№7.2023. Андрей Голубев. Невыдуманные рассказы

Дядя Тима

Пятый лагерь…

Наш барак…

Дядя Тима

Барак наш – одноэтажное деревянное строение – имел два крыла с отдельными входами и коридорами – каждый на пять комнат. Причём нумерация жилищ шла справа налево.

Находился он в поселке Ново-Александровка, именуемом в простонародье Пятый лагерь, по названию зоны, известной тем, что там этапом содержалась исполнительница русских народных песен Лидия Русланова.

Дядя Тима проживал в комнате № 3. С ним жилплощадь в 12 квадратных метров делила его семья: дети, две девочки, и жена – тётя Аня.

Тимофей – хмурый мужик, роста ниже среднего, худой, сутулый, с тонкими руками. Жил он, чтобы курить… Его полка на общей кухне была аккуратно уложена сотней пачек папирос «Беломорканал» и «Север».

Жена его, Анна, которую он называл Нюрка, жила, чтобы молчать. Маленького роста, добрая, кроткая, она пользовалась коммуникативными навыками в исключительных случаях, например, когда подвыпивший муж начинал её гонять.

Тимофей алкоголиком себя не считал; он каждое утро аккуратно вставал и шёл на своё огромное предприятие по производству тепла и электричества, где исполнял обязанности слесаря шестого разряда и висел на Доске почёта. Руки у него были золотые: дядя Тима тачал сапоги, подшивал валенки, плёл корзины, мастерил мебель, выращивал яблоки, огурцы и помидоры.

За стенкой от них проживала моя бабушка Тоня, которую Тимофей, несмотря на небольшую разницу в возрасте, называл Мать.

Бабушка приходила в барак, чтобы спать. Она всю жизнь проработала в филиале № 2 психиатрической больницы, которую обустроили в бывшем лагере № 5, убрав только вышки по периметру.

Дежурила Антонина – днями и ночами – в отделении для буйных, и трудилась круглосуточно не только потому, что персонал опасался туда заходить, а исходя из гуманитарных соображений: некоторые больные вели себя смирно и засыпали только в её присутствии.

Уходя на дежурство, бабушка покупала им конфеты, папиросы, читала на ночь книги.

Когда она отдыхала, правое крыло барака замирало…

Только дядя Тима, не рассчитавший норму потребления, мог покуситься на это святое правило, начиная гонять жену; та бежала в комнату бабушки (двери в бараках никто не запирал), бабушка недовольно просыпалась, брала полотенце, ловко проворачивала его в воздухе, делая жгут, выходила в коридор, набрасывала полотенце на шею дебошира, быстро соединяла два конца крест-накрест со стороны спины задерживаемого, поднимала Тимоню на свою спину и несла в его комнату. Нарушитель дисциплины сначала быстро дёргал в воздухе ногами, потом синел и затихал. Тело сбрасывалось на кровать и всегда возвращалось к жизни, но уже без признаков готовности к новому посягательству на правила социалистического общежития. Бабуля знала своё дело…

В 1982 году барак снесли и расселили; семь комнат из десяти в двух крыльях переехали в большой дом.

Бабушка, Тимофей и Аня попали в один подъезд. Дочери Тимофея вышли замуж и жили отдельно. Старики – уже пенсионеры – проводили всё время вместе, они сидели на седьмом этаже и смотрели в окно. Не нужно было ходить за водой на колонку, бегать в туалет – один на восемь бараков, посещать общественную баню. Тимофей давно бросил курить, пил уже мало, не буянил.

Скоро он совсем ослеп. Его Анна тихо умерла, а дядя Тима, ничего не видя, громко звал её: «Нюра, Нюра, ты где?»

После её похорон он всеми днями сидел на стуле, смотрел ничего не видящими, полными слез глазами в одну точку и быстро ушёл за ней. Теперь они вместе навсегда…

На крыльце

Я сидел на крыльце и забивал гвозди в доску; пришёл шестилетний Серёга – мой одногодка из соседнего барака; присел, засунул палку в рот, начал изображать взрослого дядьку-курильщика, нещадно матерясь. Я метнулся на общую кухню, где на полке дяди Тимы лежала добрая сотня пачек папирос; взял одну... Мы присели – здесь же, на крыльце, закурили...

Меня сдала соседка; мать обещала оторвать мне губы, голову, руки, ноги и прочие части тела (мне тогда показалось, что оставались нетронутыми из видимого только уши). Серёгу никто не ругал, но начать курить мы решили позже – в первом классе...

Дед мой Иван

Дед мой Иван (Ганс) Христианович Цент, как и его отец – мой прадед, родился в России. В 1941-м прадеда арестовали, он сгинул в ГУЛАГе...

Деду повезло больше, его отправили восстанавливать шахты на освобожденных территориях Московской области; было тяжело: холод, голод, суровые условия труда, правда, шахтёры относились к нашим немцам по-человечески, но нормы никто не отменял; как результат – сильно подорванное здоровье...

Дед мало говорил, никогда не рассказывал о военных годах, всегда переходил на тихий немецкий в беседах со своими родными; детям дал русские фамилии...

В 90-х организованная преступность набрала полную силу – братва совсем вышла из берегов. В Управлениях по борьбе с нею были созданы спецназы – знаменитые СОБРы, укомплектованные офицерами, в том числе армейскими, с хорошей специальной и физической подготовкой.

В этот день стрелка была рядовая, мы быстро упаковали вымогателей; я работал в ближнем прикрытии, посему был не в форменном обмундировании группы захвата, а в модном спортивном костюме, под курткой которого у меня был надет кевларовый бронежилет, с левой стороны под мышкой пистолет, в кармане – миниатюрная японская рация и наручники; справа висела коробочка, нажатием пальца превращающаяся в пистолет-пулемет ПП-90.

Мы уже возвращались на базу, когда с моей оперативной машиной связался дежурный по Управлению и попросил перейти на резервный канал (мы всегда так делали, чтобы не засорять эфир).

– Там твоего деда, похоже, приняли, в районном отделе милиции сидит, мне позвонил их дежурный.

Я поставил магнитную синюю мигалку на крышу «семёрки» и помчался в РОВД.

Машину оставил прямо около входа, скинул куртку, вошёл, показал дежурному ксиву, хотя по моему прикиду и так было понятно... Дед сидел в коридоре на стуле.

– Что он натворил? – спросил я.

– Не знаю, – ответил лейтенант, – его пэпээсники привезли, они в том кабинете.

Я прошёл в кабинет, поздоровался. Сержант объяснил, что гражданин громко и матерно, в общественном месте, объяснял тётке, куда ей идти, а также угрожал палкой (дед ходил с нею для сохранения равновесия после принятия ежедневной нормы алкоголя).

– Его оформили? – спросил я.

– Нет, ответил сержант, – я, правда, начал рапорт писать, но дедушка вытащил бумажку с телефонами УБОПа и начал требовать, чтобы позвонили внуку.

Я поблагодарил ребят за чуткость, при выходе попросил у сержанта рапорт – на память, в воспитательных целях показать дедушке.

В рапорте было следующее:

«Время, место, должность, звание. Задержан гражданин ФИО, со слов задержанного – Копейкин Иван Иванович, год рождения, адрес проживания...»

Мы вышли на улицу, я протянул деду рапорт и спросил: «Ну, что, шпион Копейкин, ваша песенка спета?»

Дед коротко и ясно объяснил мне, что он думает обо мне, о коммунистах, советской власти и лагерной администрации, развернулся и бодро удалился...