Салават Вахитов. Любовь 24 часа

 
Ольга сказала: «Там тебе будет хорошо, там тебе понравится, там круто!»

Я собирался лететь в Питер, чтобы провести неожиданно выдавшийся отпуск в поисках вдохновения, покоя и умиротворения. Меня ничуть не интересовали музеи, выставки и театры культурной столицы – обычные туристические маршруты редко когда трогают душу и не могут взволновать сердце, – я желал других впечатлений и имел маленькую блажь – насладиться неспешными прогулками по аллеям Летнего сада, поразмышлять-пофилософствовать о странностях жизни, посидеть в тени лип и клёнов и упорядочить мысли в тетрадке, которую заранее приготовил. А если будет так, что умных мыслей не случится, – то просто почитать книжку любимого автора, которому всецело доверяешь. Или наснимать на Nikon питерских видов, дабы было что показать потом друзьям и знакомым. О чём ещё мечтать терапевту ялтинской клиники, не имеющему покоя ни днём ни ночью, вертящемуся на дежурствах двадцать четыре часа в сутки? Ну, или около того: если я и привираю иногда, то совсем немного.

Ольга сказала: «Антон, тебе уже сорок, и плешь начинает просвечивать, а ты не в состоянии сам собраться. Всё я за тебя должна решать. Я тебе не мамка, не жена, смотри сюда!»

Мы сидим за компом, и я улыбаюсь, рассматривая электронную карту Санкт-Петербурга. Люблю, когда Ольга ругается. Безобидная «собачья» ворчливость её почему-то импонирует мне, и я чувствую, как по сосудам растекается горячая нежность, постепенно заполняя сердце, отчего оно начинает волноваться и биться всё сильнее и сильнее. Она искренне заботится обо мне и порой умеет внушить прописные истины настолько убедительно, что они представляются божественным откровением. Да, именно так: искренность и истина – они всегда рядом, они не могут быть врозь. Это положение кажется бесспорной аксиомой, которая, как известно, не требует доказательств. Когда сердце вконец переполняется нежностью, ловлю себя на мысли, что начинаю влюбляться. Увы, и доктора не могут обходиться без глупостей. «Глупости, глупости…» – холодный разум спешит загасить неосторожные чувства.

Ольга мне откровенно завидует: она сама бредит Питером и мечтает там жить. Всегда. То есть постоянно.

– Я забронировала тебе модный хостел на Лиговском проспекте, – говорит она. – Это самый центр, где останавливается творческая молодёжь со всего мира – музыканты, художники, писатели…

– Ничего, что я немножко не молодёжь?

Она бросает на меня резкий взгляд и насмешливо прищуривается: не любит, когда её перебивают.

– Не дрейфь, Антониони! Если что, подтянешь животик и сбреешь дурацкую рыжую бородку.

– Угу, – киваю, – подтянусь и побреюсь.

– Запомни, там никому до тебя нет дела, поэтому не комплексуй и веди себя естественно. Я сама останавливалась пару раз в этом хостеле. Помню, иду утром умываться в одной ночнушке, а навстречу из душа китаец полуголый, в шортах. Он мне «монинг», и я ему «монинг», – и дальше себе шлёпаем, будто так и надо…

С Ольгой мы снимаем квартиру на двоих. Все плюсы и минусы такого сожительства я давно оценил и решил, что плюсов больше, да и привык к собаке – так я её называю в хорошем расположении духа. Она работает медсестрой в нашем «гадюшнике», как именуют клинику «благодарные» выздоравливающие. Когда я познакомился с Ольгой, ей было двадцать восемь. Она пахла счастливым детством и маминым яблочным вареньем. Сначала мы перекусывали вместе на работе между делом, как принято, – бутерброды, чай, кофе, – а потом всерьёз увлеклись общепитом: она вдруг стала готовить в расчёте на меня и порой притаскивала на обед такие умопомрачительные яства, что я был не прочь немедленно на ней жениться. Я, однако, тоже не лыком шит, и чтоб в грязь лицом – да никогда! Мне всегда нравилось готовить что-нибудь вкусненькое, если было для кого. Для себя обычно сваришь супчик или поджаришь котлетку по-быстрому, то есть как бог на душу положит, – а вот если представить, что твоё блюдо будет тестировать симпатичный тебе человечек или даже, к примеру, собака, то вдохновение приходит моментально и подключаются неизвестно откуда берущиеся кулинарные таланты. В общем, так продолжалось довольно длительное время, пока однажды мы не решили, что наши зарплаты настолько скромны, что снимать две квартиры, когда можно обойтись одной, не только неразумно, но и непростительное расточительство. И втайне от коллег съехались в однокомнатной хрущёвке на…

– Антоний, ты меня слушаешь?

– Да, моя собака, весь внимание…

– Ты прилетаешь 13-го сентября утром, а вечером в «Молодёжке» спектакль Спивака. Это сейчас самый модный театр. Запомни: ни в какой другой – только в «Молодёжку»!..

Известно, что женщины без мужчин блекнут, а мужчины без женщин глупеют. Вот и я в результате совместного ведения хозяйства не только не поглупел, но и стал собраннее, организованнее, что ли, и если не умнее, то рассудительнее. Ольга этого упорно не замечает, она настоящая женщина, и ей нравится возиться со мной как с ребёнком. Я даже влюбился было в неё, но она заявила, что никогда не выйдет замуж за нищего врача, и предложила остаться другом. Печалька! Я любил многих женщин, любили и меня, но счастья взаимной любви испытать так и не довелось, поэтому перестал сопротивляться судьбе и весь отдался врачебной практике. Медицина – моя законная жена, и никаких любовниц!

Я бы мог и соврать. И сказать, что жили мы с Ольгой как брат и сестра. Но я врать не буду: да, мы действительно жили как брат и сестра, только временами оказывались в одной постели. Ничего не поделаешь, животная природа и молодость все равно берут своё. Нет, я, конечно, встречал мужчин, равнодушных к женскому полу, но они были больными. С патологическими отклонениями. Как доктор вам говорю.

– Побывать в Питере и не пойти в театр – это преступление. Билет я тебе забронировала, не забудь выкупить… – Ольга недовольно взглянула на мою задумчивую рожу: – Ку-ку! Ты здесь, Антонио, или уже летишь?

 

 

***

Я лечу, хотя летать самолётами глупо: они падают, их взрывают террористы и сбивают военные. Но ещё глупее смотреть телевизор, откуда я и черпаю жуткую информацию – сплошной негатив. Телевизор у нас дома вместо фона и почти никогда не выключается. Накануне весь вечер гундела передачка «Давай поженимся», и Василиса на весь экран, мило так улыбаясь: «Близнецы, завтра, 13 сентября, держитесь подальше от технических средств, если у вас назначена поездка, лучше отложите её». Я прям чуть не описался. Как это – отложите? У меня билет невозвратный. Где я потом денег возьму на другой? Разве можно говорить такое человеку перед полётом, – тому, кто летает максимум раз в полтора года?! Астролог хренов!

А по дороге в аэропорт смотрю – авария: три иномарки догнали друг друга, одна вообще перевернулась, и люди валяются возле столба. «Неплохо так день начинается», – думаю мрачно. Когда на регистрации выдавали посадочные талоны, взял без всякой надежды. Не удивился бы, если б место оказалось тринадцатым, но выпала «девятка». Порой мы играем в странные игры.

Вопреки прогнозам, полёт оказался чудесным. Я сидел у окна и при виде фантастических красок залитого солнцем горизонта и причудливых гористых пейзажей, образуемых пронзительно белыми облаками, тревожное настроение быстро сменилось беспечной мечтательностью. Когда пошли на посадку, самолёт очутился в своеобразном коридоре среди облаков: внизу они были тяжёлые, густые, а верхние, менее плотные, казались их зеркальным отражением. И какое-то время полёт длился в бесконечном ярком и чистом пространстве между реальностью и её легкомысленной копией. 

 

 

***

«Прилетишь и первым делом – в хостел. Заселение обычно в час, но мне пообещали, что если комната будет свободна, то тебя заселят раньше», – сказала Ольга. Я был склонен верить ей.

Хостел находился во дворах на Лиговском, и вряд ли бы я его нашёл, если б не схема, начерченная заботливой рукой. Снаружи здание выглядело ужасно, словно оставалось без ремонта с самой блокады. В советское время, похоже, в нём размещалось какое-то производство, а сейчас его приспособили под спальные места для непривередливых путешественников. С трудом отыскав вход, я оказался в просторном полуподвальном помещении.

В этот момент мне захотелось, чтоб заиграла тихая музыка. Инди-поп был бы совершенно в тему. К примеру, «An Easy Life» Broken Bells. Там есть одна строчка – «when I can't get settled down». Яндекс переводит её как «когда я не могу получить поселились», гугл – «когда я не могу устроиться вниз», а рамблер – «когда я не могу разобраться вниз». Короче, пока в голове играла музыка, я пребывал в некоторой растерянности и никак не мог «разобраться вниз». То, что я увидел, политики называют «управляемый хаос»: в огромной комнате в произвольном порядке были разбросаны новенькие кожаные диваны и видавшие виды потёртые театральные кресла; рядом с ними огромные деревянные катушки для кабелей, чуть подкрашенные, с вылезшими гвоздями, изображали импровизированные столы; по углам торчали уродливые манекены; посреди комнаты находилось нечто, напоминающее барную стойку, с кофейным аппаратом и чайником. Описание можно было бы продолжить, но и так понятно, что креативщики здесь поработали на славу. Люди в помещении тоже были. Одни, за баром, готовили себе завтрак; другие, за столиками, о чём-то не торопясь беседовали; третьи просто валялись на диванах. Никому до меня не было дела.

– Где здесь рецепшен? – спросил я парня в потёртых кроссовках, мечтательно задравшего ноги на спинку дивана.

Тот вскочил, спешно протирая глаза, и, состроив серьёзное лицо, невозмутимо ответил:

– Здесь. Рецепшен – это я.

Я решил ничему не удивляться. Так и так, говорю, мне забронировали у вас номер, хотелось бы заселиться. Парень задумчиво почесал в затылке:

– А вы могли бы подождать с часик. Придёт Настя и разберётся, я здесь новенький и ничего не знаю.

– Хорошо, – говорю, – я никуда не тороплюсь. Можно у вас хотя бы чаю попить?

– Да, конечно. Заварка, сахар, кипяток – всё в вашем распоряжении.

Заварив пакетик «Липтона», я устроился в потёртом кресле рядом с огромным зеркалом, прислонённым к бетонной колонне. В него можно было ненавязчиво наблюдать за обитателями полуподвала – парнями и девушками, явно творческого склада. «Скорее всего – музыканты и художники», – подумал я, разглядывая их нелепые причёски, нарочито небрежный «прикид» и приставленные к стенам гитары. Лица – симпатичные и приветливые. Разговоры – о выставках и выступлениях. Несмотря на то, что молодёжь располагалась небольшими островками в разных углах, создалось впечатление, что все они знакомы друг с другом.

«Художники – самые беззащитные особи в животном мире, – подумалось мне, – они не носят камуфляжа. Чтобы выжить в диком мире, нужно приспособиться под него, слиться с его фоном, с рельефом, а они ярки, беззащитны и, пока юны, не ведают страха». По сравнению с ними я одет неприметно и ничем особо не выделяюсь из уличной толпы, я в своеобразном камуфляже и чувствую себя защищённым. Но здесь, в подвале, всё по-другому: обыденная серость и неприметность не свойственна среде ярких индивидуальностей, и мне становится не совсем уютно. На меня оглядываются, на меня обращают внимание. Это все равно что белому зайти в бар для чёрных.

Всё же нахожу в себе мужество, чтоб не сбежать, спешно глотнув кипятку, и продолжаю изучать жизнь утреннего хостела, как доктор наблюдает за пациентами. Любопытство не порок, а способ скрасить одиночество.

– Здрасьте!

Вздрагиваю от неожиданности: напротив меня подсаживается плотненький парнишка в очках и тут же ставит на стол-катушку ноутбук нехилых, прямо скажем, размеров. Не лень таскать такое?

– Здравствуйте!

Глупо пялюсь на лохматые, выкрашенные рыжим волосы моего визави. Рыжие у рыжих вызывают симпатию – киваю ему дружелюбно. Где-то я его уже видел. Ну да, конечно, это же Элтон Джон! А вот если он сейчас вытаращит глаза и улыбнётся во все свои двадцать четыре зуба – то вылитый Тим Минчин. Хотя больше похож на откормленного кота. Я когда-то мечтал завести себе толстого рыжего кота и назвать его Тим. Или даже по-китайски или по-корейски – Тим Мин Чин.

Я радуюсь возможности пообщаться, но вдруг понимаю, что беседы не будет, поскольку ноутбук моментально распахивается, огромные металлического цвета наушники взлетают на голову и, захлопнувшись на ушах, отрезают барабанные перепонки рыжего от внешнего мира. Быстрые пальчики начинают наигрывать на клавиатуре тихую мелодию, взгляд упирается в экран и становится неподвижным – всё, человека больше нет, какое-то время рядом со мной будет находиться растение, фикус или кактус, его можно полить, неосторожно пораниться об его колючки, можно даже поговорить с ним, как говорят, например, с котом или собакой, вовсе не рассчитывая на ответ, – просто так, для самого себя, чтобы не испытывать одиночества.

Но к чёрту рыжего, поскольку, пока он отвлекал моё внимание, в вероятностном пространстве хостела появилась некая величина X. Я давно заметил, что есть люди, при появлении которых наивное математическое ожидание не срабатывает и происходит чудо. Так и сейчас: вошла женщина двадцати – двадцати двух лет, и видавшие виды театральные люстры вспыхнули ярким светом, древние механические часы на стене удивлённо вздохнули, стрелки задёргались – и время, кажется, пошло быстрее, завертелось-закружилось на поблёкшем было циферблате, а манекены, включая рыжего за компьютером, повернули головы в её сторону и сказали: «Ах!». Ах как она была прекрасна в чёрном коктейльном платьице, совсем не уместном в утреннем подвале питерского гадюшника, – белокура, женственна и сексуальна – как Кэмерон Диаз периода «Маски»!

Дыша духами и туманами, девушка пролетела мимо нас с Тимом и очаровала окончательно и бесповоротно – свежесть и обаятельная улыбка не могут не смутить зачерствелую провинциальную душу. И, разумеется, запах женщины. Для меня он исключительно важен. Часто бывает, гуляешь по улице и видишь, идёт тебе навстречу красивая девушка, а подходишь ближе – и вдруг от неё пахнёт, скажем, сливами, и думаешь: «Фу, что за уродина?», а она тоже тебе в спину презрительно: «Каз-зёл!» А бывает, что и не идеальная вовсе девушка, а тебе нравится. Потому что запах твой, и тебе кажется, что ты её абсолютно понимаешь.

Увы, улыбка Кэмерон предназначалась не мне и не рыжему: она улыбалась высокому черноволосому арабу, безмятежно развалившемуся за соседним столиком. Скинув туфли и взобравшись с ногами на диван, весело заговорила с ним, и он отвечал ей по-русски – на хорошем русском, и это удивительно, поскольку иностранцы русский, как правило, не учат, привыкнув к тому, что наша молодёжь довольно уверенно щебечет по-английски. Вот рыжий, например…

«Только рыжий может называть рыжего рыжим…» – запело в телефоне, и я поспешно поднёс мобильник к уху.

– Привет, Антоша! Ты как? Устроился? – Это была Ольга.

– Привет, собака. Всё прекрасно, – ласково соврал я.

– Чем занимаешься?

– Пью чай в холле.

– Умница! Только прекрати пялиться на бабу!

– С чего ты взяла? Собачке захотелось потявкать?

Я поразился Ольгиной прозорливости. Уж не следит ли она за мной? И даже пошарил глазами под потолком в поисках видеокамеры.

– Антуан, я тебя умоляю, смотри, не заведи новую соседку.

– А-а-а, я всё понял. Мы играем в ревность?

– Нет, мы играем в истину и искренность. Не забудь про театр, – Ольга отключилась.

Странные существа – эти женщины. Чем больше живу, тем меньше их понимаю: и сама не гам и другому не дам. Собака, одним словом, – собака на сене. Вон же Кэмерон флиртует в открытую с арабом, и ничего, чувствует себя превосходно. А тот отвечает ей что-то самодовольно, и улыбается широко, и делает знаки друзьям за угловыми столиками – вроде, они тоже арабы, расселись почему-то равнобедренным треугольником, хорошо, что мы с рыжим находимся вне его, в стороне от сферы влияния чужеземной триады.

Арабы, по моим представлениям, должны быть похожи на Фредди Меркури, но тот, что с девушкой, напоминает скорее Барака Обаму – такой же высокий, самоуверенный, с кривой обезьяньей улыбкой. А двое других – вылитые таджики, только одеты побогаче. Один худой, длинноносый, как Буратино, и безобразно лохматый, а второй – лысый толстяк, с круглым, в картошку, носом и вытаращенными глазами – настоящий Карабас-Барабас.

Неожиданные сравнения развеселили, и я незаметно для себя разулыбался, пока не почувствовал цепкие настороженные взгляды из треугольника, направленные в мою сторону. Они не то чтобы были недовольны, нет, парни, видимо, были удивлены бесцеремонностью утреннего гостя. Чтобы разрядить ситуацию, я приподнял чашку и, пожелав здоровья компании, отпил чаю, а затем направился к рецепшену, где уже суетилась невысокая смуглая девушка.

– Здравствуйте! Вы Настя? – спросил я.

Ответ был омерзительно холоден:

– Что вам нужно?

– Мне бы заселиться, номер был забронирован…

– Заселение в час.

– Но когда мы звонили вам, мне сказали…

– Заселение в час, в час и приходите, – отрезала она и не пожелала ничего слушать.

Растерянно потоптавшись на месте, я пожал плечами и хотел было уйти, когда мимо меня дружной толпой прошли арабы с девушками. «Как же легко наши девчонки отдаются богатым иностранцам», – возникла противная мысль, но я постарался её отогнать. Мало ли что. Может, приехали студенты по обмену, и девчонки обязаны их курировать. Тут мой взгляд упал на покинутый столик, и я заметил на нём оставленный по невнимательности кожаный бумажник-портмоне – толстый такой, в нём, наверняка, деньги и даже документы. Недолго думая, хватаю бумажник и на улице нагоняю Фредди с Кэмерон:

– Вы забыли, – говорю, протягивая чужую вещь.

Фредди какое-то время стоит в недоумении, а потом до него доходит смысл происходящего. Он благодарит с восточным жаром, и Кэмерон улыбается мне.

– Анвар, – говорит араб, протягивая руку в знак знакомства.

– А я Камила, – улыбается девушка.

И я улыбаюсь, а настроение где-то на седьмом небе, и плевать, что заселиться так и не удалось. Куда мне торопиться? Раскланявшись с новыми знакомыми, неспешно бреду по Лиговке к Невскому проспекту. На душе спокойствие, блаженство и любовь ко всему живому.

«Любовь 24 часа», – читаю на столбе объявление, пахнущее свежим клеем. «Как же это здорово, если твоя жизнь с утра и до утра наполнена любовью!» – думаю я. А когда я о чём-либо глубоко задумываюсь, то моё любимое занятие – бродить по городу, рассматривая асфальт у себя под ногами. Но сегодня тротуар выглядит необычно, он совсем не такой, как у нас в Ялте. На нём много-много белых трафаретиков с именами девушек и телефонами. И пока иду до Невского, а с Невского по набережной Фонтанки до Летнего сада, я читаю женские имена и фотографирую трафареты как незатейливую символику современного города вечной любви. Неважно, что думают при этом многочисленные прохожие, в толпе я свой и практически незаметен. К тому же у меня прямо-таки крошечный Nikon – как-то знакомый фотограф объяснил мне по-дружески, что если не собираешься снимать профессионально в надежде заработать состояние щёлканьем затвора, то дорогой аппарат абсолютно не нужен, достаточно «Никона» за 3000 рублей. Я привык доверять профессионалам и часто следую их советам.

Возле Чижика-Пыжика осознаю, что коллекция получается любопытной и внушительной, достойной выставок мирового класса, хотя и понимаю, что она будет далеко не полной, поскольку у меня нет цели обойти все питерские улочки. Тем не менее, вот каким долгим оказался мой путь до Летнего сада:

 

Аврора +7 901 3731023 – Агата +7 953 3630786 – Агния +7 952 3880912 – Аделия +7 931 3615213 – Адель +7 921 3983365 – Александра +7 921 8630475 – Алёнка +7 911 7151570 – Алеся +7 921 9436821 – Алина +7 911 8376197 – Алиса +7 921 8569276 – Алла +7 921 3441673 – Алсу +7 921 0919591 – Альбина +7 963 2428490 – Амина +7 921 8630475 – Анастасия +7 921 9824097 – Ангелина +7 921 7925175 – Анечка +7 921 3983365 – Анжела +7 931 3353471 – Анжелика +7 981 7316050 – Анита +7 960 2638925 – Анна +7 931 3123382 – Антонина +7 981 7316064 – Анфиса +7 921 9436821 – Анюта +7 911 8306765 – Аня +7 921 9824231 – Арина +7 921 5788724 – Арина +7 921 8934570 – Арина +7 953 3629264 – Ася +7 921 5789037 – Белла +7 921 0919591 – Бьянка +7 911 7730394 – Валентина +7 921 6502468 – Валерия +7 911 1387695 – Валя +7 981 7316011 – Варенька +7 921 8934510 – Василиса +7 921 8763030 – Вера +7 981 7931115 – Вероника +7 981 1735810 – Верунчик +7 911 8341458 – Викуся +7 921 8934539 – Виолетта +7 921 8569276 – Влада +7 901 3731023 – Галина +7 951 6430531 – Дайна +7 921 5534022 – Дана +7 904 6382960 – Дарина +7 921 0922303 – Дарина +7 931 2305053 – Дарья +7 921 9824096 – Даша +7 931 3675067 – Девственница +7 931 3824199 – Джесика +7 911 1033877 – Диана +7 921 9454807 – Дина +7 921 8754292 – Динара +7 812 9429337 – Ева +7 960 2639159 – Евгения +7 911 9254433 – Екатерина +7 921 3983365 – Елена +7 921 3441673 – Жанна +7 904 6417553 – Жанна +7 951 6423692 – Женечка +7 911 1674199 – Женя +7 921 6475133 – Зина +7 921 8630475 – Злата +7 931 3116339 – Изабелла +7 921 0919591 – Изольда +7 921 0922303 – Илона +7 921 8934588 – Инара +7 921 5534022 – Инга +7 905 2278607 – Инга +7 921 0922303 – Инна +7 931 3116339 – Ира +7 904 6418250 – Ирина +7 921 3863362 – Иришка +7 981 1598346 – Ирма +7 921 8950497 – Ирочка +7 921 8754258 – Канг Сул Хи +7 931 3440859 – Карина +7 911 1387695 – Карина +7 921 6327931 – Кармен +7 921 9824208 – Каролина +7 931 3116339 – Катя +7 921 9824231 – Кизлар +7 929 1049060 – Кира +7 921 4489390 – Кисули +7 921 8763028 – Конфетки +7 921 8934796 – Кристина +7 921 3863362 – Ксюша +7 921 8934573 – Куколка +7 921 8773818 – Лада +7 921 3264097 – Лана +7 911 0247925 – Лара +7 911 9870683 – Лариса +7 911 2111782 – Лейла +7 901 3731023 – Леонида +7 921 9311981 – Ли Кин Тэ +7 921 8773931 – Лиана +7 965 7860982 – Лидушка +7 921 9824099 – Лиза +7 921 9416555 – Лизавета +7 981 1598358 – Лика +7 981 1735822 – Лиля +7 921 8754780 – Линда +7 921 8934793 – Лия +7 911 1775947 – Лола +7 911 2423601 – Лолита +7 952 2203915 – Лора +7 931 3717125 – Люба +7 911 1314640 – Любаня +7 921 9824096 – Люда +7 921 7928846 – Люси +7 981 7316064 – Люся +7 921 3441673 – Ляля +7 911 1033877 – Магда +7 921 9208552 – Мадина +7 921 9491982 – Мадлен +7 921 9429337 – Маргарита +7 981 1396334 – Марго +7 911 9294059 – Марина +7 921 8785260 – Маришка +7 921 8934733 – Мария +7 931 3038944 – Мария +7 981 7970160 – Марта +7 921 9265895 – Марьяна +7 921 6475133 – Маша +7 921 3799087 – Машенька +7 921 9431841 – Мая +7 911 9223561 – Мила +7 921 0922303 – Милена +7 921 9824208 – Мира +7 929 1049060 – Мия +7 911 9229789 – Мльвина +7 921 0922303 – Моника +7 901 3168703 – Надя +7 921 3862038 – Настенька +7 921 5569206 – Настя +7 921 7930723 – Натали +7 931 2582175 – Наталия +7 931 3584663 – Наташа +7 963 3486075 – Неля +7 904 6417636 – Нет опыта +7 929 1049060 – Ника +7 921 8985418 – Нина +7 921 3983365 – Нонна +7 981 7978358 – Озорницы +7 981 7316011 – Оксана +7 931 3675067 – Олеся +7 911 1387695 – Оливия +7 981 1322750 – Ольга +7 981 7523142 – Ольчик +7 904 6416098 – Олюшка +7 911 9216771 – Оля +7 911 9870683 – Полина +7 921 6327961 – Поля +7 921 8763030 – Рада +7 911 1033877 – Рада +7 921 9311981 – Римма +7 921 9316548 – Ритуля +7 921 8653890 – Рияна +7 921 8630475 – Роза +7 981 7671975 – Розовый ангел +7 921 8773818 – Руслана +7 904 6415369 – Сабрина +7 921 9429337 – Сагдияна +7 921 9410888 – Саманта +7 931 2401695 – Самира +7 921 0919591 – Сандра +7 981 1396334 – Саша +7 921 9824131 – Сашка +7 921 3862747 – Света +7 921 8653891 – Светочка +7 921 9463296 – Селена +7 921 9410888 – Слава +7 931 2401695 – Снежанна +7 963 3268014 – Сонечка +7 905 2119664 – Соня +7 921 9431876 – Софи +7 921 9429337 – София +7 911 1387695 – Стася +7 921 3862747 – Стелла +7 981 7976438 – Сусанна +7 921 9491981 – Тамара +7 981 1322750 – Тамила +7 901 3168703 – Танюша +7 931 2316433 – Таня +7 921 7930723 – Тина +7 931 3584663 – Тома +7 951 6425255 – Тоня +7 921 8934631 – Тусик +7 951 6424002 – Ульяна +7 921 9431876 – Услада +7 921 8630475 – Фаина +7 981 1322751 – Феи Волшебницы +7 921 5567337 – Шалуньи +7 981 1735810 – Шурочка +7 904 6415298 – Эвелина +7 981 7547278 – Элис +7 921 8630475 – Элла +7 931 3615212 – Джульета +7 921 5788724 – Эллада +7 921 5788733 – Эля +7 921 3264097 – Эмма +7 921 3029232 – Юлия +7 965 0065579 – Юля +7 981 1735810 – Юный ангел +7 931 3824199 – Яна +7 931 3615213.

 

Конечно, я не запомнил, в каком порядке шли имена, поэтому расположил их по алфавиту, но путь от пункта «А» до пункта «Я» был примерно таким. А у входа в сад меня ждал сюрприз. Когда совсем осточертело фотографировать трафаретики, я поднял голову и, оторвавшись от «Никона», увидел на воротах наклеенный оранжевый листочек. «Камила», – было напечатано на нём крупными чёрными буквами, чуть ниже, справа, находилось изображение сердечка, в центре сердечка – надпись «24 часа», слева – силуэт лежащей на животе женщины, ноги были согнуты в коленях так, что туфли на длинных шпильках смотрели вверх, а у самых туфель, на разведённых подобно лезвиям ножниц ногах, болтались трусики. Я бы не стал вообще обращать ваше внимание на такую пикантную деталь, если б она не потребовалась для дальнейшего повествования. Она всплывёт потом в нужном месте и в нужное время. Но тогда-то я ещё об этом не знал. Сорвав листочек и вклеив его в тетрадку для коллекции, я вошёл, наконец, в Летний сад.

Конечно, мне было неприятно, что имя милой девушки из хостела красовалось среди телефонных «мамзелей», но дурные мысли быстро улетучились, как только я дошёл до статуй. Я вспомнил, как в детстве приезжал в Ленинград и мы с мамой часами гуляли здесь в тени величественных аллей, где в душистой тиши между царственных лип мне мачт корабельных мерещился скрип; мы слушали поэтов, забредавших почитать непонятные для моего юного ума строчки, однако искренность и неподкупная истина окрыляли, и образ летнесадовской поэзии навсегда впечатался в сердце. «А сегодня? Что я чувствую сегодня?» – спрашиваю себя. И сегодня ощущаю в душе покой и гармонию. И всё, казалось бы, прекрасно, только поэты уже ушли, и статуи меня не узнали. Печалька, как говорит моя Ольга.

Я достаю дешёвенький Nicon и начинаю новую серию снимков: Амур и Психея – Нимфа Летнего сада – Герцог Бранденбургский – Нерон – Похищение сабинянки – Юность… Всего 148 кадров. И, конечно, фонтаны! Утомившись, присаживаюсь на скамейке у одного из них – рядом с аллегориями искренности и истины. К фонтану то и дело подходят туристы, парами и небольшими группами, и бесконечно фотографируются. Я наблюдаю за ними из своего уголочка.

Мне почему-то кажется, что я за ними подсматриваю, и становится стыдно. Почему? Вроде бы, никто не скрывается, никто не запрещает смотреть. Но тут другой случай: позирующий человек передаёт своё внутреннее состояние, обычно он пытается запечатлеться таким, каким представляет себя в самых сокровенных мечтах, он делает фото для зрителя, некое послание друзьям, близким, коллегам и даже всему миру. Поэтому портретная съёмка мне кажется довольно интимным занятием – это момент истины, при котором исключается искренность, поскольку старательно комуфлируются комплексы – неуверенность в себе, физические изъяны и страхи, – и срабатывает стремление соответствовать некоему общественному стандарту – образу мачо, философа или светской львицы. Что прячется во время позирования, увы, легко прочитывается бестактными наблюдателями. Такими, как я.

Нет ничего плохого в том, что люди хотят быть лучше, чем они есть. Плохо то, что они только хотят выглядеть лучше, а на деле все равно остаются прежними. А вот смотреть на то, как фотографируются дети, весело и радостно: они непосредственны и не научились ещё скрывать свои чувства, и злых мыслей у них совсем нет. Их мечты и фантастичны, и реальны одновременно, и ничего стыдного в больших изумлённых глазах они не прячут.

Более-менее естественным человек выглядит на тех снимках, на которых он оказался случайно, когда фотограф захватывает его врасплох. И я рассматриваю жизнь как череду снимков: на одних – лукавое позёрство, а на других – единение искренности и истины. С каждым днём снимков становится всё больше и больше. Иногда приходится садиться за альбом и разгребать всю эту кучу «дерьма», для того чтобы разобраться, на каких фото я реален, а на каких – лживый образ. Тогда я понимаю, что никакой искренности на фотографиях нет и в помине: ищите меня настоящего во временном пространстве между камерой и нелепым образом на снимке, между щелчком фотоаппарата и принуждённой улыбкой.

 

***

«Только рыжий может называть рыжего рыжим…» – запел телефон, и я вздрогнул: – «Твою мать! Время-то уже полтретьего, а надо ещё выкупить билет в театр и заселиться!»

– Да, моя ищейка, я у аппарата, – пытаюсь острить. – У тебя прекрасный нюх, ты выследила меня и в Летнем саду.

– Знаешь, Антонин, – ты уже давно должен быть не Летнем саду, а в Измайловском. Так что бери ноги в руки и галопом в Молодёжку, не смей подводить меня – через полчаса бронь наверняка снимут.

– Уже лечу!

Я выскочил из Летнего сада и рванул по прямой вдоль Фонтанки. Конечно, «рванул» в данном контексте означает не «помчался сломя голову», а лишь «поспешил или направился быстрым шагом», да и «прямая вдоль Фонтанки» звучит весьма неубедительно: если посмотреть на карту, нетрудно заметить, что очертания реки не свидетельствуют о краткости выбранного мной маршрута. К тому же очень скоро выяснилось: городские власти не побеспокоились пустить общественный транспорт по набережной, и поэтому надеяться можно было лишь на сильные ноги и крепкие туфли.

Но и здесь я лоханулся: кто же надевает в дальнюю поездку новые туфли? Есть такая закономерность: если ты куда-то торопишься, то новая обувь обязательно натирает левую ногу. Почему именно левую, мне не ведомо. Это невозможно осмыслить, можно лишь принять как данность. Поэтому неудивительно, что через сто шагов я стал ощущать некоторые неудобства, через двести появились первые признаки боли, а через триста я уже вовсю прихрамывал, но всё же довольно бодро доковылял до Невского.

Когда торопишься и ускоряешь шаг, немедленно начинаешь потеть, что тоже вызывает дискомфорт. Потливость наступает не только потому, что из-за физических нагрузок выделяется тепло. Это я вам как доктор говорю. Пот может выступить и вследствие нервного напряжения – от страха или волнения: казалось бы, человек никуда не бежит, а взмокает моментально, как мамонт на охоте, причём когда охотится не он, а на него. Так вот, я и торопился и волновался одновременно, и оттого пот выступал в двойном количестве: солёная влага рекой лилась со лба и разбегалась ручейками, рубаха липла к телу, да и не только рубаха. Хотелось плюнуть на всё и сойти с дистанции. И тогда я стал ставить короткие цели: сначала дойти до улицы Ломоносова, потом до переулка Джамбула, потом до Гороховой улицы, потом до Московского проспекта… И так, пока добрёл до кассы в безнадёжных попытках ускориться, на левой ноге вздулись огромные пузыри, и я практически превратился в инвалида.

Взмыленный, еле сдерживая тяжёлое дыхание, я припал к окошечку кассы и прохрипел:

– Мне билет на спектакль, для меня бронировали…

В узком пространстве кассы находились сразу три женщины изрядного возраста и увлечённо беседовали. Одна из них, в розовой кофточке, обернулась и спросила:

– Как ваша фамилия?

– Чехов, – ответил я.

– Антон Павлович? – она привстала со стула и чуть не вылезла в окошко, внимательно вглядываясь в меня. – А почему без пенсне?

– Разбилось, – улыбнулся я, давно привыкший к подобным шуткам знакомых.

– Так вы не умерли?

– Я – нет, умер другой, мой тёзка. А я просто врач ялтинской больницы.

– А я подумала, что вы настоящий, – разочарованно протянула кассирша.

Это начало меня раздражать.

– А я подумал, что вы – три сестры. Продайте, пожалуйста, билет. Ряд третий, двадцать восьмое место…

– Опоздали вы, сняли бронь, ушёл ваш поезд, – прозвучал недовольный голос из-за стекла.

Я так устал, что мне уже совсем не хотелось в театр, поэтому я даже не расстроился. Вытащил карту Питера, заботливо распечатанную Ольгой, сориентировался и поплёлся к хостелу – заселяться. Дорогой снова зазвонил телефон:

– Купил билет?

– Купил.

– Ты врёшь?

– Да, вру.

– Опоздал?

– Опоздал…

Ольга повесила трубку. Обиделась, наверное, старалась ведь для меня, дурака.

В хостеле на рецепшене была уже другая девушка – постаралась всё уладить быстро, Я выкупил двухместную комнату без окон – так было дешевле – и пошёл на второй этаж заселяться в «шкаф»: я неприхотлив, лишь бы было где провести ночь. В комнате, кроме двухярусной кровати, – тумбочка да лампа на стене, но меня всё устраивало. Распаковав вещи, я разлёгся на матрасе, с наслаждением вытянув уставшие, зудящие ноги, и мгновенно заснул, несмотря на то, что слышимость была прекрасная: постоянно хлопали защёлки дверей, кто-то передвигался из комнаты в общий туалет и обратно, шлёпали тапочки в душевую, и раздавался шум воды вперемешку с весёлыми голосами. Мне это никак не мешало и даже избавляло от одиночества в чужом городе. Спал недолго, минут двадцать, – вполне достаточно, чтобы восстановить силы. А проснувшись, наконец обратил внимание на стену, прикрытую подобием широких жалюзи. Зачем они здесь, если окно отсутствует? Я потянулся, дёрнул за свисающий из-под потолка шнурок, жалюзи разъехались, и тут обнаружилось, что окно всё-таки было, только выходило оно в соседний, довольно просторный зал, где размещалась выставка картин. Посетители парочками и по одному сновали по залу, пялясь на произведения искусства, среди которых, как на витрине, вдруг нарисовался я – в трусах и мозолях. Зато девушка напротив меня была без трусов. То есть трусы на ней были, только они болтались на ногах – почти у земли, и, хотя юбка всё ещё находилась на своём месте и скрывала девичьи прелести, сама картина – а это была картина на стене напротив – смотрелась весьма пикантно.

Слава богу, меня не успели заметить, я быстро прикрыл окно, оделся и, полагая, что пора бы и перекусить, вышел из комнаты, но, конечно же, не мог пройти мимо выставочного зала – я человек любопытный. «Юлия Застава» – значилось имя художницы на афише, приклеенной скотчем к распахнутой двери. В зале всё так же сновали люди, но задерживались они лишь у девушки со спущенными трусами. И я вскоре понял почему: картины были сделаны в сюрреалистической манере и представляли образы ночных кошмаров, которые были непонятны, требовали каких-то дополнительных усилий для декодирования. А кому это нужно, париться и ломать голову над бредом малоизвестного автора, ведь пустого выпендрежа сейчас в избытке? «Взволновать зрителя, читателя или слушателя, вызвать сильные эмоции и заставить задуматься – вот настоящая задача искусства», – размышлял я. А девушка на холсте волновала, и не только потому, что была без трусов, нет: за её спиной высились громады унылого серого города, а в глазах художницы – мне почему-то показалась, что художница изобразила себя, – отражались печаль и безысходность, и эта безысходность подчёркивалась безвольно вытянутыми вдоль тела руками – наверное, так беззащитно чувствует себя непонятый творец перед толпой напыщенных снобов – голым и бессильным что-либо исправить в сумасшедшем мире.

Я спустился в подвал, где находился рецепшен. Там уже не было утренней беспечности. Молодые люди казались занятыми важными проблемами, появлялись ненадолго, спешно выпивали кофе и тут же исчезали. Я налил себе чаю и пристроился возле рыжего с компом, который, по всей видимости, никуда не уходил. Он был чем-то доволен, отбивал пальцами бодренький ритм по клавиатуре и даже, узнав, соизволил кивнуть мне весело, как старому знакомому.

Я развернул бутерброды и стал жевать. У рецепшена толпились недовольные люди с мольбертами, среди них я узнал Камилу, только теперь она была в широкой жёлтой футболке и коротких джинсовых шортиках, едва прикрывавших попу. Администраторша отчаянно жестикулировала, в безуспешной попытке что-либо объяснить ничего не желающим понимать людям, её взгляд встретился с моим, и я догадался, что речь идёт обо мне.

Камила отошла от стойки и «летящей походкой» направилась ко мне. В нелепой жёлтой футболке она походила на рассерженную осу, готовую вот-вот ужалить. Я привстал поприветствовать её и галантно, напоказ поцеловал ручку. Она пристроилась в соседнем кресле.

– У меня проблема, – сказала она без всяких предисловий. – Ты ведь поможешь мне?

Я удивился: «Вряд ли у красавиц типа Кэмэрон Диаз могут быть серьёзные проблемы?» Тим Минчин перестал пялиться на экран, внимательно посмотрел на меня и едва заметно повёл головой. «Нет», – читалось в его взгляде.

– Да, – ответил я, – разумеется, помогу.

– Я не успела проплатить номер, – начала Камила. – И осталась на улице. Говорят, ты снял две койки, уступи одну мне, а завтра я всё улажу.

По опыту я знал, что в такую минуту должна позвонить Ольга, но она не звонила – не угасла ещё обида. Я задумался. Предложение было неожиданным. Конечно, у меня имелся опыт сожительства с Ольгой, но это совсем другое: я её хорошо знал, и, тем не менее, нажил немало мозолей, пока к ней притёрся. А тут…

Рыжеволосый продолжал сверлить меня взглядом и посылал вполне понятные импульсы: «Нет, нет и нет!»

– А это прилично? – глупее вопроса я не придумал.

– Ты не похож на озабоченного прыща, – ответила Камила. – Если не поможешь, то я в лучшем случае останусь ночевать здесь, в этом кресле.

Я допил чай и кивнул:

– Хорошо. Бери свои вещи.

Мы встали и мимо разочарованного Тима под осуждающие взгляды людей у стойки продефилировали наверх. Они, конечно, приняли меня за старого развратника, совращающего девушку. А ведь кто-то говорил, что здесь никому ни до кого нет дела!

– Ничего, если я во сне храплю? – спросил я, поднимаясь по лестнице.

– Ничего, – ответила она. – Я во сне пукаю.

– Тогда будешь спать на верхнем ярусе, – закрыл я тему.

В комнате Камила без всяких комплексов взобралась на верхнюю койку – сооружение при этом зашаталось, и я испугался, не рухнет ли она оттуда.

– Я отрублюсь ненадолго, – заявила она. – Женская психика страдает от недосыпания больше, чем мужская.

Я пожал плечами, мол, валяй, как знаешь, выключил свет и тоже прилёг. Лежал и размышлял о морально-этической стороне своего легкомысленного поступка. Заснуть нам не пришлось. Зазвонил телефон, и я улыбнулся: меня простили и продолжали опекать.

– Заселился? – Ольга ещё злилась и была немногословна.

– Угу.

– С девушкой?

– Да, с девушкой.

– Опять врёшь?

– Предельно искренен.

– Антоша, ты неисправимый мудак.

– Тогда не пытайся меня исправить.

– Помнишь, ты пытался сделать мне предложение?

Я напрягся:

– Да, моя собачка, помню.

– Ты не хочешь его повторить?

– Что-то в последнее время в моей жизни много повторов, – улыбнулся я. – Оля, выходи за меня замуж.

Ольга расхохоталась, довольная.

– Спасибо, Антон. Когда я окончательно свихнусь, то обязательно обдумаю твоё предложение. Пока, не скучай! – и повесила трубку.

Вот и пойми этих женщин! А любопытная Камила уже нависла надо мной с верхней койки – вот-вот свалится.

– Ты делаешь предложение женщине по телефону? Оригинально!

– Как умею, так и делаю, – вздохнул я. – А вообще-то, это не твоё дело.

Я вскочил, рассерженный и тут же застонал от боли – вздувшийся мозольный пузырь лопнул, и защемило так, что я невольно скукожился и рухнул на кровать. Камила тут же оказалась на полу:

– Что с тобой?

Она была встревожена. Я снял левый носок – смотреть было страшно: и снизу ступни, и по бокам в самых неудобных местах выскочили безобразные мозоли.

– Ух ты! Где это ты так постарался? – удивилась девушка. – Подожди, я щас.

Она порылась в сумочки и достала лейкопластырь, будто специально припасённый. Хлоп-хлоп-хлоп – и запеленала болячки мягкими тёплыми ручками. Мне стало приятно, оттого что она не побрезговала дотронуться до моих ног, и от её участия вмиг полегчало. Конечно, Ольга тоже не побрезговала бы, поскольку лечить людей – её профессия, но ведь Камила, она…

– Ты кто по профессии, – спросил я.

– Художница. Я здесь провожу мастер-классы.

– Неплохо проводишь, – улыбнулся я.

– А чем занимаешься ты?

– Я медик.

Она изобразила удивление:

– Вот бы никогда не подумала. Врачу, исцелися сам. Как же ты так с ногами?

Она присела на постель и, поскольку я молчал, снова спросила:

– А ты резал трупы?

– Да. Когда-то. В анатомичке.

– И как?

– Сначала интересно, потом привыкаешь.

– Тебе не было противно?

– Нет, это моя работа. Можно, я тебя тоже поспрашиваю?

– Спрашивай, – она улыбнулась, – я не прочь удовлетворить твоё любопытство.

– Только ответь честно и искренне, для меня это важно: как ты относишься к искусству?

Она даже не задумалась:

– Как к свободе.

– То есть?

– Как к возможности избавиться от себя надоевшей, как к возможности жить интересно и разнообразно.

– А где можно увидеть твои картины?

– Не надо на них смотреть, они тупые.

– Так пиши острые, тупые картины никому не нужны.

– Мне нужны.

– Зачем?

– Там есть я, настоящая.

– Тупая, что ли?

– Тупая. Как в жизни.

– Да не, ты ничё так, – сказал я и сам смутился от неожиданно вырвавшегося комплимента.

– Спасибо! – она улыбнулась. – Хочу к тебе, ты добрый.

Камила потянулась ко мне, но я вдруг растерялся и чуть отодвинулся. Она изобразила удивление:

– Не поняла. Ты медик или педик? Обними девушку!

Я смутился, обнял её одной рукой, а другой, потянувшись, раздвинул жалюзи потайного окна. Выставка была закрыта, и посетителей не было, однако свет никто не выключил, и поэтому можно было вдоволь полюбоваться картиной, произведшей на меня столь сильное впечатление.

– А что ты скажешь об этом произведении?

Она едва взглянула и ответила несколько пренебрежительно:

– Всем мужчинам нравятся девушки со спущенными трусами.

– Дело не в трусах. Трусы – это, конечно, пикантно, но и только. Удача художника в том, как переданы безысходность и равнодушие к реальной жизни, к собственной судьбе, может быть. Посмотри, в её глазах нет будущего и полное отсутствие любви. А со спущенными трусами она кажется ещё более беззащитной перед миром. Как доктор тебе говорю.

– А черепа козлов внизу картины – это тоже отсутствие будущего?

Черепа козлов?.. Я даже не разглядел их, не придал значения как малозначительной, случайной детали. Я рассмеялся:

– Здесь каждый волен видеть своё, прямого ответа нет.

– Для мужчин такие картины – повод для эстетической мастурбации. Ты любишь мастурбировать?

– Бывает.

– Бывает или любишь?

– Не твоё дело!

– Хам!

– Да.

– Что «да»?

– Хам.

Она рассмеялась и в смехе сползла с кровати на пол. Устроившись у меня в ногах и заглядывая мне в глаза, сказала:

– Странно как-то: ты доктор, а я тебя лечу; ты доктор, а я должна тебе объяснять физиологию человека. Видишь ли, половые функции связаны с восприятием красоты, именно поэтому апелляция к чувственному в искусстве всегда уместна, поскольку вызывает ответную реакцию. Знаешь, почему много педиков среди деятелей культуры? Потому что патологические половые отклонения влияют на развитие тонкого эстетического вкуса. Примеров можно привести множество, ты их и сам знаешь. Это и Чайковский, и Оскар Уайльд, и Элтон Джон. Рудольф Нуриев из той же оперы…

– Нуриев из балета.

– Ну да, или из балета… А вообще-то, доктор, чувственная сторона важна для выживании вида, и художник не прочь поиграть чувствами зрителя, подкинув спущенные трусы, от чего тупые мужики входят в раж и истерику, искусство тем временем производит отбор вроде эволюционного, допуская к прекрасному лишь посвящённых.

– Да ты философ, Камила! – восхитился я. – Не ожидал от тебя.

Девушка усмехнулась:

– Неожиданности ещё впереди.

Она поднялась, достала из сумочки мобильный, набрала что-то в нём, а потом, к моему удивлению, стянула с себя узкие шорты.

– Ну как тебе мои трусы?

Трусы были так себе, но я не успел ответить: во-первых, действительно не ожидал такого подвоха, а во-вторых, потому, что в этот самый момент, казалось бы, запертая дверь распахнулась и в комнату ввалились люди, точнее – два человека. Я их видел в подвале: высокий лохмач-Буратино и толстяк со сверкающей лысиной, только теперь он напоминал не Карабаса-Барабаса, а басмача из советских фильмов.

Я попытался подняться, но тут же получил от лохматого в зубы. Удар был не сильный, но достаточный для того, чтобы влететь обратно в кровать, удариться затылком о стену и потерять возможность соображать.

Потрясённый, я пытался прийти в себя, а лысый поучительно втолковывал мне какую-то проповедь. Речь его, хоть и громкая, была малопонятна из-за непривычного акцента, но смысл сводился к тому, что я воспользовался их девушкой и теперь требуется заплатить. Мои вещи валялись на полу, портмоне было выпотрошено, лысый басмач тыкал мне в лицо моей банковской карточкой, лохматый напоказ играл небольшим стилетом. Я посмотрел на Камилу. Она стояла молча, отвернувшись к стенке, и казалась нелепым недоразумением в своей жёлтой футболке и белых трусах. «Как нашкодивший ребёнок в детском саду, поставленный в угол», – подумал я. Потом вспомнил глаза рыжего и с сожалением осознал, что попался на дешёвую подставу. Почему-то эта мысль меня успокоила, хотя, в принципе, должна была привести в бешенство.

– Сколько я должен? – язык еле ворочался.

Я дотронулся до губ, они напоминали вспухшие мозоли.

– Тысячу долларов стоит девушка, – объявил басмач, – а десять тысяч – штраф за обман.

Спорить и объяснять, что я никого не обманывал, было явно бессмысленно.

– Где банкомат? – спросил я.

– Хороший вопрос! – обрадовался лысый. – Мы проводим тебя. Только не вздумай хитрить – Мубаряк зарежет тебя.

Под конвоем двух изуверов я спустился к рецепшену. Людей в зале было немного: всё тот же Минчин у компа да несколько дремавших на диванах юнцов. Помочь мне они не могли.

Я подошёл к банкомату, снял пять тысяч рублей, отдал бандитам и показал, что больше на счёте ничего нет. Они отреагировали плохо, раздражённо переговорили между собой на арабском, и лысый злобно протянул мне мой же мобильник:

– Звони друзьям, пусть перечислят!

Голос прозвучал угрожающе в полупустом помещении, и рыжий оглянулся на нас. В этот момент бородач Мубаряк ударил коротко в поддых, и я загнулся, не в силах дышать.

– Звони, – повторил басмач.

Я нажал на Ольгин номер. И пока шёл вызов, увидел, как рыжий уходит. «Правильно. Зачем ему лишние проблемы? Пытался же предупредить», – подумал я.

– Ты знаешь, который сейчас час? – спросила Ольга. – Что-нибудь срочное? Ничего не случилось?

– Нет, – ответил я. – Я хотел лишь узнать, не свихнулась ли ты наконец и не обдумала ли моё предложение?

– Антонушка, я после дежурства и сильно устала, не до шуток сегодня, давай поговорим завтра.

«Ту-ту-ту», – раздалось в телефоне, но я продолжил говорить как ни в чём не бывало.

– Ольга, перечисли мне, пожалуйста, десять тысяч долларов. Мне нужно совершить одну покупку. Сегодня поздно? Завтра? Спасибо, милая, что не отказала».

Я вернул трубку лысому.

– Завтра. Она сказала «завтра».

И на что я надеялся? Наверное, на то, что бандиты тормознут и дадут мне передышку. И они тормознули, и начали что-то бурно обсуждать между собой. В это время в подвале появилось ещё два действующих лица: всё тот же рыжий и мой утрешний знакомый Анвар.

Анвар был мрачен. Он сказал несколько гневных фраз на арабском – бандиты сникли и отошли от меня. Потом вернули вещи и деньги, тихо говоря что-то на своём языке. Видимо, они извинялись. «Наверное, не знают слов извинений по-русски, а может, им кажется, что по-арабски это звучит искренней», – подумал я.

– Произошло нелепое недоразумение, – сказал мне Анвар и покровительственно обнял за плечи. – Мне очень жаль.

Я поблагодарил его.

– Что я могу для тебя сделать? – продолжил он.

Я удивился:

– Ты уже всё сделал.

– Если хочешь, Камила будет у тебя каждую ночь.

– Нет, не хочу. Зря ты это сказал.

– Как знаешь. Аккуратней будь с женщинами. Таков мир.

– Я уже понял, прощай, – сказал я и, развернувшись, побрёл в свою комнатушку.

В комнате прибрал разбросанные вещи и постарался создать уют. Ныла намозоленная нога, ныли разбитые губы, я лёг, не раздеваясь, в постель и прикрыл глаза. «Наконец-то никому до меня нет дела», – подумал я. И в этот момент раздался стук в дверь.

– Открыто, проворчал я. – Какой смысл закрывать двери, если их могут открыть в любую минуту.

Вошла Камила. Притворила за собой дверь. Присела ко мне на кровать. Я молчал – в голове совсем не было мыслей, было пусто, как в отформатированном винте. Она тоже молчала.

– Как ты могла? – спросил я. – Ты же лечила мне ноги...

– Это было искренне, – всхлипнула она.

– А остальное?

– А остальное – моя работа.

Я не стал больше упрекать её. Какой в этом смысл? Может, надо было немедленно прогнать наглую обманщицу, но и этого я не стал делать. Она была молода и своим нелогичным поведением напоминала мне Ольгу. И – чёрт возьми! – молодость обаятельна, как ты её не уродуй.

– Камила… – начал я.

– Я не Камила, я – Женя.

Я даже не удивился.

– Евгения!

– Что?

– Мне б подлечить губы. Как доктор тебя прошу.

– Это что, прощение? – оживилась она.

«Прощение, – подумал я. – Прощение перед прощанием», – но сказать так ничего и не успел.

 

***

Наутро я с трудом натянул туфли и снова отправился в Летний сад. Шёл медленно, прихрамывая, совсем не интересуясь трафаретиками на тротуарах. Больше смотрел вверх на низко плывущие облака и любовался их причудливыми формами.

В сад вошёл со стороны Мойки и сразу повернул к скамейке у пруда передохнуть. Устроившись, достал тетрадку и стал записывать наблюдения:

 

«В Летнем саду получаешь истинное наслаждение от прогулки, хотя где-то рядом, по улицам, мчатся машины и создают привычный городской шум. Казалось бы, нет ничего нового. Всё, как в любом парке: воробьи чирикают, вороны каркают, трясогузки трясут… и ловят зазевавшихся мошек. Утки греются на солнечной стороне берега, выстроившись в линию на бетонной полоске вдоль воды. Одни неторопливо чистят пёрышки, другие спят, засунув длинные клювы под крылья. Стая упитанных голубей приноровилась воровать корм у уток, но те на них не в обиде: о птицах заботятся и корма хватает на всех. Если только какой-нибудь голубь вдруг начнёт наглеть и заберётся в кормушку с ногами, то обязательно найдётся нетерпеливый утёнок, который клюнет его в зад, – мол, соблюдай приличия, ты здесь не единственный. Воробьи тоже имеют возможность подкормиться в «общей столовой», но им нравится рыться в мусоре, оставленном туристами, выискивая остатки пищи. Наевшись, они долго чистят клювы о песок, которым посыпаны дорожки. Они совсем не пугливы и позволяют фотографировать себя на близком расстоянии.

Лебедей всего два, и, возможно, они потомки тех длинношеих белоснежных птиц, которыми любовались посетители Летнего сада и сто, и двести, и триста лет назад…»

 

Сделав записи в дневнике, я решил полюбоваться статуями и направился к ним. И тут на глаза попалась табличка, которая вмиг лишила меня радости. Вчерашнее очарование вдруг померкло, летнесадовские скульптуры потеряли привлекательность. Текст таблички гласил, что любовался я всего лишь копиями статуй, а оригиналы вот уже лет пять как хранятся в Михайловском замке.

Я помрачнел, поймав себя на мысли, что нахожусь в городе вечных реконструкций среди бездушных копий в сэкондхендовских штанах, обречённый на сэкондхендовскую любовь, и даже имя моё вторично и повторяет имя великого автора. Но потом другая мысль перебила первую: «Возможно, копия и повтор не одно и то же. Что, если мир повторяется, но не вторичен? Повторяемость не признак ли счастья?» Закончить рассуждение я не успел – заиграл телефон. Я приложил трубку к уху. Это была, конечно же, Ольга.

– Привет, Антон! – голос её был свеж и, как всегда, чуточку насмешлив. – Мне кажется, что я схожу с ума. Приезжай, я почти согласна…

Из архива: август 2015г.