№3.2022. Всеволод Глуховцев. Тридевять небес. Роман

Всеволод Глуховцев

Тридевять небес

Роман

 

Начало в № 1–2, 2022

 

ГЛАВА 6

 

Ровно три года назад, в июле тридцать девятого, молодой сотрудник СД Эрих Хельценбайн познакомился с отставным разведчиком-нелегалом. Этот невесёлый, осунувшийся человек выглядел заметно старше своего возраста. Сначала он не очень шёл на контакт, но в какой-то момент вдруг ожил, позвал в кабачок средней руки – «посидим, выпьем, поговорим»… и молодой контрразведчик понял: ветеран хочет что-то ему поведать. Стало интересно, Эрих согласился.

В кабачке быстро выяснилось, что отставник горазд не в меру выпить. Собеседник окосел, сгорбился, начал тяжело ворочать языком и не сказал ничего путного… Хельценбайн разочаровался, хотел уже было распрощаться, но тут бывший шпион как будто протрезвел.

 – Постой, постой, – забормотал он чуть виновато, нетвердою рукой прихватывая Эриха за манжету. – Присядь еще. Думаешь, напился старый хрыч и несет ахинею?.. Ну, отчасти да. Напился. Есть отчего.

И ошарашил юного коллегу: жить ему, старику – да какому там старику, и пятидесяти нет! – ну, словом, жить осталось считанные месяцы. Вряд ли до Рождества дотянет. Диагноз? Рак. Он потребовал от врачей быть откровенными. Те лишь руками развели: всё, что остаётся – болеутоляющее. Морфий. И пообещали с этим помочь. Пока, сказали, боли не будет, но вот через месяц-другой… Тогда приходите, не откажем.

 – Ну, спасибо и на том.

Все это было рассказано с таким ужасающим спокойствием, что хмель слетел с молодого человека. Он растерялся: верить, не верить?.. Старший коллега заметил это, усмехнулся:

 – Не веришь? Ну и ладно, к зиме поверишь. Да нет, нет, ничего… Я о другом хочу с тобой потолковать. Давай еще немного… не бойся, не опьянею. По крайней мере, ум не потеряю.

И они выпили, после чего пожилой приступил к тому, на что сделал заявку.

Начал с того, что, судя по множеству примет, дело катится к новой большой войне и никакой Мюнхен, никакие Даладье с Чемберленами её не остановят. Опять-таки до Рождества, скорее всего, и полыхнет.

 – Так что надеюсь помереть в мирном времени, – пошутил разведчик. – Хотя…

Он пожал плечами и сказал вдруг:

 – И начнем эту войну, конечно, мы.

Помолчал и добавил:

 – И, конечно, рано или поздно схлестнемся с Россией.

Эрих насупился.

Его тоже поддавливала эта мысль – о неизбежности войны с Россией, но он старался гнать её от себя. А тут, грубо говоря, ткнули носом, не отвернёшься.

Одной Европой фюрер не утешится. Тесен ему этот евразийский полуостров, не по его талантам. Он рванёт на восток, в бескрайние просторы, и чем всё это кончится, одному Богу ведомо… и страшно то, что лично ты здесь ничего не сможешь изменить.

Молодой человек безуспешно пытался отогнать эту мысль прочь, а старый тем часом продолжал. Хмель на самом деле из него выветрился, вернее, перекипел в нечто вроде вдохновения. «Кто знает, – говорил он с лёгкой грустью, – может быть, военная судьба забросит тебя туда, в Россию. И возможно, тебе удастся сделать то, чего не удалось мне…»

 – Вы были там? – осторожно спросил Эрих.

 – Был, – кивнул ветеран. – В прошлую войну.

Офицер Третьего бюро Генерального штаба Второго рейха был тогда залегендирован под железнодорожника, помощника паровозного машиниста – очень удобная роль, позволяющая много видеть, осваивать большие объемы информации. Агент успешно пользовался этой маской, действительно собирал ценные сведения… Однако, главный улов ожидал его не на работе.

Стараясь соблюдать стиль жизни петербургского рабочего, он стал посещать культурно-просветительские мероприятия. И был поражен страстью к саморазвитию, пылавшей в обитателях столичных окраин, – бессистемной, наивной, но искренней и первобытно-мощной. Эти люди жадно и простодушно хотели всё знать, толпами валили на любые лекции, от рассказов по истории древнего Египта до бесед о медиумах, спиритизме и Блаватской, горячо обсуждали таинственное бесследное исчезновение знаменитой теософки Анны Минцловой… И это во время войны! Утоление духовной жажды для русского пролетариата было едва ли не важнее хлеба насущного. Порой разведчика брало странное чувство: смесь оторопи, восхищения и испуга – ведь страна этих людей была вражеской: так что же, чёрт возьми, за силы кроются в этом народе, до чего он может додуматься?! На таких собраниях, в самый разгар дискуссий, он диву давался, услышав, как неумело и нескладно кто-то задаёт вопросы, которые могут прийти лишь в напряженно мыслящую, всё время работающую голову…

Свои наблюдения и соображения нелегал шифрованными записками докладывал резиденту, которого не знал из соображений конспирации, а в ответ в таком же шифрованном виде получал ценные указания. И вот однажды получил такое: отправиться на лекцию по психологии молодого магистра наук Леонида Румянцева. Распоряжение показалось странноватым, однако гауптман Третьего бюро был дисциплинирован: хмыкнул, пожал плечами и отправился. Послушал, написал отчёт. И получил следующий приказ: выйти с этим Румянцевым на контакт, завязать знакомство.

Взялся и за эту задачу. Выйти, правда, удалось не на самого Румянцева – тот убыл на фронт, в командировку, – а на одного из сотрудников магистра, студента Психоневрологического института. Тот не отказал молодому человеку из низов, горячо ищущему знания…

Вот здесь гауптману впору бы насторожиться: как-то уж больно гладко всё складывается… Но нет, что-то не сработало чутье. Когда студент позвал его к себе, пообещав книги по психологии, «помощник машиниста» угодил в засаду.

Студент оказался сотрудником русской контрразведки, а комната в доходном доме – ловушкой. Чуть было не взяли за жабры, ещё б немного, и поехал бы в лагерь для военнопленных, а может, и на поселение в Сибирь, кто знает. Но вывернулся! Ушёл. Грязно, с грохотом, со стрельбой, как пришлось, и был ранен. Но ушёл. Сперва сумел затеряться в миллионном мегаполисе, отлежался, а затем смог уйти за кордон – буквально за месяц до начала русской Февральской революции. И вернулся в Берлин.

Ну что сказать? Задание-то провалил, как ни крути. В Третьем бюро были недовольны. Прямой начальник оберст-лейтенант фон Залевски, сухопарый, как жердь, пруссак, долго и обидно скрипел, что агент-нелегал, доставший револьвер и открывший огонь, не агент и таких надо увольнять за профнепригодность… Гауптман глотал это молча, не оправдываясь: не кто-то же другой попал в засаду, не барон Мюнхгаузен, не Фантомас, а он сам. Вот и вся история.

 

***

Оправдываться он не оправдывался. Но вопросы у него возникли.

Совершенно очевидно, что его ловили на живца. Русская контрразведка целенаправленно ждала, что на этого Румянцева кто-то клюнет. Так и вышло.

Ну а дальше, можно сказать, боевая ничья: и агент лопухнулся, угодив в ловушку, и русские оплошали, упустив взятого уже противника… Но не в том дело. Почему русские так точно сработали – вот вопрос из вопросов. Нет сомнений, они знали об интересе германской разведки. В счастливые случайности тут верить нечего. Не игорный дом.

Это исходный тезис. А уж от него разбегаются рабочие версии.

Первая, она же наиболее очевидная: в Генштабе, возможно даже в самом Третьем бюро, завелся «крот». Изменник, работающий на русскую разведку. Пример австрийского полковника Редля, завербованного Петербургом, ещё свеж в памяти… Правда, Редль был содомит, на чём, собственно, его и прихватили; в Третьем бюро таких вроде бы не было. Но, во-первых, это не афишируют, Берлин – не распутная легкомысленная Вена. Во-вторых, взять можно ведь не только на этом. А в-третьих, кто сказал, что крот завёлся именно в Третьем бюро? Он мог быть и выше.

За это гауптман и собрался было взяться, но все его планы снесла русская революция, разразившаяся в феврале 1917 года. Правда, новое правительство поспешило заверить англичан с французами, что оно, верное союзническим обязательствам, продолжит войну «до победного конца». Однако немецкая агентура настойчиво доносила о сильнейших антивоенных настроениях в России и вообще о том, что во взбаламученной, опьяненной «свободой» стране стремительно нарастает хаос… словом, не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, какую царь-рыбу можно выудить в этой мутной воде.

Теперь уж неважно, то ли в самом Генштабе родилась идея, то ли с ней возникли ушлые посредники: найти в России такую политическую силу, что смогла бы взять власть и заключить мир с Германией. Ясно при этом, что данная сила потребует денег и в неё придется вложиться – но дело того стоит. К весне 1917 года здравомыслящие умы сознавали, что при текущих раскладах Центральным державам в войне вряд ли что светит, и такой ход, конечно, был бы счастливым спасением, манной небесной.

Стоит ли говорить, что сила нашлась. Российская социал-демократическая рабочая партия, РСДРП, вернее, её левое крыло, именовавшееся «большевиками», – по факту самостоятельная партия, чей лидер Владимир Ленин с группой особо приближенных обретался в Швейцарии. Ряд сотрудников Третьего бюро срочно перебросили на незримый фронт туда, в том числе и нашего гауптмана. О петербургском провале решено было милостиво забыть – штрафнику давался шанс вновь проявить себя.

Он проявил. Командированные крутились как белки в колесе: из Цюриха в Женеву, из Женевы в Цюрих, очумели, едва не перестали различать эти, в общем-то, очень разные города. Большевики оказались не дураки поторговаться, что нетрудно понять: они увидели возможность сорвать банк и действовали абсолютно разумно – к несчастью кайзеровских стратегов, не увидевших за понятно-рациональным поведением Ленина гораздо более глубоких планов.

Итак, большевики набивали цену, германские агенты ежедневно семафорили в Берлин, получали инструкции в ответ – и пришли, наконец, к согласию. Ленин и компания получили аванс, «зеленый коридор» по Германии и нейтральным странам и убыли во взбаламученную революцией Россию. А сотрудников Третьего бюро немедля отозвали в Берлин.

Для гауптмана это было ужасно некстати, ибо он неожиданно обнаружил здесь, в Альпийской республике, интереснейшие для себя обстоятельства. А именно: среди множества русских эмигрантов случайно наткнулся на женщину-психолога, сотрудницу знаменитого профессора Юнга, некую Сабину Шпильрейн.

Она не имела никакого отношения к политическим группировкам, хотя и общалась кое с кем из окружения Ленина – так просто, по-приятельски. А однажды она вздумала выступить с лекцией для русских, и гауптман, со свежей памятью о петербургских делах, заинтересовался: там психология, здесь психология – совпадение?.. Проверим! Пошел на эту лекцию.

И был поражен тем, насколько то, что говорила Шпильрейн, совпадало со словами Румянцева. Ну просто один в один! Разумеется, разведчик увидел здесь возможный ключ к своей недавней неудаче и решил копнуть глубже.

Но тут, как назло, последовал отзыв в Берлин. Правда, и дома гауптман сумел найти источник информации, подтвердивший: да, всё верно. Где-то на самом верху неожиданно заинтересовались этой особой. Выяснили, что по научной работе она крепко связана с коллегой Румянцевым из Петербурга, война досадно разделила их, но они продолжают активно переписываться. Попробовали было подъехать к Сабине, однако та поспешила нажаловаться доктору Юнгу, а ученый муж немедля развонялся: что за безобразие, почему, дескать, в их тихую научную заводь лезут какие-то шпионы?.. Коли уж пришла дурацкая охота воевать – ну и воюйте, при чем тут нейтральная Швейцария?!.. И добавил, что если это не прекратится, то он, доктор Юнг, поднимет такой скандал, что кое-кому будет очень сильно икаться, особенно после того, как швейцарские банки заблокируют счета.

Неизвестно, блефовал маститый психоаналитик или нет, но кто-то, похоже, опять же на самом верху впечатлился и решил не дразнить судьбу. С олимпийских высот последовала команда: «Отставить!» – и разведка отвязалась от Шпильрейн. Решили зайти с другого фланга, то есть со стороны Румянцева. Результат известен.

Так-так… Мысль гауптмана заработала напористо. Как в Петербурге узнали об интересе германской разведки к Румянцеву? Да Шпильрейн же и сообщила! Вполне возможно, что сама того не желая. Трепанулась случайно в эмигрантском кругу, а там какого только народу нет, в том числе те, кто за гроши готов на всё… ну и просигналил в Питер кому надо. В русском Генштабе не дураки сидят, смекнули что к чему и приготовили наживку. Клюнуло.

Это лишь один пласт событий. Другой же связан с вопросом: а что же именно содержится в разработках Шпильрейн и Румянцева, из-за чего такой сыр-бор?

Вот тут отточенный сыскной нюх агента почуял не просто добычу, а золотую жилу. Гауптман с азартом взялся анализировать услышанное от обоих психологов… но развить поиск не вышло.

 

***

Жизнь разведчика – нынче здесь, завтра там. Не успел вернуться из Швейцарии, как был получен приказ отправиться… Куда? Ни за что не догадаетесь. В Бразилию! Да, да, в Бразилию, к далеким берегам. Правительство кайзера отчаянно хваталось за любые попытки переломить ход войны. Чёрт знает кого осенила авантюрная идея – используя значительное число немецких иммигрантов в Бразилии, попробовать вовлечь эту страну в войну на стороне Центральных держав. Целый шпионский десант под разными легендами в начале лета был заброшен туда… и все его труды пошли прахом. 26 октября 1917 года Бразилия объявила Германии войну.

Правда, не прошло и двух недель, как сработал, наконец, русский план: большевики совершили переворот, захватили власть. И первое, что сделали, – провозгласили на съезде Советов «Декрет о мире» – предложение ко всем воюющим странам немедленно заключить перемирие и начать переговоры. В Берлине ликованию не было границ: сработал хитрый план! Сработал!.. Бразильскую агентуру отозвали домой – делать в тропической республике было больше нечего.

Выбираться из уже враждебной страны пришлось через нейтральную Аргентину. Долгий, муторный путь; агент прибыл домой дьявольски вымотанный, опустошенный какой-то. В бюро взглянули, поняли состояние сотрудника и отправили на две недели в отпуск, с условием, правда, что при необходимости отзовут.

Восторгов от реализации «русского плана» в окружении кайзера, похоже, поубавилось. Большевики, взяв власть и провозгласив Декрет о мире, оказавшийся пафосной пустышкой, не спешили заключать мир с Германией. Отделывались мутными обещаниями: вот-де, выборы у нас пройдут в Учредительное собрание, утвердимся на совершенно законных основаниях, вот уж тогда… Выборы прошли, большевики их проиграли, но придрались к тому, что на момент начала голосования победители выборов эсеры были одной партией, а к концу этого процесса разделились на две – стало быть, победа всё-таки за ними, за большевиками. Словом, в России началась внутриполитическая грызня, время шло, наступил новый, 1918 год, терпение кайзера лопнуло, он отдал приказ наступать. Германские части, чуть ли не полгода стоявшие на Восточном фронте без движения, пошли в атаку против русской армии, в хлам разваленной сперва Временным правительством, а затем советско-большевистскими декретами. Здесь, конечно, коммунисты запросили пардону, начались мирные переговоры в Брест-Литовске, на которых Ленин посредством Троцкого с неописуемой легкостью отдал немцам огромные территории со значительным населением, что вызвало в России бешеный взрыв возмущения, перешедший в полноценную гражданскую войну.

Германскому правительству, конечно, на это было плевать – пусть русские там хоть пережрут друг друга. Оно поспешно приступило к переброске войск с Восточного фронта на Западный с целью решительного переломного удара по французам, англичанам и американцам.

Лето 1918 года стало последним всплеском отчаянных надежд. Бои, бои, бои… день за днём, неделя за неделей… и к осени стало ясно, что за призраки надежд цепляться незачем. Придется засунуть тевтонское чванство куда-то поглубже и идти просить мира.

Потом уже, годы спустя, и бывший гауптман, и многие другие мыслящие люди осознали холодный, безжалостный политический гений Ленина. Он был в семнадцатом году точно ясновидящий: смотрел в будущее и видел, что режим кайзера Вильгельма II не переживет этой войны. Потому-то он и взял деньги у немцев и бестрепетно отдал им гигантские пространства, зная, что денег возвращать не придётся, а территории, напротив, можно будет вернуть. Он рискнул, как умелый игрок, не теряющий головы. Бесспорно, что из полученных им денег и какого-никакого российского бюджета он принялся снабжать немецких коммунистов, которые усердно расшатывали ситуацию в Германии. И своего добился! Выиграл. Сразу после Компьенского перемирия, де-факто обозначившего капитуляцию Второго рейха, в битой Германии полыхнула революция, снесшая ко всем чертям этот самый рейх.

А Ленин победил. В невероятно тяжелой борьбе на грани поражения, пережив покушение, но победил. Колесо истории покатило по какой-то новой причудливой колее.

Германская революция, конечно, тоже сопровождалась параличом власти. Генеральный штаб фактически бездействовал, по крайней мере, зарплату платить не мог, и первыми под невыдачу попали разведчики как самая бесполезная категория служащих. Со службы, правда, не уволили, но пропитание фактически предложили добывать самостоятельно.

Гауптман не пропал. Готовили в разведке основательно, он мог делать много чего. Ухитрился устроиться в таксисты, как-то пережил самые трудные годы, после чего решил, что можно и наведаться в Генштаб.

Но там всё оказалось по-другому. Какие-то незнакомые люди, поморщившись, сказали, что Германская республика намерена выстраивать дружественные отношения со всем цивилизованным миром и в услугах кайзеровских шпионов не нуждается. Вот так. Мы вас не задерживаем, можете считать себя свободным. Что?.. Выходное пособие? Нет, разумеется, на это вряд ли стоит рассчитывать. Прощайте.

Ну, прощайте так прощайте. Развернулся и пошёл.

Забегая вперед, скажем, что в услугах разведчика не испытали нужды ни Веймарская республика, ни Третий рейх. Он больше никогда не был в Генштабе и не узнал, что сталось с его личным делом. Не узнал, уволен он формально со службы или нет; или, кто знает, может и вовсе числится умершим. Вполне возможно, что и так.

 

***

Хельценбайн слушал – и верил и не верил ушам своим.

 – Постойте, – сказал он оторопело. – Вы что, больше ни разу не попытались?..

 – Нет, – без печали ответил тот. – Ни разу.

 – Но почему?!

Собеседник пожал плечами. Да чёрт его знает почему. Задетое самолюбие?.. Ну, что там скрывать, было такое. Но давно уже выветрилось, сейчас и следа нет. Вообще как-то ушло всё, будто в какой-то другой жизни было. И самое странное – ничего не жаль из прошедшего… кроме одного.

Здесь взгляд рассказчика слегка затуманился.

 – Вот ты спрашиваешь, как я прожил эти годы… – сказал он, хотя Эрих так прямо не спрашивал. – Всякое было.

Под «всяким», как выяснилось, подразумевалась работа частным сыщиком – без лицензии, без вывески, по рекомендациям. Работёнка, прямо скажем, препротивная: приходилось вести слежку за неверными мужьями, жёнами, любовниками, быть свидетелем скандалов… Привык. Тем более что зарабатывал на этой дряни он неплохо.

 – Но это не главное, – сказал он. – Главное – то самое дело, я им жил, оно мне давало силы, смысл жизни. Ну, ты меня понимаешь.

Бывший – что уж там говорить! – бывший офицер кайзера, крутивший баранку, подглядывавший в окна и щели, равнодушно выслушивавший слезливые жалобы рогоносцев, – не позволил всему этому стать сутью жизни. Он упорно стремился узнать, что же скрывалось за странным интересом спецслужб кайзера к русским психологам. Удалось выяснить, что Сабина Шпильрейн, поболтавшись по Европе до 1923 года, вернулась в Россию и получила под начало целое научное учреждение, пользуясь поддержкой Троцкого. Потом Троцкий проиграл борьбу за власть Сталину, пришлось Сабине убраться на родину, в Ростов, и там притихнуть, став рядовым врачом-психиатром… Что с Румянцевым – этого бывшему разведчику выяснить не удалось; вероятнее всего, он тихо, не привлекая внимания, трудится там же, где и Шпильрейн.

Румянцев и Шпильрейн занимались разработкой психологического оружия – воздействия на подсознание людей. Люди выполняли волю влияющего, не замечая того, продолжая жить обычной жизнью.

 – Я в этом уверен, – устало сказал старый разведчик.

Он заметно сдал к концу разговора, обвисли щёки, веки – Эрих совершенно явственно понял, что насчет болезни его собеседник был честен. И говорить так долго ему трудно. Но он сделал усилие, глотнул чуть коньяку, собрался из последних сил:

 – Так я к чему… Мне этот вопрос уже не решить. Но я, чёрт возьми, чувствую, что здесь кроется нечто такое… Остров сокровищ! Жаль упускать. Кто возьмется за это всерьез, тот может выиграть битву за… за человечество. Куда там всякой пропаганде, хоть бы и нашему доктору Геббельсу! Это всё равно, что классическая механика в сравнении с квантовой.

Хельценбайн был сражен. Забытый шпион, пребывающий в курсе проблем современной теоретической физики?.. Эрих сразу поверил в реальность психооружия, которое втайне от всего мира создают русские учёные-одиночки.

 – Послушайте! – воскликнул он. – Да неужели вы не пытались донести это до официальных лиц?! Ведь если так, то…

 – Не пытался? – горько рассмеялся ветеран. – Да ещё как пытался! Находил старые связи, через них выходил на новые. Но нет, всё как в стену. Почему? А кто его знает почему. Не нужно это никому в новом нашем рейхе. Дурачье! Вот при кайзере, конечно, тогда люди были… Ну да и нечего плакать над убежавшим молоком. Слушай! Если вдруг будет война и ты окажешься в России, а паче того, в Ростове-на-Дону…

 

***

Вильгельм поставил «прелестную» рюмку на стол, с усилием высвобождаясь из власти видений.

Все то, что говорил Эрих, включая то, что самому ему говорил старый шпион, в сознании Геллерта легко превращалось в волшебные картины вне всякой хроники. Небо над Атлантикой, стылая жуть петроградской ночи, скошенные тенями лица в берлинском кабаке… все это встретилось в фантомном пространстве, вобравшем юный и взрослый двадцатый век – как если бы человек, проживший жизнь, ну или хотя бы полжизни, вдруг предстал в трех обликах: юноши, молодого и зрелого мужчины.

 – Так прямо и сказал? – спросил Вильгельм. – Если окажешься в Ростове?

 – Хочешь верь, хочешь нет.

 – Придется поверить.

Прогноз старого разведчика не совпал лишь в том, что в мирное время ему помереть не довелось. Первого сентября грянула война с Польшей, в которую втянулись Англия и Франция со своими колониями по всему свету – следовательно, война стала мировой. Второй. А бывший шпион скончался в ноябре, как и предсказывали врачи, сгорел недели за две.

Когда в июне сорок первого вермахт вторгся в Россию, Эрих отдал должное проницательности покойника; впрочем, в том не было ничего сверхъестественного. Хельценбайна перевели в действующую армию на русский фронт – и это в порядке вещей. Но вот дальше…

Все, что происходило дальше, незримая пульсация мыслей, решений, приказов, случайностей – тончайший эфир, вдыхающий жизнь в Левиафана Третьего рейха, – создавало этюд событий, ведущих Эриха Хельценбайна в Ростов-на-Дону.

Он попал в структуру группы армий «Юг» под командованием фельдмаршала фон Рундштедта. Спецслужбы двигались на восток в арьергарде этой армады, наносившей поражение за поражением советским войскам. Иной раз Эриху чудилось, что некая сила так стремительно втягивает войска Рундштедта в глубь России только затем, чтобы он, оберштурмфюрер Хельценбайн, поскорей отыскал либо Шпильрейн, либо Румянцева, либо обоих сразу – и нашел ответы на захватившие его вопросы.

Тайна, приоткрытая покойным шпионом, захватила его всего. Жадное желание разгадать её и продвижение войск группы «Юг» будто бы слились воедино: прикрытый штурмовой стеной вермахта офицер СД двигался навстречу разгадке. Всё сбывалось как в странной сказке: 21 ноября 1941 года передовые немецкие части 1-й танковой армии генерала фон Клейста ворвались в Ростов. Город был взят.

Сбылось?.. Да нет. Судьба решила поиграть с оберштурмфюрером, испытать его терпение. Как легко взяли Ростов, так же легко и вылетели. В результате стремительного контрудара советских войск Юго-Западного направления под командованием маршала Тимошенко немцы были выбиты из города. Подразделения же СД, естественно, драпали впереди всех, предоставляя привилегию вести арьергардные бои армейским частям.

В течение полугода этот участок фронта пребывал в неустойчивом напряженном равновесии. А в мае 1942 года бои вспыхнули с новой силой, в ходе этих боев Красная армия потерпела тяжелейшее поражение, второй раз за войну оставив Ростов-на-Дону.

 

***

Заметно охмелев, Хельценбайн опустошённо смотрел в окно.

 – Я знал, что будут спецмероприятия, – вяло проронил он. – Но надеялся, что успею найти её, прежде чем…

Судьба выкинула очередной трюк. Она, отнесшаяся к Эриху с неизъяснимой опекой, вдруг решила закапризничать. Мстительно и бессмысленно, чисто по-женски. И когда путь в город оказался открыт, она взяла и выписала плюху в виде приказа-командировки в город Харьков, на борьбу с тамошним советским подпольем, которое уже начало действовать. Поехал, куда же деваться. Создавал агентурную сеть, розыскную службу в целом… И при первой же возможности вырвался обратно в Ростов. Но судьба скорчила очередную невыносимо издевательскую гримасу.

 – Вот так, – сказал Хельценбайн вроде бы спокойно, но в тоне сказанного было нечто, о чем Геллерт не решился спросить. Хотел было, но вовремя запнулся. И осторожно спросил другое:

 – Но ведь Румянцев может быть здесь? И с ним, насколько я понимаю, такого… ну, как со Шпильрейн… быть не должно?

 – Правильно понимаешь, – Эрих, покривившись, растёр ладонями виски. – И я о том же подумал. Буду искать!

И стал прощаться, не забыв деликатно напомнить:

 – Надеюсь, лишних слов говорить не придется?..

 – Ни к чему, – Вильгельм обозначил понимающую улыбку.

 – Тогда до встречи. Я тебя непременно извещу об этом деле. Обещаю!

Он улыбнулся тоже. И ушел.

 

***

Оставшись один, Геллерт немного постоял у двери в тугом, неподатливом раздумье. Затем зябко, словно от дуновения холодного ветра, вздрогнул, хотя никакого холода не было и в помине. Он закрыл дверь на ключ, вернулся к кровати, лег, закинул руки за голову.

Никогда не понять людям мирного времени, каково это: посреди безумных стихий войны остаться одному в комнате, ощутить её как непрочный, никудышный, но всё-таки островок покоя в сорвавшейся со всех привязей и причалов жизни. Час, полчаса – и это награда, и это счастье. Мимолетное, но другого не будет.

Вильгельм закрыл глаза. Это расколдовало мысль, она понеслась вольно, легко и странно. Ни с того ни с сего осенило: а ведь не будь фюрер художником, то не было бы этого танго смерти над планетой! Человек, не одаренный воображением, просто не смог бы пробудить ужас и мрак, таящийся под покровом бытия. Ну да, конечно, постаралась и Первая мировая, ранний припадок безумия, после него попроще было спровоцировать другой. Но всё-таки для этого нужен был обладающий болезненной остротой восприятия человек – может, и сам того не ведая, какими-то своими словами он вызвал критический резонанс в психическом подземелье человечества. И оно взорвалось.

Опять же – всё это не было работой одной только логики. Волшебное пространство клубилось, никуда не делось, и вновь из него проступило знакомое женское лицо, диковинно меняясь, старея, молодея, улыбаясь по желанию смотрителя… но улыбка эта всегда была грустной, и Вильгельм отлично понимал почему.

Он тоже опоздал. Ошибки быть не могло: именно с ней, Сабиной Шпильрейн, он мог бы говорить о том, о чём ни с кем другим и заикнуться не смел, боясь, что вслух произнесенное разрушит то хрупкое, что Вильгельм сам не знал по имени. Оно есть, и оно хранит его, пока тот не обмолвится о нём хоть словом.

А вот с ней, с этой Сабиной – он уверен! – можно было бы говорить смело. Напротив, в этом разговоре то неуловимое, что призрачно ощущалось где-то поблизости, стало бы солнцем времени, ясно озарив судьбу… но не судьба.

Вильгельм сонно улыбнулся. Жалеть об этом?.. В его жизни было слишком много войны, чтобы жалеть. А вот вздремнуть, пока возможно – самое то. И переменчивое женское лицо поблекло, отступило, расплавленно потекло, точно на картине Сальвадора Дали…

Еще один сумасшедший художник. А хотя, так и должно быть. Талант – всегда уклон куда-то, вкривь и вкось, испуг для большинства. Главное для таланта – не поддаваться соблазну власти, не лезть в политику… Это беда. Ох, беда…

На этом мысль сорвалась, штопорной змейкой ускользнула в темное никуда. Обер-лейтенант Вильгельм Геллерт погрузился в сон.

Он не знал, что сну этому суждено продлиться меньше восьми минут. Уже командир полка отправил посыльных, чтобы собрать всех офицеров для объявления приказа: в двадцать три ноль-ноль полк грузится в эшелон и отправляется на передовую. Пункт назначения неизвестен, но что тут секретить, напускать туману! Конечно, это будет Сталинград.

 

ГЛАВА 7

 

Город Н-ск, СССР, июль 1962 года

Внутренний телефон зазвонил резко, требовательно.

Игорь скосил глаза на аппарат. Ему казалось, что он по звуку научился различать, кто и зачем звонит: начальство, коллеги, срочно или просто так, рутинно… Сейчас звонило начальство и, похоже, с чем-то важным.

Усмехнувшись, Игорь снял трубку:

 – Капитан Соломин. Слушаю.

 – Поднимитесь к Казанцеву, – сухо велели и отключились. Три слова, без всяких «здрасьте» и «сейчас» – это подразумевалось само собой.

Капитан аккуратно сложил бумаги в несгораемый шкаф, закрыл его, надел пиджак, вышел, запер кабинет – все по инструкции. И пошел к начальству, по привычке проверив, с собой ли авторучка и блокнот, хотя это было излишне: святое дело, почти как партбилет – всегда с собой.

Игорь Соломин вот уже шесть лет служил в Н-ском областном управлении КГБ СССР. Попал в эту славную организацию по спецнабору после окончания политеха – аккурат после не менее славного ХХ съезда КПСС, прогремевшего на весь мир. Вихрь перемен взбаламутил и органы госбезопасности, в тысячу первый раз за недолгую советскую историю забродили разговоры о «социалистической законности», сотрудники пачками отправлялись кто на пенсию, а кто и просто так, на гражданку, со словами: «Скажи спасибо, что живой и на свободе…», а иных и в самом деле притянули на цугундер – так что «спасибо» тут не для красного словца.

На эту бурную эпоху и пришелся самый расцвет молодости Игоря Соломина, студента-старшекурсника машиностроительного факультета. Ещё до защиты диплома его распределили в НИИ станкостроения, и уже в радужных мечтах он видел свою фамилию с прибавлением букв к. т. н. – кандидат технических наук; а дальше, чем чёрт не шутит, может, и д. т. н. – доктор… Однако и до кандидата дело не дошло.

За неделю до защиты студента вызвали в спецотдел института – Игорь знал, что есть такой, но не сталкивался с ним. Прибыл строго в назначенное время.

Комната канцелярского вида, внутренняя дверь. Соломину указали на неё. Там его ожидал мужчина средних лет без особых примет. Поговорил – и на следующий день не вспомнишь, как выглядел… Годы спустя, конечно, Соломин постиг, что в этом был профессиональный шик, своего рода изящество: человек выработал в себе непростое искусство оставаться незаметным.

Он в меру вежливо улыбнулся, предложил присесть, попросил паспорт, комсомольский и студенческий билеты, поизучал их и вернул. После чего как снег на голову объявил: получив диплом, инженер Соломин обязан будет явиться по адресу, для горожан давно ставшему символом: улица Розы Люксембург, 21. Вот уже несколько поколений н-цев живут с этим на устах: «на Розе Люксембург» или просто «на Розе» звучит для них так же, как для москвичей «на Лубянке» – сразу ясно, о чем речь.

Игорь был дитя своего времени. Пустых вопросов задавать не стал, а в назначенные день и час прибыл по адресу. Его там ждали: на входе сверили документы со списком и велели пройти в комнату сразу за входным постом, направо.

В комнате оказались двое – опять-таки без особых примет, разве что один нормального среднего телосложения, а второй хоть и невысокий, но плечистый плотный здоровяк. Этот почему-то слова не молвил за всю встречу, зато первый заговорил гладко, уверенно: о необходимости реорганизации и оздоровления органов госбезопасности, полной очистке их от «прихвостней Берии и Абакумова», о привлечении новых кадров, образованных, приученных к системному мышлению…

Словом, Игорю всё стало ясно. Молодой человек с кристально чистой биографией, вся родня – честные советские люди, никто ни в чем не замешан… Говорливый чекист не стал скрывать, что кандидатура Соломина была названа комитетом комсомола института, прошла обсуждение в райкоме, где и была одобрена.

Оратор умело подчеркнул данные обстоятельства, что Игорь расценил совершенно верно: отказываться не следует. Правда, по некоторой наивности он воспринял это как нечто вроде призыва в армию: отслужил три года – и вернулся на гражданку продолжать научную карьеру. Ну, а вышло так, что вход – рубль, а выход без цены.

Нынешний, двадцатидевятилетний Игорь Соломин лишь усмехался, вспоминая тогдашние свои мысли. Жизнь вошла в колею, покатила по ней, катит и дальше. Будущее? Ну, будущее… Официально объявлено, что через двадцать лет у нас наступит коммунизм… гм, да. Лучше тему эту не трогать.

По служебной линии Соломин знал, конечно, что произошло чуть больше месяца тому назад в городе Новочеркасске Ростовской области: забастовки, быстро переросшие в бунт, анархию и жесткое подавление беспорядков войсками. Были погибшие и раненые. Не сказать, что Игоря это столь потрясло. Как профессионал, он оценивал происходящее холодным разумом. Но чтобы при таких делах через двадцать лет наступил коммунизм с молочными реками да кисельными берегами?.. Словом, о дальнем будущем Игорь старался не задумываться, а ближнее рисовалось достаточно ясно.

Подойдя к кабинету заместителя начальника Управления полковника Казанцева, Соломин привычно одернул пиджак, поправил галстук и шагнул в приемную.

Адъютант зама с глубокомысленным видом листал какой-то жухлый многостраничный документ из архива. На вошедшего едва взглянул, но всё же милостиво кивнул, входи, мол, позволено.

Соломин для приличия стукнул в дверь кабинета:

 – Разрешите, товарищ полковник?..

 

***

Начальник областного управления генерал-майор Кравченко был для такого невеликого чина, как Соломин, почти недосягаемым небожителем. В генеральском кабинете приходилось бывать раз пять за всю службу, и то большей частью по праздничным поводам. По служебным вопросам основным «решалой» для капитана был полковник Казанцев.

О нём у Игоря сложилось своеобразное впечатление. Полковник был не очень похож на чекиста. Вернее, совсем не похож, разве что иногда вынужден был появляться в форме, но Соломину всегда казалось, что в этом случае он исполняет некую нудную обязанность. Обычно Казанцев ходил в классических костюмах. Но одевался полковник не дубово, по-партийному, когда пиджак и брюки сидят, как мешок на бревне, а с неуловимым богемным шиком. И всё-таки было в нём что-то не то – нечто вольное, развязное, чего не должно быть в облике советского служащего. И не объяснишь что.

Вот и сейчас он щеголял в свежайшей белоснежной рубашке с шелковым бордовым галстуком в белую крапинку. Сам гладко выбритый, заметно моложавый. И присказки-прибаутки допускал легкие, вольные, правда, с избранными. Обыкновенно полковник общался свысока, был суховат и корректен. С Соломиным он тоже, конечно, не особо фамильярничал, но все же был другим.

– А, капитан Фракасс! Входи, входи, присаживайся…

Игорь, конечно, улыбнулся, однако присел дисциплинированно, не задавая вопросов, вообще никак не выказывая своего отношения к происходящему – таков был корпоративный этикет. Раз вызвали, значит, всё разъяснят. А наше дело слушать и выполнять.

Примерно так и вышло. С одной неожиданной поправкой. Казанцев ни с того ни с сего вдруг спросил:

 – Как самочувствие?

Игорь едва не поперхнулся, но с собой вполне сладил.

 – Все в норме, – кратко сказал он.

 – Это хорошо, – порадовал шеф оригинальностью мысли. – Хорошо… Да. Хочу вот тебе работенку подкинуть! Взгляни-ка.

Он перебросил Игорю тощенькую папку, пояснив, что это копии материалов недавно возбужденного уголовного дела по факту двойного убийства.

 – …переслали нам из МВД, увидели тут перспективы по нашей части. Ты прочти, потом подробнее поговорим.

Игорь начал читать.

Двойное убийство явно не на бытовой почве, да еще огнестрел, да вовсе не из охотничьего ружья – из ряда вон выходящий случай для областного города. Антураж таков: окраина, полудеревенская слобода, место жительства работников небольшого завода торгового оборудования и крупной автобазы. Стандартные двухэтажные дома, сараи, палисадники, огородики… Посёлок на отшибе, между ним и городом поле с высоковольтной ЛЭП, а с другой стороны – излучина несудоходной речки, через которую перекинут лишь деревянный пешеходный мост (автомобильный и железнодорожный тоже есть, но значительно в стороне, в нескольких километрах). За рекой – перелесок, а за ней железная дорога с полустанком. Идиллия! Одно из самых патриархально-тихих мест в городе, радующее милицейскую статистику. Нет, случалось, конечно… То у мужиков по пьяному делу кулаки чесались, то жён своих гоняли с матом, визгами, воплями, затрещинами… Но это всё мелкая бытовуха с ущербом в виде синяков, шишек, битой посуды и рваных рубах, наказуемая отеческим внушением участкового. В редких случаях – посадкой под замок, да и то неофициальной: заперев буяна и дождавшись, пока протрезвеет, участковый отпускал его без протокола, с угрозой в следующий раз посадить по-настоящему. В общем, действовало. Статистика радовала взоры милицейского начальства…

И вдруг такой оглушительный камуфлет.

Разобравшись с характеристикой местности, Игорь приступил к фактографии. Пожилая местная жительница решила поехать к сыну «в город», как здесь говорят. В утренние часы через полустанок проходят две электрички с интервалом в двадцать минут, на первую из них, в 08:14, пенсионерка и отправилась.

День был выходной, поселок мирно спал, густо и сладко пахло липой, росшей тут в изобилии, отчего, собственно, и весь анклав с момента возникновения прозвали Липовкой – неофициально, но прочно. Реку накрыл легкий туман, но очертания берегов, заводей, нависших над водой ив угадывались в этом тумане без труда. Старушка ковыляла довольно бодро, настроение у нее было превосходное, и она не сразу сообразила, что же зацепило её взгляд на том берегу, пока она шла по мосту.

Что-то не так. Что?.. Ага, трава примята.

Ну, примята и примята, мало ли.

Так нет же. Сердце тревожно стукнуло. Не мало ли!

Бабушка остановилась на мосту, не в силах оторвать взгляд, якорем зацепившийся за место с примятым бурьяном.

А просто опыт оказался сильнее разума: опыт русского человека первой половины двадцатого столетия – того, кто собственными глазами видел кровь… и в каждой странности подсознательно готов увидеть худшее. Бабушка подошла к перилам, вгляделась – и разобрала, что из зарослей торчит мужская нога в грубом кирзовом сапоге.

Ну, вроде бы опять же – нога и нога, может быть, пьяный завалился в траву и спит. Так нет же, горький опыт не унялся. Тетушка постояла, постояла… развернулась и почти бегом пустилась обратно, в поселок.

Местный участковый в этом анклаве, естественно, был фигурой номер один. Собственно, он в единственном лице здесь являл полноту власти, исполнительной, судебной и в какой-то степени законодательной, ибо за время своего долгого здесь присутствия сумел утвердить неписаный поведенческий кодекс, какого надо придерживаться, если не хочешь неприятностей. С его-то авторитетом фронтового офицера (под конец войны он успел послужить в СМЕРШе) удавалось править вполне успешно. Вся округа знала, что к Петровичу можно обратиться в любое время дня и ночи, и поэтому запыхавшаяся пенсионерка смело забарабанила в дверь его квартиры, к слову сказать, в соседнем доме.

Служба есть служба – Петрович, щурясь спросонья, выскочил на площадку в стоптанных тапочках, в семейных трусах, не удивляясь:

 – Кто?.. Ты, Матвеевна? Что стряслось?

 – Кажись, худое дело, Петрович…

И поведала об увиденном. Капитан слушал, освобождаясь от сонных пут, вникал, понимая, что такая основательная особа, как Матвеевна, вздор молоть не будет.

 – Понял, понял, – сказал он. – Ты уверена – покойник?

 – Ну, а то я мертвяков в войну не навидалась! Я ж в медсанроте всю войну, почитай, прошла. Захочешь – не забудешь.

 – Это точно… Ладно, погоди, сейчас оденусь.

Через четверть часа они быстро шагали к мосту. Поселок оживал, и прохожие, не столь многочисленные, как в будни, видя куда-то спешащего, пусть и в гражданском, участкового, да еще в сопровождении всем известной Матвеевны, естественно, впадали в любопытство.

 – Ну, теперь пойдут слухи… – проворчал капитан.

 – Да они так и так пойдут, – резонно заметила спутница, на что участковый только засопел: верно, пойдут, это уж я так, для порядка…

Прибыв на место, ещё с моста капитан понял, что зоркая старушка не ошиблась, дело худо.

В зарослях лежали два мужских трупа.

 

***

Игорь взглянул на шефа.

Тот, открыв форточку, потягивал «Казбек», деликатно отдувая дым в сторону, даже отмахивал ладонью – знал, что подчиненный не курит, но удержаться не мог.

 – Прочел?

 – Пока общую часть, – сдержанно ответил Соломин. – Как я понимаю, вся соль в подробностях?

 – Верно понимаешь, – Казанцев вмял окурок в пепельницу. – Читай о подробностях. Не спеши.

Причины смерти обоих были установлены участковым в первые пять секунд первичного осмотра: огнестрельные ранения затылочной части головы. Личности убитых установила вызванная оперативная бригада. Это не составило ни малейшего труда: у покойников были обнаружены исправные, не просроченные паспорта. Ну, а дальше началось то, что заставило опергруппу, а затем и следователей прокуратуры крепко чесать в затылках.

Прежде всего, по записям в разделе о выдаче паспортов знающий милицейский взор просёк, что покойники были судимы. Дальше – больше: выяснилось, что, проживая в разных городах, срок они отбывали вместе. У одного к тому же был найден железнодорожный билет, по которому можно было предположить, что сперва один прибыл к другому, ну а потом уж оба двинулись в Н-ск, навстречу своей погибели.

 – Конечно, биографии их постарались изучить вдоль и поперёк, – Казанцев полез за новой папиросой. – Оба дрянь. Но если один просто мелкий гаденыш, то другой гад с историей…

Этот другой, во время войны попав в плен, вступил в армию предателей под командованием Власова, так называемую РОА, где скудно выслужился до ефрейтора. Это, очевидно, и спасло его от сурового наказания, плюс то, что ни в каких карательных акциях он не был замечен. Получил свои сколько-то лет лагерей, отбыл их, вышел на свободу, получив паспорт и шанс начать новую жизнь.

 – Начал?

 – Да черт его знает, – полковник скривился, стараясь выдувать в форточку, что не очень получилось. – Насколько удалось выяснить, мотался где-то по экспедициям в Заполярье: сезонником, шабашником… гонялся, в общем, за длинным рублем. Но никаких правонарушений, ничего. После отсидки с точки зрения закона чист.

 – Скорее, научился обходить закон, – Соломин позволил себе чуть усмехнуться. – Ну, а второй? За что сидел?

 – Групповой грабеж. Придурки, недоросли. Втроём продуктовый магазин бомбанули, ну через день их и взяли. Который наш – главарем не был, так, сявка. Ну, отсидел, вернулся, тоже всякой шушерой работал, без специальности. Но формальных претензий и к нему не было.

Соломин понимающе покивал:

 – Так… Данные судмедэкспертов?

 – А вот тут еще интереснее. Ну, огнестрелы в затылок, это ясно. Пули остались в дурных головах, вынули, изучили. Калибр 7,65 – скорее всего, довоенный «Вальтер», полицейская модель…

Капитан горько хмыкнул:

 – Сколько этого трофейного добра все ещё по рукам ходит!..

 – Не то слово, – вздохнул полковник. – Да и нашего не меньше… Меня в сорок седьмом в Псковской области бросили на изъятие оружия у населения, так чего мы только не повытаскивали! Вплоть до ДШК.

 – Станковый пулемет?

 – И не просто, а крупнокалиберный, авиационно-зенитный. Пуля – как небольшой огурчик, вот так, – Казанцев показал пальцами размер пули. – Ну и не факт, конечно, что все повытаскивали, так что сколько лет ещё это будет нам аукаться, только в небесной канцелярии ведомо… Ну ладно! Отвлеклись. Давай по сути.

По сути – исследовавший пули оружейный эксперт процентов на девяносто уверен, что выпущены они из «Вальтера-ППК». Гораздо осторожнее, с учетом едва заметных следов на латунной оболочке, он высказался, что пули при выстреле прошли через глушитель – и в официальном заключении указал это с оговорками.

Впрочем, по косвенным признакам это похоже на правду: выстрелы без глушителя в ночном поселке кто-нибудь да услыхал бы.

Патологоанатомы тоже выявили кое-что любопытное, а именно: на лицах убитых выявились незначительные повреждения – ссадины, кровоподтеки. По утверждениям медиков, такие микротравмы характерны для падения с очень небольшой высоты, примерно один метр.

Полковник выжидательно уставился на капитана: понял, дескать, что это значит?

Тот сообразил, конечно: двое стояли на коленях, когда в затылки им стреляли из пистолета, скорее всего с глушителем – вот что это значит. И по совокупности данных понятно, почему дело оказалось в КГБ.

Два типа с неблагополучным прошлым, причем один с изменническим, зачем-то прибывают в Н-ск. Оказываются на его окраине, где и встречают смерть, по исполнению очень похожую на целенаправленную казнь…

Примерно так изложил свое видение ситуации капитан Соломин. Чуть подумал и добавил:

 – И в двух шагах – железнодорожный полустанок?

 – В двух не в двух, но неподалеку.

 – В таком случае ищи ветра в поле…

 – А вот это ещё на воде вилами написано.

Полковник сделал безуспешную попытку не взять третью папиросу, чертыхнулся, взял, постучал мундштуком по столу.

 – Это ещё как сказать, – фактически повторил он, щелкнув зажигалкой и прикурив. – Тут надо копнуть всерьез, поэтому тебя мы и выбрали…

«Мы выбрали» Игорь расценил совершенно верно: Кравченко и Казанцев толковали с глазу на глаз и остановились на кандидатуре капитана Соломина, человека, обученного системно мыслить. Ну и отсюда – цени высокое доверие, и все такое.

 – …там, подозреваю, много чего занятного может обнаружиться, – полковник уже дымил вовсю. – Вот и займись. Да, кстати: местного участкового, капитана того самого, в МВД очень хвалят. Толковый, говорят, мужик, опытный. Немолодой уже. Постарайся найти с ним общий язык.

Подчиненный бросил на руководителя быстрый взгляд, который тот понял очень хорошо. Ухмыльнулся:

 – Хочешь сказать: такой-сякой золотой, а в капитанах застрял на веки вечные?.. Ну, скорее всего, образования не хватает. А главное, думаю, сам не хочет. Там-то, в Липовке своей он царь, и бог, и воинский начальник. Да и хозяйство подсобное как пить дать имеется, живую копейку приносит. И куда ему от такой благодати?.. А коли тебе интересно, сам его и раскрутишь на разговоры по душам. Ну, стало быть, все на этом! Забирай материалы, приступай. Распишешься за них в канцелярии. Да, кстати, фамилия участкового Гринько. Василий Петрович Гринько. Вопросы?

 – Телефон служебный этого Гринько.

 – В бумагах должен быть, найдешь. Еще вопросы?

 – Не имею.

 – Выполняй.

 – Есть.

 

***

Игорь отлично понимал, что незамеченным в рабочем поселке он никак не останется. А раз так, то появиться там надо под возможно более естественным предлогом: оригинальничать нечего, следует избрать личину милицейского следователя из городского или областного управления МВД. Позвонил Гринько, познакомились, потолковали; тот сказал, что это будет разумно. Игорю подобрали по размеру неновую милицейскую форму, чтобы не вызвать подозрений, по спецзаказу изготовили удостоверение. И экипированный капитан Соломин отправился выполнять задание.

 

 – …ну, вот тут, – показал с моста Василий Петрович. Игорь кивнул.

 – Посмотрим ближе, – предложил он.

 – Пошли.

С первой минуты встречи у милиционера и чекиста сложился превосходный человеческий и рабочий контакт, несмотря на разницу в возрасте, образовании, стилях жизни. Родство душ глубже видимых признаков сходства или несходства людей – капитаны чувствовали себя друг с другом легко и свободно. При этом Соломин быстро догадался, что Гринько есть что сказать по сути дела, но он пока придерживает эту суть. «Ладно…» – подумал младший капитан и мудро не стал ничего выпытывать. И оказался прав. Вскоре старший как бы невзначай спросил:

 – Хотите взглянуть на место происшествия?

 – Обязательно, – откликнулся Соломин. – Сейчас и пойдем.

И вот оба, спустившись с моста, остановились у прибрежных зарослей. Игорь осмотрелся, смерил взглядом высоту моста, повернулся спиной к реке:

 – Сколько отсюда до станции?

 – Меньше километра. Можем пройтись.

 – Конечно!

Взобрались к мосту и нос к носу столкнулись с молодой женщиной, тащившей кучу сумок, кульков и черт-те чего ещё. Завидев участкового, она так и растянула в улыбке круглую конопатую физиономию:

 – Здрассь, Василь Петрович!..

 – Здравствуй, – молвил Петрович добродушно, но и покровительственно. – С электрички?.. Ага. Вот познакомься: капитан Соломин Игорь Александрович, из городского управления.

Игорь отдал вежливый полупоклон, молодуха и ему улыбнулась от души, после чего они с участковым коротко поболтали о делах насущных; наконец, она подхватила свое барахло и, воодушевленная, устремилась домой.

Подождав, когда она удалится, Игорь одобрительно засмеялся:

 – Вы дипломат, Василий Сергеевич!

 – Поневоле, – усмехнулся и тот. – Жизнь научила. Вот как думаете, что она сейчас будет делать? – кивнул в сторону поселка, где уже скрылась женщина.

 – Кинется по соседям рассказывать, что видела Петровича с начальством на месте убийства…

 – Точно так. И шли они…

 – По направлению к станции.

 – Вот! Вот этого-то мне и надо. Нам то есть.

Два капитана шли неспешно по мягкой пыльной дороге, вдыхая липовое сладкоцветье.

Соломин успешно подхватил ход мысли старшего товарища:

 – Значит, пусть разнесет по поселку, что милиция ищет следы преступления на полустанке?.. Верно я понимаю?

 – Так оно и есть. Поняли уже, к чему я клоню?

Игорь покивал задумчиво:

 – Убийство совершил житель поселка? Кто-то из ваших подшефных?

 – Да вроде как все стрелки сюда сходятся.

 – Гм… Ну, тогда наша задача заметно облегчается, – сказал Соломин полувопросительно. – Вы же всех жителей наверняка знаете? И знаете, кто на что способен.

 – Знаю практически всех. Ну, понятно, кто-то уезжает, кто-то новый поселяется… А вот кто на что способен… В душу ведь не заглянешь! Кто-то, бывает, такое отмочит – ни за что бы не подумал.

 – Это верно, – серьезно сказал Соломин. – Ну, Василий Петрович, – он незаметно перешел на ты, – давай попробуем смоделировать действия… м-м… наших малопочтенных покойников. Что нам говорит железнодорожный билет? Кстати, эта станция, – Соломин кивком указал вперед, – каким боком к тому билету?

 – Никаким. Другое направление.

Игорь это знал, но не упустил случая проверить собеседника. Остался доволен.

 – Ага… Ну, значит, эти двое прибывают в наш город…

 – Вечером…

 – Вечером. В семнадцать сорок семь по расписанию. А примерно в пять-шесть утра, по утверждениям экспертов, они были убиты на том самом месте, где их обнаружили. Вопрос: что они делали эти девять-десять часов? В поселке их видели?

 – Нет, – твердо ответил участковый. – Я спрашивал, и источники у меня надежные. Муха не пролетит! Но тут вот какая интересная штука: три месяца назад, в апреле, эти же источники докладывали, что появился какой-то подозрительный тип…

 – Незнакомый?

 – Незнакомый. Не наш. Ходил и вроде как искал что-то, высматривал. По повадкам, говорят, вроде блатного, по крайней мере, сидевшего. Ну, сам знаешь, – Гринько тоже перешел на «ты», – у нас такой публики вагон и маленькая тележка, да и несидевшие иной раз не лучше выглядят. Словом, решил я пойти взглянуть на этого незваного гостя. Так нет – смылся уже… Ну, смотри, вот она, платформа!

Платформой или станцией, строго говоря, это вряд ли можно было назвать. На официальном железнодорожном языке подобное именуют «остановочный пункт»: метра полтора в ширину утоптанной щебенки по обе стороны путей да деревянная будка билетера, он же контролер.

 – Билетер – ваш житель? – спросил Игорь.

 – Наш, – кивнул Гринько. – Наша. Вот с таких лет её знаю, – он показал ладонью на метр от земли. – Говорил, конечно, с ней. Никого чужих не видела. Сказал, чтобы о нашем разговоре ни слова.

Соломин кивнул. Помолчал, осмысливая массив данных.

 – Значит, так… – раздельно проговорил он.

Значит, электричкой убийца (убийцы – предусмотрительно поправил себя капитан) уехать не мог. Да и не стал бы этого делать, если он не совсем дурак, а он, похоже, совсем не дурак. Да, теоретически можно предположить, что он (они!) ушёл лесом, но если это сделал для отвода глаз житель посёлка, то это ничего в принципе не меняет, а если пришлый… то чего ради вместе с будущими жертвами переться сюда, на этот берег, зачем совершать казнь именно здесь?!.. Ну, спору нет, на белом свете чего только не бывает, но к экзотическим версиям следует переходить лишь после того, как будут рассмотрены реалистические.

Итак, в точке А имеем: незнакомец уголовного вида, три месяца назад призраком появившийся в рабочем поселке и исчезнувший. Пункт Б: три месяца спустя два трупа такого же вида плюс необычные обстоятельства их гибели, похожие на расстрел. Задача: соединить пункты А и Б пока не доказательствами, но достоверными рассуждениями. Ну, поехали!

Двум ранее судимым гражданам, вместе отбывавшим срок, стало известно нечто чрезвычайно любопытное, находящееся на территории анклава. А вероятнее – некто, вызвавший живейший интерес бывших заключенных. Понимая, очевидно, что в такой слободке двое чужаков будут засвечены мгновенно, они решили, что пусть один отправится на разведку, уточнит местоположение, что тот и сделал. Дальше подельники поступили опять же неглупо: понимая, что и этот визит мог не остаться незамеченным, они выждали три месяца, чтобы событие позабылось. И тогда нагрянули уже вдвоем, дождались темноты и незамеченными проникли куда надо. Есть логика? Бесспорно!

Ну, а теперь, правда, совсем зыбкая почва. Мотивация и психология. Двое судимых, один – за военные преступления. К кому и зачем они могли явиться в поселок?..

Грубоватое, в крупных морщинах лицо Гринько казалось бесстрастным, но Игорь безошибочно видел, что его разжигает розыскной азарт. И сверх того: от капитана КГБ не укрылось, что за вполне понятным гончим инстинктом сыщика таится и более тонкое, сложное чувство.

 – Н-ну, – с плотным разгоном начал участковый, – детей, подростков, глубоких старух и стариков отбрасываем…

 – Пожалуй.

 – Стало быть, самая перспективная категория – мужики в расцвете сил…

 – Сидевшие, и возможно, вместе с мертвяками.

 – Обижаешь, товарищ капитан, – Гринько усмехнулся. – Уже проверил. Нет. Сидевших на моем участке четверо. Все по дури когда-то присели, по малолетке. Сейчас образумились. Трое женаты, один… ну, в общем, тоже ничего парень, он у меня крепко на заметке, претензий вроде нет. Есть, конечно, мелкая шпана, с креном в блатную сторону, но о них и разговора нет. Не их это дело.

 – Та-ак… – протянул Соломин.

Пока Гринько говорил, он, естественно, соображал. И результат соображений тут же озвучил:

 – Тогда есть смысл искать следы войны, так?.. Слушай-ка, Василий Петрович, а вот тогда, в апреле, тот тип в каком именно месте был замечен? Или он по всей Липовке болтался?

Лицо Гринько, и без того малоподвижное, как-то особенно застыло, и Соломин понял, что этим вопросом он попал в точку.

Василий Петрович помолчал чуть больше, чем обычно. И сказал довольно неожиданно:

 – Вот что. Идем-ка в участок ко мне. Там все наглядно будет. Идём не спеша, говорим о пустяках, но рожи делаем озабоченные.

Игорь рассмеялся:

 – Ну, Василий Петрович, ты недаром в СМЕРШе служил!

 – Ха! А ты как думаешь? Это, брат, такая школа была, что куда тебе. Университет!.. Ну, пошли!

 

***

Участок оказался помещением из трёх комнат, одна из которых – камера для задержанных.

 – Используешь? – кивнул Игорь на место изоляции нерадивых граждан.

 – Редко. Хотя случается, – вскользь ответил участковый, мысли его были заняты другим. – Смотри!

Это прозвучало с гордостью, и вполне по делу. Гордился капитан превосходно вычерченной, масштабированной, детальной картой участка. Очевидно, единственный кустарный экземпляр, но профессионально сделанный и при этом заметно потертый, замочаленный, со множеством отметок разноцветными карандашами – видно, что для Гринько это не сувенир, а самый что ни на есть рабочий инструмент.

Игорь вовремя сообразил, что это следует похвалить, и выразил сдержанное восхищение, опять же ввернув пару добрых слов о суровых смершевских «университетах».

Хозяин был доволен.

 – Смотри, – указал он остро отточенным карандашом, – вот примерно здесь он шлялся. А хотя почему – примерно?.. Здесь и бродил. А вот теперь гляди: между этими двумя домами тропка, а вот тут заросли, незаметно прошмыгнуть пара пустяков. Ну, а вот так задворками пройтись, тут тебе и мост и речка. Все сходится.

Старший капитан говорил, младший слушал. Внутренний психолог подсказывал, что кураж сыщика борется в Василии Петровиче с чем-то… чёрт его знает с чем… Ага! Поймал. Кажется, понял.

 – Василий Петрович, – Соломин решил брать быка за рога, – сдается мне, следствие наше ведет к тому, что тебе не очень нравится. А? Есть такое дело? Давай честно!

Игорь сказал так и понял: попал в десятку. Не только лицо участкового закаменело, но и взгляд замер. Секунд пять этот взгляд тяжелил карту, затем как бы нехотя переполз к лицу Соломина.

 – Верно, Игорь Саныч, – признал Гринько, твердо глядя в глаза молодого капитана. Всё верно. Потому что… Ну вот давай подумаем…

Но Игорь давно уже подумал. Все логично выстраивалось в весомый мотивационный вектор: у типа с власовским прошлым был какой-то жгучий интерес к рабочему поселку. Зачем крутился здесь весной молодой уголовник?.. Да ясно зачем: выяснял чей-то адрес. Выяснил на свою голову. И сам и его пахан нарвались на пулю в затылок. Кто мог сделать такое? Человек с крутым фронтовым опытом и оружием. Возможно, с тёмными пятнами в биографии. Первичный объем поиска – всего-то два-три дома, близ которых и был замечен апрельский гость. Есть в них кандидаты, подходящие под тот словесный портрет, что мы здесь нарисовали?

Так он и сказал Гринько.

Участковый еще раз почти неуловимо изменился в лице. И после паузы молвил:

 – В том-то и дело, что есть…

 Соломин понял, что он чего-то здесь не понимает:

 – Ну так и что же, Василий Петрович?

Тот вздохнул так, точно расставался с чем-то душевно дорогим:

 – Ты, Игорь Саныч, молодец. Не скрою, я тебя маленько проверял. И ты пришел ровно к тому же, что и я. Если наше дело – след войны, то всё к тому ведет, что эти двое искали в том углу кого-то из фронтовиков…

А если быть еще точнее, то человека с лихим и сложным фронтовым прошлым. Ну и?.. Ну и есть там такой человек. Готовый подозреваемый, прямо на блюдечке с голубой каемкой.

 – Кто таков?

 – Кто он?.. Ну, значит, зовут его Николай. Фамилия – Веденеев.

 – Где работает?

 – На автобазе. Шофер на грузовике. На ЗИЛе…

 

(Продолжение следует)