали салаты и накрывали на стол. Хохочущий над моими злоключениями Митькин уже принял на грудь пару рюмашек и веселил публику. Последней каплей была моя новая жемчужно-белая отглаженная рубашка, красующаяся на его крупногабаритной фигуре.

– А что, смотри, как на меня села! – оглаживал он себя, крутясь перед зеркалом. – Идёт же мне! Подлецу всё к лицу! Ну тебе же для друга такого дерьма не жалко! Я же с тебя не последнюю рубаху снял, дружище! А я себе в ней очень нравлюсь! Может, наконец-то, и невесту найду! – веселился Митькин.

Я психанул, вылетел из комнаты, громко хлопнув дверью, и чуть не сшиб нарядную, весёлую и абсолютно новую Ксюху. Она была очень красивая, с ярко подведёнными глазами, с конфетти в волосах, уложенных тоже по-новому. Она была вся такая новогодняя и праздничная, в полной противофазе со мной и моим настроением.

– Мне нужно поговорить с тобой, – в очередной раз начала она.

– А мне не нужно! – заорал я в ответ, вложив в крик все беды сегодняшнего дня, мимолётом заметив, как наполняются слезами её синие глазищи, и помчался прочь. 

На новогоднем вечере я напился как свинья, и это было объяснимо. Пока были силы, я выдавал странные и очень активные танцы, взмахивая одинаково бодро всеми частями тела, что-то кричал и даже пел. Ксюха ко мне больше не подходила. Я видел её мельком, то стоящую у окна, то разговаривающую с Митькиным. Судя по доносящемуся из угла его глуховатому хохоту, он рассказывал нечто смешное. В медленных танцах я сливался с теми барышнями, которые оказывались рядом. Мой отрыв шёл по нарастающей. Я разливал вино всем, кто оказывался рядом, и не забывал себя. Не помню, в какой момент рядом со мной оказалась здоровая коренастая девка с санитарного факультета по кличке Кобыла. В её лице и правда улавливалось что-то лошадиное, а мускулистые крепкие ноги завершали образ. Вися на моей шее, она поделилась, что никогда в жизни не чувствовала себя такой красивой и сексуальной, и поинтересовалась маркой вина. Я сконцентрировал остатки сознания, тоже нашел её прелестной и понял, что ещё выпить и запомнить это волшебное вино мне просто жизненно необходимо.

Утром я проснулся от лязга ключа, открывающего дверь. Я открыл глаза и стал медленно соображать, где нахожусь. Рядом со мной, на одной подушке, тихо похрапывая с открытым ртом, возлежала раздетая Кобыла.

– Проходи, не стесняйся, тебе соли или сахара надо, забыл? – от жизнерадостного голоса Митькина у меня застучало в висках.

Я повернул голову и сразу увидел Ксюху. Она успела только переступить порог и стояла в странной нелепой позе, как будто первый шаг сделать успела, а второй забыла. Она смотрела, не мигая, в мои глаза так, что я не мог пошевелиться. Глаза её потемнели и больше не казались синими.

«Не сыпь мне соль на рану, не говори навзрыд, не сыпь мне соль на рану, она еще болит…» – пел Митькин в поисках соли в нашем отгороженном шкафом кухонном пятачке. Ксюха молча развернулась и вышла.

– Ты куда? – закричал ей Сеня и выглянул из-за шкафа с солью в руках.

– Ты какого черта припёрся, да ещё вместе с ней? – заорал я и сделал попытку вскочить, но в голове сразу застучала тысяча злобных дятлов, разбилась тысяча стёкол и начал разгоняться поезд с мотающимися вагонами. – Соль им с сахаром понадобились, ни раньше, ни позже!

– Откуда я знал, что ты всё еще возлежишь тут в объятьях нимфы? А жизнь, знаешь, вообще не сахар! – как-то непривычно сухо ответил Митькин.

– Утром после куража я похожа на моржа! – Кобыла перестала храпеть, без стеснения вытянула из-­под одеяла свою мышцастую ногу и встряла в разговор. – Теперь, как порядочный человек, ты обязан на мне жениться!

– А это ещё кто? – удивился или просто сделал такой вид Сеня.

– Конь без пальто! «Все мы немного лошади!» – захохотала в ответ Кобыла.

– Не думай, он с алкоголем не дружит, только так, иногда связь поддерживает! И человек хороший, добрый, – тут же в своей привычной манере начал рекламировать меня Митькин.

Настроение моё было – начать писать предсмертную записку.

– Не печалься, ты же снова по уши влюблен, а это здорово! – хитро подмигнул верный друг и хранитель всех моих тайн. – Могу за нарзанчиком сбегать, если что!

– Просто по уши в дерьме! Тону! – печально подвёл я итоги вечера и почему-то посмотрел на уши Кобылы. Они были маленькие, круглые, плотные, с какими-то пупырышками и до них совсем не хотелось дотрагиваться.

После новогодних праздников Ксюха не вышла на учёбу. Я никого ни о чём не спрашивал, терпел около недели. Потом не выдержал и пошёл в деканат. Там сказали, что она забрала документы, так как приняла решение переводиться в институт в другой город, поближе к дому. Я больше не стал её искать, взыграло самолюбие. Как можно было уехать, даже не простившись со мной? Не поговорив, не выслушав меня, не разобравшись? Значит, не любила. Ну, увидела эту Кобылу в моей постели – и что? Как она тут очутилась, да ещё и раздетая? Я такой пьяный был, что помню только, как Митькин нас обоих под мышками дотащил и скинул в эту чертову кровать. Больше чем уверен, что ничего у меня с ней и не было, кроме совместного храпа на одной подушке.

Ксюху я больше никогда не видел. Чем больше времени проходило, тем больше я понимал, что совершил чудовищную ошибку. Каждая женщина, приходившая в мою жизнь, не выдерживала сравнения с ней. Я, как Киплинг, помнил трех женщин – первую, последнюю и единственную. Она оказалась единственной. Многократно я порывался начать искать её, но всякий раз что-то останавливало: может, неуверенность или чувство вины, может, некрасивость произошедшего, боязнь влезть в её новую жизнь. Не знаю.

Ещё во время учебы у Митькина было очень удачное выступление с моим докладом на самой престижной студенческой конференции страны. Он тогда даже вышел в финал, получил грант и ездил на стажировку в Америку. Помню, как мы с ним несколько ночей не спали, пытаясь в короткие сроки привести текст в соответствие с международными требованиями и сделать все необходимые слайды. После этого успеха Сеня получил предложение на ординатуру в хорошей клинике Петербурга. Уехал и пропал. И никакой информации, никто ничего о нём не знал.

Зато Кобылу я вижу часто. После своего санитарного факультета она занимает неплохую должность в Роспотребнадзоре и регулярно с умным и серьезным видом проверяет клинику, где я работаю все последние годы. Она всё так же чересчур энергична, всегда бодра и весела. При встрече, когда никто не видит, может меня ущипнуть и с пришептыванием и придыханием напрячь фразой: «А помнишь… Я точно знаю, что никакое моральное удовлетворение не может сравниться с аморальным!»

Я работаю пластическим хирургом. Не заведующим отделением, не главным врачом, а просто хирургом, как и мечтал когда-то. Я хороший врач, и об этом сразу сообщает интернет, стоит только его спросить. Я получаю удовольствие от работы, а мои пациенты удовольствие от результатов. Попасть ко мне на приём не так просто, всегда существует очередь и лист ожидания.

В тот день был большой приём. Зашла администратор и сообщила, что со мной хочет поговорить мой давний товарищ, у которого очень ограниченное время пребывания в нашем городе. Я вышел из кабинета и огляделся. По коридору мимо меня, смотря по сторонам, прошла девочка лет двенадцати в красивом брючном костюме цвета бирюзы. Я невольно посмотрел ей вслед, и вдруг меня пронзило, прострелило с ног до головы. Уши! Я увидел ее уши – крупные, перпендикулярно торчащие из-под волос, до боли знакомые. Именно в этот момент из окна стрельнул солнечный луч, и уши заиграли розовым цветом и даже стали просвечивать. Я впал в оцепенение, но тут со стороны послышался знакомый басок с хохотком:

– Нас не ждали, а мы явились! – рядом со мной из ниоткуда возник улыбающийся Митькин. Слегка потолстевший, раздобревший, но всё такой же веселый и жизнерадостный. – Вот, дочь привёз, уши поправить! Говорят, что ты лучше всех умеешь это делать. Беда с этими ушами! Всю лапшу на них собирает!

– Куда же ты пропал, Митькин? Все встречи курса проигнорил, – не отрывая глаз от просвечивающих ушей, спросил я скорее по инерции, для поддержания разговора.

– А зачем? Счастливые и успешные люди никому не интересны, даже психотерапевтам, – расплылся в улыбке Митькин и окликнул бирюзовую девочку.

Она порывисто, даже немного резко обернулась, и я узнал знакомую улыбку, не оставля­ющую сомнений. ...Полузабытый товарняк загудел внутри... Девочка подошла ближе, я слегка нагнулся и заглянул ей в глаза. Я ожидал увидеть бездонное синее море, но моря не было. Глаза были совсем другие: карие, с чуть опущенными наружными уголками, определённо знакомые или напоминающие кого-то… Ответ пришел мгновенно и отозвался глубокой и абсолютной тишиной в моей голове, как будто мой летящий грохочущий поезд неожиданно исчез, пропал в другом измерении...

Это были мои глаза…