№11.2021. Ева Олина. Без любви повенчанные. Семейные предания

Ева Олина (Ольга Арсентьевна Евстафьева, урожденная Астафьева) родилась 20 декабря 1948 года в с. Левашово под Стерлитамаком. Окончила КГУ. С 1972 года работала корреспондентом газеты «Ленинец», где получила псевдоним «Ева Олина». Участник 25 альманахов Российского Союза писателей (Москва). Автор 11 книг. Издала альманахи стерлитамакских авторов: «Где поют ковыли» (в двух книгах), «Зов души и слова», «Акварели любви». Награждена Благодарственными Письмами Президента РБ и Всемирного Курултая башкир, юбилейными медалями С. А. Есенина и И. А. Бунина в РСП. Член Российского Союза писателей. Член правления Башкирского отделения РСП. Руководитель городского ЛИТО «Сте-Лит».

Ева Олина

Без любви повенчанные

Семейные предания

1

После ранения Парфён Порфирьевич вернулся домой полным Георгиевским Кавалером. Вернулся совсем.

Ему, отчаянному офицеру, прошедшему пол-Европы и Азии, вовсе не хотелось видеть сына Арсентия священником. А Арсентий имел поистине святой характер: спокойный, тихий, покладистый красавец с умными грустными глазами, как будто и создан был для церковной службы.

Дед Порфирий состарился. Грел больные ноги на русской печи, немного помогал снохе Василисе по хозяйству.

Четыре сына выросли, ростом и удалью под стать отцу. Арсентию – шестнадцать. Мать Васелиса уже не успевала обстирывать, обшивать, кормить такое большое семейство.

В один из дней отец с Арсентием вернулись с дальних загонов уставшие. Распрягая в конюшне лошадей, отец строго сказал сыну, что пора жениться. Через неделю чтоб был ответ, кого идти сватать.

Шестнадцать! Арсентий и думушки не думал о девицах. Церковь, поле, охота, овчарня, дом – вот круг его интересов. Он и на молодежных вечерках ни разу не был. А тут – жениться! Ни за что он этого не хотел.

Тем временем в доме все реже слышался смех и громкий голос матери. Все чаще она присаживалась на скамеечку, готовя пищу. Все тяжелее становилась ее походка.

Быстро накатил март, с оттепелями, отелами скота и другими весенними и срочными работами.

В амбаре Арсентий с отцом ремонтировали конскую сбрую, готовясь к пахоте и посевным. Парфён подступился с, казалось бы, забытым разговором о женитьбе. Стал спрашивать, куда пойти да кого сватать. Арсентий сверкнул глазами на отца, категорически боднул головой да и брякнул:

– Что хотите делайте, а жениться ни за что не буду!

Горяч был Парфен:

– Против воли отца идешь? Мать бы пожалел! Ей уже невмоготу с вами да хозяйством управляться. В доме нужна женщина, женские руки. Три дня даю тебе. Думай, кого в жены возьмешь, с кем под венец да по жизни пойдешь. Вон Марфа, красавица статная, Мария – побогаче будет, Настёна на выданье! Бери любую, богатые да ладные.

– Мне ни одна не нужна! – упрямо повторил Арсентий и хлопнул дверью, выходя из амбара.

Через три дня Парфён Порфирьевич подошел с оглоблей к сыну:

– Или говори, кого сватать, или оглоблей шею перешибу.

– Кого хотите, того и сватайте, мне все равно! – в запале крикнул Арсентий со слезами на глазах.

Да, дед был суров. Выбрал! Выбрал, как посмеялся.

В нижнем конце села жил вдовец Андрей Никифоров. Он давно лишился жены и жил с двумя взрослыми уже дочерьми – Еленой и Василисой. Елена была солдатка, муж красноармеец воевал на фронтах, а она жила у отца с дочкой, новорожденной Марией.

Василисе исполнилось восемнадцать. Она была маленькая да худенькая. С льняными светлыми волосами. Да и личиком светла. Голубоглаза. Ходила в ближайшую Приходскую церковь. Но Арсентия она видела на праздничных службах в большой главной Воскресной церкви.

Девушка встречалась с парнем Ильей, более того – они уже были помолвлены, отец Андрей получил хорошие подарки от семьи Ильи. Ждали только, когда пост пройдет, да так и свадьбу сыграют.

Великий пост. Василиса гостила у сестры своей матери, в Исаклах. Вечерами девушки собирались, пряли пряжу. Пели молитвы да песни. Мечтами девушка уносилась далеко, в родительский дом, мечтала о суженом, о будущей свадьбе, о своей счастливой судьбе.

Но вот за окном остановилась телега. Василиса увидела в широко распахнутых дверях старшую сестру с ребенком и всполошилась:

– Лена, что случилось?

– Васена, батюшка тебя пропил! Отдает тебя замуж за Арсентия Астафьева, внука-священника. Пили мировую с его отцом да принял кучу дорогих подарков. Через две недели свадьба твоя с Арсентием назначена!

– Да как же так, я с ним и одним словом не перемолвилась!?

Свадьба молодых после описываемых событий состоялась третьего июня тысяча девятьсот двадцать шестого года. Жили молодожены в доме мужа, в его семье.

Вот так Василисушку и Арсентия женили.

Венчали их со всей пышностью. И перешла жить Василиса в немилый и чужой для нее дом, с невзлюбившей ее свекровью, да под ее опеку.

Отчего ж невзлюбила Васелиса-свекровь Василису-сноху? Оттого ли, что имя её же? Иль оттого, что не богата? Иль оттого, что худосочна да бледна?

Зато свекор Парфен любил да баловал сноху без меры. То платьев навезёт заморских. То отрезов дорогих – батистов да шелков полный сундук.

А муж был не муж, не жених – все смотрел в сторону, не мила была ему нареченная жена. Не познал в юношах любви. Не познал он её и будучи мужем. Жена заливалась слезам, когда никто не видел, по своему милому, по своей несбывшейся любви, по Илюшеньке.

Однако не обижал муж Василису. Обижало то, что он её не замечал днем, да и ночами жил без ласки.

Душа её болела от горя, от любви к Илье.

Но вскоре полыхнул тиф, вся семья Ильи вымерла, и он тоже умер от тифа. Так умирали бедные – семьями, никто их не лечил.

А Василиса все не могла родить ребеночка. Две девочки умерли одна за другой, еле родившись, недоношенные. Свекор ворчал, чтоб береглась да не работала. Свекровь, наоборот, была всем недовольна и загружала самой тяжелой работой. Муж не был защитником, как мертвый да чужой ходил. Да и в постели холодный, как лед.

Вот последний раз послала свекровь сноху на сносях с обедами в поле, когда стояла такая жара, что вся трава посохла.

Голова беременной женщины закружилась. Она упала и родила ребеночка, прямо на хлебной ниве. Третью девочку. Сколько бы бедная женщина лежала в поле, неизвестно. Но на её счастье, мимо ехал деверь Тимофей. Он быстро сообщил Арсентию. Василису увезли домой и привезли бабку повивальную. Девочка Любочка, прожив два дня, тихо померла. Недели две Василису спасали доктора, которых привозил свекор да сельские бабки. А в тысяча девятьсот двадцать девятом году, двадцать девятого сентября, родился сын, названный Веней. Жить бы да радоваться, но несчастья надвигались одно за другим.

В октябре на охоте погиб глава семейства, Парфен Порфирьевич. Не прошло и сорока дней для поминания его, в дом пришла неисправимая беда с бестолковым словом «раскулачивание», и работящая семья, верой и правдой служившая Отечеству, вмиг превратилась во «врагов народа».

Еще как-то с большой натяжкой можно было бы оправдать действия коммунистических ячеек, если бы то добро – кожевенные мастерские по выделке и пошиву обуви, одежды, машинки «Зингер» – было сохранено для нужд сельчан… Но раскулачивание стало актом мародерства. Даже описи, что изъято, не составлялось! Просто было всё разворовано и растащено по домам, а что не смогли взять – разбили и уничтожили.

2

Октябрь 1929 года. Станция Шентала. Черный грузный поезд-товарняк, издав зычный гудок, весь в чёрных клубах дыма и копоти, заскрежетал всеми колесами и стал набирать скорость, всё дальше увозя от станции непрошеных пассажиров последнего вагона. Вагоны сначала дернулись, ржаво заскрипели стыки на колесах, потом побежали гладко и ровно по блестящим рельсам. Станционные огни гасли во мраке ночи, и темнота скрыла трёх беглецов, которые, осмотревшись, решили устроиться внутри вагона на ночлег.

Парни возбужденно поговорили о последних событиях и договорились поспать до утра. Иного выбора не было – оставалось повиноваться судьбе. Уснули не сразу: думы бередили головы.

Холодный рассвет инеем падал на лица, поднялся ветерок. Все трое проснулись от скрежета замедляющих бег колес. В полумраке рассвета решили осмотреться и перебраться в средние вагоны поезда, на случай если отцепят последние вагоны.

Осмотрелись. Линии железной дороги все множились и множились, на перегонах раздваивались, расстраивались и блестели огнями семафоров. Должно быть, большая станция, возможно Рязань. Вот поезд замедлил ход. Видимо, предстояла долгая стоянка. Ярко горели предутренние огни вокзала, скрывая в тумане три мужские фигуры, бежавшие от последнего вагона к середине поезда. Состав был длинный. Пробежав вагонов пять, первый из бежавших заскочил на подножку светло-коричневого вагона. Двое других последовали за ним. Перелезли через борта и к радости своей увидели, что они находятся на мешках с зерном. Вспоров один мешок ножом, Арсентий воскликнул, выдохнув белым клубком пара:

– Да здесь пшеница! – И, подняв в ладони зерна, насыпал каждому в протянутые к нему руки.

Все трое уткнулись носами в ладони, сладковато пахнущие хлебом, домом, полем. Не сговариваясь, ссыпали зерна в рот и, прикрыв глаза, стали жевать, глотая слюну. Поезд стоял на дальних от станции путях. Доносились тихие голоса. Вот состав сильно вздрогнул, вагоны тряхнуло. Парни со смехом повалились на мешки. Впервые за последние дни, казалось, беззаботно рассмеялись. Тихо переговариваясь, наелись зерна, взяли в свои котомки понемногу в запас и, прижавшись друг к другу, уснули тревожным сном в ожидании Москвы.

Мелькали станции и полустанки. Иногда поезд стоял подолгу. Иной раз, притормозив на разъезде, мчал дальше на большой скорости.

Обедали вареными яйцами и вареным мясом с краюхами серого хлеба, запивали ядреным домашним солодовым квасом. (Вещмешок Арсентию и Тимофею собирала Анастасия Селиверстовна, жена Владимира Лукьяновича).

Сквозь осенние тучи иногда проглядывало солнце, в воздухе стоял легкий морозец. Но парни были одеты в теплые зимние овчинные тулупы, пушистые, мягкие, выделанные и пошитые в домашних мастерских. Ноги были обуты в теплые яловые сапоги на меху, сшитые скорняками там же.

За тревогой, разговорами день, однако, склонился к вечеру. Снова пути и рельсы стали разбегаться, размножаться вправо и влево. Вот уж поезд бежал навстречу большой станции, усмиряя ход. Показались платформы, дома за лесополосой.

– Похоже, подъезжаем к Москве, – сказал Тимофей, – вон сколько линий!

Порешили тут и спрыгнуть. Перейдя многочисленные пути и стрелки, парни вышли к большой платформе. Прочитали: «Малаховка».

Зашли в привокзальный буфет. Купили по стакану чая. Присели на скамеечку и стали совещаться, как быть дальше. Тимофей подмигнул друзьям и пошел к буфетной стойке:

– Девушка, можно к вам обратиться за помощью? Нам нужен ночлег, мы заплатим. А как вас зовут? – бойко выспрашивал он у буфетчицы.

Девушка не робела и также бойко отвечала:

– Зовут меня Мария. Отчего же не помочь добрым людям, если у них есть деньги. А тебя-то как зовут-величают, чернобровый?

– Я – Тимоша, со мной двое. Тот высокий чёрный красавец – мой брат, его зовут Арсентий, другой, светлый, наш друг Евгений.

– Если вы подождете меня с часок, я заканчиваю работу в восемь часов, то сможете меня проводить, а я вас устрою на ночлег, у нас есть пустующая комната.

Тимофей отошел от буфета. Объяснил товарищам, о чем договорился с буфетчицей. Воспользовавшись свободным временем, поужинали, взяв по стакану чая и по московской шафрановой булочке.

Тимофей задумчиво смотрел на красивую статную буфетчицу Марию. Кудрявые черные волосы девушки были зачесаны и сложены в тугой большой узел сзади. Глаза выдавали задорный, веселый характер. С посетителями девушка держалась подчеркнуто вежливо, быстро обслуживала, не создавая очереди. Тогда еще Тимоша не знал, что встретил любовь всей своей жизни, с которой пройдет об руку и годины войны, и разлуку в эвакуации, и другие лишения разделит с ней пополам.

Арсентий был задумчив и серьезен. Он думал о доме, о семье, о жене с маленьким сыночком.

Семья Марии приютила на ночлег усталых с дороги людей в большом доме с палисадником. Забегая вперед, надо отметить, что Москва приняла бедолаг приветливо и надолго.

3

В то время, когда Арсентий с попутчиками рассветным утром перебирались из последнего вагона в срединный, в доме его совершалось страшное. Комбедовцы превратили его родовое место в прах, уничтожив всё, созданное прародителями, поступив с его матерью по-зверски, не по-людски! Не пощадили и его любимых охотничьих собак, Арго и Пегаса, раскидав их тела и кишки по двору, залитому ручьями крови людей и собак. И кровь замерзала на холодном морозном осеннем ветру…

Не знал он, не видел, как его жену с малышом прикладами выталкивали с высокого крыльца, из своего же дома, как она просидела до обеда на колодце. Не знал Арсентий и того, что его жена, обезумевшая от горя и созерцания творящегося ужаса, смотрела невидящими глазами на то, как простоволосую, почти раздетую, окровавленную свекровь тащили сельские – свои же! – мужики в баню; а потом забивали дверь топорами и прикладами на гвозди, оставив её там умирать заживо.

Не знал Арсентий, не ведал, что после того, как подводы увозили со двора голосящую Ксению с Иваном, братом Сергеем, его жену, замерзшую и почти бездыханную, с охрипшим от плача сынишкой, её брат Петр с отцом привезли в отцовский дом. А потом в бане сестра Елена отогревала в парной Василису и младенца березовыми вениками, и больше месяца они выхаживали беднягу на русской печи.

В то время не знал Арсентий и того, что никогда уже не вернется в родительский дом, что не суждено будет и свидеться с раскулаченными и сосланными родными.

*  *  *

Время шло, отмеряя минуты, дни и года, тихонечко зализывая раны в сердцах и в памяти людей. Время холодное, бездушное, жестокое. Но разве оно повинно в человеческих несчастиях, бедах, унижениях?

Конечно же за все в ответе люди. Завистливые, ленивые, не желающие работать, воспитывать и кормить своих детей. Желающие получить чужое легким, доступным способом! У них нет душ, нет совести, милосердия, нет того, что присуще должно быть человеку созидающему. Как же много таких во всех государствах, нациях и народах…

А Земля наша, а женщины все родят и родят этих чудовищ! Потому нет конца смертям и войнам.

4

Скитальцы наши тем временем обживались в Москве. Устроились на работу в строительную бригаду с помощью отца Марии. Арсентий получил комнату в бараке, вызвал Василису с сыном. Когда семья обустроилась в новой комнате, немного обжилась, сыграли небольшую свадьбу и Тимофею с Марией. Тимофей остался жить у Марии в семье.

Появились в семьях новые заботы по обустройству быта. Арсентий работал на стройке прорабом.

А беда-то ходит под окнами да заглядывает, кто живет получше, туда и стучится.

Шел тысяча девятьсот тридцать четвертый год. После убийства народного комиссара Кирова в Москве шли повальные облавы, налеты НКВД. В одну из тёмных ночей в двери семьи Астафьевых, Арсентия и Василисы, постучали. Вошедшие военные, проведя обыск, велели Арсентию собираться.

– А ты, хозяйка, собери вещички и продукты своему мужу и прощайся с ним, – сказал один из НКВД, постукивая ружьем об пол.

– Да побыстрее! – добавил второй.

Бедные мои родители! Слыхать-то они слышали, что «черные вороны» увозят людей в тюрьмы, но никак не думали, что это коснется и их.

Арсентий быстро собирался, чтобы не разбудить детей и меньше видеть плачущую жену, молча кладущую в дорожную котомку еду и немного вещей. Арсентий подошел к кроватке старшего Вени, присел попрощаться с младшим годовалым Валентином. Подошел к жене, одной рукой прижал к себе и сказал тихо:

– Если долго меня не будет, бери детей и езжай снова к отцу.

С тем и вышел за порог в сопровождении трех конвоиров.

Тщетно Василиса искала мужа по тюрьмам. То с маленьким Веней, то оставляла обоих детей у Марии с Тимофеем. С узелком в руке женщина ездила от одной тюрьмы к другой. Но нигде: ни на Петровке, ни в Лефортово, словом – ни в одной московской тюрьме не было в списках её мужа… Люди, в основном женщины, усталые, с ввалившимися от горя щеками, сомкнутыми плотно губами, стояли среди шумной колышущейся толпы у ворот тюрьмы. Они стремились увидеть списки тех, кого привезли и посадили в тюрьму.

Василиса еще надеялась на возвращение мужа, думала, что там разберутся и отпустят. Но надежды с каждым днем таяли.

Как передать степень отчаяния женщины, в одночасье лишившейся мужа и крова над головой? Оставшихся денег хватало на дорогу к отцу да немного на продукты. И вот снова Василиса едет в родительский дом в Бор-Игар на выживание. Отца уж нет. В доме старшая сестра Елена с десятилетней Марией. Брат Петр с женой Анастасией жили через дорогу в своем доме.

В Москве Тимофей с Марией по нескольку раз объезжали все тюрьмы, внимательно проверяя списки на воротах, но брата Тимофей не нашел.

Арсентий же сидел в Бутырке. В тюремной камере было двадцать пять человек. Здесь собрали священников и артистов из московского оперного театра. Арсентий не понимал, как и за что он попал в эту честную компанию, как потом пояснили, «по доносу». Но кто и за что мог донести? Намекнули, некто, считающийся другом, написал донос, будто Арсентий – сын попа, сбежавший от раскулачивания, ненавидящий Советскую власть. Никто и разбираться не стал, что фамилия попа не его, а двоюродной родни; по стране прогремела «поповская кампания».

Вечерами в камере пели молитвы, их Арсентий знал и подпевал красивым бархатным баритоном. Артисты пели арии, ариозо из опер, Арсентий учил слова и познавал оперное искусство. Артисты говорили, что все невзгоды временны и наступит свобода. И тогда Арсентию надо будет прийти в Большой театр, где его с таким редким красивым баритоном непременно возьмут в состав труппы.

Но жизнь – очень непредсказуемая особа. Она будто так и ждет, где кружево жизни красиво вьется, и выворачивает его наизнанку, свивая в узлы красоту бытия.

Сослали Арсентия на строительство Беломорканала, в Белбалтлаг. В 1934 году шло завершение строительство канала. Хочу думать, что ему не досталось испытать все круги ада в ГУЛАГе. Надеюсь, что его могли как столяра задействовать по специальности. Но при мысли, что из двухсот двадцати семи тысяч заключенных, строивших канал, умерло более ста пятнадцати тысяч людей, волосы встают дыбом. Это же целый мертвый город!

Потом Арсентия отправили за Полярный круг на строительство Туломской ГЭС, где пришлось вручную долбить вечную мерзлоту.

Сколько выпало страданий, тягот Арсентию! Сколько слез выплакала его жена Василиса! Сколько человеческих страданий и надежд растаяло, как сон… Сколько российских мужчин, женщин, семей испытали этот ад от Туломы до Колымы, от Заполярья до Кавказских гор? Сколько же их погибло, покрыв костями российскую Землю? И кто после этого посмеет сказать:

– На все воля Божья!

5

Прошло четыре года. За усердие, покладистость характера Арсентию было предписано отправиться на поселение, отбывать остатки семилетнего срока, сменив тюремный режим на поселение на Украине, в городе Славянске Донецкой области на содовом заводе.

– Евстафьев Арсентий Парфёнович, вот ваши документы,– сказал комендант ГУЛАГа.

Удивлению Арсентия, уже привыкшего откликаться на номер, не было предела:

– Это не мои документы, я Астафьев, – сказал он.

– Ну ты и дурак, Астафьев! Сидел под чужой фамилией… А документы бери, других нет, да и что дальше будет, никто не знает. Уезжай отсюда, да поскорее, Полярный круг – не курорт.

Вот так в 1938 году Арсентий превратился из Астафьева в Евстафьева. Украина действительно, по сравнению с Заполярьем, встретила теплом, запахами трав, зеленью садов. В душе рождались первые ростки надежды и новых планов.

Уже шел май тысяча девятьсот тридцать девятого года. Режим стал посвободнее. Последний год срока. Работать ходили строем на содовое предприятие, жили в одноэтажных бараках. Получали за работу небольшие деньги. Освоившись на новом месте, Арсентий пишет весной письмо жене и объясняет причину шестилетнего молчания, нельзя же было и писать, что он – заключенный.

Василиса не замедлила с приездом. Взяв небольшой багаж и двух сыновей, отправилась к мужу. Веня был уже рослым мальчонкой и помогал маме. Маленький Валя рос смышленым и послушным ребенком. Добрались до места за три дня. На пропускном пункте громко объявили:

– Евстафьеву прибыть в комендатуру.

Такие объявления звучали в лагере, когда приезжали родственники.

Арсентий, не чуя ног, устремился на встречу с семьей.

Василиса сидела на старом стуле, пшеничные завитки волос пробивались сквозь батистовый платок, высвечивая васильковые глаза. Платье было из той же ткани, что и платок.

«Этот отрез импортного батиста подарил ей отец, когда родился сын Веня», – промелькнуло в голове Арсентия.

В глазах жены тревога и ожидание. Ни слезинки.

«Глаза! Её глаза – как васильки на лугу», – мысли смешивались у него в голове, набегая одна на другую.

Сквозь пыльные стекла окон солнце полосками лучей проникало в комнату сквозь листья огромного фикуса, стоявшего в бочке меж окон. Оно освещало головы двух мальчиков. Старший, русоволосый, худенький, в клетчатой синей рубашечке, сидел на чемодане, прижимая обеими руками младшего – черноволосого, черноглазого малыша, пристроившегося тут же, рядом на краешке чемодана.

«Семья! Жена! Сыновья! Мои! Счастье! Наконец-то!» – думал Арсентий, подходя от двери к столу коменданта.

Комендант, коротко подстриженный плотный тучный украинец в форме, приветливо сказал:

– Вот, Евстафьев, принимай семью. Вам выделена комната № 5 в восьмом бараке. Устраивайтесь. Ключи получите там, в бараке, у дежурного. Это семейный барак. Жену зарегистрируешь там же.

Арсентий сдержанно подошел к жене, пожал руку ей и старшему сыну, приветствуя. Затем взял маленького на руки, подхватил чемодан, сказал коменданту:

– Спасибо.

И семейство вышло из комендатуры лагеря.

Почти молча дошли до нужного барака. Там, где стояли семейные бараки, было довольно уютно. Вдоль аллеи стояли яблони, за ними росли густые, стриженные в линеечку акации. Бараки располагались параллельно друг другу. У каждого входа – скамеечки.

У барака № 8 присели на одну из них перевести дух и оглядеться.

– Арсентий, почему он назвал тебя по фамилии Евстафьев? – первое, что спросила жена.

– Всё потом, Василиса. Добрались и хорошо. Теперь мы расставаться не будем.

– Ну что, сыны, устали в дороге? – спросил отец, положив тёплые ладони на макушки мальчикам. – Теперь у нас много будет времени. Наговоримся. А пока надо устроиться, получить комнату, да мне сбегать сдать свою.

Окна комнаты оказалась на солнечную сторону. Стены, конечно, были обшарпаны, выкрашены когда-то в грязно-синий цвет.

Получили белье, одеяла. Василиса осталась с детьми наводить порядок. Нашла хозяйственную комнату, помыла полы, смела пыль, застелила две кровати. Веня помогал во всем, а Валентина уложили на застеленную кровать и прикрыли материнским платком. Вот и Арсентий пришел с небольшим скарбом в одной руке и полным чайником воды в другой. Затем вышел, поставил чайник на керогаз в кухне. Вещи развесили на гвозди за дверью, накрыли на стол ужин: домашнее сало, ветчина, хлеб, купленный Василисой на вокзале.

Разговаривали, ужинали тихо, чтоб не разбудить сынишку; Веня сидел, прижавшись к отцу, и держал руку на его колене.

Обустроились. Побелили стены. Василиса сшила мужу новые рубашки и брюки из привезённых отрезов ткани со сбереженных запасов. Она умудрилась привезти и легкую швейную машинку «Зингер»; занялась шитьем. Арсентий с утра до вечера работал на заводе. Веню устроили в школу. Жизнь налаживалась. А прошлое и боль тихими шажочками покидали обитель и сердца, стало жить легче.

Быстро пролетел год. Весна сорок первого буйствовала сиренью, цветом белых акаций. Близилось досрочное освобождение. За добросовестный труд Арсентию светило освобождение, можно было надеяться на постройку своего дома, ведь за год немного накопили, да Василиса свои свадебные денежки крепко берегла и хранила. На заводе выделили участок земли под картошку.

Жизнь входила в доброе русло. Мечты и желания, надежды и стремления все чаще витали за семейным столом в разговорах после ужина. Вот уж картофельное поле зацвело сиреневым и белым дымом над курчавыми мощными листьями.

В коридоре барака висела черная круглая тарелка радио.

Ранним июньским утром радио зашуршало, закряхтело. «От Советского Информбюро…» – голос диктора объявил о войне.

Так началась Великая Отечественная война...

6

Какое страшное слово «Война».

Горе, слезы. Сомкнутые губы. Глаза, выражающие боль души и сердца, боль всего нутра человеческого. Крики женщин и плач. Притихшие детишки, вопрошающе глядящие на взрослых. Голосящие женщины. Женщины, мечущиеся по домам, по квартирам, по углам, собирающие в чемоданы, мешки, котомки одежду и провизию для уходящих на фронт мужей и сыновей.

Мужчины шли в одном направлении – в военкоматы. Мальчишки, безусые выпускники школ, юнцы, мечтающие о подвигах. Эти мальчики, вмиг повзрослевшие, спешили в комитеты ВЛКСМ или в военкоматы, старались добиться первыми отправки на фронт.

Каждый как мог воспринимал эту страшную данность времени. Порой красивые, успешные вмиг превращались в трусов, а тихие и робкие – в храбрецов; отчаянные хулиганы становились патриотами. Жизнь жёстко проверяет человека на прочность. Если в мирной жизни не всегда понятно, кто есть кто, то в критических условиях человек порой раскрывается с неизвестной стороны.

Кто бы знал в то время, как надолго затянется война!

Было принято правительственное решение об эвакуации Славянского содового завода на Урал. Под Свердловском были месторождения известняков. Вот туда и направлялись эшелоны с Украины, груженные оборудованием, документацией и людьми для строительства нового содового предприятия.

С самых первых дней войны отец стал проситься на фронт. Но его не брали. У него ещё только закончился условный срок. Он был осужден в 1934-м на семь лет, освобожден досрочно в 1938 году на поселение в город Славянск. О штрафбате речи и быть не могло, тем более что руководство завода оценило его как способного мастера.

А на фронте шли жестокие беспощадные бои. Становилось все очевиднее, что война будет суровой и долгой, что крепко вооруженного врага, прошедшего всю Европу, быстро не одолеть… Да и одолеть ли? – всё чаще задумывались люди. Враг рвался к Волге, к столице, к Ленинграду. Занимал с боями отроги Кавказа. Как же это близко от Донбасса...

В короткие сроки несколько железнодорожных эшелонов были загружены. Завод был отправлен на Урал в полном составе: и оборудование, и люди. Подолгу на перегонах не стояли. Через две недели прибыли на Средний Урал, на реку Чусовую. Но разгружаться не стали. Руководство завода вместе с местными партийными руководителями и специалистами изучали природу, известняки, состояние и наличие воды. И было принято решение, согласованное с Главком, о переезде к югу, в Башкирию, на реку Белую, где открыто залегали известняки в рифах. И климат помягче. Для привычного к теплому украинскому климату люда будет легче приспособиться, ведь все ехали налегке, стояло знойное лето.

Недели через две прибыли на станцию «Стерлитамак». Двигались медленно, железная дорога была старой и не способствовала быстрому продвижению поездов. Семьи с малыми детьми требовали сна, еды, отдыха, лечения. Организовывали стоянки по нескольку часов.

Но вот наконец и прибыли на постоянное место. Стали расселять народ по ближайшим деревням – в Левашово и Косяковку, распределять на работу по действующим предприятиям. На строительство содового завода были определены основные силы.

Сколько ж довелось перенести людям того времени!

Как же все это вынесли мои дорогие, мои самые лучшие в мире папа и мама?

Перед самым окончанием войны в семье родилась девочка Тамара.

Но новое горе накрыло семью. Сначала умер Валентин, уже первоклассник. Наелся снега. Дифтерия была неизлечимой. Затем в одночасье умерла четырехмесячная Тамара. Сын Веня окончил семилетнюю школу и учился уже в авиационном техникуме в Уфе.

После Победы Василиса и Арсентий стали просить у Бога дочку. Может, Боженька и внял мольбам. У них родилась девочка, Веня назвал её Олей.

Это родилась я. Послевоенная девочка у очень немолодых родителей.

Оля выучилась в школе. Уехала учиться в университет в Казань. Приезжая домой на каникулы, она все чаще стала слышать то от папы, то от мамы, что они очень, очень любят друг друга.

– Дочка, твой отец лучший из мужчин. Таких, как он, больше нет, – часто говорила мама.

– Я так люблю твою маму, – делился чувствами отец. – А ведь меня уговаривали её бросить очень красивые и состоятельные женщины. Но я больше думал о детях, а потом уже о ней.

– Она святая женщина и единственная любимая, – расчувствовавшись, говорил детям отец.

Все эти годы, а они прожили пятьдесят девять лет, ни Василиса, ни Арсентий не изменили друг другу. Они оставались верными своему слову, данному при венчании. Оставались верными себе, своим детям, своей семье.

Василиса умерла первой. Её поразил инсульт. Арсентий ухаживал за почти обездвиженной, прикованной болезнью к постели женой девять лет. Похоронив любимую, прожил ещё шесть лет один. Ему было под восемьдесят, но он был стройным, имел гордую осанку.

К нему, седому и очень пожилому, сваталось много разных бабушек.

– И в молодости были красивые женщины, предлагавшие себя, я и тогда не изменял матери твоей, а теперь уж тем более не могу изменить её светлой памяти, – говорил отец дочери. – Понимаешь, дочка, изменить-то просто; сорваться, закрутиться можно в один момент. А потом как жить? Как смотреть в глаза вам, детям?

За всю свою жизнь родители не сказали друг другу грубого слова. В доме никогда никто не ругался, не повышал голоса.

По молодости мама сетовала, что её отдали замуж «как скотину, не спросив её воли».

По старости отец всё чаще говорил, что он очень жалел свою молодую жену.

Совместная долгая жизнь этих двух прекрасных людей родила верную и нежную любовь.