Ильдус Фазлутдинов. Сапёр*

*Перевод с татарского Валерия Чарковского.
**Абзый – дядя, мужчина старшего возраста.

Жил в нашей деревне один абзый** по имени Анвар. Впрочем, настоящим именем его никто и не называл – скажешь Сапер, и все понятно. Это был сухощавый, широкий в кости, невысокого роста мужчина с длинным носом на худом лице, испробовавший в жизни и горького, и сладкого. Люди постарше рассказывали, что на войне он был сапером, контуженным попал в плен, в холодном бараке по ночам ложкой копал земляной пол и бежал с товарищами в партизанский отряд в лесах Белоруссии. Хоть и вернулся он домой с полной орденов и медалей грудью, но приходилось ему чувствовать на себе и косые взгляды, и слышать вслед злой шепоток – «продажная шкура». Эти слова достигали его сердца, бередили и без того раненую душу, добавляли бессонных ночей. Поэтому наш сосед не любил распространяться про войну и больше слушал других.

Хотя по тем временам репутация его казалась сомнительной, но, тем не менее, из-за нехватки мужчин правление колхоза определило Анвара на весьма ответственную должность – охранника леса. На его плечи легла тяжелая обязанность – как зеницу ока беречь леса, окружавшие деревню Средние Карамалы, и даже близко не подпускать туда всяких-разных чужаков, да чтобы и свои, кроме сухого хвороста, ничего брать не могли. Тем не менее, Анвар-абзый своих сельчан особо не напрягал: таких, чтобы зиму сидели без дров, в деревне, можно сказать, не было. Поэтому скоро авторитет нашего лесника среди деревенских жителей вырос неимоверно. Одновременно с ростом престижа изменилось и его прозвище – его стали называть Наш Сапер.

Немного времени спустя – кажется, это было в начале 60-х годов, мне тогда уже исполнилось десять лет, – Анвар-абзый взялся за одно большое дело: упросив вспахать в четырех-пяти верстах от деревни лесную поляну, вместе со своей семьей и учениками местной школы засеял ее желудями. Земля-матушка каждую былинку принимает, и вскоре на поляне поднялись, зашумели зелеными листочками дубки. За каждым из них наш лесник ухаживал, как за собственным ребенком: пропалывал, рыхлил вокруг стволов землю, короче, только с ними и возился. Нам, детям, интересно, и мы потешались: чего это он такой ерундой занимается, неужели на свете нет более важных дел? А он в ответ, не сердясь:

– Идите-ка отсюда, не мешайте, шельмы. Он же будет украшением нашей деревни, этот лес! Эсли да эсли не уйдете отсюда, скажу вашим родителям, они вам зададут баню крапивой.

«Эсли да эсли» – он часто повторял эти слова, когда особенно сильно волновался.

Вот так прошли сначала дни, потом годы, потом десятилетия. Саженцы выросли: превратились сначала в молодые дубки, приветливо качавшие на ветру своими верхушками, потом – в гордо шумящий настоящий большой лес. Мы, вчерашние пацаны, уже начали разменивать пятый десяток. Догоняющий восьмой десяток Анвар-абзый тоже стал не таким, каким был раньше; он, жалуясь на спину, больше отлеживался дома. Но, тем не менее, не забывал каждый день сходить проведать свой любимый дубняк.

Однажды, когда я занимался по хозяйству, Анвар-абзый примчался к нам во двор. Ноздри раздуваются, запыхался, будто целых сто верст пробежал. И все повторяет:

– Я не я буду, эсли да эсли этих сволочей не поймаю. В дубняке, который я берег как зеницу ока, какие-то злодеи нарубили деревьев, на «Беларусь» погрузили и увезли. Следы протекторов совершенно четко отпечатались. И ведь самые лучшие деревья выбрали, которые на лаги годятся! Все равно я их выведу на чистую воду! Все равно я им дорогу перекрою! Ведь не зря меня Сапером зовут.

После этого разговора Анвар-абзый из деревни исчез. Одни говорили, что у него прихватило сердце и он лежит в больнице, другие – что лечит спину у Бал-бабая, дальнего родственника жены, третьи будто видели, как сошедший с ума Сапер бродил по дубовому лесу и разговаривал с деревьями. Короче, Анвар-абзый пропал, как в воду канул.

Он объявился на улице только через две недели. В костюме с множеством орденов и медалей, без палки, с которой не расставался уже добрый десяток лет. Ступает важно, степенно – батыр, взявший Берлин, да и только. Грудь колесом, спина прямая.

Подойдя к нашему дому, не спеша открыл калитку, вошел во двор. Я как раз таскал воду в баню – кивком головы он указал мне место на стоящей у избы скамейке. Вынул из кармана пачку «Беломора» – любимые со времен войны папиросы, – взял одну, подул в мундштук. Прикурил. Настоящим хозяином был он сегодня… Пуп земли… Только после того, как два-три раза затянулся табачным дымом, начал не спеша говорить.

– Сказал ведь: я не я буду, эсли да эсли не поймаю этих лесных воров. Соорудил я в лесу шалаш и целую неделю караулил дубняк. Ел, пил и спал там же. И напал все-таки на след этих проходимцев. – Не дожидаясь, пока догорит одна папироса, Сапер закурил другую. – Из Тиганаково они оказались. Издавна тамошние жители этим славились. На все чужое, что плохо лежит, обязательно глаз положат. При советской власти – побаивались. А теперь ни Аллах, ни мулла им не указ. В последний вечер, когда уж думал, что, коли сегодня не появятся, соберу свои вещи и отправлюсь домой, вдруг совсем рядом затарахтел трактор «Беларусь». Выскочив из шалаша, я забрался в кусты и стал следить за остановившимся трактором. Огни погасили, ворюги, но все же можно разглядеть, как несколько теней возятся с пилой. И пила у них не такая, как наши «Дружба» или «Урал»: звук почти неслышный, по ушам не бьет. Десяток дубков живо повалили, сучья кое-как обрубили, на бревна метров по пять распилили и на тележку покидали. «Эх, – думаю, – эсли да эсли было бы мне двадцать лет, один бы против вас вышел, из троих одного бы сделал, одного совсем кончал и на тележку вместо бревен погрузил бы! А так… Желанье есть, да силенок нету. Они же одним ударом дух из меня вышибут!». Мне аж плакать захотелось.

Перед обратной дорогой воры сели передохнуть, вытащили бутылку, закуску. И тут меня осенило! Выполз быстренько из своего укрытия и пустился по дороге, откуда они приехали. Дорога узкая, трактор еле пройдет, а по сторонам столбы телеграфные еще со времен царя Гороха стоят. В столбы эти скобы железные вбиты, чтобы залезать на них, если надобность какая случится. Столбы почти все сгнили, скобы, коль напрячься, голыми руками можно выдернуть.

На войне мне несколько раз пришлось в разведку за «языком» ходить. Однажды при помощи таких же скоб мы опрокинули в канаву «опель» с немецким полковником и взяли его в плен. Находились мы во вражеском тылу, поэтому стрелять, взрывать, вообще никакого шума поднимать нельзя. Что делать? Глядим – вдоль дороги телеграфные столбы стоят. Которые от взрывов покосились, которые вообще на землю свалились, которые, как казак на седле, прямо стоят, но дело не в этом. Самое главное, к каждому из них скобы прибиты, чтобы монтерам лазить. Мы молодые, силы много, и недолго думая выдернули те скобы и закопали их в землю так, чтобы только острые концы сверху торчали. Сами спрятались в яме у дороги. Опасаемся. Если проедет не легковая машина, а тяжелый танк, то вся наша работа пойдет насмарку. Танк просто раздавит гусеницами скобы. На наше счастье, вскоре на дороге появился «опель». Быстро мчится, стервец! И охраны нет. Знаем ведь, на таких машинах кто попало не ездит, только высокопоставленные офицеры. «опель» на скобы наехал, шины прокололись, машина перевернулась – и в канаву. Офицер, который в кабине сидел, от удара потерял сознание, и нам только осталось его, тепленького, вместе с портфелем документов к своим перетащить. Вот такую «мину» мы сделали. Ко всему прочему, «язык» оказался разговорчивым и нашим очень даже полезные сведения сообщил. Вот эту медаль я как раз за того полковника получил. – Анвар-абзый легонько коснулся медали «За отвагу» на груди.

– И здесь я решил то же самое сделать. Пока те пили-ели и в дорогу еще не собрались, я начал вытаскивать скобы из телеграфных столбов. Хотя сами столбы уже гнилые, но скобы в них сидят крепко, проклятые. Да и я не восемнадцатилетний парень уже. Тем не менее, злость на воров придала мне силы. Вырвал десяток скоб и закопал их на расстоянии двух-трех метров в колеях, по которым должен был проехать трактор. Вот и все, думаю. Далеко ли вы уедете с проколотыми колесами? А сам скоренько нырнул в придорожные кусты. Меня увидеть нельзя, а мне дорогу видно как на ладони. Вскоре послышалось тарахтенье «Беларуси». Ползет, как и сюда ехал, медленно и без огней. Людей не видно: кто в кабине сидит, наверно, кто на бревнах пристроился. Наскочив на мои скобы, метров через пять остановились. Ага, говорю, попались! Будете знать, как наш лес воровать! Вот из кабины и с тележки спрыгнули несколько теней, было слышно, как они пинали спущенные колеса и страшно ругались. Один пошел обратно, прощупывая дорогу, по которой ехал трактор. Через некоторое время лесную тишину взорвал еще более ужасный, семиэтажный мат. Одна скоба полетела в кусты. Чуть в меня не попала. Нашел тот мои «мины»! Только какая польза от этого? Собравшись вместе, воры две-три минуты посовещались, затем из тележки все бревна как попало выкинули и тронулись в обратный путь. Я тоже выбрался на дорогу и осмотрел срубленные дубки. Самые лучшие выбрали, собаки! Но все же на душе радостно. Отомстил ведь злодеям! – Анвар-абзый вынул из кармана еще одну папиросу и после глубокой затяжки продолжил свой рассказ.

– Однако радость моя длилась недолго, душу снова начал грызть червь сомнения. Ладно, говорю, сегодня ты этим подонкам показал кузькину мать. Но ведь они тоже не дураки, чтобы бросить на дороге такие – и на стропила, и на лаги годные, бревна. Самим, для собственного хозяйства, они, понятно, не нужны! Да и хозяйства-то своего наверняка нет. А ежели бревна отвезти в соседнюю деревню и там продать, сколько денег можно выручить… О-хо-хо! – Подняв кверху свой негнущийся палец, Сапер покрутил головой. – Сейчас ведь все за деньги умереть готовы. Деньги, деньги, деньги… У каждого на языке только это слово, и душу и разум это зло помутило. И вера, и язык, и Отечество, и даже самое дорогое – человеческая жизнь – измеряется деньгами. «Однако они снова приедут, – решил я. – Проткнутые колеса залатают, накачают и вернутся… Теперь надо быть вдвойне осторожным». – Подумав, залег я в свой шалаш в глубине леса, незаметный постороннему глазу. Но, как ни старался, заснуть не мог. В голове кружилась лишь одна мысль: «Что делать следующей ночью?». Нельзя же отдавать дубы этим злодеям. Сообщить в милицию – на нее надежды мало, там у них может быть свой человек; своих, деревенских, на помощь позвать – не поверят, иди, скажут, старый дурак, подальше со своим лесом. Кто кому нужен нынче? Остается только на самого себя надеяться. «Ладно, кому жизнь дана, тому и средства даны, какой-нибудь способ да найдется». – Так я себя немного успокоил и уже перед самым рассветом заснул.

Проснулся, когда уже близился полдень. Кругом такая благодать: кузнечики прыгают, бабочки друг за другом с цветка на цветок порхают, дубы, словно приветствуя меня, верхушками под ветром кланяются. Что еще нужно для счастья – живи да радуйся, красотой любуйся! Ан нет, как только вспомнишь тех злодеев, за деньги готовых отца с матерью продать, так вся красота пропадает, сердце каменеет и начинаешь думать про то, как этих пропащих на путь истинный наставить. Я измучился, не зная, как провести этот день. Оказывается, когда ждешь, время ползет черепахой. Чай пытался вскипятить, картошку в золе испечь, да только еда в горло не шла. В голове все та же мысль – как тем ворюгам дорогу перекрыть. Измучившись, решил неподалеку от бревен, которые они набросали, в кустарнике «наблюдательный пункт» себе соорудить.

Стемнело. От каждого шороха вздрагивая, лежу, как сторожевая собака, не отрывая глаз от дороги. Сколько времени прошло, сказать не могу, но вдруг в ночной тишине раздался долгожданный рокот тракторного мотора. Едут! Звук раздавался все ближе и ближе и внезапно оборвался почти рядом со мной. Осторожно поднял голову. Тот же самый «Беларусь», те же самые мужики. Быстро с тележки попрыгали и лежащие на земле бревна грузить стали.

Я выбрался из своего укрытия и, где ползком среди кустов, где на четвереньках, где согнувшись, короткими перебежками пустился по дороге, по которой они должны были поехать обратно. В руках сумка с двумя десятками скоб. Моя цель – старым способом расставить эти «мины» на дороге, чтобы они опять прокололи колеса и снова выгрузили бревна. Ладно, в метрах четырехстах-пятистах от трактора я закопал в обеих колеях свои скобы на расстоянии десяти-пятнадцати шагов друг от друга. А сам снова нырнул в кусты. Темень беспросветная, но глаза быстро привыкли. Дорога просматривалась хорошо.

Долго ждать не пришлось. На этот раз воры не очень то и осторожничали, раздался треск пускача, который перешел в ровный гул мотора. Вскоре из-за поворота показался и трактор. Только… о Господи! Метрах в пятидесяти впереди него шли два мужика, прощупывая ногами дорогу. Вот одна «мина» полетела на обочину, за ней вторая… «Если так, – быстрее молнии мелькнуло у меня в голове, – все мои старания, весь мой труд пойдет насмарку!». И я вспомнил то время, когда сидел в концлагере. Немцы таким же образом заставляли пленных зачищать оставленные нашими минные поля. Пленные по двое, по трое волокли за собой на веревке бревно… Сколько там народу полегло! И эти тоже похожий способ выбрали. Эх, жаль, что мои «мины» не взрываются! Что делать? В голове целый муравейник – тысячи мыслей так и бегают. «Подожди-ка, думаю, – между трактором и «чистильщиками мин» расстояние примерно пятьдесят метров. Ночь – хоть глаз выколи. Эсли да эсли попробовать рискнуть?».

Недолго думая, схватив две оставшиеся скобы, я бросился на дорогу между мужиками и «Беларусью». Кажется, не заметили. Да и как заметишь – вдоль дороги сплошные заросли. Все звуки и шорохи трактор глушит. Лег на землю и обе скобы в колею закопал. А сам со скоростью зайца, за которым гонится волк, сиганул в кусты. Вот «Беларусь» проехала по «минам». Чую, колеса повело в мою сторону. Остановился, сердешный! Тракторист вылез из кабины, обошел вокруг машины и, увидев проколотые колеса, скверно выругался. Затем заорал идущим впереди мужикам:

– Мать вашу так, что, глаза у вас повылазили – скобы оставили?

– Да нет, – прибежав, начали оправдываться те, – мы все проверили, ничего не осталось. – Из кабины выпрыгнули еще двое – и как только они там поместились? Смачно сплюнув, тракторист, похоже, главный среди них, угрожающе произнес:

– Ну, если поймаю, прикончу этого Сапера! Он где-то здесь рядом, сволочь. Ладно, искать его в темном лесу сегодня времени нет. Разгружаемся! – приказал он и, схватившись за борта, первым полез на тележку. Взобравшись вслед за ним, остальные тоже начали скидывать бревна на землю. Затем, матерясь на чем свет стоит, показали кулак придорожным кустам и подались в свою деревню. Я тоже, домой вернувшись, без задних ног свалился. Сегодня первую ночь спал спокойно.

Похоже, увлеченный рассказом, Анвар-абзый забыл и про свою давно потухшую папиросу, и про то, куда собирался идти. В душе он заново переживал свои ночные приключения, снова был в лесу и сражался с ворами. Немного успокоившись и вернувшись к действительности, он некоторое время повертел в руках папиросу, затем продолжил:

– Вот такие дела, сынок. Обещал же проучить этих ворюг. Теперь эти мерзавцы даже носа не посмеют сунуть в дубняк. А если посмеют, я что-нибудь еще придумаю, не дам я им лес красть. За сорок верст теперь будут его обходить. – Анвар-абзый бросил окурок в пустую банку из-под краски и собрался уходить. Уже выходя на улицу, попросил:

– Не теряй меня, сынок…Я, наверно, сегодня отдохну, в бане попарю свои старые косточки, а завтра снова подамся в лес. Дубняк надо охранять. Кто знает, что у тех в голове. На дурное дело много ума не надо. А лесной воздух очень полезен, силу придает. Дня через два-три вернусь и расскажу новости, – подмигнув, пообещал он напоследок. Я тоже, улыбнувшись, помахал ему на прощанье рукой…

Однако Сапер не объявился ни через три дня, ни через неделю. Представители рода человеческого, пока беда не коснется лично их самих, довольно безразличны друг к другу. И я тоже особо не волновался, сам себя успокаивал: может, он спину повредил и дома отлеживается, может, просто по лесу бродит. Кто же в такую прекрасную летнюю пору себя трудами утомлять будет?

Так прошло около десяти суток. И вот в один из дней к нам во двор пришла жена Анвара, Муршида-апа. И до этого худенькая, ее фигура еще более усохла, а в глазах – страх вперемежку с тревогой, руки трясутся.

– Ну, энем*, – начала она просительным тоном, – абый** твой так ведь и не вернулся с тех пор, как в лес ушел. Пропал, как в воду канул. Сердце у меня неспокойно, боюсь, как бы чего не случилось. Уже неделю ни спать, ни есть не могу. Может, съездишь в лес на своем мотоцикле? Наверняка он в своем дубняке, свихнулся на нем совсем. Говорила ведь ему, не ходи туда, не ищи беды на свою голову, сидел бы лучше с внуками на старости лет, и хватит с тебя. Нет ведь, не послушался, старый хрыч!

_____________________________________

*Энем – братец, обращение к мужчине моложе себя.

**Абый – старший брат, дядя.

Муршида-апа заплакала навзрыд. Но все же быстро взяв себя в руки, вытерла слезы и, придав голосу твердости, попросила:

– Не откажи уж мне, энем. Сама бы пешком пошла, да вот суставы болят. Боюсь, пока до лесу доковыляю, совсем ног лишусь.

Я мигом выкатил из сеней свой видавший виды «Восход». К счастью, он не стал капризничать и завелся со второго раза. На заднее сиденье посадил своего восемнадцатилетнего сына и со скоростью молнии помчался в лес. И всю дорогу клял себя.

В дубняке Анвар-абзыя долго искать не пришлось. Он был по рукам и ногам прибит к толстому дубу, рядом со своим шалашом, теми же скобами, которые повыдергивал из телеграфных столбов. А одну скобу вбили прямо в сердце…

На похороны Анвар-абзыя собралась вся деревня. В нишу могилы положили завернутое в саван тело усопшего, а сверху нишу прикрыли дубовыми досками, чтобы он и на том свете не расставался со своим любимым лесом. Народ шумел: «Милиция уголовное дело открыла, найдут этих убийц кровожадных». Я на эти разговоры и внимания не обращал, и не присоединялся к ним. Найдут ли убийц – это еще вопрос, а человека все равно уже не вернешь.

И одна мысль никак не оставляет меня. Говорят, сапер ошибается лишь однажды. Будучи сапером, Анвар-абзый тоже ошибся только один раз. Первый и последний… Война не кончилась, война, оказывается, продолжается…

Из архива: январь 2012г.