№12.2021. Анастасия Рогова. Литературный перекрёсток. К морю. Рассказы

Анастасия Рогова – сценарист, журналист, писатель. Окончила Литературный институт им. А. М. Горького, киношколу Александра Митты. Публиковалась в журналах «Бельские просторы», «День и ночь», «Нижний Новгород», «Юность», «Вопросы литературы». Участник Форума молодых писателей в Липках, лауреат конкурсов «Согласование времен», «Внезапная реальность», «Плюсовая поэзия».

Анастасия Рогова

К морю

Рассказы

В Калевале

Денису Л.

Когда хорошо, тогда и тихо. Белое небо над темной водой. В прозрачных глубинах ходят рыбы с гладкой чешуей, и с одного берега озера лес, а с другого – деревня. Дома широко отстоят друг от друга, в полдень не слышно ничьих голосов, жарко. Только где-то далеко, в центре, тянут голоса – поют руны. Все здесь поют руны, один Михаил не поет.

Он гребет веслами, держит лодку на дальний остров. Михаил не поет руны, у него есть другой дар – он видит то, чего не видят другие, то, чего нет сейчас, но что когда-то было или будет. Михаил умеет спать с открытыми глазами и видеть сны о прошлом, а потом оставлять их у себя.

Вот он, остров. Большой, уходит плавной дугой вперед, взглядом не охватить. На острове растут сосны, стелется ковер брусники, и никого нет, только ветер ходит между сосен, бесшумно растут грибы, и редко вскрикивает невидимая одинокая птица.

Михаил опускает весла, забрасывает удочки и сидит, покачиваясь в лодке, глядя на темную воду и белое небо. Чуть слышный всплеск, и из-за мыса показывается старинная лодка: темное от времени дерево, высокие борта, устойчивый нос.

В лодке сидит девушка в длинном льняном платье, густые прямые волосы скользят по плечам до пояса, горят звездным светом синие глаза. Она улыбается и легко гребет, ведя свою лодку по темным водам, над хороводами рыб в глубине, мимо сосен, мимо Михаила.

– Здравствуй, Айно, – говорит девушке Михаил. – Куда ты спешишь? Не плыви на тот берег к камням. Ты поднимешься на скалы, осыплются камни, и ты пропадешь. Так поют руны.

– Вот еще, – фыркает девушка и смеется, показывая белые зубы, нос у нее морщится, глаза прячутся в густых светлых ресницах. – Это все придумал старик Вяйнямёйнен! Я не пошла за него, убежала с молодым и красивым парнем. Ему обидно стало, он и придумал руны, будто я утонула. Люди поют руны, Вяйнямёйнену слава.  Но все было не так, мы убежали дальше, в Финку, где бесконечные озера и густые леса, мы были счастливы, пока старик Вяйнямёйнен пел в Калевале свои руны.

Весло с плеском опускается в воду, Айно встряхивает волосами, сверкают ее синие глаза. Лодка огибает мыс, скрывается за островом, и снова тихо, только ветер клонит деревья, и они шепчут руны «Калевалы».

Михаил смаргивает. Солнце уже перевалило за полдень, на всех удочках танцуют поплавки. Рыбы много, хватит и закоптить, и пожарить, и сварить уху.

Дома Михаил отдает рыбу жене, а одного маленького карася – серому пушистому коту. И идет в сарай, достает бензопилу.

– Значит, ты не утонула, Айно, – говорит он задумчиво. – Ты убежала со своим женихом…

Бензопила поет, у нее тоже есть свои руны. Березовое полено осыпается золотой стружкой. Михаил легко водит пилой, движения его точны, руки не дрожат. Вот теперь Айно, вот она, красивая и веселая. У нее простое платье и длинные светлые волосы. Михаил откладывает пилу, тщательно смахивает стружку. Берет березовую Айно и несет ее к колодцу, усаживает на деревянную лавку.

– Сиди тут, –  говорит он ей. – Сиди, пусть все видят, что ты не утонула, как того хотел Вяйнямёйнен.

Айно лукаво улыбается, а серый кот запрыгивает на лавку и садится рядом. Они вдвоем смотрят в сторону озера, над которым алеет брусникой закатный свет.

Вечером Михаил выходит из дома, идет к лодочному сараю, садится на бревнышко, закуривает и смотрит на лес. Глаза его открыты, но видит он то, чего не видят другие.

Вот из леса выходит медведь, небольшой, зато толстый. Он встает на задние лапы, поднимает рыло и нюхает воздух.

– Зачем пришел? – укоряет медведя Михаил. – Не пугай туристов. К нам много ездит туристов, они слушают руны. Если будешь тут ходить, то охотники тебя застрелят. Мясо отвезут в Петрозаводск, сготовят в ресторане для заезжих гостей, возьмут за него много денег. Уходи назад, туда, где нельзя охотиться, в заповедник уходи.

Медведь недовольно смотрит на него маленькими глазками. Ему не хочется уходить, ему хочется утащить с края деревни собаку, мохнатую лайку с острыми ушами. Медведя злят собаки, зато ему нравятся большие рыбы-форели, но они все сейчас глубоко под водой в темных озерных волнах.

– Иди на реку к северу, там мелко, а после весенних разливов в запрудах осталось много рыбы, ей там тесно, ее легко поймать, – советует Михаил. – Ешь рыбу и не ходи больше к нам.

Медведь слушает, навострив круглые смешные уши, а потом уходит, исчезает в лесу, словно его и не было тут никогда. «Разве есть медведи в Карелии?» – спрашивают туристы, недоверчиво глядя на веселый светлый лес.

– Есть, я вам покажу, – говорит Михаил и смаргивает.

Утром он снова берет хорошее сосновое полено и бензопилу. Поет пила, ползет стружка, и вот уже небольшой медведь стоит на задних лапах посреди двора. У него маленькие круглые уши и довольная морда, он наелся форели, черники и голубики, стал толстым и спокойно проспит всю зиму.

На крыльцо выходит жена Михаила, чтобы бросить очистки рыбы серому коту. Она смотрит на медведя, и видно, что он ей нравится.

– Хороший медведь, – говорит она. – Я такого видела в лесу, когда собирала в детстве грибы. Только цвет не тот. Ты бы покрасил его, этого медведя.

Михаил не спеша мешает краску. Медведь теперь стоит на пеньке, он красно-бурый. Его видно издалека. Все, кто идет мимо двора, обращают внимание.

– Вот это медведь!

Соседи смеются, туристы фотографируют медведя, обнимают его и жмут деревянную лапу. Михаил доволен, ему самому нравится медведь, поэтому он стоит у самого крыльца и смотрит на озеро.

Вечером Михаил снова курит у сарая. Прилетает сова, ухает и садится на сарай. Вывернув шею, она глядит на Михаила.

– Чего тебе? – смеется Михаил.

Сова отвечает по-совиному, а потом они долго сидят и вместе смотрят на дальний лес, на серое небо северной ночи.

На следующий день Михаилу некогда, надо ехать на машине в магазин, а это почти семьдесят километров. Надо купить припасов, надо купить жене средство для мытья посуды и новый фартук.

Но вечером Михаил достает бензопилу и быстро делает из елового полена серую сову. Он сажает ее на крышу колодца и даже приклеивает ей зрачки из желтых пуговиц. Смотрит на сову. Об него трется серый кот.

– Скучно тебе будет одной сидеть, – решает Михаил.

Вскоре к сове на крыше присоединяется кот. У него усы из проволоки и зеленые зрачки, тоже из пуговиц.

Михаил уходит домой, ужинать. Серое небо постепенно темнеет – год повернул на осень, скоро придет темнота. Но пока лето, лучшее время для зверей, рыб и людей. Для всех, кто живет у озера и приходит посмотреть на темную глубокую воду.

Деревянные сова и кот сидят на крыше колодца, и им вовсе не скучно вдвоем. В глазах из пуговиц отражается небо. Оно мягко меняет свой цвет, забирая неспешно темные краски у озерных вод.

– Начал этот медведь слишком нос задирать, – произносит сова. – Хотя совершенно нечем ему так гордится.

– Всё верно ты говоришь, – соглашается кот. – На что он нужен, медведь? Никакого от него нету толку. То ли дело вот мыши.

– Мыши гораздо лучше медведей, – подтверждает сова. – Не место ему на пеньке, лучше бы вместо него сидела там мышь.

– Самое время теперь для мышей, – мурлыкает кот. – Сумерки опустились, я слышу, как мыши шуршат в старой траве.

Скрип двери тревожит беседу, молча кот и сова снова смотрят на озеро. Где-то там, по темной воде, сквозь белесый туман, скользит к жениху Айно на лодке, и ее светлые волосы сияют над глубиной.

К морю

Когда он убирался, то под диваном нашел ее расческу. Сначала не понял, что это, когда шваброй наткнулся, потом достал, поднял с пола и несколько секунд разглядывал.

Массажная расческа из пластика, дешевая, они вместе покупали ее в «Пятерочке». Она тогда долго ныла, что нужна новая, но все забывала купить, а в магазине вдруг увидела, вспомнила, обрадовалась и сунула в тележку.

Расческа – последнее, что от нее осталось. Когда уходила, то забрала все вещи, выгребла с полок, собрала с подоконников. В ванной смела все свои женские флаконы, которые его всегда так раздражали, и свалила в мусорное ведро.

После ее ухода стало свободно. В опустевшей ванной его средства для бритья в уголке выглядели сиротливо без тесного окружения розово-перламутровых шампуней, гелей для душа, батареи баночек с кремами и прочей чепухи, на которую она тратила столько денег.

Шкаф снова начал нормально закрываться, из него уже не торчали рукава ядовито-зеленого пуховика или защемленный краешек подола голубого платья.

Но самая главная пустота образовалась в его душе. Она опустела больше, чем квартира.

До ее ухода, раздражаясь на то, как плотно она заполняет его жизнь, он не думал, что именно эта наполненность закрывала пустоту внутри.

Они часто ссорились, и он говорил ей обидные слова, говорил, что она ему не нужна и без нее будет намного лучше. И даже сам так искренне думал.

От нее было много шума и беспокойства, она все время его тормошила, шевелила, заставляла делать то, чего не хотелось. Неважные бытовые пустяки: сними занавески, они пыльные, надо стирать, пойдем погуляем в парк, давай поедем в гости, надо переклеить обои, сегодня у меня генеральная уборка, бери пылесос и действуй.

Теперь было тихо, никто не кричал из ванной, перекрывая шум воды, чтобы он принес забытое на кухне полотенце, никто не ругался на гору немытой посуды, никто не шлепал по полу босыми ногами, опаздывая на работу, никто не включал дурацкие видеоролики. И никто не смеялся заливистым смехом над его шутками.

Сначала он думал, что она вернется. Они и раньше ссорились, иногда даже расходились, но потом как-то мирились. Но время шло, а она не возвращалась.

Выветрился запах ее волос с наволочки, которую он не стирал как можно дольше, закончились купленные ей губки для мытья посуды, прошел день рождения общих друзей, на который всегда ездили вместе. Ему уже казалось, что и не было этих трех лет жизни, за которые она так плотно вросла в него, что стала частью квартиры и души.

Он понюхал расческу, на которой осталось несколько волос, и едва уловимый запах – ее запах – заново всколыхнул все те теплые моменты нежности, что были между ними.

В ушах зазвучал заливистый смех, и он вздрогнул – показалось, что хлопнула входная дверь и послышался ее голос.

Пустота в душе и квартире вдруг стала тяготить, он полез в соцсети, чтобы посмотреть, как она там.

И увидел, что рядом с ней – не он.

Отложил телефон в сторону, лег на спину и закрыл глаза. Так и лежал, пока небо за окном гасло, наливались чернотой, а пустота внутри сгущалась в боль. Когда боль стала невыносимой, он уснул.

И ему приснилось море.

***

Из Москвы он выехал за час до рассвета, пока улицы были свободны от вечных пробок. Мотоцикл ревел, тревожа сонную тишину спального района. На МКАД шла колонна поливальных машин, и он промчался мимо, попав под быстрый и нежеланный душ.

На Каширском шоссе шли навстречу фуры, а в область ползли редкие ранние автомобили, но они ему не мешали, и рассвет он встретил уже на границе Московской области: солнце расцветило небосвод и осталось, чтобы сопровождать его на протяжении долгого дня в дороге.

На первой заправке он слез с байка, взял в магазине двухлитровую бутылку воды и кофе. Воду вылил на себя, а кофе перелил в термос, оставив остывать до обеда.

Встал на трассу М-4 «Дон» и не останавливался до тех пор, пока снова не пришлось заправляться.

Асфальт стелился под колеса, вечерний Ростов-на-Дону манил запахом шашлыков и вывесками про раков и пиво, но он не стал задерживаться – его ждало море. Наскоро перекусил в придорожном кафе и снова полетел по двухполосной дороге мимо полей, где плотно смыкали ряды незрелые подсолнухи.

Второй рассвет он уже встретил в Керчи, глядя покрасневшими от усталости и ветра глазами на то, как алый свет с неба растворяется в морской воде.

У него было любимое место неподалеку от Судака – дикий пляж, куда не заглядывали туристы. Он открыл его еще в молодости, когда ходил в поход с бывшими одноклассниками.

Он ориентировался по памяти и чувству дороги, и оно не подвело, даже не пришлось ни у кого спрашивать проезд.

Пляж не изменился за эти двадцать лет: все те же светлые скалы, небольшая укромная бухта и, главное, море. Ровно такое же, каким он его оставил в последний раз. Море совершенно не изменилось, в отличие от него самого.

Он поставил байк в тень от скалы, снял шлем, прошел вперед и остановился, не доходя до воды нескольких шагов. Море шумело, как всегда в его воспоминаниях.

Он стоял и вспоминал все свои встречи с морем: первый раз в детстве, в пионерском лагере, второй раз тоже в лагере, но уже вожатым. Вспоминал свой первый поцелуй с горьковатым привкусом морской воды и горькое чувство первого расставания.

Потом первый, быстро распавшийся брак, свадебное путешествие в Ялту, потом какой-то внезапный отпуск после развода, а потом долгая разлука, когда целых десять лет море от него заслоняли работа, мелкая ежедневная суета, безденежье и постоянная нехватка времени. Что-то постоянно мешало им с морем встретиться, и вдруг это оказалось так просто.

Всё прошло, а море осталось.

Он разулся, скинул футболку и шорты, вошел в воду, которая сначала кольнула неприятным холодком, нырнул и услышал тот самый таинственный и волшебный шум в ушах.

Вынырнул, перевернулся на спину и закрыл глаза. Море качало его, подбрасывало, играло с ним, волны плескали в лицо, шлепали по груди, и он чувствовал, что каждая новая волна постепенно размывает густую боль внутри, а потом своими ласковыми осторожными прикосновениями постепенно заполняет образовавшуюся пустоту, казавшуюся бесконечной.

Он открыл глаза и увидел белую кричащую птицу, парившую над ним в ослепительно-синем небе. И понял, что ему есть куда возвращаться. Море всегда будет ждать.